Гордый стяг


Гордый стяг

Стройные улочки, пряничная нарядность. Заурядный чистенький городок, примечательный своей непримечательностью, уютом и мягкой интеллигентностью. И люди заурядные, чистые, сытые, несколько напыщенные – просто они гордятся своим благополучием.
Впрочем, зачем долго описывать то, что БЫЛО. Лучше хлопнуть в ладони, заставить время на секундочку замереть, чтобы мы успели рассмотреть НАСТОЯЩЕЕ…

***
Руины, выбитые окна, разоренные дома. Пустые обоймы, стеклянное крошево,обломки рядом с черным провалом в земле. Маленькая девочка удивленно приоткрыла глаза в небо, изумляясь его чистоте. Она наивно приоткрыла пухлые губешки и, будто в восторге, прижимает одной рукой куколку к груди. Вторая рука лежит рядом… но уже не вместе, отдельно.
У миниатюрной, очень нежной и беззащитной скульптуры Девы Марии пулями выбито лицо. Этой скульптуре, чудодейственной и словно живой, приезжали поклониться паломники из многих стран. Да и сейчас сухонькая старушонка в неприметном платочке, молившаяся о мире в семье, лежит рядом, по-прежнему молитвенно сложив ладони.
В городском парке, рядом со странными, неестественными холмами — откуда только взялись! — возле огромной ямы, на коленях стоит старичок, опираясь на лопату. Его глаза смотрят вглубь ямы, смотрят, но уже ничего не видят. Его неживая рука тянется к красивой музыкальной руке, которую он не заметил — просто спихнул тело в яму, только после увидев и руки, и фамильные, ярко-зеленые глаза. Глаза его внука.
В угол полуразрушенного дома забилась женщина, мать, до последнего прятавшая своих детей за своей спиной. Слишком узкая спина, слишком много детей, чтобы спасти… Правда, ей удалось спасти своего младшенького, малютку Мишеньку, и он уже пять часов захлебывается, плачет от голода, но уже без пылу, все тише, тише…
Тишина.
Древняя ратуша, пожалуй, сохранилась больше других: только ворота выбиты с мясом да окна потрескались. Но по-прежнему горделиво развевается старинный стяг. Возле флагштока в последнем буйстве движения замерли двое: защитник, юнец, которому впервые выпала честь нести почетный караул и матерый наемник-солдат, прошедший этот город насквозь, словно нож масло. Они оба мертвы: и наемник, холодно усмехнувшийся в глаза мальчишке и выстреливший в беззащитный живот, и юнец, последним усилием воли воткнувший в горло парадный штык.
А стяг, нарядный, чистенький, пряничный и напыщенный, стяг-гордец все так же развевается на ветру. Но они оба мертвы: последний защитник и последний агрессор. И стяг, за которого сражались до последнего вздоха, этот стяг смущает только последняя капля крови, стекающая по флагштоку.

0 комментариев

  1. artPain

    Да, очень мрачная и печальная картина. Написано с таким пессимизмом, что аж пробирает, это у тебя хорошо получилось. Война бессмысленна, грязная и подлая всегда и всюду. Для всех одинаково…
    Правда, честно говоря, не очень мне понравился этот стандартный ход про ТО, ЧТО БЫЛО, и ТО, ЧТО СЕЙЧАС. А именно то, как это подано — слишком предсказуемо и пафосно.
    Но в целом, как всегда на уровне. Пиши ещё!

Добавить комментарий

Гордый стяг

Стройные улочки, пряничная нарядность. Заурядный чистенький городок, примечательный своей непримечательностью, уютом и мягкой интеллигентностью. И люди заурядные, чистые, сытые, несколько напыщенные – просто они гордятся своим благополучием.
Впрочем, зачем долго описывать то, что БЫЛО. Лучше хлопнуть в ладони, заставить время на секундочку замереть, чтобы мы успели рассмотреть НАСТОЯЩЕЕ…

***
Руины, выбитые окна, разоренные дома. Пустые обоймы, стеклянное крошево,обломки рядом с черным провалом в земле. Маленькая девочка удивленно приоткрыла глаза в небо, изумляясь его чистоте. Она наивно приоткрыла пухлые губешки и, будто в восторге, прижимает одной рукой куколку к груди. Вторая рука лежит рядом… но уже не вместе, отдельно.
У миниатюрной, очень нежной и беззащитной скульптуры Девы Марии пулями выбито лицо. Этой скульптуре, чудодейственной и словно живой, приезжали поклониться паломники из многих стран. Да и сейчас сухонькая старушонка в неприметном платочке, молившаяся о мире в семье, лежит рядом, по-прежнему молитвенно сложив ладони.
В городском парке, рядом со странными, неестественными холмами — откуда только взялись! — возле огромной ямы, на коленях стоит старичок, опираясь на лопату. Его глаза смотрят вглубь ямы, смотрят, но уже ничего не видят. Его неживая рука тянется к красивой музыкальной руке, которую он не заметил — просто спихнул тело в яму, только после увидев и руки, и фамильные, ярко-зеленые глаза. Глаза его внука.
В угол полуразрушенного дома забилась женщина, мать, до последнего прятавшая своих детей за своей спиной. Слишком узкая спина, слишком много детей, чтобы спасти… Правда, ей удалось спасти своего младшенького, малютку Мишеньку, и он уже пять часов захлебывается, плачет от голода, но уже без пылу, все тише, тише…
Тишина.
Древняя ратуша, пожалуй, сохранилась больше других: только ворота выбиты с мясом да окна потрескались. Но по-прежнему горделиво развевается старинный стяг. Возле флагштока в последнем буйстве движения замерли двое: защитник, юнец, которому впервые выпала честь нести почетный караул и матерый наемник-солдат, прошедший этот город насквозь, словно нож масло. Они оба мертвы: и наемник, холодно усмехнувшийся в глаза мальчишке и выстреливший в беззащитный живот, и юнец, последним усилием воли воткнувший в горло парадный штык.
А стяг, нарядный, чистенький, пряничный и напыщенный, стяг-гордец все так же развевается на ветру. Но они оба мертвы: последний защитник и последний агрессор. И стяг, за которого сражались до последнего вздоха, этот стяг смущает только последняя капля крови, стекающая по флагштоку.

Добавить комментарий