У одного человека по профессии представитель народа, а по фамилии Постсоветский, завелись в духе рыночных преобразований Цаца и Мнака. Вроде десятой воды навеселе несказуемые, но растущие.
Рук две, ног две, а язык один – такой длинный, что пока маленькие были, сами себе вместо памперсов подкладывали. А как стали на ноги, так стали себе ходить вместе: Цаца – слева, Мнака – наоборот, справа.
Хорошенькие такие. Любому человеку, не то, что Постсоветскому, стали занимательные и обходительные во всем, во всем до улыбнутости. Улицы переименовывали, страсти митингновые подогревали, акции всевелико различные проворачивали. Понятно, что в борьбе за демократию выходцы из народа и победили.
И вот уж что законов новых, газет, флагов, праздников – прям бисером порассыпали. И все – для человека, все во имя человека с большой буквы. Правда, с какой именно, еще путались, но чего-чего, а хоть не денег, но уж рублей-то у каждого человека стало многодостаточно.
Ну, человек этот где-то совсем распрямился да на какой-то новый праздник вполне свободно и отправился. На бывшую, понятно, чью-то дачу, не к ночи будь сказано, по Рублевке. Между прочим, в то время думы о Родине еще не имели думского большинства, но на политической кухне от избытка кухарок уже пахло жареным.
Цаца, конечно, слева, а Мнака, как водится, справа – сопровождают да компостируют:
– Ежеморгновенно, – говорит Цаца, – должны мы добро делать. А кто часом добра не делает, то тем самым делает зло. И Родине, и себе. Себе в первую очередь, Родине – во вторую…
– Наоборот, – Мнака выскакивает, – Родине – в первую очередь, себе во вторую!
Совсем заплутал в этой дымогогии человек, стало затягивать его в туман да болото.
О ту пору вокруг Рублевой зоны этой дряни болот наросло, что тебе процентов диких, так просто на удивление даже краеведам и экономистам. Даже в названиях путались, так много их объявилось почему-то.
Тут и Врезаловка, и Наркотеткино, и Мутнодефицитное, и просто Бандителки. Сейчас всех точно не упомнить. Были и старые – Нацбольничное, Паразитищенки, которые – думали, что осушили, ан нет – с новым наполнением даже расширились.
Словом, оглянулись Цаца и Мнака, а у человека только одна рука из болота торчит, будто голосует. А «за» или «против» – уже и не ясно. Ясно, что это и сейчас и никогда не было важно…
Кинулись Цаца и Мнака со всех ног человека вытаскивать.
– Отойди ты! Я вытащу…
– Нет, сам отойди! Я…
– Я человека больше люблю, а ты-то – так себе, я ведь знаю!
– Нет, я больше. Я Мнака!
– Ты Мнака? А я Цаца! Что, а-а?
– А-а-а!…
Заквакало болото, запузырилось.
Ни человека, ни Цацы, ни Мнаки. Один русский дух, и Русью пахнет…
