falko
Нежно светило весеннее солнце. Казалось, вся природа вокруг, хоть и чужая, словно убеждала неразумное людское племя не убивать и не калечить друг друга, не выжигать и не губить деревья и землю, животных и птиц – всех, кто волей-неволей зацепился в людскую свару. И, похоже, наступал конец четырехлетней Великой Бойне…
Шла весна 1945-го года. Конец войны буквально витал в воздухе. Где – то на Эльбе встречались советская и американская армии, Берлин задыхался в дыму пожаров, порожденных в далеком 1939-м, а здесь, в этом тихом немецком районе война уже отгремела. Длинная грунтовая дорога извивалась между покореженными танками и бронемашинами, воронками и окопами. Только одно напоминало о том, что война ещё не окончилась. Громыхая котелками и разномастной обувью, по дороге тащилась неряшливая и растерянная колонна немцев – военнопленных. По бокам понурого строя недавних покорителей мира шагали, покуривая самокрутки, несколько красноармейцев. Несмотря на явное большинство «подопечных», советские солдаты побегов не боялись. Куда бежать тем, кто залил кровью пол-Европы и кому невозможно спрятаться посередине вражеской армии. Да и зачем? Дело «тысячелетнего Рейха» было уже проиграно, будущее Германии, как и сама Германия, было под большим вопросом. Бежать было незачем и некуда.
Дорога была в их полном распоряжении – поток наступавшей армии был в стороне от этого места. Конвоиры негромко переговаривались, делясь впечатлениями, в колонне молча прикидывали место привала. Наконец, выйдя на открытое место, начальник конвоя, коренастый, щетинистый старшина, поднял руку и крикнул «Halt». Пленные покорно остановились. Осмотревшись, старшина ткнул стволом ППШ в направлении поляны и пояснил «Sich setzen». Дождавшись, пока немцы устроятся, старшина отошел к своим, уже извлекавшим из заплечных мешков — «сидоров» нехитрую дорожную снедь. И никто не заметил, что за всем этим наблюдают внимательные глаза.
Фигура в лохматом камуфляже, лежащая среди разрастающегося кустарника, четко засекала все что видела и чуяла. Каждый поворот головы или движение немцев и русских, каждое слово и каждый взгляд. Опасности не было. Поэтому разведчик неуловимым змеиным движением скользнул в глубь леса, подальше от поляны. Скатившись в заросший овраг, разведчик откинул пятнистый капюшон – маску, негромко свистнул и около него вмиг оказались похожие силуэты.
— Пленные. Около сотни. Охрана – восемь автоматчиков. – коротко доложил разведчик, поправляя ремень своего МР-40. Его глаза с узкими вертикальными зрачками устало щурились на пробивавшиеся сквозь нежную листву лучи, заостренные уши ловили каждый звук леса, внимавшего мелодии эльфийской речи.
— Может, порежем? — предложил другой, покосившись в сторону злополучной полянки.
— Смысл? – возразил старший – Все равно эти бараны даже не шелохнутся.
— Мы не можем рисковать – поддержал его эльф, держащий в руках маузеровскую винтовку с оптическим прицелом, — Наш долг перед ними выполнен. Хотя, если бы мне когда-нибудь сказали, что я буду что-то должен людям, я бы скормил наглецу его уши. И это самое малое…
— У кого ещё мнения – спросил старший – Белка, Тень, Стрела?
Эльфийка, напряженно слушавшая лес, на мгновение опустила глаза и покачала головой. Две тени, маячившие у неё за спиной, повторили это движение.
— Итак, отходим. Без боя. Глэнн, тебя это тоже касается. – подытожил командир – Уходим, как обычно. Вперед.
Через несколько секунд только слегка качнувшиеся ветки напомнили о том, что кто-то здесь был.
Семерка бойцов обогнула место привала и след в след, «волчьим шагом», растворилась в лесу.

***

Маленький немецкий городок. Когда – то чистенький и ухоженный, сейчас городок этот полностью оправдывал обезличенное название «населенного пункта». Американские бомбардировщики, русские артиллеристы и немецкие танкисты приложили максимум усилий, чтобы превратить патриархальное селение, вдохновившее не одного сантиментально – слезливого немецкого поэта, в убогую и страшную дыру, заляпанную кровью и грязью. Так что ефрейтор Рыбальчук Бога благодарил, что здесь не останется, а уйдет вместе со своим «вторым номером» Саввой Бубенцовым обустраивать пулеметное гнездо на окраину города, хотя уж, казалось, на Руси – матушке всего навидался. А здесь — как застряло что. «Хотя, оно конешно, Бога сюда приплетать не след – размышлял Рыбальчук, таща на загривке увесистую тушу «Максима». – Наше дело — солдатское, идти куда скажут, выполнять, чего повелят и не говорить, чего не попадя и с кем ни попадя». Дальше мысли сами перекинулись на семью, на повседневные солдатские заботы, да на всякую мелочь, предоставив телу ефрейтора самому идти туда, куда послал капитан, злой от вечного недосыпа (послал – то он, правда, немного подальше).
Место для позиции выбрали – самый смак. Лесок немецкий жиденький – одно название лес, а как про родные леса вспомнишь… — так вот, лесок этот от позиции в метрах двухстах будет, ну, может в двухсот пятидесяти. Если кто через лес проходить вздумает, или, чего хлеще, пробиваться – аккурат на них и выйдет. По сторонам — или на мины немецкие напорется, или на зенитные пулеметы, стоявшие немного поодаль, около штаба. Правда, немецкого прорыва Рыбальчук сильно не хотел. И не из страха – свое Рыбальчук, тогда рядовой, отбоялся в сорок первом, в Белоруссии. Просто погибнуть сейчас, на пороге Победы, было бы и обидно, и глупо…
Пока отрыли окоп, стемнело. От весенней земли, выброшенной при рытье окопа, тянуло парным запахом пашни. Только пахалась земля не плугом, а лопатками саперными, да взрывами, засевалась не хлебом, а железом и кровью. Даже взгрустнулось слегка ефрейтору вместе со «вторым номером». Пока прикинули секторы обстрела, отрыли ходы сообщения – словом, обустроились, — и вовсе темнота сплошная. Даже луны со звездами нет. Ладно, хоть огня за спиной нет – из леска этого как на ладони были бы все.
Необычная ночь властно навалилась на мир, окутывая тьмой и усыпляя все живое. «Не надо убивать, грохотать, не надо зажигать гигантские прожектора и огни, ранящие бесплотное тело темноты – звала Ночь – засыпайте с миром». Ефрейтор, словно поддавшись этому неслышному зову, чутко задремал возле пулемета. Знал – если что, почует, потому и спал. Спал и словно во сне видел место это, где сегодня обосновались, и городок этот истерзанный, и лес, что словно подступал к городу, лес, давно уже расчесанный и обустроенный педантичными немцами.
Вдруг что-то чужое мелькнуло среди деревьев, врываясь в сон ефрейтора. Не зверь, испуганный войной, не люди, сотворившие войну и жившие ею, не то, что Рыбальчук, поживший на этом свете, мог бы понять и объяснить. Что-то чужое, неизмеримо прекрасное и столь же неизмеримо опасное, рвалось к городку. Ефрейтор, понимая, что спит, что это всего лишь дурной сон, все же потянулся мыслями к пулемету, к напарнику – разбудить, предостеречь,…но тут же тем звериным, нечеловечьим чутьем понял – его заметили. Заметили, и это чуждое, принявшее образ дивной тоненькой остроухой девушки, словно протянуло к нему серебристый луч. «Беги! – закричали в голове у ефрейтора – немедля беги!». Луч коснулся головы Рыбальчука, гася весь мир и…
…И длинная, бело-оперенная стрела вошла прямо в переносицу, пригвоздив голову ефрейтора к стенке окопа.
— Ну и зачем? – бросил на бегу Кориолл, эльф — разведчик, Белке, торопливо прячущей лук в наплечный футляр.
— Он нас почуял.
— Почуял? Нас? Тебе голову не напекло? – тихо изумился Кориолл, преодолевая очередной овраг – Сказала бы, что решила вспомнить навыки, я бы понял.
— Заткнись. Я сказала то, что сказала – огрызнулась Белка, — он нас почуял. Не знаю как, но почуял.
— Тихо, вы там – зашипел впереди Глэнн, — разговорчики в строю…
Группа выходила к цели, и всякое движение здесь, на пороге Пути к дому, могло стать фатальным…