ПРВЕТ, ГРЕК.

Большая, серо-зеленая ящерица, казалась не настоящей, каким – то искусно сделанным муляжом, может быть даже из папье Маше. Ее, даже и на вид морщинистое, драконье тело выглядело теплым, спящим, и удивительно мирным. Крупная, ярко черная, с зеленым металлическим отливом, муха, купилась на эту кажущуюся муляжность ящерицы, присела в опасной с ней близости, и начала неторопливо наводить свой обязательный марафет, потирая членистыми лапками, свое переливающее изумрудом, мохнатое тельце. Зря. Стремительное движение языка ящерицы, почти не видимое глазом, и наивная чистюля, оказалась где – то в глубине пасти ящерицы. Одно глотательное движение, и ящерица вновь застыла в ожидании очередной своей жертвы на раскаленном на полуденном солнце камне, из которых и была сложена старинная турецкая крепость Анапы.
Я еще немного понаблюдал за ящерицей, удивляясь в душе ее терпению так долго прикидываться спящей, выбил из сандалий попавший туда песок, и, встав с широкого, покрытого ярко – сочным мхом можжевелового пня, отправился дальше, сквозь длинный ряд изогнутых кипарисов, к моему другу, дяде Хачатуру.
Я не могу сказать, сколько лет было этому самому дяде Хачатуру, но отчего – то я твердо знал, что если я не появлюсь, в его прохладном полу подвальчике, где он торговал только, что сделанной сахарной ватой, не поболтаю с ним о том, о сем – это старый армянин жутко расстроится.
— Привет грек – крикнет он мне как всегда, и я точно также как всегда, рассмеюсь (я вообще в то время отчего – то часто смеялся), в который раз объясняя ему, что в Анапу я приехал лечиться с Урала, а уж там точно никаких греков отродясь небывало. Да и фамилия моя самая, что ни наесть Русская.
Обычно после этого, он, протирал свои большие, липкие от сахара руки влажной тряпкой, и, положив ладонь на мою голову, также смеясь, говорил, с небольшим акцентом, но все равно понятно – Эх Володя, мне ли греков не знать? У нас, в Армении, под Ереваном, есть целые поселения греков, и все дети у них, такие же, как и ты, смуглые, кудрявые, тонкие в кости и они тоже постоянно смеются. У нас с Роксаной, тоже должен быть сын, а как же иначе — без сына нельзя, но мы не успели, понимаешь ли, мальчик, не успели…..
Обычно после этого, дядя Хачатур, снимал через голову с себя большой, белый фартук, и оказывался только в одних, широких штанах, через пояс которых переваливался огромный, заросший седым, курчавым волосом живот. Он вообще был весь, какой — то лохматый. Лохматые плечи, лохматые спина и грудь, и даже на руках его, включая пальцы, кустились пучки волос. В жизни не видал такого заросшего человека. Но зато на голове его, не сохранилось ни единого волоска, и блестящая, загорелая его лысина, постоянно смешила меня своей подвижной, во время разговора кожей на лбу и затылке.
Оставшись в штанах, этот старый армянин, вывешивал на стеклянной двери своего полу подвальчика картонную табличку, где крупными, не ровными буквами было выведено черным карандашом — НЭ РАБОТАЕТ, после чего ставил мятый алюминиевый чайник с гнутым носиком на маленькую электроплитку, и только потом садился на жалобно скрипевший под его большим и тяжелым телом старый, протертый, венский стул, и начинал свой обязательный рассказ.
— Ты знаешь Володя, Роксана была очень единственной дочерью у своих родителей, и они не хотели выдавать ее замуж за бедного студента – ветеринара, каким я в то время еще был. Война только, что закончилась, все в то время жили еще не богато, а я тем более сирота, студент, а у них дочь – красавица….
Она, как и ты, была кудрявая, вот только у тебя глаза зеленые, а у нее, как темный янтарь, прозрачные, и как будто даже светятся…..
Нет, у нас с ней бы были красивые дети. Я окончил техникум, получил распределение сюда, в колхоз под Анапу, и уговорил ее бежать со мной. Господи, да если бы я знал, чем все это закончится…..
Каждый вечер, мы приезжали в город, бродили вдоль берега моря, слушали шум волн, и говорили, говорили…. А еще, я ей всегда покупал здесь, в этом подвальчике сладкую вату, как раз у грека, она ее очень любила….. Все лицо ее, губы, щеки, подбородок были после этой ваты в пудре — грек всегда посыпал вату сахарной пудрой, а тонкие, розовые пальчики Роксаны слипались от сахара. Она смеялась, а я поцелуями , губами своими снимал с ее лица эту сладкую пудру…..-
….Если чайник к тому времени закипал, дядя Хачатур умолкал , заваривал себе в кружке крепкий чай, а передо мной выставлял большую ,глубокую тарелку с виноградом, сизым, в блестящих капельках воды, на каждой ягодке.
Он пил обжигаясь свой, черный как деготь чай, а я сидя на высоком табурете уписывал твердый, вино-сладкий виноград.
— А однажды, когда Роксана сказала, что я скоро стану отцом — продолжал армянин свою, давно уже известную мне, много раз слышанную историю,- Я решил по такому поводу сводить ее в ресторан. Он и сейчас еще работает, там, на горе. Подзаняв немного денег, и надев свой единственный выходной костюм, мы отправились с ней отпраздновать такое событие. Ребенок, у нас будет ребенок! Ни о чем другом я в тот час просто не мог и думать, и, наверное, оттого не обратил внимания на две новенькие, черные, правительственные машины, стоящие возле ресторана.
— Как тут свободно, Хачатур, — только успела сказать мне Роксана, как к ней подлетело два человека в черном, и, схватив за руки, потащили ее куда – то по коридору. Я бросился за ними, но кто-то подставил мне ногу, я упал, и тут же получил сильный удар по голове. Последнее, что я помню, это склонившееся надо мной мерзкое пенсне Берии, и его приказ- Щенка выбросите в парк, а девчонку, ко мне в машину, по-моему, хороша….-
Очнулся я наверно через несколько часов, роса уже выпала. Какой-то прохожий, вызвал карету скорой помощи, и меня увезли в больницу, где с сотрясением черепа и трещиной в лобной кости я провалялся до самой осени. Роксану я с тех пор не видел. Все, кого я не расспрашивал о ее судьбе, узнав, что мою жену увез Берия, сразу же отводили глаза и старались поскорее от меня отделаться.
Вот так Володя, я и остался здесь, навсегда. Я выкупил у грека его подвальчик, вместе с чаном для приготовления сахарной ваты, и жду, жду мою Роксану….. Если она еще жива, то непременно приедет в Анапу, и посетит это место, где мы каждый день покупали для нее эту самую, сахарную вату. Самое страшное, что я так и не собрался с духом приехать к ее родителям, и рассказать им всю правду. Они так и не знают о судьбе своей дочери.-
….И как обычно, он расплачется, отвернется к стене и сгорбится, а я обязательно пообещаю ему, что как только вырасту, обязательно съезжу в Армению, в его село под Ереваном, найду родителей Роксаны, и все-все им расскажу. И они поймут, и обязательно простят Хачатура….
Я подошел к стеклянной двери, и в прохладном сумраке увидел не знакомого человека, по-хозяйски сидевшего на любимом стуле Хачатура.
— Вы не скажете, а где дядя Хачатур?- спросил я его.
Незнакомец посмотрел на меня, отчего-то отвел виновато взгляд, и накрутив на длинную деревянную палочку большой кокон сладкой ваты, подал мне его, и обронил, все так же на меня не глядя.-
— Умер старый Хачатур. Вчера после обеда умер. Люди говорили, все Роксану какую – то звал, и грека…. Ты, что ли грек?
— Да — коротко ответил я.- Грек это я.-
……………..Мне уже далеко за сорок, и мне ни разу не удалось побывать в Армении, но иногда ,в минуты горького одиночества, мне чудится, не громкий, грустный голос с еле заметным акцентом- Привет грек…..А что я ему отвечу?…..

—