Июнь, 2006 год.
Умиротворенную кладбищенскую тишину изредка нарушали крики пролетающих ворон да перешептывание дубов с ивами. В последнее время выбить место на столичном кладбище стало сложнее, чем пробиться в Парламент, поэтому новые кладбища открывали за чертой города, в двадцати – тридцати километрах от столицы, и отличались они огромными территориями, как вот это — Новолетовское. С одной стороны, неудобно, конечно, далеко ехать, но с другой — красота вокруг неописуемая: бесконечное небо с живописно бегущими облаками; яркие ромашки и васильки, усеявшие поле вокруг кладбища; стройные тополя, как стражники, вдоль дороги и… вечный покой.
Посетители редко появлялись на этом отдаленном кладбище. Внушительная его часть была отведена для усопших, нередко безымянных, которых хоронили за средства города. Многие спившиеся нищие именно здесь нашли свое последнее пристанище. Сложно понять откуда на Украине за последние десятилетия появилось столько людей «без имени и племени»? Даже в советские времена у каждого человека, если и не было родственников, то имя и фамилия, все равно были, а в демократической стране… все по-другому… Каждый сам в ответе за себя и свое счастливое будущее или… несчастливое. Сильные духом стремились обрести власть, деньги или гармонию, счастье. Некоторым удавалось совместить все эти блага вместе и создать рукотворный рай на земле для себя и своих близких. Слабые духом тоже, в принципе, жили вполне прилично, шагая по жизни под руководством или в паре с сильными. И только очень слабые овцы, сбившиеся с пути, иногда умудрялись потерять все, даже имя. Хотя нет, имя у таких людей было – одно на всех, как и лицо, – бомж или… бомжиха.
Но бомжами редко рождаются даже сейчас, чаще становятся и… умирают. И не только слабые, но и другие… сломавшиеся. Которые однажды, подкошенные обстоятельствами, становились вдруг или постепенно слабее слабых. Как сломанные пополам карандаши, которые и выбросить жалко, потому как еще секунду назад они прекрасно выполняли свои функции, но и хранить ни к чему: склеить поломанный карандаш нельзя, а подтачивать, только время зря тратить. В девяти случаях из десяти стержень половинки уже искрошен изнутри, и сколько не точи, в руках останется только бесполезный огрызок. Так и с людьми…
В заброшенную часть кладбища иногда приходили посетители, они неловко оглядывались по сторонам, в надежде что никто из случайных знакомых их не увидит. Кто были эти люди? Друзья, соседи, родственники тех других, без имени? Сложно сказать. Обычно такие посетители приходили без цветов и никогда не плакали у могил.
Стоял теплый и солнечный июньский день. У одной из могил с номерком теснились четыре женщины. Красивые, ухоженные, определенно у каждой из них было имя. Старшей женщине было лет пятьдесят, а младшей немногим больше двадцати. Они стояли, молча, не разговаривая друг с другом. На их лицах не было скорби, в глазах просвечивала ирреальность происходящего. Взгляды были направлены на песчаный холмик, еще даже не заросший травой, и металлическую табличку с номером 212. Кто обрел под ней вечный покой? И обрел ли?
У столетнего дуба, росшего неподалеку и наблюдавшего за происходящим вокруг, были ответы на все вопросы. Возможно, души умерших, покидая тела и отправляясь в последнее путешествие, рассказывали ему о своих земных делах. А, может, он сам придумывал истории, вглядываясь в глаза посетителей. Кто знает? Старик никогда не отвечал на этот вопрос, а только загадочно шелестел ветвями всякий раз, когда хотел что-то рассказать. Птицы всегда с готовностью откликались на его зов, и в этот раз, едва услышав призывное трепетание дубовых листочков, вороны со всех сторон слетелись к старику и, удобно расположившись на тенистых ветвях, приготовились слушать его рассказ…
Июнь, 1985 год
Высокая симпатичная брюнетка вышла из метро, слегка улыбаясь уголками обворожительно выразительных губ и направилась в сторону гастронома. Ее огромные глаза цвета черного кофе довольно поблескивали, отражая лучи заходящего солнца. «Пятница, конец рабочей недели, — прекрасный повод порадовать семью чем-то вкусненьким», — подумала Надежда и решила купить торт – Пражский – любимый торт детей и мужа.
Поднявшись на девятый этаж, она остановилась у своей квартиры и нажала на кнопку звонка. Надежда никогда не открывала дверь своим ключом, ей было безумно приятно слышать за дверью возню радостных дочерей, наперегонки спешивших к двери. В этот раз первой оказалась Лина, средняя дочка, которая с криками: «Мама, мамочка пришла!» распахнула дверь и прямо на пороге бросилась обнимать довольную Надежду. А следом за Линой прибежала младшая, Ирочка, немного расстроенная из-за того, что честь первой встретить маму сегодня выпала не ей. Старшая дочь Аня вышла из своей комнаты немного попозже, когда суматоха слегка улеглась, по-взрослому чмокнула маму в щеку и спросила как прошел день.
Пока Надежда мыла руки и раскладывала покупки на кухне, дети не отходили от нее ни на секунду. Лина рассказывала, что сегодня на тренировке по дзюдо они отрабатывали новые приемы, и смущенно прикрывала ладошкой синяк под глазом. Ирочка жаловалась, что в садике их снова кормили жуткой жареной рыбой «с вот такими глазами» и говорила, что уже ждет не дождется, когда же закончится этот садиковский произвол, и она, как нормальный человек, сможет не есть, не спать, а просто ходить в школу — как Лина, или в техникум — как Аня, а лучше всего на работу — как мама. Слушая дочерей, Надежда одновременно варила макароны и жарила отбивные, а девочкам поручила сделать салат из овощей и сервировать стол. Когда на кухне внезапно появился улыбающийся папа, Николай в отличии от жены любил открывать дверь сам, младшие девочки, визжа, сразу же бросились к нему, щедро одаривая поцелуями.
Уже через пятнадцать минут семья собралась за одним столом, весело обсуждая события прошедшей рабочей недели и составляя планы на выходные:
— А давайте все вместе пойдем в Лунопарк? – предлагала Иришка.
— Ой, это без меня, — запротестовала Аня, — у меня другие планы!
— Анечка, ну почему? Ты же старшая, вот и сходила бы с сестрами на аттракционы, мы же с папой их одних не отпустим, — возмутилась мама.
— Ма, в другой раз. Мне эта малышня за целую неделю знаешь, как надоела, я отдохнуть хочу хотя бы в выходные, встретиться со своими подружками.
— Встретишься еще! – возразила Надежда. – Сегодня, кстати, мне звонила тетя Люда, она завтра с девочками приедет к нам в гости. У них воду горячую отключили на профилактику, они хотят у нас помыться.
— Ну вот, целый детский сад на мою голову, — расстроилась Аня.
— Ура! Тоня приедет! – Обрадовалась Лина, двоюродная сестра была младше ее всего на два года, Тоне было девять лет, и у девочек было очень много общих интересов.
— И Ниночка приедет! Как хорошо! – захлопала в ладоши Иришка, — хоть кто-то в этой семье будет младше меня, наконец-то!
— А знаете что? – засверкала своими черными глазищами Лина, — а давайте завтра с тетей Людой и девочками, все вместе пойдем на пляж, купаться, а?
— Класс! – поддержала Ирочка.
— Ну, не знаю, — засомневалась Надежда.
— На пляж? Нет, ну это точно без меня, — безапелляционно заявила Аня.
— И без меня, — извиняясь, добавил Николай, — у меня завтра смена.
— Ну ладно, посмотрим, завтра, – подвела итог мама.
— Мамочка, ну позвони, пожалуйста, тете Люде, попроси пусть пораньше приезжают, прямо с утра, чтобы мы на пляж успели! – все не унималась Лина.
— Линочка, ну куда же я позвоню, у тети Люды нет дома телефона.
Слушая жену, Николай довольно улыбался и думал: «Да, не всем так повезло, чтобы и телефон дома был, и ванная, и трехкомнатная квартира. В гостинке о таких удобствах можно только мечтать. Молодцы, мы все-таки с Надеждой! И девчонки у нас, что надо».
— Ну ладно, мама, но если тетя Люда сегодня еще позвонит, ты обязательно скажи, чтобы приезжали с утра, как только проснуться.
— Договорились! Девочки, а теперь убираем посуду, и все свободны!
— Мама, а торт? – удивилась Лина.
— Торт завтра! Вместе с гостями!
— Ну давайте, хотя бы по одному маленькому кусочку сегодня, гости не обидятся! Серьезно, мам!? – попросила Иришка, — тем более тетя Люда, сто процентов даю, тоже принесет что-то вкусненькое!
— Ирочка, завтра наступит очень скоро, вот увидишь!
— Ладно, мама, я не обижаюсь, я тебя все равно очень-очень люблю. Даже без торта. – запрыгнула к маме на колени младшенькая.
— И я! – подхватила Лина и, подбежав к маме, обхватила ее за шею.
— И я! – не отставала от сестер Аня.
— А я больше всех! – басом произнес папа, отчего девочки и Надежда громко рассмеялись.
— И я вас люблю, Вы мои самые родные, самые любимые, самые красивые… – ответила Надежда, пытаясь обнять сразу всех, и девчонок, и мужа.
Июнь, 1996 – май, 2006.
Высокая сутулая женщина вышла из метро, и, не поднимая головы, повернула в сторону супермаркета. «Пятница, конец рабочей недели, — думала она и тяжело вздыхала, — целых два дня дома». Она зашла в магазин, купила батон, два чупа-чупса и бутылку водки. Бутылку и батон спрятала в сумку, а чупа-чупсы держа в руке, поплелась домой. К удивлению женщины, дорога, казалось, закончилась значительно быстрее, чем ей хотелось бы. Потому как она остановилась у подъезда в нерешительности и простояла так несколько минут. Потом все же зашла в дом, вызвала лифт и уже через несколько секунд стояла у до боли знакомой двери.
Надавила на звонок. Подождала. Никакой реакции. Снова позвонила. Снова ничего. После третьего звонка за дверью послышалось шевеление. Внук с внучкой копошились у двери, но до замка не дотягивались, поэтому просто радостно визжали на всю квартиру: «Мама, бабушка пришла!» Наконец, осознав, что дети открывать дверь ей не собираются, а внуки не сумеют, Надежда достала ключ и открыла дверь сама, малыши радостно потянулись к ней. Женщина расцеловала внуков и вручила им по конфете. Сняла обувь, прошла в ванную, чтобы помыть руки. В ванной было заперто, журчала вода.
— Мама, Гоша моется, помой руки на кухне! – не выходя из комнаты, через дверь, проинструктировала мать Лина.
Надежда развернулась и пошла на кухню. Затем зашла в гостиную поздороваться с Ирой. Девушка как раз была увлечена сериалом и, не поворачивая головы, бросила матери недовольным голосом – привет. А когда Надежда спросила, не приходил ли отец, только отрицательно покачала головой.
Надежда вышла и направилась к комнате Лины, но там было заперто, зять уже вышел из душа и, видимо, переодевался.
Комната Ани тоже была закрыта. Надежда постучала.
— Мама, мы спим! Как дела? – услышала она раздраженный голос дочери из-за запертой двери.
— Хорошо, — ответила Надежда и снова вернулась на кухню.
Разогрела борщ. Села за стол, нарезала батон. «Всем на меня плевать, слова доброго от них не услышишь! — Размышляла она: ну выпила, вчера, расслабилась, имею право. А они все обиделись сразу, даже разговаривать не хотят — «опозорила нас, перед гостями». Значит, скоро мать в дни рождения будут выгонять из собственной квартиры. Расплакалась при всех… А что, если мне плохо? Нет, чтобы поддержать, говорят, «не в первый раз». Да, не в первый. А что делать если на душе хреново? Ну, упала еще несколько раз. Это, конечно, некрасиво, но я же не виновата, что все стулья в этой квартире расшатаны. Два зятя, а починить некому. Позорит их, видишь ли, мать! А Николай тоже хорош. Дома совсем не появляется. Живет на два дома и даже не скрывает этого, и сейчас, наверное, у Машки своей ошивается. Вот это жизнь!
— Мам, ну ты вообще! – появилась в дверях кухни заспанная Аня. – Что ты вчера устроила? Неужели ты не понимаешь, что так пить нельзя?
— Аня, а я и не пью.
— Как же? А вчера? На дне рождении Костика?
— На днях рождениях все пьют!
— Да, но шоу устраиваешь в последнее время только ты! Эти рыдания навзрыд за столом! Жалобы на жизнь при всех, истерики! Ты же на ногах держаться не могла. Гоша с Ваней тебя силой спать уложили. Ты – самое настоящее позорище, неужели ты этого не понимаешь? Линыны кумовья были в шоке. Как тебе не стыдно?
— Аня, во-первых, ты все преувеличиваешь. Да, я перебрала, но на ногах я держалась и спать сама легла.
— Вот видишь, у тебя уже провалы в памяти, ты не помнишь ничего.
— А отец мне изменяет! – попыталась сменить тему Надежда.
— Да, изменяет! – ни капельки не удивившись, подтвердила дочка, — А ты видела себя в зеркало в последнее время? Как с тобой можно жить? Ты же алкоголичка, самая настоящая, без водки жить не можешь! Вот и сегодня, наверное, бутылку с собой принесла.
— Ничего я не принесла. Аня, я не пью каждый день, зачем ты придумываешь? Просто мне тяжело, папа меня не любит! Вы меня не любите!.. Я никому не нужна…. Меня сестры родные в гости лишний раз боятся пригласить. Раньше ведь все было по-другому! А теперь? Всем на меня плевать.
— Мама, ты сама виновата во всем. Устраиваешь концерты! Кому это надо? И хватит давить на жалость! Ты немедленно должна бросить пить!
— И что? Если я брошу пить, ты думаешь, отец вернется?
— Я не знаю. Но даже не это главное, ты угробишь себя, если не остановишься, понимаешь! И нам испортишь жизнь. Ладно, мы с Линой уже замужем, и наши мужья даже помнят тебя другой! А Иришка – ей же стыдно будет жениха в дом привести, с родителями познакомить, ты понимаешь, что испортишь ей жизнь? Она же как сирота при живых родителях!
— А моя жизнь? Моя жизнь что-нибудь значит для вас? Я всю свою молодость, все свои силы положила на то, чтобы у вас было счастливое детство, чтобы у вас все было! Чтобы построить с отцом этот кооператив! Разве вам чего-то не хватало? Плохая мама, да? А вы — хороши, привели мужей-нахлебников в квартиру родителей и еще недовольны? Отец не выдержал… сбежал!
— Мама, ну зачем ты так? Хочешь, мы с Ваней завтра же переедем в общежитие, ему комнату на работе выделяют? Думаешь, нам с тобой легко? Нам же стыдно за тебя перед всеми, мы уже даже друзей в дом не зовем.
— А нам только ваших друзей и не хватало, и так получасовая очередь в санузел.
— Да ну тебя! – отмахнулась Аня.
— Правильно, ну меня! Закрывайтесь по своим комнатам! А я буду жить в коридоре!
— Мама, никто бы от тебя не закрывался, если бы ты была нормальной, как раньше! А так мы тебя уже боимся! Напьешься в туалете…
— Я не пью в туалете, я вообще сама не пью, я же не алкоголичка!
— Ну а на трезвую голову, люди к детям ночами в комнату не врываются и не пугают их до смерти своими приступами отчаяния. Сколько раз ты уже умирала по ночам и кричала спасите? Мы же с тобой в дурку скоро попадем.
— Все, разговор окончен! – Сорвалась на крик Надежда. — Завтра, чтобы ноги твоей и Ивана твоего в моей квартире не было! Учить меня вздумала. Выскочила в семнадцать лет замуж, села с мужем родителям на шею и рассказывает как жить.
— Мама, мы не сели на шею, мы работаем. А то что жить нам не где, это временно.
— Как же, временно. Ты знаешь, что нет ничего более постоянного, чем временное?
— Ма, мне так жалко, что ты не понимаешь, как сильно ты изменилась. И продолжаешь меняться прямо на глазах…ты же просто деградируешь. Вот ты говоришь, мы тебя не любим… а на самом деле – это тебе на всех плевать… на всех нас, и самое страшное, что на себя… тоже. Остановись, я тебя очень прошу! Пока не поздно.
— Со мной все нормально. Вы еще сами попробуйте добиться в жизни хотя бы половины того, чего мы добились с вашим отцом.
— Мама, а чего ты добилась? Чего? Отец ушел, и мы уйдем! Разве об этом ты мечтала? Остаться одинокой… алкоголичкой? Пожалуйста, пообещай мне, что бросишь пить! Я прошу тебя!
— Обещаю! Если это для тебя так важно, — без раздумий выпалила Надежда, — но что это изменит? Может молодость моя вернется? – она злобно улыбнулась и вздернула бровь.
Аня закрыла лицо руками и заплакала от отчаяния.
Надежда не выдержала напряжения, поднялась из-за стола, обняла дочь, попросила прощение за свой гнев и за свое поведение и пообещала, что больше пьянки и истерики не повторятся. Затем подошла к Лине и Ире и повторила то же самое.
Дочери интуитивно чувствовали, что матери больше нельзя полностью доверять, как раньше. Но им так хотелось не терять надежду. А Надежда торжественно клялась и утешала дочерей, обещала им, что все будет как раньше, и им никогда не будет стыдно за собственную мать.
Дочки, зятья, внуки и Надежда после примирения вместе пили чай в гостиной у телевизора. Но напряжение никуда не уходило, в глазах дочерей по-прежнему скользило недоверие и упрек, и только внуки беззаботно возились с игрушками, изредка отвлекая своей беззаботностью взрослых от их тяжелых дум.
Когда все уляглись спать, Надежда прошла на кухню, села за стол и стала ждать мужа.
Николай той ночью не пришел, и нельзя сказать, что это стало неожиданностью для Надежды, он уже несколько месяцев не ночевал дома, тем не менее, в который раз послужило поводом. Она, чтобы снять напряжение, достала припрятанную бутылку, открыла и сделала пару глотков. Всего пару глотков от бессоницы. Утром девочки даже ничего не заметили. Но с каждым днем этого «лекарства» от душевной боли и бессоницы Надежде требовалось все больше и больше.
Она постоянно пребывала в подвыпившем состоянии, и скрыть это было уже невозможно. Из эффектной женщины, она превратилась в неопрятную, омерзительную бабу с опухшим лицом. Вскоре довольно часто ее лицо стали «украшать» еще и синяки с ссадинами, полученные Надеждой в неравной борьбе с кустами, ветвями и тротуаром, которые по ее словам, иногда обладали загадочным свойством появляляться в самых непредсказуемых местах под самым неожиданным наклоном.
Дети, сестры, друзья — просьбами, мольбами, обидами пытались уговорить Надежду бросить пить. И та, как ребенок, не отводя глаз, соглашалась, заведомо насмеяхаясь над всеми. Она брала деньги на лечение, а потом шла и пропивала их.
Дети водили Надежду в церковь, она внимательно слушала проповеди батюшки, а потом… Потом делала вид, что пытается справиться. Но неумело обманывая других, она даже не пыталась обмануть себя. Ее силы воли хватало максимум на несколько дней, а затем она снова уходила в запой. Близкие ругали, не понимали, возмущались. Стена отчуждения с каждым днем окружала ее все более плотным непробиваемым кольцом. Сначала отвернулись знакомые, затем подруги, уставшие и сраженные ее безволием и слабостью духа. С постоянной работы ей пришлось уйти по собственному желанию.
Даже дети и ближайшие родственники опускали руки и пытались сразить ее хотя бы своим презрением, так как уговорить ее бросить пить «по-хорошему» было тщетным занятием. Но Надежду их реакция совершенно не интересовала. Муж навсегда ушел к другой, и Надежда изо дня в день заливала обиду алкоголем. Хотя… дети, муж, семья – были в той, другой, молодой счастливой жизни, а в этой, у нее – не осталось никого и ничего, кроме подкравшейся старости и одиночества. И эту боль мог заглушить только алкоголь. Пусть на время, всего на несколько часов. Но если бы не он, она бы давно умерла, а водка ее спасала, помогала расслабиться, забыть обо всем, провалиться в небытие.
Когда у Николая обнаружили рак, Надежда злорадствовала: «так и надо этому старому развратнику!» А дети тянулись к отцу, глубоко переживая ужасающую новость. Дни Николая были сочтены. И повзрослевшие дети пребывали в ужасе: отец угасал на глазах, с матерью происходило непонятно что. Они готовы были поддержать и спасти их обоих, но как? Как помочь больному раком отцу и спасти от алкоголизма мать? Оба задания были непосильными.
«Изменщик, изменщицы, никого не хочу видеть!» — в пьяном угаре не своим голосом орала Надежда в темноту. А дети смотрели на эту опустившуюся женщину, которая все меньше походила на ту черноволосую жизнелюбивую красавицу, их мать, которую они помнили и любили.
Надежда снова и снова устраивала публичные концерты и истерики во время сеймейных торжеств, потом со слезами извинялась и обещала, что это никогда-никогда не повторится. Дочери чувствовали, что прежней мамы, которую они знали и любили, больше нет, а эта женщина – абсолютно чужой им человек. Они безумно страдали от бессилия. Обижались на мать, мирились с ней, давали ей новый шанс, но все было напрасно. Водка стала единственной значимой вещью и единственной незаменимой спутницей в жизни Надежды.
После смерти отца девочки посоветовались и решили разменять квартиру. Лина и Аня с семьями переселились в отдельные квартиры в разных концах города. А Ира временно поселилась с мамой, в однокомнатной квартире на Троещине. Ира с детства была самой любимой дочкой Надежды, она была младшей, и мать всегда в ней души не чаяла. Девушка очень долго надеялась, что именно ей удастся спасти хотя бы мать. Но все ее усилия, слезы разбивались о стену лживого раскаяния матери, которая плакала крокодильими слезами на плече у дочки, а на следующий день снова напивалась, а когда не было денег, ходила по улицам, собирая бутылки, как настоящая бомжиха. Впрочем, внешне, она давно ничем не отличалась от бомжей. Разве что, квартиру еще не успела пропить, и то лишь потому, что Ира все документы отвезла Лине, а так, и вечно рваные колготки, и синяки на опухшей роже, и сумка с звенящей тарой в руках – хоть портрет пиши. Вскоре еще и друзья соответствующие появились, и Надежда даже пыталась приводить их домой. Ира медленно сходила с ума рядом с невменяемой матерью, и решение пришло само собой. Спасаться бегством. Куда угодно. Только подальше от этого чудовища. Какое-то время она жила то у одной, то у второй сестры, а затем вышла замуж и начала новую жизнь. Свою собственную. Мужа очень долго с матерью не знакомила, а свекровь и подавно. Девушка в первый раз в жизни искренне завидовала сиротам.
Состоявшееся запоздалое знакомство тещи и свекрови значительно подпортило отношения Иры с матерью мужа, и девушка за это возненавидила свою мать еще больше.
Она совсем перестала навещать Надежду, и телефон мужа держала в секрете, чтобы мать не могла позвонить ей. Никогда. Старшие дочери тоже свели встречи с родительницей к минимуму, изредка все же предпринимая безрезультатные попытки вернуть мать к нормальной жизни.
Когда Надежда привела в свою квартиру пьянчужку-бомжа и представила его дочерям как своего мужа, Николая Второго, девушки сочли это кощунством и, в конце концов, обессиленные тщетной борьбой, оставили мать в покое. Надежда выглядела вполне довольной, безобразной полупьяной бомжихой в компании такого же существа мужского пола, и спасать от шока нужно было их, а не счастливую беззубую новобрачную.
Николай-2, как говорят в народе, сгорел от водки уже после года совместной жизни, и Надежда снова осталась одна. Без надежды.
Впереди был конец. Она уже чувствовала, что он совсем рядом.
Все произошло так внезапно и так предсказуемо.
У нее совершенно закончились деньги, а занять было не у кого. Никто бы не дал ей на бутылку. А выпить хотелось. Надежда металась по улицам, собирая бутылки целый день, и к вечеру заветная «Столичная» была у нее в сумке. Она шла домой абсолютно счастливая в предчувствии скорого праздника, не решаясь пить из горла прямо на улице на глазах изумленных прохожих. Ее вид и так вызывал презрительные взгляды, и она бежала домой, что было мочи, чтобы спрятаться от всех. Голова безумно болела, все тело горело. Знакомое обветшалое парадное уже виднелось на горизонте, нужно было только перейти улицу. Она шла, не оглядываясь по сторонам, и даже не заметила, что машина несется прямо на нее. Остановившись прямо посреди проезжей части, она сунула руку в сумку, чтобы нащупать прохладное стекло бутылки, и еще раз удостовериться, что добыча на месте. В этот момент, скрежет тормозов пронзил ее слух и, повернувшись, Надежда увидела обезумевшие глаза водителя, вжавшегося в сидение Волги, летевшей прямо на нее. С перепуга она обхватила сумку двумя руками и крепко прижала к груди.
Машина заглохла в миллиметре от нее. Несколько секунд водитель смотрел на затарможенную женщину, неподвижно стоящую на проезжей части, а она, наконец-то испугавшись, таращилась на него. Опомнившись, мужчина выбежал из машины и пинками, и ругательствами отталкал ее на тротуар: «Бомжиха чертова… жить надоело? Глаза позаливала…, не видишь куда прешь? Чуть смертный… грех… из-за… тебя, скотины…, на душу… не взял! Сука…, вали давай! А то я тебя…. сча.. задушу!»
Надежда, как в тумане, брела к дому, ничего не ответив. Сердце выскакивало из груди, виски ужасно пекли, голова раскалывалась. Она не стала объяснять водителю, что как раз сейчас она – трезва, как никогда. Понимала, что по ее затекшей и запухшей роже все равно этого не скажешь. Спорить было некогда. Безумно хотелось выпить. Каждая минута была дорога. Она, не оборачиваясь, шла к дому, и, добравшись до парадного, почему-то обессилившая, опустилась на лавочку. Перед глазами появилось видение: дочки, но не взрослые как сейчас, с осуждающими глазами, а маленькие, влюбленно заглядывающие ей в глаза, спешащие к ней с распростертыми детскими ладошками. По ее глазам покатились слезы, воспаленный мозг, казалось, решил разорвать голову на тысячу мелких частей.
Все тело пронзила адская боль. Видения в миг пропали. Надежда выронила сумку и задергалась в конвульсиях, хватаясь одной рукой за сердце, а другой за голову, а затем — рухнула наземь.
Люди, проходя вечером, вдоль валяющегося тела, не беспокоились. Не в первый раз соседская алкоголичка спала в палисаднике, летом травка — мягкая, ночи — теплые, до утра проспится и сама до квартиры дойдет, а то тоскайся с ней еще.
Только утром, обнаружив, уже окостеневшее тело, соседи позвонили в милицию. Имени алкоголички соседи не знали, поселилась она в этом доме не так давно, знакомство с ней никто заводить не спешил. В ее квартире документы не нашли, письма и записные книжки тоже. Только портрет молодой красивой женщины, обнимающей троих улыбающихся девочек.
Contra spem spero. — в пер. с лат. Надеюсь вопреки надежде.