ВЫСТРЕЛ — из ГЛУБИНЫ ВЕКОВ? Или: ПРИВЕТ — от А.И.Солженицына?

ВЫСТРЕЛ — из ГЛУБИНЫ ВЕКОВ? Или: ПРИВЕТ — от А.И.Солженицына?

Думаю: без особого ущерба для своей репутации и здоровья могу сообщить свою ТАЙНУ. Ну, увлекся, как говорят, на старости лет — Интернетом. И стало это техническое быстрое средство связи, достаточно совершенное, моим дополнительным увлечением, частью занятия системным анализом. Надеюсь, не приобретут форму наркотической зависимости. Определенная зависимость уже выработана. Первое мое занятие с утра… Не стану перечислять беспорядок бытовых забот и предпринимаемых действий. Как только освобождаюсь от самого-самого — включаю в сеть компьютерную вилку. Снимаю самодельный пластиковый чехол (полностью аппарат не облегает — больше видимость внешней охраны-защиты)… Открываю крышку и наживаю кнопку с белым округлышем. Через некоторое время появляются бегущие строкой квадратики, «Welcome» и… Мой компьютер «греется» — автоматически входит в программу — по своей последовательности. Экран заполняют «иконки» — признак готовности к работе…

У меня имеется изначально две опции: навести пальцем пульсирующую «мышку» на старт… Затем выбрать один из документов — продолжить вчерашнюю работу. Но… пренебрегаю последовательностью (приемственностью) действий — вхожу в Интернет.

Интересов у меня здесь несколько. Самые выжные, повседневные — три. Это http://www.mail.ru/ Здесь расположен мой почтовый ящик
Blf-Moshe@list.ru Обычно мой ящик находится в промежуточном состоянии готовности. Указан его адрес http://mail.ru/mra — почти готов к открытию. Остается занести свой тайный (не такой уж тайный!) пароль и навести «мышку» на «войти». Совершаю это нехитрое действие. Тут меня почти построянно встречает масса ненужных материалов. Имеют специфическон название — спам. В своем кратком англо-русском словаре данного термина не нашел

Года два с половиной назад — по возвращении из Киева — мне потребовались климатические показатели по нескольким городам-регионам Украины. Нашел, попросил их высылать. С того времени круто изменились мои интересы — ненужные материалы продолжают приходить. Пробовал от них отписаться — ничего не помогает! Ведь ведают пересылкой бездушные, немыслящие автоматы и «убедить» их ни в чем невозможно. Я сразу намечаю ненужные письма — освобождаю почтовый адрес от видимого спама. Остается войти в другие адреса. Это — основной ящик. Автомат отделяет письма «сомнительные». Скажем, отделяет безголово. И с этим тоже ничего нельзя поделать. Письма «сомнительные» проходят обычную мою фильтровку: видимый глазом спам — уничтожаю. Остальную массу — приходится открывать. Временами прислушиваюсь к предупреждению: письма неизвестного адресата — не открываю. Но память моя заполнена множеством материалов. Не все могу упомнить. Не всегда рассчитываю на свою память — открываю. Текст пробегу глазами — удаляю по причине бесполезности. Следовало это сделать изначально — без входа? Даже может быть… Признаюсь в некотором своем любопытстве. Точнее будет сказать: питаю уважительное отношение к корреспонденту. Ставлю себя на его место. Конечно, велика опасность заражения вирусом. Не предохраняюсь! Внесена противовирусная защита. Не уверен, что работает она качественно.

Проверил и отослал письма — захожу на слудующий сайт (портал) по уже выработанной привычке. Это http://www.litkonkurs.ru/ На этом портале я «тусуюсь», как говорят, три года. Имею почетные достижения по результатам участия в конкурсах, жюрейству… Еще и обязанности по фанклубу «Мудрое слово Моисея». В последние времена не проявляю былую активность (прежде помещал еженедельно по 2-3 интервью с портальцами; сейчас — примерно по одному в неделю). На том же портале с месяц назад появилось «окошко» нашего Израильского Регионального отделения МСП «Новый Современник». И тут приходится проверять, подчас откликаться. Слежу за «лентой». Вхожу в «цитаты дня». Читаю — пусть не все. Иногда сам выставляюсь. При готовности новых интервью — сообщаю в «анонсах». С нетерпением ожидаю результат конкурса: а вдруг что новое выгорит? Об этом узнаю в «текущих обзорах». Слежу, иногда читаю
«литературные статьи». Изредка сам помещаю. Захожу на свои страницы. Слежу за статистикой их посещений. Иногда просматриваю список наиболее посещаемых произведений. Входят портальцы (указаны имена). Большинство — неизвестные читатели. Случается: помещаю новые произведения. Это очередное интервью в фанклуб «Мудрое слово Моисея». И литературные свои произведения… Их помещаю, как правило: в число «всех» — новыми появляются на моих страницах и, вторично, среди «новых». За «новыми», как за любой новизной, чаще следят любители новшеств. В конкурсах участвую редко. Чаще всего — во «Всей королевской рати».

Третим постоянно посещаемым адресом — является литературный мой сайт http://Belferman.lit.com.ua/ Надесь на его скорое обновление. Точнее: дополнение новыми материалами. Изготовлен он в Одессе компьютерным программистом Ириной БУЗЬКО (Цилей ) Захожу на некоторые страницы. У меня на сайте (или: при сайте) имеются два форума. На одном — событийном — помещаю часть из систематически приходящих материалов. Касаются России и Израиля.

Второй форум — литературный. Его посещаю реже. Время от времени слежу за движением рейтинговой амплитуды посещаемости сайта в Интернете. И совсем уж редко — не чаще раза в два-три месяца слежу за появлением новых обо мне материалов на некоторых поисковиках. На одном из них.

… Утром 6 мая, примерно в 7:оо обнаружил новой письмо. Отправитель мне сразу показался оригиналом — подписал: «Гостомысл Рюриков». Имя Гостомысл встречаю впервые. Верно, старославянское? При чем тут Рюриков? Форма молодежной самодеятельного общения?Трусовитое дурачество? Уточняет возможный текст тема письма: «заткнись, пархатый!». Из открытого письма узнал: отправлено с адреса «judenfrei@rambler.ru, получено в 01:08:00. (Адресат в примерном переводе с английского?-немецкого? звучит: еврейская свобода?)

Такст письма:

От кого: Гостомысл Рюриков
Кому: blf-moshe@list.ru
Дата: 06 Мая 2006 01:08:00
Тема: заткнись, пархатый!

Вся история вашего племени — это история мерзости, с которой вы начали и в которой никогда не останавливались, никогда не насыщались, бездонные утробы. Ограбить народ, среди которого жили годами и веками, и сбежать — вот парадигма вашего существования; и начало ей положено исходом из Египта. Рабство? А кто вас звал туда? А кто и куда вас вообще звал?

Пустыня — вот ваша страна, естественное и безопасное для окружающих место существования саранчи. И нет ни одного народа, кто, узнав ваше сатаноизбранное племя поближе, не проклял бы вас и не блевал бы от омерзения, общаясь с вами. Что, не все ещё страны вас знают? Есть ещё такие заповедники в Азии, в Африке? «Да, но шо таки там можно поиметь?»

Твоё гнойное словоблудие (и вообще, и в частности по поводу до
невозможности толерантной к жидовскому племени книжки Солженицына) не должно бы вызвать у меня ничего, кроме отвращения, да и не вызвало. Два вопроса вызвал ты сам.

1. Кто ты такой, чтобы рассуждать о книге великого русского писателя?
Вообще — рассуждать о русской культуре, истории, о русском народе? Кто ты, сявка блохастая?!

2. Когда ты своим вонючим хайлом перестанешь поганить русский язык? Пиши на своём жидовском наречии — а желающие (много их наберётся?) пусть читают.

Никто из твоего жидовского народишки не смеет касаться русской истории и культуры. Поползали у нас, тараканы, погадили — и вон! Или дихлофосу захотели?!

А что касается последствий вашего пребывания на нашей земле — уже близко время, когда вам придётся платить по русским счетам. С процентами. Волей не захотите — заставим.

А заглядывая чуть дальше, довожу до твоего сведения, пёс: всё ваше племя сатанинское ещё две тысячи лет назад обречено в огонь вечный. Изо всех жидов, живших на земле за всю историю, спасутся 144 тысячи. И тебя среди них не будет.

welt — judenfrei

По разбитым дорогам России бредет злобный дурак-антисемит.

Поисковик сообщил: подобное именное словосочетание «Гостомысл Рюриков» встречается у писателя (?) Юрия Никитина. Гостомысл — князь, избран от народа словенского; пришли из Вандалии. Являлся предшественником Рюриковича.

Прежде появления Рюриковича в Новгороде Великом — его норманны репрессировали — отправили «за море» в Южную Швецию и Данию. С момента вознесения Рюриковичей — в славянские князья — корни их рода искали среди викингов Норвегии и западных славян.

Из документов и фольклора узнаем Гостомысл и Рюрик заимствованы из истории западных славян. Переместились в Новгородскую землю.

Узнаем о Гостомысле: имел четырех сыновей — погибли молодыми и трех дочерей.

Гостомысл прославился великой храбростью и такой же мудростью. Его боялись все соседи, а простые воины и люди — любили. Он часто разбирал конфликты — ради справедливости и правосудия.

Гостосмысл изгнал варягов. В честь своего старшего сына — на море построил град Выбор. Он с варягами заключил мир.

Еще поискал Гостомыслов-Рюриковичей — обнаружил прелюбопытный документ по той же теме.

Комитет «Гостомысл-2008»

Граждане России!

Наша страна переживает тяжелые времена. Бедность, безысходность, падение рождаемости и культурная деградация усугубляются с каждым годом. Юг страны охвачен религиозной войной, Дальний Восток и Калининградская области чувствуют себя оторванными от родины, центр занят прожиганием жизни, а исторические земли древней Руси топят свою тоску в поддельном алкоголе.

Лучшие умы отечества предлагают свои способы решения сложившегося комплекса проблем. Обсуждаются самые разные модели государственного устройства, Россию постоянно сравнивают с другими государствами мира в разные периоды их развития.

Между тем Россия — страна несравнимая, и искать параллели ее развитию в других государствах бессмысленно. Более того, способ спасения России, ее народа и культуры, существует, и он лежит на поверхности. Этот способ — восстановление Монархии, которой Россия обязана своим былым величием.

В 862 году началась Российская Государственность — была введена Монархическая власть. Призванный на княжение Рюрик положил начало огромному роду русских князей и царей, сравнимому с самыми древними династиями мировой власти. 736 лет правили Рюриковичи Россией, и за это время наша страна сумела выйти победительницей из сонма самых разных катастроф и неприятностей. Вышла с честью, сохранив и приумножив свою культуру, ассимилировав новые народы и присоединив к себе новые земли.

После смерти последних из Рюриковичей, Иоанна Грозного и Федора Иоанновича великая династия прервалась, и в России наступил период тяжелого безвременья и смуты. Приспешники царей и их «преемники», иностранные агенты, выдававшие себя за невинно убиенного царевича из рода Рюриков Дмитрия — все они практически достигли своей цели развалить и разрушить Россию. Но граждане великой страны поднялись на защиту своей родины и вышвырнули из нее вражеские колонны.

В 1613 году более пятисот представителей всех городов и сословий выбрали на Земском соборе нового царя — шестнадцатилетнего Михаила Романова, который положил начало новому великому царскому роду России. 304 года правили Романовы Россией, и при них страна достигла вершин своего величия, сделавший наиболее передовой мировой державой. Династия Романовых прервалась трагическим образом — одурманенные вражеской пропагандой рабочие и крестьяне расстреляли царскую семью в сыром и темном подвале. Это преступление стало проклятием России на долгие десятилетия правления невежественных и грубых «комиссаров», превративших нашу Родину в машину для производства оружия.

Более тысячи лет управлялась Россия наследными монархическими династиями. И все эти годы она процветала. И лишь в те годы, когда династии прерывались, страна погружалась в пучину темной смуты.

Последняя такая смута продолжается вот уже 88 лет — с 1917 года. Страна *** в бедности и разрухе, над ней постоянно висит угроза распада и полной деградации.

Снова вернуть России былое величие сможет только новая монархическая династия. Необходимо собрать представителей от всех крупных городов и от всех сословий и назначить Собор. Этому Собору предстоит выбрать новый царский род.

Мы примем любого Царя, на которого нам укажет русский народ. Но мы, как и любые другие граждане России, имеем собственное мнение на этот счет.

Мы считаем, что первой русской Царицей третьей монархической династии должна стать Алла Борисовна Пугачева.

Трудовой путь Аллы Борисовны — это путь простого человека, достигшего вершин успеха и народной любви только своим трудом и талантом. Ни один «олигарх», ни один властитель России за последний век не достигали своего положения столь честно, открыто и бескомпромиссно.

Семья Аллы Борисовны в полной мере олицетворяет мультикультурность русского народа. Ее муж — армянин, выросший в Болгарии. Отец ее дочери — литовец. Отец ее младшего внука — чеченец. А все вместе они — дружная и крепкая семья, такая же, какой должен быть весь русский народ, несмотря на национальности и вероисповедания отдельных его представителей.

Наследником Аллы Борисовны предлагается признать ее старшего внука, Никиту Владимировича Преснякова. В случае согласия Собора с этим предложением необходимо уже сейчас, не откладывая ни на день, создать из лучших учителей и ученых страны Комитет по воспитанию Никиты Владимировича как ответственного перед своим народом правителя, будущего Русского Царя.

Супруг Аллы Борисовны, Филипп Бедросович Киркоров, вполне может служить послом мира на всей Земле, ездить по Европе и участвовать в пробегах старинных автомобилей. Как принц Майкл Кентский.

Дочь Аллы Борисовны Кристина — добрая девушка, любимая своим народом. У нее непростая личная жизнь, но она родив двух детей от разных отцов, остается женственной, талантливой и открытой своему народу. Как принцесса Диана.
Все семейство Пугачевых, кладя начало новой династии, будет честно и ответственно править нашей родиной на протяжении многих сотен лет.

И это будут годы наивысшего расцвета России, годы собирания ею потерянных русских земель (Белороссии и Малороссии), годы завоевания новых земель, годы просвещения и культуры, годы многонационального единства.
У всех нас: православных, католиков, протестантов, иудеев, мусульман — один Бог. У всех нас: русских, евреев, татар, чеченцев и грузин — одна страна.

У всех нас — одна Алла Пугачева.

Алла Великая, первая Царица третьей монархической династии России.

С нами Бог!
Пугачеву — на царство!

Комитет «Гостомысл-2008»

(http://vladimir.vladimirovich.ru/2005-7-15/#an1461)

Ваня «Монархист» Онук
хахахахахахахахахаххаах
Ваня ЖЖОШ!!! — Ваня «развенчатель монархии» онук )
———————————————————————————
один чувак рассказывал что АБ — лесби, филипп бедросович — *** и еб ется со своим администратором в люксномере гостиницы советской, что на динамо (чувак там работал)

я не хочу чтобы царицей была лесби)

лучше Оксана Федорова
лучше Борис Бурда
один чувак рассказывал что АБ — лесби, филипп бедросович — *** и еб ется со своим администратором в люксномере гостиницы советской, что на динамо (чувак там работал)

я не хочу чтобы царицей была лесби)

лучше Оксана Федорова

у АБ- климакс, по идее
——————————————————————————АБ полюбому нужна!!!
И она не лесби зачем тогда ей Макс тогда!!!
——————————————————————————
тем более — климакс — значит не будет наследника — новая смута.

Короче Федорова или … ну ладно пускай бурда.
однозначно Бурда! ))
хотел сначала написать, даже начал.
Но потом решил махнуть рукой.
//машет рукой, показывает один известный жест
——————————————————————————Боярского на царство!

Михалкова

хорошая сказка от Вани «Талантище» Онука
2 Sandy: Это не моё произведение! Я бы так не смог!

Ваня Онук

ты бы еще и не так смог!!!

Пугачеву — на царство!
* *
Год 2006 недавно начался — быстро прошла только его треть. Нет у меня точных знаний по данному поводу. Возможно, возрастные это ощущения. Но МОЕ ВРЕМЯ в Израиле НЕСЕТСЯ или ИСТЕКЕТ в СТРЕМИТЕЛЬНОМ ТЕМПЕ. МАЛО УСПЕВАЮ!
Не об этом… За прошедшее время текущего года не помню других ГРУБЫХ НАСКОКОВ ПОДОБНОГО СВОЙСТВА.
23 января текущего года — день вроде обычный. Понедельник — начало недели. ТРУДНЫЙ ДЕНЬ. У нас — это второй день недели. В ночное время (22:48) в моей гостевой на сайте появилась достаточно необычная запись:

HOLOCAUST
Ты! Сранный ЖИД!!! Ваш жидовский бог будет петь свои рабские перенки сидя голым задом на колу, перед ПЕРУНОМ и его братьями!!!

Где в это самое время СИДИТ ДРЕВНИЙ БОГ ДРЕВНИХ СЛАВЯН — ПЕРУН (по одной непроверенной версии — он еще и ПЕРДУН, но эта подробность особой важности не имеет; более существенна детать: Святой князь Владимир Святой Рюрикович предпочел Русь КРЕСТИТЬ — ПЕРЕНЯЛ КОНСТАНТИНОПОЛЬСКУЮ ВЕРУ в Спасителя Иисуса ХРИСТА и ТРОИЦУ)? И чем заняты ЕГО БРАТЬЯ?
Об этом ничего не сообщает ГРАМОТНЫЙ ПАКОСТНИК. Не просто СЛЫШАЛ о HOLOCAUSTе — УМЕЕТ ГРАМОТНО ПИСАТЬ ЛАТИНСКИМИ БУКВАМИ. Это уже о ЧЕМ-ТО ГОВОРИТ! АВТОР ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОСКВЕРНЯЕТ СВЯТУЮ ПАМЯТЬ о ЕВРЕЙСКОЙ ТРАГЕДИИ ПРОШЛОГО и ПРЕДЫДУЩИХ ВЕКОВ НАШЕЙ ИСТОРИИ. Он ОСКОРБЛЯЕТ (если может ЧЕЛОВЕК ОСКОРБИТЬ Б-ГА) ДУХОВНОГО ЛИДЕРА и НАСТАВНИКА ЕГО СОБСТВЕННЫХ РОДИТЕЛЕЙ и ПРЕДКОВ. Ведь Б-Г у НАС — ОДИН и ЕДИН! На этом фоне не особо ГОРДО СМОТРИТСЯ ПОПЫТКА ОСКОРБИТЬ, даже ОБГАДИТЬ, ОПОРОЧИТЬ МОЕ ЧЕСТНОЕ ИМЯ. От таких ТИПОВ из ДРЕМУЧИХ ДЕБРЕЙ ЛЕСА-ИСТОРИИ — ГРОТЕСКНО ПРИНИМАТЬ ОСКОРБЛЕНИЯ.
Кажется, в России модно возвращение к безразмерному идолопоклонству. Пусть верят в свою Веру!

На следующий день 24.01.06 в 16:18 поместил ответ:
“Я ТВОРЧЕСКИ ТРУЖУСЬ. Ни в ЧЕМ НЕ НУЖДАЮСЬ. ЖИВУ ХОРОШО. А ты, ДУРАК, ДУРЬЮ МУЧАЕШЬСЯ. ХОЧЕШЬ МЕНЯ ОСКОРБИТЬ. НЕ СМОЖЕШЬ. ЗАХЛЕБНЕШЬСЯ БЛЕВОТИНОЙ. ХОЧЕШЬ ВОЕВАТЬ — НАЗОВИСЬ!»

Только через два с половиной месяца появилась следующая запись в моей гостевой. Оно принадлежит…
В свое время, продолжительное время мне удалось общаться с В.В. Шульгиным. Заметил за «владимирским узником» некоторую особенность: он разных людей «удивлял» одними и теми историями. И мне он писал и рассказывал при четырех встречах. В 1965 и 1968 годах довольно продолжительных.

Пару раз слышал рассказы Василия Витальевича: его «щупали» — он отбивался. По политическим соображениям писателя-патриарха пригласили на парт-шоу. С целью доказательства связи с беспартийными народными массами — беспартийного, даже не имеющего СОВЕТСКОГО ГРАЖДАНСТВА — ШУЛЬГИНА ПРИГЛАСИЛИ на ХХII СЪЕЗД КПСС. В КАЧЕСТВЕ ЖИВОГО СИМВОЛА ЕДИНСТВА ПАРТИИ и НАРОДА, ТОРЖЕСТВА КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПРОПАГАНДЫ. Василия Витальевича СЛУШАЛ без ОСОБОГО ВНИМАНИЯ. В подходящий момент — вспомнил. В принципе их «техника» однотипна. И по отношению ко МНЕ — ТЕ же «МЕТОДЫ ПРОВЕРКИ».
Могу ошибиться… ИНТУИЦИЯ ПИТАЕТ МОЮ УВЕРЕННОСТЬ.

Вот она — «ПРОВЕРКА»… Запись в моей гостевой:
07.04.06 в 10.15 вошел Александр ПИМЕНОВ.
Здравствуйте!
Совершенно случайно попал к Вам на сайт и чисто бескорыстно захотелось предложить Вам развлечение на вечерок (в тему) — произведение двухлетней давности
http://www.vegon.net/lib/text/Pimenov/st01.html

07.04.06 в 16:27
Глубокоуважаемый Александр ПИМЕНОВ!
В Интернете нашел несколько Ваших «тезок»: обхожусь без отчества. В литературе такое простительно.
Прочитал позволение — Ваш «Произвольный набор аргументов в защиту Солженицына «сиречь эссе» поместил на своем литературном форуме. В настоящий момент я плотно занят. Освобожусь не раньше, (чем) через неделю. Возможно, тогда прочитаю Ваше произведение.
По прочтении, возможно, напишу. В полемику вступать не собираюсь. Занят другими интересами и заботами. Так что, благодарю за внимание и простите…
М.Бельферман.

07.04.06 в 21:19 Александр ПИМЕНОВ.
О, Ради Бога. Полемика, конечно, совсем не обязательна. Но я искренне полагаю, что Вам будет любопытно ознакомиться с моим материалом, хоть он и не свеж.
Также спасибо за внимание.

14.04.06 в 16:01
Глубокоуважаемый Александр ПИМЕНОВ!
Ваше емкое произведение читал — не до конца.
Обнаружил: писами мы почти в одно время. Возможно. Ответ А.И. СОЛЖЕНИЦЫНУ я начал писать раньше и писал дольше. До февраля 2004 г.
У меня нет личных претензий к знаменитому писателю. Желаю ему полного и быстрого выздоровления.
Возможно, Вы напишите рецнезию на мою книгу (на договорных началах). Вышлю книгу. Мой E-mail: Blf-Moshe@list.ru

15.04.06 в 17:59:40 Александр Пименов
Благодарю. Посмотрю, почитаю, подумаю — до понедельника, если не возражаете.
Пименов

15.04.06 в 15:07:43
И Вас благодарю. Нет повода для спешки…
* *
Вот в гостевую на моем авторском сайте оставил «свое присутствие»
Алексендр ПИМЕНОВ. Без его почтения картина не обретет полноту и музыку звучания.

Произвольный набор аргументов в защиту Солженицына

сиречь эссе

Дурной, конечно, вкус, называть ныне здравствующего литератора «великим русским писателем» (см. сайты http://sila.by.ru, http://members.fortunecity.com/bunakova/ — и там же ссылки на почти все цитируемые ниже материалы)… однако — фигура и вправду о-го-го, отчего мы все и замерли: облажался гигантский старикан — или опять знахарски прорвал глобальный гнойник? Судя по буйству драматургии округ «200 лет…» — чё-й-т-то, peut-etre, и прорвалось. Накопились и у меня по поводу видимого и слышимого собственные досужие мысли — разрешите?

1. Да нА что оно старику?

Полемика с Солженицыным и вокруг Солженицына — самое, наверно, острое наше интеллектуальное развлечение ушедшего 2003 года. Надо думать, Александр Исаевич семижды семьдесят семь раз отмерил, прежде чем так опасно подставиться — и можно строить самые различные недоумённые предположения, на что вот это всё ему понадобилось. Если не возражаете, я выскажу и своё собственное соображение на сей счёт — «зачем-де» — не хуже всякого прочего. Мне, грешному, представляется, что Солженицын, когда-то сунув лом в шестерёнки гигантской пропагандистской машины коммунисьтов и неожиданно получив результат, превзошедший все ожидания, вскоре обнаружил, что агрегат-то сей политический был изготовлен не в одном, а (как минимум! как минимум…) в двух экземплярах. То есть до слуха нобелевского лауреата рано или поздно должен был так и так дойти отчаянно знакомый шум пропагандистского механизма сионисьтов (пишу здесь это слово — и ему подобные — с ошибкой, разумеется, умышленно: из-за условности, неточности терминов, зане трудно с абсолютной точностью обозначить ту или иную политическую силу, участвующую в вакханалии нынешней или даже мутившую воду в недалёком прошлом) — в изготовлении и эксплуатации коего механизма принимали участие во многом те же люди, отчего и машина вышла практически та же, что у большевиков. И какой он ни будь записной дружелюб Израиля — а вот захотелось Александру Исаевичу снова сунуть свой ломишко… тем более, что после первого употребления лом, надо полагать (сопромат), слегка погнулся, и всем страшно интересно — а выдержит ли вдругорядь?

Нет, понимаю: любое изобретение — в том числе агитационную махину — можно использовать как во вред человечеству, так и во благо… однако давайте посмотрим на пропагандистские завоевания сионизьма за полвека. Допустим, такие простые вехи: 1) сначала общим местом становится невинное утверждение «ни одно государство мира не смогло защитить евреев от Гитлера» (что, мягко, говоря, не совсем правда: одно государство-то как раз и смогло… но какое-то оно было неправильное, неподходящее, да? стало быть — не смогло… а от «не смогло» один шаг до «не захотело»… грамотная пропаганда, не хухры-мухры!); 2) далее удалось утвердить в обиходе западного обывателя уже отнюдь не такую безобидную формулировку «СССР — антисемитское государство» (чем убили аж трёх заек: во-первых поставили покойный Советский Союз уж совсем на одну досточку с не менее покойным Третьим Райхом, во-вторых — NB! — будто бы уж и очистили евреев от какой-либо причастности к зверствам большевиков и прочим совейским безобразиям, в третьих — обозначили большевизм как якобы чисто русскую национальную забаву, вроде водки с икрой под балалайку; 3) там, глядишь, помаленьку удалось и внушить миллионам людей Запада, особенно просвещённым американцам, будто во Второй мировой (да чего там — вообще во всех гигантских политических катастрофах ХХ века) пострадали главным образом евреи… а у других народов если кто случайно и погиб — так в настолько несопоставимо меньших масштабах, что и говорить не о чем… 4) дальше в лес — больше дров: те же американцы нынче уж и не верят, будто СССР (вариант: «будто русский народ») принимал какое-либо серьёзное участие в войне с нацизмом… а завтра и вообще, надо думать, в учебниках истории пропишут, что в ходе II Мировой войны антисемитские союзные режимы Сталина — Гитлера были сокрушены коалицией Рузвельта, Бен-Гуриона и Черчилля… а что — думаете, грубая у меня вышла шутка?! ну а нынешний суперпопулярный пропагандистский тезис «в СССР замалчивался факт гитлеровского геноцида евреев» (это при том, что информация о геноциде первоначально-то практически ВСЯ и вышла исключительно от Советов) — чудо как тонок?

О следующих продуктивных этапах работы этой машины — не так трудно догадаться. Вон, на нежно любимом мной за его нечеловеческую простоту сайте ?jewish.ru? я недавно уже прочитал душераздирающую (без иронии!) историю из 41-го года: про корабль с евреями, ехавшими из Турции в Палестину. Англичаны категорически ведь не дали переселенцам сойти на берег Земли Обетованной, а турки — обратно не пустили. И ВСЕ ПОГИБЛИ. Как бы вы озаглавили подобный трагический рассказ? Как вам, например, такая шапка:
«Транспорт с еврейскими беженцами потопила советская торпеда»? А? Ну да, примерно так и озаглавили. Откуда взялся снаряд, показавший перед взрывом всему миру свою маркировку «Made in USSR»? А чёрт его знает, в статье о том совершенно ничего не сказано.

Согласитесь — такая незаурядная машина по производству нерядовой лжи просто не могла не привлечь внимания Солженицына — не прикидывайтесь, Бога ради, что вам не знакомы репутация писателя и его жизненная философия.

Немного забегая вперёд, могу отметить, что и сегодняшнее пропагандистское сражение с Солженицыным ведётся во многом по рецептам, опробованным ещё в СССР. Даже авторы наиболее резонных, убедительных и вежливых критических материалов не избегают, как правило, искушения начальственно рыкнуть на писателя и шлёпнуть ему ярлык (не только юдофоба)… забывая о том, что Советского Союза уже более не существует — и потому начальственные окрики с ярлыками в этой ситуации как бесполезны, так и вызывающе некрасивы.

Резонный вопрос: а почему не заинтересовала писателя задача побороться точно так же, например, с русским национализмом в его самых тупых и звероподобных проявлениях? а Бог его знает — может, и до того дойдёт… он — свободный человек, что счёл важным — о том и написал. Может, просто последовал великому завету «там убеждения не тратить по-пустому, где можно власть употребить»? Кроме того — «там» всё всем ясно. А Солженицын, грубо говоря, опять полез туда, где чёрт ногу сломит.

2. Время — али всё-таки не время?

Книжечка-то («200 лет в месте» — так ещё никто не успел переиначить? успели, поди, черти…), при всём при том, вышла, честно признаться, ой-ё-ёй, небезупречная. В чём-то и не Бог знат какая тактичная, где-то местами и не больно убедительная, можно сказать — и не без ошибок, и не без предрассудков, и с азартными перехлёстами, и с логическими противоречиями. И главная к ней претензия — ох, не вовремя!

(ВНИМАНИЕ: далее следует абсолютно политически корректный абзац.)
Если кто не замечает, как воспалённо-юдофобски настроено современное русское общество (и далеко не только в России… ой, и далеко не только «русское») — так уж и не знаю, что тому страусу и сказать. Поймите правильно: речь идёт не о той хоррорной юдофобии, про которую заливают наши эмигранты доверчивым американцам, и не про ту опереточную, которой бравируют провинциальные (и не только) литературные львы. Речь о такой, которая скромно выражается в оловянном взгляде, поджатии губ и лаконичной мысли: «Угу, запомним…». На ту беду, не будем крутить, выше крыши «объективных» причин. То есть, понимаете, когда, например, любимая женщина в процессе дежурного кухонного спора о судьбах Родины мне чуть не кричит: «Слушай, ну чем, в конце концов, ваш X. [допустим, какой-нибудь российский региональный лидер] лучше нашего Y. [предположим, кто-нибудь из «олигархов»]?!» — так только и могу руками развести: «Да, право, — ничем ведь, душенька! ещё и хуже поди, подлец! но видишь ли…» Короче, оно как в анекдоте опять: «……………………., ваша жена — ……….!» — «Простите — а ваша?» — «И всё же!»

Да Бог с ними, с теми «олигархами». И без них пружину пережали так, что дальше некуда. Хотите, смоделирую вам стандартную реакцию русского зрителя на такую, например, относительно невинную вещь, как всемерный и всемирный пиар гнусненького фильма «Список Шиндлера» ? «Так оно, значит… то есть кто вас с оружием в руках защищал — те вам теперь враги на всю жизнь… а нацистский ворюга и рабовладелец — вам тятька с мамкой и ПРААААВЕДНИК, блядь? ладно же, добро…» Уже сам факт восславления этого пустякового, в общем, произведения, бездарного по форме, глупого по содержанию и являющего собой ни что иное, как этакий возвышенный гимн циничной рабской психологии, был такооой красной тряпкой… а ведь теми тряпками последние десять лет махали перед гойскими носами на каждом углу… оно надо было? Мои любимые мелкие провокационные гадости из этого ряда — настырно внедряемое где ни попадя оскорбительное написание «Б-г» и кретинический термин «иудо-христианская цивилизация» (уж если жертвовать истиной в угоду политкорректности, так писали бы хоть «христианско-мусульманско-иудейская»).

Хорошо тому живётся, кто тусуется по национальному признаку. Ему товарищи помогают смотреть только вперёд и не оглядываться — отчего в России «русскому» (подобного склада, да в окружении «своих») каинова печать эпохи боле видна на «евреях», а такому же «еврею» — на «русских» (ну и — есть варианты с иными «национальностями» и прочими объединениями по сугубо формальным признакам). Не забудем и о том, что в каждой нации какое-то количество народу (из человеколюбия предположим, что таких обычно не более 90%) вообще, от природы, не приспособлено… гм… к диалектическому мышлению… так, что ли. То есть в любом национальном противостоянии есть определённое меньшинство индивидуумов, которым куда легче договориться между собой, естественно пренебрегая признаком национальной принадлежности, нежели найти общий язык с большинством («своих» или «чужих» — разницы нет). Представьте себе человека, всю жизнь прожившего в кругу, где между русским и евреем, что называется, ножа не просунешь — как между кирпичами какой-нибудь древней пирамиды (ах, да что там, братцы! какие обиняки: человек-то тот — я!), где, ежели, не дай Бог, опять какая-нибудь х***я начнётся — всякий разрез пойдёт по живому и по родному, не только между старыми друзьями и родственниками — но и между детьми и родителями… и вы поймёте, почему такому чудаку равно отвратительны агитационные прибамбасы любой из не жалующих друг друга сторон. (С «русскими» закидонами этого плана мы все как-то боремся, ваш покорный слуга сам на это много времени и сил в своё время ухлопал — ну так весь же ж и «цивилизованный» мир нас в том активно поддерживает! правда — часто и как тот Медведь из Крылова… а вот с «еврейскими» всё чаще выходит нам неудобно… как бы, дескать, оно не… вот и ходим который год с пропагандистским флюсом… отчего в конце концов, согласно диалектическому закону перехода количества в качество, кое-кто кое-кого и задрал до невозможности, «раскачал лодку» и всё такое… хреновые тенденции).

Так вот, об «не время, товарищ!». Я сперва, подобно многим, подумал, что новый труд Солженицына есть неожиданное масло в огонь — в огнь ежели ещё нас не пожирающий, так только до момента «обратной тяги» (или как оно там называется у голливудских пожарных? когда пламени не видать вроде… и вдруг кааак даст-даст!). А потом нашёл в книге у Солженицына прямую декларацию, во многом объясняющую причину его очередной безумной смелости (рассказ о попытке эмигрантского диспута — любопытная история, произошедшая практически сразу после Катастрофы-1917, то есть в неупущенный момент):

«…С. Литовцев воззвал: «было бы необходимо привлечь к спору несколько честных людей, которые возымели бы мужество объявить себя антисемитами и чистосердечно объяснили бы, почему они антисемиты… Просто, без лукавства, сказали бы: «мне не нравится в евреях то-то и то-то…» А вместе с ними должны бы выступить несколько не менее искренних евреев с ответами: «А в вас нам не нравится то-то и то-то…» Можно быть абсолютно уверенным, что такой честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принёс бы действительную пользу и евреям, и русским — России…».

Тогда Шульгин отозвался: «Сейчас, в русской эмиграции, пожалуй, скорее надо иметь мужество, чтобы объявить себя филосемитом». Он ответил целой книгой, закавычив в названии вопрос Литовцева: «Что нам в них не нравится».

Книгу Шульгина признали антисемитской, и предложенный «обмен мнений» не состоялся.»

Так ведь вот оно: ведь угадал же опять гениально Александр Исаевич, вопреки всему нашему просвещённому скепсису, что нынче, пока ещё не поздно, диалог имеет возможность состояться… и спровоцировал, как умел, «обмен мнений»… и получилось, ёлки, — сам глазам не верю: прорвало гнойник, попёр, брызнул диспут во все стороны! Есть шанс обоюдно выздороветь…

3. Слово за слово, членом пО столу

Характер «диспута», поначалу интеллектуально-людоедский, на самом деле уже, гляжу, вошёл в относительно цивилизованные рамки. Любопытно: приёмы полемики, используемые оппонентами Солженицына, точно классифицированы ещё 35 лет назад. Недавно я случайно (впрочем, видимо, не случайно, а из патологической страсти ко всему аньтисемитскому, да?) прочёл в электронной библиотеке книжку эмигранта первой волны Андрея Иваныча Дикого (честное слово, до того ничего о нём не слыхал… а если и слыхал формально, то сейчас же и забыл напрочь) «Евреи в России и в СССР. Исторический очерк» (труд 1967 года, сходный пафосом и аргументацией с нынешним бестселлером Солженицына). (Ну, сейчас-то меня уже просветили, что то был махровый, говорят, юдофобище. Чёрт, а сам я этого не заметил, читаючи…) Так вот, после выхода той книги, реакция на неё, как рассказывает автор, была такого рода:

«Всего откликнулось три еврея… <.......> …каждый из них откликнулся на мой очерк, в разном стиле и жанре, высказавши свое неодобрение всему, что в очерке написано.

<.......> прибег к методу «полемики», принятому в СССР, где он преуспевал и пожинал лавры — к опорачиванию автора неугодного ему произведения. Так, например, г. <.......> клеветнически утверждает, что списками евреев-чекистов меня «снабдила советская охранка», зная, что эти списки попадают в «надежные руки»…

<.......>, назвавший мой очерк «погромным», пускается в рассуждения о том, что многое из того, что написано ясно и определенно, надлежит понимать «символически», иносказательно… Чего я не уразумел… А потому книгу и не стоит читать. (Однако сам ее прочитал со всеми приложениями).

Мой третий оппонент — г. <.......> — меня не попытался оклеветать, как г. <.......>, и не назвал мою книгу «погромной», как это сделал <.......>. <.......> написал, что моя книга «во многом замечательна и нужна, хотя во многом спорна и неудовлетворительна» и привел целый ряд пунктов, которые он оспаривает…»

Примерно та же отработанная тактика применяется и в случае с Солженицыным — но, к счастью, и книга Солженицына не в пример значительней «очерка» Дикого, и текущая ситуация — не та, что была в конце шестидесятых годов прошлого века… в общем, творческий потенциал оппонентов (которых уже много больше трёх) неизмеримо богаче и позволяет на что-то там надеяться.

Не, ну не без клеветы и тут — небось, не греко-римская борьба, поддать ногой ниже пояса — не западло, пренебрегать подлостью — расточительно, неэкономично будет. Уже ж и гульнуло по дешёвым новостным сайтам: установлено-де, что Исаич-то ваш — давний, ещё с фронту, да и на всю оставшуюся жисть, стукачок органов. Тут я просто подивился на дурость совецкого ГБ: маялись-маялись с Солженицыным в 60-70-х, гадали, что лучше: посадить, убить или выдворить из страны… а нет бы им культурно слить диссидентам достоверную, неопровержимую информацию… представляете, встречает Александр Исаевич, например, Померанца — а достойнейший Григорий Соломонович ему вдруг РУКИ НЕ ПОДАЁТ! то ж был бы сто процентов инфаркт с благоприятным для КПСС исходом… а ГБ — буквально со всех сторон в шоколаде. Не пренебрегли и новым тиражированием клеветы на Солженицына ещё из семидесятых — из мерзкого сочинения пропагандиста Яковлева. А в одном уже нынешнем полемическом материале (принципиально не назову автора) определённо заявлено публике, что Солженицын свои фронтовые награды получил ни за что — так, подгадал момент, когда они «дождём сыпались» на кого ни попадя… а сам, считай, и в боевых действиях участия не принимал, жил на фронте барином. Но всё это — ладно: очевидная дрянь и шелуха.

Ежели говорить подробней — так об относительно ощутимых плюхах старцу. Скажем, едва ли не первым, широко рванув на груди символический лапсердачок, азартно ринулся в атаку на оборзевшего мэтра Константин Боровой. И вот тут, господа и дамы, прежде чем я начну впрямую цитировать страстные и нелицеприятные высказывания уважаемого Константина Натаныча, мне бы хотелось обратиться к одному из самых подлых и недостойных методов полемики: а именно — перейти на личность, отчасти подменяя аргументы против сказанного аргументами против сказавшего… рискну утверждать, что оно себя, как всегда, оправдает — методика наипровереннейшая как сионисьтами, так и аньтисемитами.

Что я знаю о господине Боровом (а что-то я знать должен, за ради вящего уважения к его мнению)? Что при советской власти он работал вечным студентом: аньтисемицкое государство буквально впихнуло в Константина Натановича (за свои, т.е. государственные кровавые деньги), если не ошибаюсь, четыре образования подряд (включая школьное). Кстати, пример подобного зверства — далеко не уникален: аналогичная горестная судьба постигла и одного моего знакомого (еврея, разумеется), однокашника по университету… тот, правда, сумел ненадолго вырваться из жерновов системы и в зазоре между третьим и четвёртым образованиями годик поиграть Винни-Пуха в ТЮЗе… уж и не знаю — был ли подобный светлый промежуточек в доперестроечной биографии Борового… да и многие из вас, кто успел пожить при коммунисьтах, наверняка знают двоих-троих несчастных еврейских мальчиков, которых только распад Советского Союза ослобонил от вечной муки: заканчивая один вуз и поступая в другой, глядеть каждые полгода в красные глаза очередного преподавателя-аньтисемита, так и норовившего влепить в зачётку дискриминационное «хор.» вместо равноправного «отл.»… ну а уж после упомянутого распада многие из этих бедолаг в одночасье стали преуспевающими коммерсантами, политиками и даже «олигархами» (что косвенно свидетельствует о безграничной пользе бесконечного образования). Нечто подобное случилось и с Боровым: сперва он стал (ненадолго) крупной фигурой в российском бизнесе, затем (ненадолго же) — видной фигурой в российской политике… потом попал в редакторы журнала «Америка», в коей должности ещё пребывая и высказался по поводу книги Солженицына… правда, слышал я, и эта последняя не бей лежачего синекура им недавно оставлена… ну да ладно. Помимо того, Константин Натанович известен и как свободный художник — сочинитель неуклюжих и плохо прожёванных политических частушек… а, да, ещё его Новодворская боготворит никак не менее, чем Басаева. Послушаем же, что изрёк Боровой, сей важный государственный муж и незаурядный общественный деятель в адрес мерзкой двухтомной книжонки:

«В культурном обществе человек, который написал бы подобную книгу, поставил бы крест на своей репутации, и обсуждать ее было бы неприлично… Солженицын понемногу превращается в фигуру, которая готова служить любой власти. За возможность выступать по ТВ, за возможность публиковаться, за какие-то тешущие тщеславие привилегии. Это уже не тот Солженицын, который писал «Архипелаг ГУЛАГ». Это Солженицын, который просто выживает, сотрудничая с лагерным начальством и пытаясь ему угодить… Наше прошлое благодаря Солженицыну, становится нашим будущим. И боюсь, что еврейские погромы, когда власть окончательно дискредитирует себя и докажет свою неспособность управлять страной, станут нормой. То, что делает Солженицын в последнее время, заставляет меня разочароваться во многих прежде существовавших идеалах, разрушает мою веру в его человечность, порядочность, в интеллект… Отрицание советской власти и коммунизма как формы социального и религиозного расизма, о которой писал Солженицын, привела его к противоположности — он стал адептом советского расизма…»

Ну и прочее в таком духе. Считай — вызвал на ковёр и отодрал. В полном понимании своего несомненного права. Авторитетно. И в письменном виде сие зафиксировано — для нынешних и грядущих инстанций. Уронив слезу по своим в одночасье утраченным светлым идеалам (безумно интересно — как они выглядели и в чём состояли? хоть бы намекнул). Понимаете, на что мне понадобилось подло выпячивать значимость фигуры Борового для России и ея истории? Вопросов собственно к тексту — в общем, нет, всё сто лет (если не двести, ха-ха) знакомо и ясно, как Божий день… кроме, разве, того гипотетического «культурного общества», которое упомянуто в начале — это о каком обществе? Не совсем понятно. Но где-то, надо думать, он его видел. Хай сосайти этакое.

***

Куда менее стандартно выступил писатель Дмитрий Быков. Он не политик, он — художник (в каковом его качестве лично я Д. Быкова безоговорочно как читатель уважаю), так у него и уровень обобщения — сдержанному Боровому не снившийся:

«Наше время, во многих отношениях отвратительное, хорошо одним: многое начинается сызнова, многое приходится делать с нуля, в том числе и репутации. Все деградировало, все сметено могучим ураганом, и можно высказать некоторые крамольные мысли, которые еще вчера вызвали бы громы и молнии на голову неосторожного оратора. Так вот: рискнем сказать, что крупные русские писатели были в большинстве своем людьми неумными, и ничего страшного в этом нет — по крайней мере, это никак не сказывалось на качестве их художественных текстов.»

Ах, ну чё тут опять поделашь с Дмитрий Львовичем? разве вот поскакать вокруг него да покричать «сам дурак, сам дурак, сам дурак»? не Бог весть как оно было бы красиво — зато ведь весьма по ситуации остроумно и куда как адекватно.

«Подчеркиваю: речь идет о прозаиках. … Поэзия — хотя она и «должна быть, прости Господи, глуповата», — в самом деле как-то благотворно влияет на ум: возможно, тут играет роль своеобразная комбинаторика, необходимость из тысячи словесных комбинаций выбрать лаконичнейшую и благозвучнейшую. Умнейшим человеком России (что и Николай признавал) был Пушкин; поразителен ум Лермонтова и гениальная интуиция Блока, уже в восемнадцатом году понявшего, что большевизм — явление не столько анархическое, сколько монархическое. Необыкновенно умны были Цветаева и Мандельштам…»

Вообще-то, если честно, и за всеми только что перечисленными замечательными людьми числились ничуть не менее впечатляющие странности и безумства… не говоря о ярких примерах бытовой наивности. Более того: рискну предположить, что «неумными» в том смысле, который тут подразумевает Быков, были, например, и великий махатма Мохандас Карамчанд Ганди, и Альберт Эйнштейн, и Наполеон Бонапарт, и Исаак Ньютон — и многие другие гении мирового масштаба, вне зависимости от национальности и рода деятельности. А ещё давным-давно в Голландии была написана этакая крамольная книжка, «Похвала глупости», где автор вывел (рассуждая, в общем-то, в сходном ключе), что и сам Иисус Христос был глуп. Но читатель понимает, что Дмитрий искусственно задаёт рамки, ради правил игры, лепя забавную концепцию — простим поэту небрежность позы и «ненаучность» подхода.

Ну а если серьёзно, то статья Быкова («Двести лет вместо»), начинающаяся с такого вот эпатажного кабарешного па, — безусловно, в числе самых умных и талантливых откликов на книгу Солженицына… а как самостоятельное литературное произведение не имеет пока в этом ряду равных. Отталкиваясь от парадокса о склонности великих к идиотизму в некоторых частностях, писатель выходит вовсе не на то, что, дескать, старик С. выжил из ума и не верьте ни единому его слову, гоните к чёртовой матери — но к утверждению: «…Метафизическая глухота, вообще говоря, не есть порок.» В чём трудно с автором не согласиться. Не порок, не порок, это точно. Единственно вот… есть, понимаете, мнение (и в некоторых кругах довольно-таки устойчивое и распространённое), будто «глупость» или там «метафизическая глухота» гениев довольно часто кажутся таковыми лишь на первый взгляд (и в основном людям ограниченным) — а при серьёзном рассмотрении обнаруживают в себе нечто совершенно противоположное (от попросту нерядовой информированности до божественного откровения). Но увы: далеко не всегда (и главное — не всем) это можно объяснить и, тем более, доказать.

Далее Быков делает Солженицыну, пожалуй, самый справедливый упрёк из всех, с которыми можно подступить к «200 лет вместе»:

«Он в самом начале своей книги заявил, что рассматривает русско-еврейский вопрос вне его метафизической составляющей, — а тогда, извините, какой смысл? Это все равно как Ахматова говорила Чуковской, что она в Розанове все любит, кроме полового и еврейского вопроса; что же в нем тогда остается — любить-то? Люблю арбуз, но без семечек, кожуры и сока… Русско-еврейская коллизия и в самом деле позволяет, по-розановски говоря, увидеть бездны — но не со статистической же точки зрения на нее смотреть!»

То есть и вправду — уйдя от обработки этого поля, Солженицын целиком оставил его своим оппонентам, заведомо поставив их в выигрышное положение. Э — а может, опять же, так оно и задумано? Уже сейчас на то поле набежало немало толкающихся пахарей, и Бог даст — работа пойдёт в нужном всем заинтересованным сторонам направлении.

«Сегодня написать «Двести лет вместе» — значит очень точно чувствовать главный вопрос времени; но книга-то получилась не о еврейском вопросе, а о русском. Этой очевидной вещи сам Солженицын не увидел, и это вполне в его духе, при всем к нему уважении. Человек, написавший «Письмо вождям Советского Союза», с его страшным преувеличением китайской опасности, и горы публицистики, в которой содержалась тьма несбывшихся прогнозов и неверных оценок, — и не может претендовать на подлинный исторический охват. Он поставил вопрос — и спасибо ему; а уж какой вопрос поставил — в этом мы должны разобраться.»

Вот-вот, именно так… только мне по-буквоедски кажется — книга всё-таки не о «еврейском вопросе» и не о «русском вопросе», а о взаимоотношениях русских и евреев… как оно, собственно, самим автором и декларировано. И ещё такой забавный момент: с «китайской опасностью»-то Солженицын вряд ли что преувеличил… кабы не гений Дэн Сяопина (а кто ж тогда мог предположить, что Дэну дадут развернуться?!) — неизвестно, чего бы было… Это я к тому, что всегда прежде, чем упрекать кого в глупости (не обязательно гения), желательно самому разобраться в вопросе.

Короче, статья вышла здравая, интересная и во все стороны изысканная. Вот он, диалог в действии-то! а ежели кого дураком в пылу аттестуют — оно так принято, ничего. Даже вот такой выверт — нормально:

«Серьезный исследователь задал бы в этой ситуации вопрос: отчего русские с такой легкостью перепоручили все свои главные функции этим неприятным евреям?! Ведь действительно неприятным: я всем сердцем ненавижу эти подмигивающие и подхихикивающие диссидентские компании еврейской молодежи, где ругают и презирают все русское, а сало русское едят. … Объяснений напрашивается два: либо русские хотят, чтобы кто-нибудь всегда был виноват, — и поэтому сами ничего делать не удосуживаются, а валят все в итоге на евреев. И царизм погубили евреи, и революцию — евреи же, и Советский Союз — они же. Либо — и это случай более сложный — русский народ вообще не заинтересован ни в какой сознательной исторической деятельности, потому что у него другая программа, а именно — азартное, садомазохистское самоистребление под любым предлогом… Тогда остается признать лишь, что евреи губительны не для всех народов, а исключительно для тех, которые не желают делать свою историю самостоятельно. Ну подумайте вы сами: революция, давно назревшая, да все не получавшаяся, — мы. Контрреволюция, то есть большой террор, — обратно мы. Атомная бомба, водородная бомба, НТР, авторская песня, кинематограф и даже патриотическая лирика — все мы. Кто двигает вперед русский стих и модернизирует прозу? Да обратно же мы; сколько можно! Пастернак, Мандельштам, Бродский, Аксенов, демонстрация в защиту Праги в 1968 году, что и сам Солженицын не преминул отметить… Богораз, Даниэль… Да что ж это такое! … Но здесь позвольте мне ограничиться рассмотрением единственного вопроса — или, если хотите, констатацией единственного факта: евреи сыграли такую, а не иную роль в русской истории потому, что в силу особенностей местного коренного населения им пришлось стать русскими. Русские по каким-то своим тайным причинам от этого воздержались. Возможно, их подвиг еще впереди. Пока же русские — никакая не нация, ибо нация есть не этническое, а философское понятие, совокупность надличных ценностей, которые и для самих русских сомнительны (евреи как раз очень их любят).»

Вопрос — страшно интересный. Принципиальней и точней его — только великий вопрос XXI века: «Если такой умный — почто у тя денег нет?» Будем терпеливо разъяснять товарищу элементарные вещи — раз уж он, по счастью, как раз обожает метафизического:

1) Ну, во-первых, «препоручили» не все свои главные функции, а всё более разрушительные, карательные, надзирательские (в том числе в науке и искусстве… себе, по своему устройству, оставили созидание, оборону, спасение утопающих и прочую говённую работу… это если метафизически). На самом деле никто ничего никому не препоручал: просто был семнадцатый год… и Солженицын очень точно объясняет, как это вышло: русские отказались следовать принципу «хоть с чёртом, лишь бы в начальники»… а замена, чуждая подобных глупых принципов, сейчас и подоспела… ну уж а потом долго выбивали десятками мильёнов всех, кто смог бы исполнять все главные «функции» наилучшим образом.

2) «Русские хотят, чтобы кто-нибудь всегда был виноват…» — простите, а евреи чего-то другого хотят? Приведите хоть один пример.

3) «И царизм погубили евреи, и революцию — евреи же, и Советский Союз — они же…» — и Израиль… и Иудею… да, прослеживается в вас что-то саморазрушительное, суицидальное, за гранью здравого смысла… впрочем, священники считают это неизбежным свойством Зла… ладно, прекращаю корчить рожи и показывать языки, а то потом дураки возьмут да процитируют только что сказанное на полном серьёзе.

4) «Русский народ вообще не заинтересован ни в какой сознательной исторической деятельности, потому что у него другая программа, а именно — азартное, садомазохистское самоистребление под любым предлогом…» — а что? для 1918 года, например, — слоганок самый ништяк. Чёрт-те до чего человек может договориться…

5) «Евреи губительны не для всех народов, а исключительно для тех, которые…» — ой, да ни для кого не губительны… но проблемы возникают.

6) «Кто двигает вперед русский стих и модернизирует прозу? Да обратно же мы…» — небесспорное утверждение.

7) «Евреи сыграли такую, а не иную роль в русской истории потому, что в силу особенностей местного коренного населения им пришлось стать русскими. Русские по каким-то своим тайным причинам от этого воздержались…» — ага… а впоследствии евреям точно так же пришлось стать американцами… и результаты становятся с каждым днём всё более и более похожими (потом отчего бы не сказать, что WASP?ы пренебрегли возможностью стать настоящими…). Согласитесь, что точно с таким же основанием это можно сформулировать и так: «Русские (в отличие от американцев) по каким-то своим идиотским причинам воздержались от того, чтобы восприять еврейский менталитет и шкалу жизненных ценностей (хотя с ними поработали в этом направлении о-ё-ёй как основательно)».

8) «Пока же русские — никакая не нация, ибо нация есть не этническое, а философское понятие…» — а вот мы, Львович, слышь, и есть то самое философское понятие… и этническое, правда, тоже… и географическое (как это кому ни обидно)… и историческое… и даже политическое, хотя вот уж этого не хотелось бы никому (даже мне)… и лингвистическое, и культурологическое, чёрт побери!

Кто-нибудь ещё хочет метафизического подхода? Лично мне вдруг очень-очень захотелось остаться диалектиком.

(P.S. К вопросу о том, как «нам не дано предугадать…» — тут недавно слово Быкова отозвалось самым комическим образом — см. ниже.)

***

В общем, помимо прямой клеветы, начальственных окриков и метафизического словоблудия, в атаке на Солженицына применяют, как и в давнем случае с Диким, ещё два вида материалов: откровенно поносные, которые анализировать бессмысленно, и «полемические» — часто в мнимо-благожелательной форме (в стиле разговора с душевнобольным, начинающиеся, как правило, с лицемерных вздохов по поводу того, какой был матёрый человечище — и как вдруг обосрался на антисемитизме).

Нарочито интеллигентные люди предпочитают критиковать первый том. Благо, каждый отдалённый исторический факт равно допускает и такое толкование, и эдакое. Оперируют цифрами, которые будто бы доказывают, что то или иное явление если и было — то как бы не очень, а если его не было де-юре (де-факто), то оно было де-факто (де-юре). Но тут, как ни оперируй цифрами, общего мнения у спорщиков не получится: за давностию лет все правы. И Солженицын прав, что черта осёдлости не была таким уж непреодолимым препятствием для хорошей жизни… и оппоненты правы, что — всё одно нарушение прав человека (чуть не ежестраничные намёки Солженицына на то, что бОльшая часть русских пребывала в это же время в прямом рабстве — никого нимало не впечатляют). Солженицын: виноторговля и арендаторство! — оппоненты: а жить-то надо было как-то в черте осёдлости! Солженицын: а не слишком ли? — оппоненты: что «слишком» — антисемитский миф! Совершенно справедливо упрекают писателя в том, что он чересчур легкомысленно отнёсся к ужасной судьбе мальчиков-кантонистов, цитируют Герцена… но как-то и не комментируют того факта, что тех бедных мальчиков сама же еврейская община и сдала в солдаты (я правильно понял, что, например, избавлялись от сирот, сдавая их вместо взрослых рекрутов?) … С точки зрения русского Солженицына — попытка посадить евреев на землю в Новороссии есть благодеяние правительства, а с точки зрения оппонентов-евреев — депортация, насилие и произвол (куда очаровательней умеренных высказался один неистовый аньтиславянин: как могли, мол, наши предки, прилагать какие-либо земледельческие старания в Крыму, если знали, что как только они устроят крепкое хозяйство — сейчас же придут на готовенькое русские, всех убьют и всё себе заберут! — тем русофобским аргументом вдруг прямо подтвердив выкладки Солженицына, утверждающего, что евреи не хотели заниматься земледелием в России потому, что не считали эту землю своей… я, правда, никак не могу понять, отчего эта эпидемическая боязнь, что «русские придут», принципиально не давала заниматься своим делом только евреям-крестьянам — и нимало не смутила сахарозаводчиков, винокуров, золотопромышленников и прочих).

Словом, если и разбираться во всех этих вопросах — то только с академической точки зрения: современному диалогу от экскурсов даже в недавнюю историю, живую в памяти и всю запротоколированную, — один вред: виноваты друг перед другом все, и все считают, что вот именно они — как раз и не виноваты ни в чём. Солженицын, при всех недостатках его книги, тем и хорош, что гнёт свою (и нашу) русскую выю: виноваты, братцы, давайте мириться, иначе — п****ц… только уж и вы извольте… а то, воля ваша, ерунда какая-то получается… и, строго говоря, его поклоны, конечно, вовсе не все евреи воспринимают как военную хитрость людоеда… но об этом чуть позже.

Критики второго тома, ясно, не склонны вести себя особенно политесно: менуэта на минном поле не получается. Из тех, что попроще, мне понравились две статьи («Как воевали евреи: по Солженицыну и в действительности» и «»Еврейский синдром» советской пропаганды и до какой степени оказался ему верен Солженицын» — газета «Еврейские новости», Еврейский Интернет-клуб) Валерия Каджая, «лауреата премии Союза журналистов Москвы (2000 г.) за цикл статей, направленных против антисемитизма». Ваш покорный слуга, признаться, всегда побаивался борцов с любыми «изьмами»… бешеные они какие-то, как правило, чистые продотрядовцы, к диалогу принципиально природой не приспособленные. Но этот — вроде ничего… «Думается, — говорит, — судьба сыграла злую шутку с Солженицыным…»

«…Сегодняшние его рассуждения о месте и роли евреев в прошедшей войне — это зеркальное отражение сталинской политики. Никакого Холокоста не было — все народы оккупированной территории СССР страдали одинаково. Никаких военнопленных не было — были трусы и предатели: погибли — так им и надо. И далее в том же духе.»

Стоп, господа: Совецкий Союз! Не только «в том же духе», но и прямо «процитированного» — в книге Солженицына и не ночевало. И в чём смысл так грубо врать — проверить-то проще простого? Э! Не так всё просто как раз! Поймай этого пропагандиста-агитатора за руку, сунь в лицо книгу, докажи наглядно, что Солженицын не только не отрицает факта гитлеровского геноцида евреев, но и скрупулёзно фиксирует относящиеся к тому факты (на территории СССР)… тем более — при чём тут военнопленные?! не Солженицын ли написал про них в «Архипелаге…», когда вы, любезнейший, наверно ещё совсем с другими «изьмами» сражались? — а пропагандёр тебе и возразит: «Читай внимательней: я ведь про Сталина!» Ладно. А когда Сталин говорил, что никакого Холокоста не было (он, кстати, и слова такого знать не мог)? Устами советского обвинителя в Нюрнберге огласил — или водил пером придворного писателя Эренбурга? (Солженицын-то как раз считает, что Сталин всё-таки замалчивал гитлеровский геноцид евреев — и пытается это доказать в своей книге… но, на мой лично взгляд, — не сказать, чтоб очень убедительно у него получалось.) А кто бы рискнул при Сталине, выселившим, например, чеченцев в Казахстан, заикнуться, что-де «все народы оккупированной территории СССР страдали одинаково»? Так зачем же ваш активист нам головы морочит? А затем, что если кому в ту голову придёт упомянуть вслух, что-де были и другие народы (кроме евреев, то есть) в СССР, подвергавшиеся (пусть хотя бы только во время Второй мировой) жестокому геноциду — так пущай знает, что такое поведение есть гнусный сталинизьм. Вот, примерно, для чего нужна и как работает подобная стандартная многоуровневая пропагандистская ложь… её только ещё надо повторять почаще да повизгливей, да на каждом углу. Но поглядим, чего там ещё… а, вот:

«К концу 30-х годов бытовой антисемитизм хоть и тайно, но очень активно подогревался антисемитизмом государственным…»

Спорно и недоказуемо… но ладно, предположим, что советской элите тех лет, состоявшей в подавляющем большинстве именно из евреев, зачем-то всё-таки надо было подогревать бытовой антисемитизм (списки упомянутой элиты лучше просмотреть не в идейно вредной книге Солженицына, а в еврейских энциклопедиях, откуда Исаевич их и взял) — какого только иезуитства в политике не бывает…

Ну а далее идёт: «награда еврею доставалась на фронте намного труднее, чем не еврею»; «за один и тот же подвиг еврею давали награду всегда рангом или двумя меньше той, которой удостаивался славянин» — и прочая подобная дешёвая пропагандистская диарея, не подкрепляемая никакими мало-мальски серьёзными доказательствами (да и возможны ли они тут вообще?!). Вместо доказательств автор приводит примеры героизма евреев на фронтах Второй мировой… каковые примеры впечатляют и вызывают уважение — несколько смазанное, правда, двумя вышеприведёнными торгашескими репликами да сугубо совковым «героическим» стилем изложения (впрочем, этим стилем ещё до «Красной Звезды» прекрасно владел австро-венгерский подданный вольноопределяющийся Марек).

Ну и что? Давайте бороться с бытовым антисемитизмом, издавая побольше книг про евреев на войне (и не только)… «Моню Цацкеса» Севелы переиздайте миллионным тиражом — пронзительная книга: даже грубые русские мужланы читают чуть не со слезами… раскупят тираж за милую душу. Но Солженицын-то тут при чём, едрёна мать?! Он что, вот этого, например не писал в своей книге? —

«Конечно, евреи воевали и в пехоте, и на передовой. Советский источник середины 70-х приводит данные о национальном составе двухсот стрелковых дивизий с 1 января 1943 по 1 января 1944 в соотнесении с долей каждой национальности в общем населении СССР в «старых» границах. В этих дивизиях на указанные даты евреи составляли соответственно — 1,50% и 1,28%, при доле в населении 1,78% (на 1939 г.)90, — и лишь к середине 1944, когда армия стала пополняться за счёт населения освобождённых областей, доля евреев упала до 1,14%: почти все евреи там были уничтожены.

Тут уместно отметить, что некоторые отчаянные евреи принимали в войне участие ещё острей и плодотворней, чем бы на фронте. Такова была известная «Красная Капелла» Треппера и Гуревича — вела разведку под Гитлером вплоть до осени 1942 и передавала сведения, важнейшие для советских стратегических и тактических решений. (Оба разведчика отсидели в Гестапо, а после войны — в СССР, первый- 10, второй- 15 лет.)91 — Или, вот, советский разведчик Лев Маневич, командир ЧОНовского отряда в Гражданскую войну, потом многолетний разведчик в Германии, Австрии, Италии. В 1936 арестован в Италии, но и из заключения умудрялся передавать информацию для советского центра; в 1943 в нацистских лагерях, под именем полковника Старостина, участник антифашистского подполья. В 1945 освобождён американцами, но умер прежде возврата в СССР, а то вполне мог бы и схватить срок. Только через 20 лет, в 1965, ему присвоили посмертно Героя Советского Союза92. (Бывали и странные биографии, например у Михаила Шейнмана. С 20-х годов — уездный секретарь комсомола, в разгарные годы Союза воинствующих безбожников — сотрудник его Центра, потом выпускник Института Красной Профессуры и сотрудник отдела печати ЦК ВКПб — в 1941 попадает в немецкий плен, всю войну до конца — еврей и высокий политрук! — пересиживает у немцев. И несмотря на полный же для СМЕРШа «криминал» — как, мол, мог уцелеть? других сажали надолго, — уже с 1946 благополучно в Музее истории религии, затем — в Институте истории Академии Наук.)

Но на отдельных примерах — ни в ту, ни в другую сторону — ничего не строится. А надёжной статистики, и, главное, более дробной, — нет; и вряд ли всплывёт когда-нибудь.»

То есть, как вы видите даже из этого произвольно вырванного фрагмента, есть с чем поспорить из того, что Солженицын действительно СКАЗАЛ — однако пропагандисты почему-то предпочитают особенно азартно оспоривать то, чего Солженицын принципиально не говорил и сказать не мог. Почему? А вот так запрограммированы… ещё комсомолом, надо полагать..

***

Из того, «что посложней» в этом ряду, обратил я внимание на мнение В. Витенберга — статья «Вокруг «еврейского вопроса» (обзор книг по истории евреев в России)». Начинается — в сугубо академических традициях:

«Явление в свет в прошлом году первой части труда А.И. Солженицына ?Двести лет вместе?, как и следовало ожидать, уже вызвало громадное и все умножающееся количество откликов самого разнообразного свойства — рецензий, эссе, реплик и т. д. При этом не может не обратить на себя внимания то обстоятельство, что характер этих отзывов — по крайней мере тех из них, чьи авторы принадлежат не только к научному сообществу, но и к сообществу «околонаучному» (к таковому можно отнести публицистов и журналистов, специализирующихся в области и российского прошлого, и прошлого российского еврейства), — позволяет выявить определенную закономерность. А именно: чем ближе круг собственных исследовательских интересов рецензентов к истории евреев в дореволюционной России, тем ниже их оценка новой книги Александра Исаевича. При этом вполне обоснованно констатируются узость круга источников, на которые опирается Солженицын, очевидная произвольность их выбора, изъяны его исследовательской методологии .

И наоборот. Чем дальше компетенция рецензентов от проблематики книги, тем умиленнее, а зачастую и восторженнее их тон, выше и трепетнее полет их мысли по ее поводу.»

Эк оно! Мало что нынешняя историческая наука — то же дышло: куды повернули — туды и вышло… так ведь и понятно ребёнку, почему рецензенты, чей «круг собственных исследовательских интересов» близок, — носы воротят: не дураки, чай, рубить сук, на котором сидят. Можно подумать, когда вышел «Архипелаг…», так советские историки, специализировавшиеся на «Истории КПСС», ликовали да аплодировали… Опять же, английская газета «Гардиан», например, сообщает нечто противоречащее утверждению г-на Витенберга, а именно: «Профессор Роберт Сервайс из Оксфордского университета, специалист по русской истории ХХ в., сказал, что, судя по тому, что он прочел о книге, «Солженицын абсолютно прав»». Но возвращаемся к Витенбергу:

«Трагический же аспект ?мифа о Солженицыне? — мифа о человеке, едва ли не в одиночку сокрушившем тоталитарный коммунистический режим, пророке, которому даровано сакральное откровение знания единственно верного пути выхода СССР, а затем и России из перманентного кризиса, прежде всего духовного и идеологического характера, — трагический и для самого Солженицына, и для многих из числа его адептов… <.......> еще потребует пристального изучения. Здесь лишь стоит отметить, что этот взгляд на Солженицына исповедовался значительной частью советской, а затем российской интеллигенции, и приметы этого давнего поклонения можно усмотреть и во многих откликах на его новейший труд. Когда, скажем, М. Чудакова, Л. Аннинский или В. Оскоцкий, при всем различии их собственных нынешних политических позиций и идейных воззрений, говорят об объективности, смелости и проницательности автора ?Двухсот лет вместе? в исследовании еврейского вопроса в России, то это свидетельствует, пожалуй, прежде всего о том, что многие лидеры этого поколения отечественной интеллигенции все еще остаются в плену обаяния ?солженицынского мифа? (но, разумеется, не только об этом).»

Угу-угу. Как и в случае с гитлеровским геноцидом евреев — главный герой и спасатель может рассчитывать на всё, что угодно, окромя простой человеческой благодарности. Чёрт с ним, дальше я того надменного Витенберга читать не стал — сильно мешала невесть откуда неуместно всплывшая и навязчиво до одури застучавшая в мозгу русская народная поговорка «неблагодарному холопу — ……….».

***

Из «высшего разряда» критики Солженицына я бы пока отметил только статью-реплику Г. Померанца «Догматы полемики». Григорий Соломонович — не Боровой, а фигура ничуть не менее авторитетная нежели Александр Исаевич: тот же возраст, та же война, те же лагеря, та же борьба с советской властью. Оттого мнение Померанца о новой книге Солженицына — особенно интересно. Увы — между могучими старцами давно торчит «калёный клин» личного плана, имеющий, как я понимаю, весьма опосредованное отношение к их национальной принадлежности. Бог с ним, это нас не касается. Попробуем извлечь из их заочного диалога только то, что имеет отношение к теме.

Солженицын: «Чтобы лучше передать предмет рассмотрения, уместно тут рассказать и об обмене письмами, который был у нас с четой Померанцев в 1967. В тот год уже разошёлся в самиздате мой роман, ещё только гонимая рукопись, «В круге первом», — и одними из первых прислали мне возражения Г.С. Померанц и его жена З.А. Миркина: что я ранил их неумелостью и неверностью касания к еврейскому вопросу; что в «Круге» я непоправимо уронил евреев — а тем самым и себя самого. — В чём же уронил? Кажется, не показал я тех жестоких евреев, которые взошли на высоты в зареве ранних советских лет. — Но в письмах Померанцев теснились оттенки, нюансы, и я упрекался в бесчувственности к еврейской боли.

Я им ответил, и они мне ответили. В этих письмах обсуждено было и право судить о целых нациях, хотя я в романе и не судил.

Померанц предложил мне тогда, — и всякому вообще писателю, и всякому выносящему любое человеческое, психологическое, социальное суждение, — вести себя и рассуждать так, как если б никаких наций вообще не было на Земле: не только не судить о них в целом, но и в каждом человеке не замечать его национальности. «Что естественно и простительно Ивану Денисовичу (взгляд на Цезаря Марковича как на нерусского) — интеллигенту позорно, а христианину (не крещёному, а христианину) великий грех: «несть для меня ни эллина, ни иудея»».

Высокая точка зрения. Дай Бог нам всем когда-нибудь к ней подняться. Да без неё — и смысла бы не имело ничто общечеловеческое, в том числе и христианство?

Но: уже убедили нас разрушительно один раз, что — наций нет, и научили поскорей уничтожить свою. Что мы, безумно, и совершили тогда.

И ещё: рассуждать — не рассуждать, но как же рисовать конкретных людей без их нации? И ещё: если наций нет — тогда нет и языков? А никакой писатель-художник и не может писать ни на каком языке, кроме национального. Если нации отомрут — умрут и языки.

А из порожнего — не пьют, не едят.

Я замечал, что именно евреи чаще других настаивают: не обращать внимания на национальность! при чём «национальность»? какие могут быть «национальные черты», «национальный характер»?

И я готов был шапкою хлопнуть оземь: «Согласен! Давайте! С этой поры…»

Но надо же видеть, куда бредёт наш злополучный век. Едва ли не больше всего различают люди в людях — почему-то именно нацию. И, руку на сердце: настороженней всех, ревнивее и затаённее всех — отличают и пристально отслеживают — именно евреи. Свою нацию.

А как быть с тем, что — вот, вы читали выше — евреи так часто судят о русских именно в целом, и почти всегда осудительно? Тот же Померанц: «болезненные черты русского характера», среди них «внутренняя шаткость». (И ведь не дрогнет, что судит сразу о нации. А поди-ка кто вымолви: «болезненные черты еврейского характера»?) Русская «масса разрешила ужасам опричнины совершиться над собой, так же как она разрешила впоследствии сталинские лагеря смерти». (Не советская интернациональная чиновная верхушка разрешила, нет, она ужасно сопротивлялась! — но эта тупая масса…) Да ещё резче: «Русский национализм неизбежно примет агрессивный, погромный характер», — то есть всякий русский, кто любит свою нацию, — уже потенциальный погромщик!

<...........................>

Но самое замечательное: чем увенчивается второе письмо ко мне Померанца, так настойчиво требующего — не различать наций. В этом многолистном бурном письме (и самым раздражённым, тяжёлым почерком) он указал-таки мне, и притом в форме ультиматума! — как ещё можно спасти этот отвратительный «Круг первый». Выход у меня такой: я должен обратить Герасимовича в еврея! — чтобы высший духовный подвиг в романе был совершён именно евреем! «То, что Герасимович нарисован с русского прототипа, совершенно не важно», — так и пишет, незамечатель наций, только курсив мой. Но, правда, давал мне и запасной выход: если всё же оставлю Герасимовича русским, то добавить в роман равноценный по силе образ благородного самоотверженного еврея.»

Померанц: «Я раскрыл роман «В круге первом» с совершенным доверием. <...> И вдруг я почувствовал себя как тогда, когда у меня украли орден и артиллерийский капитан объяснил, что так и надо. Опять меня выпихивали — уже не из советской России, а из России будущего. Я интеллигент, и народ не со мной. Я еврей, и на мне несмываемая вина. <...> В «Раковом корпусе» разрушались все категории, оставались только люди, добрые и злые, люди перед лицом смерти. А в «Круге первом» опять категории, и не такие уже новые. Примерно те, которые пошли в ход с конца тридцатых годов; когда классовых врагов больше не стало, ликвидировали, — и понадобились новые жертвы; и ненависть времен Вильгельма и Николая, после зигзага в сторону войны гражданской, вернулась на свою блевотину, к национальной розни. <...> Страница за страницей передо мной раскрывался характер Солженицына. Текст всегда выдает автора. Вот сцена, в которой он смотрит на мир глазами интеллигентной заключенной, моющей лестницу для прокурора. Здесь он сам интеллигент. А вот — глазами провинциала — смотрит на столичную образованщину (слова «образованщина» еще не было, но отношение — уже было). Вот создается миф о народе; а вот этот миф становится под вопрос. Видимо, уступка друзьям; еще не было совершенной уверенности в себе, бросались в глаза отступления, переделки. Но сквозь все уступки просвечивала авторская воля (потом она развернулась в «Глыбах»). Мелькало недоброжелательное отношение к евреям; и сразу же подчеркивалась объективность автора, его претензия исследовать национальные страсти с высоты Божьего престола. Я передаю свои давние впечатления, но они довольно свежи во мне.

Особенно врезались в сознание две сцены. Одна — какое-то тяжелое школьное воспоминание. Я чувствовал старую рану, нагноившуюся, воспаленную; застарелый комплекс, заставивший писателя заслонить что-то слишком мучительное натянутой выдумкой. К этой сцене я еще вернусь: она вызывала во мне двойственное чувство, одновременно и боли за мальчика, когда-то глубоко страдавшего, и отвращения от фальши. Зато конец подействовал совершенно однозначно; я с досадой отшвырнул книгу. Нержин дарит томик Есенина дворнику Спиридону. Почему? Допустим, друзья Нержина, Сологдин и Рубин, Есенина не любят (то есть, скорее всего, не очень любят; не так, как хотелось страстному поклоннику). Но в шарашке оставались другие интеллигенты. Отчего не оставить книгу им всем? Кого-то бы это непременно порадовало. Зачем дарить стихи дворнику — на самокрутки? В реалистической ткани романа торчит политический плакат: я с народом, значит, я прав. Мы с народом любим Есенина. А те, кто недостаточно любит Есенина, кто предпочитает Блока, Мандельштама, Пастернака, Ахматову, — столичные снобы.

Потом снова и снова стал возвращаться к школьной сцене. Что же там на самом деле было? От чего такой мучительный след? Это произошло между 12-летними школьниками. То есть в 1930 году. А сейчас 1967-й… И до сих пор не забыть! И класть на весы справедливости против другой чаши, на которую легла травля космополитов, расстрел еврейских писателей, истребление еврейских книг и пластинок, дело врачей-убийц, фактическое восстановление процентной нормы и прочее, и прочее, и прочее — с 1943 года по сей день…

Ройтману не спится. Один за другим печатаются антисемитские фельетоны. Но совесть обличает: он сам травил русских. Когда-то, в южном городе, где евреи составляли чуть ли не большинство, они травили Олега Рождественского. Травили, потому что Олег стоял за свободу слова: говорить, мол, все можно. Его спросили: значит, и такой-то (забыл имя плохого мальчика) мог назвать такого-то жидом? Олег настаивал: говорить все можно. И вот за это только его две недели терзали на собраниях, грозили исключить из школы… Невольно встает вопрос: а что же сделали с тем, плохим мальчиком? Если хорошего Олега, никого не обидевшего, две недели травят… Но Ройтман плохого мальчика не вспоминает. В структуре романа релевантен (как говорят структуралисты) только мальчик, хороший до голубизны, плакатно идеальный Олег Рождественский (в самом имени — и народность, и православие, и даже намек на самодержавие). Почему этот маленький христианин защищает право оскорблять товарищей (это, кажется, не по Евангелию)? Не знаю. Но Олег рисуется каким-то голубым ангелом. Примерно как убиенный царевич Димитрий на картине Глазунова. Солженицыну нужна абсолютно невинная жертва. И притом жертва евреев. Каким образом 12-летние дети могли грозить товарищу исключением из школы? Не их это дело, а директора. Но, видимо, директор не был евреем, и поэтому Ройтман его не вспоминает. И потом, откуда взялось чуть ли не большинство класса? Все они (еврейские мальчики) были дети врачей, адвокатов, а порою и лавочников, но рьяно выступали как идеологи пролетарского интернационализма… Очень может быть, но все-таки где это было? В бывшей черте оседлости? Там масса евреев — бедный ремесленный люд: сапожные подмастерья, портные, возчики, столяры… Их в романе нет. А если еврейская община состоит главным образом из врачей и адвокатов, то дети их составляют явное меньшинство и травить местных пацанов не могут. Даже если бы очень хотели. Так же как я, даже если бы очень хотел, не мог травить огольцов из Бутиковского переулка. Травили они меня. В одном километре от Кремля, в самые ленинские, интернациональные 20-е годы. И никакой управы на них не было.»

«Еврейские мальчики могли только обороняться. У них руки никогда бы не дошли до Олега Рождественского. Я чувствовал, что сцена фальшива, и доказывал это своим знакомым.

Примерно через полгода история разъяснилась. Александр Исаевич назвал две фамилии мальчиков, заводил травли: Люксембург и Штительман. Куда подевался Штительман, не знаю. Может быть, погиб на войне. Но Люксембург отделался штрафным батальоном (за пощечину старшему офицеру, сказавшему что-то про жидов) — и уцелел.

Я его сам пару раз видел. И вот моя знакомая решила поставить эксперимент: дала Люксембургу в руки роман «В круге первом», но без разрешения выносить из дому, и следила за выражением его лица. Когда дело дошло до воспоминаний Ройтмана, Люксембург вскочил и сказал, что будь все это во Франции, он подал бы в суд и выиграл процесс о диффамации. Потому что фамилии его и Штительмана подлинные, а сцена выдумана. На самом деле, по его рассказу, все было иначе. Впрочем, подробности этой стычки между мальчишками — их собственное дело. Меня при этом не было. Не понимаю только одного: как можно было больше 30 лет лелеять месть Люксембургу и вставить подлинные фамилии в вымышленную сцену.»

Тысяча извинений за столь обширные цитаты — но, по-моему, страшно интересно получилось. И не то интересно, кто прав… допустим — оба по-своему… а сама драматургия диалога. Солженицын выражает недоумение по поводу поведения своего былого товарища по борьбе — этакое многозначительное недоумение, будто бы даже и адресующее к тайнам загадочной еврейской души: в самом деле, зачем интеллигентнейшему человеку, прошедшему все круги ада, нужно так настойчиво (и, простите мне моё мнение, не очень красиво) вмешиваться в чужой творческий процесс — ради чего? чтобы поменять национальность героя?! кому из культурных людей — читателей — это может быть столь важно? Разве мы не увидим себя и в папуасе, если автор наделит его близкими нам человеческими чертами и мыслями? Между прочим, человек такого интеллектуального уровня, как Померанц, мог бы — я уверен! — сегодня шутя дать несколько убедительных вариантов объяснения того давнего случая, начиная от самого простого, вроде: «такая была политическая обстановка, что…» или «я был уверен, что западному издателю покажется более убедительным…» и т. п.

Вместо этого мы читаем, пардон, маловнятный рассказ о предполагаемых подростковых комплексах Солженицына, не слишком достойно отозвавшихся вдруг через много лет и бед при написании романа. Фрёйд, конечно, всегда нас безотказно выручает в трудную минуту… но чаще всё-таки тогда, когда нам нечего сказать по существу обсуждаемого вопроса…

Да плюс к тому — упрёк в непорядочности, выразившийся в том, что действующим лицам вымышленной ситуации даны имена реальных людей. Ну — тут уж крест писательский. Хоть те дай имена, хоть другие — всё равно десять человек себя узнают в одном — и в суд за диффамацию (в цивилизованном обществе), а чаще по морде… А уж с «настоящими» именами… это надо быть смелым человеком. Многие дают персонажам имена реальных знакомых — так кажется ближе к жизни, что ли… и никогда более-менее культурные люди не отождествляют Х. из книжки с Х-ом из параллельного класса. Я вам приведу отличный пример из чрезвычайно любимой мной книги «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса» Ильи Гилилова (нужно тут упоминать, что Гилилов — еврей? или могли бы и обойтись?), доказавшего, как вы помните, что основной фигурой среди скрывавшихся за литературной маской «Уильям Шекспир», был некто Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд. Так вот, в этой замечательной книге есть такой факт:

«Незадолго до первой мировой войны бельгийский историк Селестен Демблон обнаружил в списке иностранных студентов Падуанского университета за 1596 год вместе с Рэтлендом имена двух студентов из Дании — Розенкранца и Гильденстерна.

Розенкранц и Гильденстерн! Каждый, кто знает и любит «Гамлета», по-особому помнит эти имена. Многие, писавшие о трагедии Шекспира, специально останавливались на образе этой неразлучной пары ложных друзей принца Датского. Личности вполне заурядные, услужливые, бездумные исполнители монаршей воли, они всегда появляются вместе, их трудно представить порознь, трудно — нет, невозможно — даже отличить друг от друга…»

Да полно — таковы ли были на самом деле те датские (ой, пусть лучше чистокровно «датские»…) студенты?! Скорее всего — нет… но кого это нынче волнует? Слушайте, а может — они чем-то обидели будущего автора трагедии?

Помимо пищи для размышлений на тему «дозволено ли Солженицыну то же, что Шекспиру», в материале Померанца есть нечто куда более важное — а именно попытка ответить на вопрос «что делать?», которой лично я пока не видел больше ни у кого из критиков «200 лет вместе». И к этому я обязательно вернусь в последней главке данного эссе.

***

Подтверждением тому, что диалог выходит на принципиально новый уровень, можно счесть и появление среди откликов на скандальное солженицынское произведение уже и целых книг — не имеющих, правда, в отрыве от предмета, которому посвящены, какой-либо самостоятельной ценности (этакая, с позволения сказать, «книга-паразит»), но исключительно помогающих в небольшие временные сроки объять общую картину происходящего на поле боя. Пока таких книг я обнаружил и скачал из интернета только две — но думаю ими нынче и ограничиться: обе они чрезвычайно характерны — и, рискну предположить, все прочие книги этого рода так или иначе будут следовать теми же колеями. Каждой из этих книг отвожу по главке, пользуясь, ради экономии времени и места, ненаучным писательским методом, известным как «пометки на полях».

4. Курьёзная книга

Автора книги с ещё одним характерно-«полемическим» названием «Двести лет затяжного погрома» зовут Владимир Опендик. Из аннотации, предпосланной его сочинению, мы узнаём, что в период своей жизни в России автор (уроженец Ленинграда) подвизался более в мостостроительстве, нежели в писательстве — то есть работал по своей основной гражданской специальности, а поработал он на благо нашей страны много и, видимо, неплохо. Что толкнуло его в эмиграции (ныне господин Опендик проживает в Нью-Йорке) на сомнительную стезю литературных упражнений — нам не сообщается (во всяком случае — не беспросветная нужда: автор благополучно служит инженером в городском департаменте). Сказано только, что он: «Со студенческих лет пишет стихи и рассказы, активно участвует в жизни еврейской общины. Круг его интересов весьма широк — от вопросов национальной истории, причин происхождения антисемитизма до событий сегодняшних дней, которые происходят в Америке, Израиле и России». Забегая вперёд, скажу, что при чтении чересчур бросается в глаза некоторая односторонность полученного писателем образования (окончил Институт инженеров железнодорожного транспорта): нисколько не сомневаясь в его сугубо профессиональных познаниях как инженера, я не мог временами не ужаснуться при чтении книги, сталкиваясь с некоторой наивной дремучестью уважаемого Владимира Опендика там, где ему приходится ориентироваться, например, в элементарных азах гуманитарных наук. Что, в общем, было бы грехом невеликим — не будь автор при этом не в меру амбициозен и минимально самокритичен.

Рассматриваемый здесь труд его не столь велик объёмом — и составлен, сколько я понимаю, из статей, написанных для очередных выпусков периодического издания… отчего, на мой взгляд, цельность труда несколько страдает. Из той же предваряющей труд аннотации (написанной, судя по её стилистическим особенностям, самим автором), мы узнаём также, что: «В книге подвергаются критике точки зрения русских националистов В. Шульгина и А. Солженицына по еврейскому вопросу и доказываются, как в математике теоремы, ущербность их мышления, недобросовестность цитирования исторических материалов и лживость большинства утверждений. В книге также вскрыты причины антисемитской политики царского правительства, очищенные от навязчивых мифов, придуманных русскими националистами в течение долгой прошлой истории, и прослежены истоки погромной психологии русского общества на огромном фактическом материале.» Но особенно завлекательным для потенциального читателя выглядит довольно сильное заявление, что «автор касается самых щепетильных нюансов русско-еврейских отношений и даёт им оригинальную оценку, освободившись от влияния русского менталитета».

Факт полного и благотворного освобождения русскоязычного литератора от «русского менталитета» — о нет, даже от какого-либо влияния оного! — не мог не подвигнуть вашего покорного слугу, в свою очередь, изучить его писания с некоторым пристрастием, выразившимся, может быть, в излишней живости пометок «на полях» сего любопытнейшего и характернейшего в своём роде сочинения.

Итак, с первой же страницы автор берёт, с позволения сказать, с места в карьер:

«Сама любовь к своему народу и Родине, конечно, ничего предосудительного не представляет, если эта любовь не основывается на ненависти к другим народам, но у русских националистов иначе не бывает.»

«В предисловии «Вход в тему» к новой книге «Двести лет вместе» Солженицын указал основную цель, ради которой написал её: «Я призываю обе стороны — и русскую, и еврейскую — к терпеливому взаимопониманию и признанию своей доли греха». Вся книга посвящена этим усилиям. На мой взгляд, этот труд напрасный, потому что аморально и безнравственно одновременно искать долю греха у погромщика и его жертвы, у притеснителя и у обречённого, у клеветника и оклеветанного.»

Уже тут я понял, что хочу иметь эту очаровательную книжку в подарочном издании… Из соображений гуманности мне хотелось бы счесть автора обычным совковым агитатором-пропагандистом на жаловании… однако, боюсь, что дело обстоит вовсе не так, и г-н Опендик сам не представляет, сколь фантастически умён и гуманен его текст — наглядно демонстрирующий абсолютную несклонность еврейских интернационалистов ко ксенофобии и ненависти к другим народам… чёрт, даже завидно: сколь прекрасен еврей, возвышенно опьянённый абсолютной свободой слова… просто реет в вышинах на могучих крылах русофобии… и нет на него никакой гойской АДЛ… впрочем — и слава Богу, ибо свобода слова всё-таки священна.

«Как в математике доказывают теоремы, так мною будут изложены в серии статей о книге Солженицына доказательства ложности его слов. Собранный автором материал можно считать историческим только с точки зрения подтверждения УБОГОСТИ И БЕЗНРАВСТВЕННОСТИ РУССКОГО МЫШЛЕНИЯ, КОТОРОЕ ОПРАВДЫВАЛО РАЗБОЙ И УГНЕТЕНИЕ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА НА ПРОТЯЖЕНИИ ВЕКОВ. Образцы этого мышления и собрал воедино Солженицын. Автор, говорящий о научности своей работы, видимо не представляет, что это такое.»

«По признанию писателя, материал для новой книги он собирал около шестидесяти лет, фактически на протяжении всей творческой жизни, тщательно выписывал цитаты и цитаточки, валил в «кучу» всё, что попадалось на глаза, не брезгуя откровенными фальшивками, антисемитскими изданиями, считал, что пригодятся, чтобы в потоке словоблудия утопить истину, завалить читателя обилием фактов, чтобы тот потерял ориентацию и забыл, о чём шла речь вначале. Материала так много, что требуется масса времени, чтобы не только прочесть, но и осмыслить прочитанное. Необходимо глубокое изучение текста и источников, на которые ссылается автор, чтобы понять, как плотно спрессована ложь, как много навязчивой субъективности в сочетании с псевдоисторическими и псевдонаучными методами несёт она читателю. Однако, антисемитская направленность книги видна невооружённым глазом. Солженицын перенёс в третье тысячелетие русскую традицию оправдания погромной психологии общества и бесправного положения евреев в Царской России, рассматривая через лупу со стократным увеличением каждое еврейское имя, высветившееся в русской истории.»

Непрестанное цитирование этой замечательной книги (напоминаю её оригинальное название: «Двести лет затяжного погрома») доставляет мне всё большее и большее удовольствие… некоторого даже, я бы сказал, наркотического свойства. Бессмысленная и, по сути, весёлая ненависть автора ко мне лично и моим соплеменникам — заражает и заряжает… я медитативно сосредоточиваюсь, воображая, что буквально все евреи, включая моих добрых знакомых, верных друзей и близких родственников, подобны Опендику… и сладостный яд юдофобии вдруг преполняет мою душу! голова становится необычайно лёгкой, приятно кружится… я чувствую себя Аньтисемитом, могучим и прекрасным… всё в жизни становится для меня столь же ясным и простым, как и для господина О… кайф! оргазм!!!

Придя в себя, я одобрительно отмечаю, что автор тем временем перешёл к строгому языку цифр и фактов — и уже снисходительно поучает Солженицына (впрочем, без какой-либо надежды на то, что советы пойдут тому хоть сколь-нибудь впрок), как надо писать про русско-еврейские отношения «по-научному» (а зачем, кстати, писателю творить непременно «по-научному»? да ещё в некоем строгом ключе, жёстко предписанном ему незнакомым оппонентом?)… впрочем, практически всё сводится к тому, что Исаичу рекомендуют обратиться к такому фундаментальному источнику сведений как Еврейская энциклопедия… мне поначалу странно, что критик вроде бы не замечает, что почти исключительно тоей Энциклопедией Солженицын и пользовался вдоль и поперёк (именно, кажется, чтобы избежать впоследствии подобных идиотских поучений)… однако Опендик ненадолго оставляет меня в недоумениях и чётко поясняет: «Солженицын тщательно изучал её, но ничему не научился. В своей книге он рассматривает жизнь только небольшой группы евреев, примерно около 10% от всего еврейского населения страны, вне жизни русского общества. Солженицын, например, утверждает, что евреи эксплуатировали русское население за счёт аренды земельных угодий, что помещики попадали в долги к своим арендаторам — евреям: «вот евреи и распоряжались тем имением и трудом крепостных» (стр. 68). Никаких цифровых данных, привязанных ко времени и к конкретному месту, Солженицын, конечно, привести не может, иначе его утверждение из-за разовости подобных случаев сразу бы стало звучать для читателя, как анекдотичное…» [ннуууу… не факт… случаи-то вопиющие, то есть как раз их ни к чему набирать хотя бы десяток — достаточно признать, что случалось такое… — А.П.] «Также нельзя всерьёз принимать цитату из донесения губернатора Черниговской губернии после очередного неурожая (1821 г.), которую Солженицын повторил дважды: «евреи содержат в тяжком порабощении казённых казаков и крестьян» (стр. 66, 70).» [но ПОЧЕМУ, любезнейший?! потому что «нельзя — и всё»? так такого разговору Солженицын — как старый лагерник и борец с совком — как я понимаю, принципиально не приемлет… и в том прав, чёрт побери! — А.П.] «Это — классические примеры антинаучного метода, ими переполнена с верхом вся книга Солженицына.» [да мне уже бы и бес с ним опять — нэхай будэ «антинаучно», лишь бы правда: уж к чему к чему, а к выбору между правдивым и наукообразным мы давно привычные].

Далее — того суровей: «…его аргументация основывается на лживых Актах царских чиновников, черносотенных листках и документах, а также свидетельствах, взятых из сомнительных источников…» Ну точно: мы играем в Советский Союз! Мы как будто в парткоме Академии наук — да? Давно мне, дяденька, не было так интересно! Научите меня, как надо делить исторические документы на заслуживающие доверия («хорошие») и заслуживающие проклятий («плохие»)?

«Далее Солженицын рассказал, как в Соединённых Штатах его напрасно обвиняли в антисемитизме, даже сенаторские слушания провели. Быть может, мне бы тоже это утверждение показалось правдивым, если бы сам не читал статью обозревателя Л. Наврозова, которому редакция в Америке дала на рецензию книгу «Красное колесо». Так вот, Наврозов сообщил, что Солженицын в этой книге, называя имена виновников русской революции, как русских, так и евреев, образы последних выписал так ярко и так выпукло, что имена русских участников в сознании быстро померкли, а в памяти остались виновными одни евреи. Такой вот «безобидный художественный метод»! Редакция отказалась печатать книгу, пока Солженицын не выправил усиленные антиеврейские акценты…»

Что называется — подлинная Свобода Слова… муха не пролетит… мда… похоже, прав один мой добрый знакомый, утверждающий, что США — это Советский Союз сегодня…

Словом, образ мышления автора уже кажется мне настолько специфическим, что и когда он сугубо «по-научному» анализирует те или иные места из солженицынской книги, я уже категорически не могу относиться к его доводам всерьёз… э, да и не жаль. Ибо пафос книги-паразита исключительно незамысловат: во что бы то ни стало настоять на незыблемости пропагандистских клише там, где Солженицын пытается разобраться — как оно было на самом деле. Вот опять характерный окрик (типа «куда пошёл?! ну-ка в строй, курррва-мать!»):

«Он делает вид, что ничего не понял в истории, в архивных материалах которой прокопался всю жизнь, желая переписать её на свой манер. Ему до сих пор мерещатся непредсказуемые, стихийные погромы! В конце предыдущего Размышления мною были названы основные причины кишинёвского погрома 1903 года — преступная политика царского правительства по отношению к еврейскому населению и погромная психология российского общества. Без последнего феномена общественного сознания в России погром был бы невозможен. Погромная психология не может возникнуть неожиданно и вдруг, она воспитывалась веками и передавалась от поколения к поколению через наследственность, семейные традиции и литературное наследие. Эта психология, как неизлечимая болезнь, избавиться то неё почти невозможно.»

Дяденька, ну а если я не нахожу у себя этой укоренённой на генетическом уровне «погромной психологии» — я неправильный русский?! Мутант?! Мне полечиться надо пойти, да?! Или вы мне не глядя справку выправите: «Дана такому-то в том, что он действительно является носителем погромной психологии» — и мне можно дальше жить? Кстати, мне бы хотелось уточнить, что стоит за понятием «погромная психология российского общества» — вдруг я неправильно понял, и речь идёт о «феномене», присущем не только собственно русским, но и всем прочим нациям, населявшим Россию в последние 200 лет и населяющим ныне? то есть — о Боже! — и нашим евреям?! Помилуйте, даже в подобной трактовке сие кажется мне несусветной пропагандистской дичью.

«В Еврейской Энциклопедии, например, отмечено, что «в русском былевом эпосе «Иудейский царь» является? излюбленным общим термином для выражения врага христианской веры» (т. 9, стр. 5), то есть уже в те далёкие времена в сознании русского народа изначально создавался образ врага-иноверца!»

Ну, скорее всего не «создавался», а изначально существовал — причём, надо полагать, не только «в сознании русского народа» или «в христианском сознании» в целом: очевидно, что «образ врага-иноверца» в равной степени наличествовал (а у кого-то кое-где порой и ныне существует) и у мусульман, и у иудеев — ничего противоестественного, к нашему общему (надеюсь) глубокому сожалению, в этом нет. Общеизвестно, что многие важные положения, например, иудаизма и христианства, настолько нарочито противоречат друг другу (при известном внешнем сходстве религий, явно выделившихся когда-то при расколе ранее единого вероисповедания), что и сейчас эти два вероучения в плане теологическом слишком принципиально противостоят друг другу, чтобы, например, всерьёз говорить о какой-то мнимой «иудо-христианской цивилизации»… а уж в стары-то годы принципиальная разница выливалась в отнюдь не академическую вражду… и что? Человеческая история — не пикник с девочками, а большей частью, к сожалению, кровавая баня. Которую, как мне сдаётся, Солженицын мечтает прекратить во что бы то ни стало, а Опендик — только на определённых условиях, выгодных в основном одной стороне. Но это мы уже, увы, не раз проходили: мир на жёстких условиях одной из сторон — это, простите, новый кошмар.

Но продолжим чтение списка наших грехов.

«Эта вздорная идея о всемирном владычестве возникла в головах русских антисемитов ещё в 19 веке, была развита Департаментом полиции в пресловутых «Протоколах сионских мудрецов» в конце того же века и фактически отражала собственные амбиции России по захвату чужих земель. [????!!!!] Они приписывали евреям коварные замыслы — от завоевания мирового господства до порабощения русского народа — и носятся с этой маниакальной идеей на протяжении нескольких веков. Никто из русских националистов никогда не задумывался, зачем маленькому народу брать на себя решение таких непосильных задач.»

Да ну уж — «никто никогда»… не только «националисты», а надо думать, и «интернационалисты» иногда (под одеялом?) задумывались, головы ломали… Подумаешь — энигма… Заговоры — любимое развлечение человечества: во-первых — страшно интересно, просто ничто не сравнится, во-вторых — цели заговоров завсегда уж больно привлекательны… одна Власть чего стоит. Где собрались трое человек — там сейчас образуются как минимум три заговора. Почему евреи должны в этом смысле чем-то отличаться от всего прочего человечества — совсем не понятно. Чем евреи хуже?!

«Не менее кровавой странице русской истории, чем погромы, -ритуальным убийствам христианских детей — Солженицын отвёл на удивление мало места, только полстранички из 509, написал о них весьма скупо и неубедительно. Своеобразие этого многократно повторявшегося преступления состояло в том, что на протяжении столетий русские уголовники убивали своих детей, а убийц искали среди евреев, подозревая наличие среди них «изуверских сект», которые, якобы, занимались умертвлением христианских мальчиков в ритуальных целях.»

Вот странно устроен человек… нелепое обвинение в адрес «своих» его естественным и законным образом возмущает… а переведи стрелки на «чужих» — и ещё более дикое и несообразное обвинение кажется тому же человеку безусловной истиной… Мне, признаться, равно трудно поверить как в необходимость добавления крови христианских младенцев в мацу, так и в неодолимую потребность «русских уголовников» убивать собственных детей — да ещё «на протяжении столетий»…

Впрочем, представления автора о русской истории и культуре вообще довольно эксцентричны (от питерских уроженцев подобное не часто услышишь). Вот, например:

«Кто из вас, читатель, помнил бы поэта Г. Державина, если бы его имя не упомянул в лицейском стихотворении юный Пушкин?»

Ой, да никто бы. И самого Пушкина бы забыли, не напиши Лермонтов «Погиб поэт…», и про Есенина бы запамятовали, не настрочи Маяковский «Вы ушли, как говорится, в мир иной…».

«Державин использовал такие выражения, что если бы они стали известны населению, то погрома — не миновать. Приведу только несколько его фраз в качестве примера: «Там выманивают у них Жиды не только насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь» (ну, просто изверги, а не люди! — В. О.), «пьяных обсчитывая, обирают с ног до головы, и тем погружают поселян в невероятную бедность и нищету» (стр. 47). Обратите внимание, сколько нечеловеческой ненависти у этого «литератора» и как он называет евреев: не иначе, как «жидами». Сразу виден образованный русский человек и к тому же поэт! Очевидно, Пушкин научился у Державина называть евреев «жидами», такая вот художественная манера русских поэтов.»

Ба, да всё куда проще: дело в том, что в то время это слово было обычным и вполне официальным этнонимом, не содержавшим ничего инвективного, образованным по естественным законам фонетики от самоназвания тогдашних евреев: ед.ч. «ид», мн.ч. — «идн». Правда. что ли, в первый раз слышите?! и не верите, поди?! Так сравните с другими славянскими языками… а то ещё проще: так как основная масса евреев появилась в России при разделах Польши, так вместе с евреями пришла и польская огласовка их племенного имени: в польском языке и сейчас это слово — вполне цензурное и необидное, в словарях переводится на русский как «еврей». Да и в просвещённой Западной Европе, и в самой Америке официальное наименование еврея в разных языках где созвучно славянскому «жиду», где близко ему по написанию — невооружённым глазом видно…

Да нет — вы, наверно, это всё сами хорошо знаете… только на совсем уж необразованную публику работаете — сознайтесь?

Словом, в лице автора книги «Двести лет затяжного погрома» перед нами довольно распространённый тип мыслителя, не редкий в любом народе: какие ни будь у такого человека убеждения — какой-либо взаимопродуктивный диалог с ним в принципе невозможен, ибо подобные господа признают, при всей своей ограниченности и крайней негибкости мышления, одну лишь только собственную правоту, укладывающуюся, как правило, в самые несложные клише… отстаиваемые зато при каждом удобном случае со страстностию, достойной, ей-Богу, лучшего применения. Несмотря на свою
«неистовость», господин Опендик иногда (в основном по мелочам) возражает Солженицыну довольно резонно — ну, в том смысле, что некоторые спорные факты истории в той же степени допускают трактовку Опендика, в какой и трактовку Солженицына — в зависимости от политической или какой иной ангажированности обратившегося к оным неоднозначным и небесспорным фактам. Забавно, что этот участник диспута с неподдельным энтузиазмом отреагировал на полухамский быковский прикол про великих русских писателей — разразившись радостно-сочувственной статьёй под неуклюжей шапкой «Великая глупость «великих»», которую он начинает с откровенно медвежьего комплимента Быкову:

«»Русский журнал» опубликовал статью Д. Быкова («Двести лет вместо», 8 января 2003 г.), которая по ёмкости содержания мыслей перевешивает многие рецензии, посвящённые томам Солженицына «Двести лет вместе». Наконец-то было произнесено вслух то, что уже долгое время летало вокруг нас в воздухе, а у некоторых теплилось в уме. [Да уж, у «некоторых» — определённо,
«теплилось»… — А.П.] Русские классики литературы — Н. Гоголь, Ф. Достоевский, Л. Толстой и, конечно, А. Чехов — отличались, по свидетельству г-на Быкова, «такой дремучей, непроходимой глупостью… «». [Быков — живой свидетель глупости гениев мировой литературы, хи-хи… и, похоже, единственный — беречь парня надобно… право, я весь растаявши… — А.П.].

Нет, уж вы позвольте, такое опять хочется всё цитировать да цитировать:

«И хотя Быков каждой сестре раздал по серьге, назвав конкретное проявление глупости всех, я хотел бы отметить то общее, что объединяет перечисленных классиков — это проявление антисемитизма в произведениях, в статьях или в личной переписке у каждого из них… Всегда забавно писать о глупости выдуманных кумиров: у них глупость проявляется ярче и полнее, чем у простых смертных…» [Да вообще-то как сказать… иной «простой смертный», ежели грамотно раздухарится, любого «выдуманного Шекспира» затмит своей… э… эксцентричностью, да… — А.П.].

«Давно замечено, что антисемитизм оглупляет любого человека [особенно часто, как мне кажется — в случае, когда тот «любой человек» ищет антисемитизьм на каждом шагу и в каждом слове… — А.П.], даже в какой-то мере обладающего способностями в художественном творчестве, но с каким-то необъяснимым дефектом ума, который провоцирует его на антисемитские высказывания и необъяснимую тягу к еврейскому вопросу. Ну, кто, например, неволил Гоголя самозабвенно воспевать убийство еврейского населения во время погромов?»

Ну точно: стоит чересчур сосредоточиться на поисках антисемитизма — и сам не заметишь, как начинаешь смотреть в книгу и видеть фигу.

«А кто заставлял Чехова в личной переписке с друзьями не выпускать из зубов слово «жид»?»

А что такого, собственно? Личная переписка и есть личная переписка… хоть матом ругайся… отдыхай от политкорректности… да и не мог Чехов предугадать, что после семнадцатого года, когда его уже и на свете не будет, то слово объявят дурным (причём почему-то только в русском, украинском и белорусском языках) и будут за его употребление расстреливать без суда. Вот глупый Чехов, ага?

«Однако достаточно вспомнить рекомендацию русского интеллигента Чехова: «Надо только помнить про жида, что он жид» (КЕЭ, т. 9, стр. 990), чтобы засомневаться в его интеллигентности и в способности адекватно воспринимать жизнь разных народов.»

Не, ну сомневаться-то каждый из нас волен в чём угодно… особенно в способностях ближнего своего… и уж тем более — если это связано со «способностью адекватно воспринимать жизнь разных народов» (в смысле подобных парапсихологических штук у меня даже Миклухо-Маклай под сильным подозрением в несостоятельности). Более того: я вот только что подумал на пробу две мысли: «Надо только помнить про хохла, что он хохол» и «Надо только помнить про гоя, что он гой» — и уже сижу весь во смутных сомнениях…

«Русские классики ломались на антисемитизме, словно тростинки на слабом ветру.»

И что с ними было?! (И о ком/о чём вообще речь?!)

«Ясно было, что еврейский вопрос, которых притягивал их внимание сильнее магнита, был им не по уму.»

Куды им… небось — величайшая загадка человеческой жизни… не для дураков.

«Конечно, задевать без повода национальные чувства ни к месту и не ко времени не следует.»

А по поводу, к месту и ко времени — следует? Я вот, например, хочу исключительно к месту сказать: «А ежели замечательный писатель Фридрих Горенштейн, которого я очень высоко ценю, при каждом удобном случае норовит написать какую-нибудь гадость про русских — мне что: считать его дураком?» Не получается у меня… то ли хорошее воспитание не позволяет, то ли здравый смысл, то ли ещё что-то… типа любви к литературе…

«Мысль Д. Быкова о глупости русских классиков оказалась весьма плодотворной и своевременной.»

Ещё бы… она, правда, всегда казалась таковой (и задолго до Дмитрия Львовича)… только почему-то её редко кто из умных людей высказывал… да, кажется, практически и никогда… обычно этим развлекались люди вздорные да невежественные…

«Давно пора пересмотреть наше отношение к тем классикам русской литературы, которые писали о нашем народе только злые сказки.»

Несправедливо. А отношение к Шекспиру, Боккаччо, Бальзаку, Майринку, например, и прочим нерусским (числом дО ста) — отчего заодно не пересмотреть?

«В этих сказаниях евреи изображались в роли серых волков, которые поедали русских Красных Шапочек, а дикие разбойники убивали волков и спасали бедных девочек.»

Честное слово — никак не могу догадаться, о каких известных мне литературных произведениях идёт речь. Да были ли девочки-то? Нет, ну а дураков-то среди нас, русских, вообще-то и вправду — много. Ничуть не меньше, чем в других нациях… да скажем прямо — тютелька в тютельку тот же процент. Причём среди них и знаете, какие чудаки встречаются? Его никто не любит за то, что он дурак набитый, да ещё и злой, скандальный… а он, бедолага, на то всё кричит: «Русофобия! Русофобия!»

5. Вполне симпатичная книга

Наш следующий писатель — Семен Резник, на сей раз из города Вашингтона; окончил в своё время Московский инженерно-строительный институт… но ещё во время учёбы начал профессионально заниматься журналистикой, а по окончании своего технического вуза пошёл работать прямо «к чёрту в зубы», в самое что ни есть главное логово советских аньтисемитов — издательство
«Молодая гвардия». Зачем ему это было надо — Бог разберёт (сегодня господин Резник вроде как даже гордится тем, что был единственным евреем в этой цитадели нацизма)… важно, что после тамошней практики — или вопреки ей — из него вышел вполне, на мой взгляд, приличный литератор, также посвятивший своё творчество (судя по приводимым в книге названиям других его сочинений) борьбе с антисемитизьмом, а в частности — российской истории и евреям в ней.

Когда вышел первый том солженицынского труда, Резник отреагировал на него книгой «Вместе или врозь?». Сочинение получилось довольно объёмным — что, учитывая оперативность реакции, поначалу кажется странным… но довольно скоро дело проясняется. По ходу чтения становится совершенно очевидным, что ещё до выхода «200 лет вместе» Резником была написана книга о последнем российском императоре — из контекста можно даже установить с минимальной вероятностью ошибки, что называлась она первоначально «Коронованный революционер» — видимо, приуроченная к захоронению останков императорской семьи, да несколько опоздавшая и утратившая сиюминутную актуальность ещё до выхода в свет. Ныне Резник добавил к написанному полемические выпады в адрес Солженицына и свою трактовку некоторых исторических эпизодов, рассматриваемых и в «200 лет…» — и получился довольно интересный и прекрасно написанный историко-публицистический опус. Главным его недостатком я бы назвал, пожалуй, банальность взгляда писателя на известные нам исторические события — скажем прямо, автор твёрдо и последовательно придерживается советской трактовки тех событий, и искренне не допускает, что какой-либо иной взгляд имеет право на существование:

«…»вопроса русско-еврейских отношений» в проблемах, связанных с российской революцией, объективно не существовало, хотя он существовал в воспаленном мозгу некоторых идеологов крайне правого — черносотенного — лагеря. Они стремились внедрить его в общественное сознание страны, но успеха не имели. Зато теперь, спустя десятилетия, созданные ими мифы настолько затмили историческую правду, что воспринимаются многими как бесспорный факт.»

А русским, представьте, кажется, что совсем другие мифы, созданные совсем другими людьми, «спустя десятилетия, затмили»… в этой зеркальной ситуации надо неторопливо разбираться, к чему и призывает Александр Исаевич.

«Реальный же факт состоял в том, что при поддержке царской администрации и самого царя черносотенцы добивались сохранения режима неограниченного беззакония и произвола, всеми силами противодействуя даже самым назревшим преобразованиям для улучшения жизни народа, роста экономики, развития культуры, словом для общественного прогресса. И чтобы не допустить перемен, черносотенцы утверждали, что русскому народу никакие перемены не нужны, что добиваются их только инородцы, в особенности евреи, а потому и борьбу за власть должна вести в основном против евреев, а также поляков, кавказцев, финляндцев, ну и, конечно, против продавшихся евреям интеллигентов.

Но у народа России к тому времени накопилось достаточно опыта и здравого смысла, чтобы выставлять свои требования и добиваться их удовлетворения. Отказ признать само наличие этих требований, а тем более — их удовлетворить, и привел к революционному взрыву. <............................>

А наиболее подходящим средством держать народ в узде было натравливание его на инородцев, особенно на евреев, ибо сильнейшим союзником власти были вековые предрассудки, питавшие религиозную и племенную нетерпимость. <............................>

Все это подтверждает, что в книге Солженицына под русско-еврейскими отношениями разумеются в основном отношения царского режима и его сторонников, с одной стороны, и оппозиционной общественности — с другой. Первые для него олицетворяют русскость, вторая — еврейство.»

Ну, во многом это верно, кто спорит… за исключением «объективно не существовало» (не существовало бы — давно бы все про то забыли…) и уничижительного вывода, ненавязчиво искажающего истину. У Солженицына, разумеется, всё вовсе не так дубово (а хотелось бы, я понимаю, чтобы было именно так). Понятно, что если не нарушать установок советской исторической науки, то без той или иной национальной составляющей вполне можно обойтись — за глаза хватит и классовой борьбы как движущей силы истории. И буквально всё в запутанной русской истории станет ясно как дважды два (если не задумываться самому, а придерживаться версий, отточенных марксистской наукой). Что до Солженицына, вводящего ненужную и крамольную компоненту (ранее искусственно изъятую из контекста), то у самой передовой в мире науки давно заготовлены на подобный случай отработанные приёмы рукопашного боя:

«По этому параметру его позиция неотличима от позиции Меньшикова. <...> Черносотенный идеолог начала XX века не стеснялся в выражениях:

«Бродячие пришельцы, вроде евреев»; «…всюду окружены атмосферой отвращения, которое они вызывают у всех народов»; «Как все тяжко уголовные ссыльные, евреи не пользуются хорошей славой в местах изгнания»; «Трагикомический оттенок имеет не только история евреев, но и самый тип их: столько в нем, с одной стороны, трусости и с другой — наглого самомнения!»; «Можно поручиться, что и без всяких угроз евреи наносят России, как и всему христианству, всю сумму зла, на какое они способны. Для этого евреям даже не надо быть озлобленными, а только евреями. Разве саранча озлоблена на поле, на которое она садится?»; «Евреи в личиночном состоянии — паразиты, в полном развитии — хищники и составляют одинаково грозную опасность для всей России».

Таковы несколько взятых почти на удачу фрагментов из недавно изданного тома избранных сочинений М. О. Меньшикова.

У Солженицына подобных выражений нет…»

О! как же так?! а мы, признаться, уже подумали — что есть! сказано же было: «позиция неотличима от» — а ежели всё-таки таких выражений нет, так зачем их надо было приводить? и «позиция» — выходит, всё-таки «отличима»?

«…Он, напротив, очень аккуратен в формулировках. Он не скупится на реверансы. Тон его по большей части нейтральный, а иногда и доброжелательный. Во многих случаях он признает, что евреи подвергались несправедливостям, и сочувствует им. Иногда критически высказывается о действиях властей. Но гораздо чаще он с большим пониманием относится к репрессивным мерам против евреев, видя в этих мерах защиту коренного народа, якобы страдавшего от еврейской эксплуатации, спаивания, ростовщичества, подрыва государственных устоев… Можно привести почти весь набор расхожих антисемитских мифов — ошибки не будет.»

Э, да нет, ошибка-то, пожалуй, как раз будет… мы только что видели, как автор, не найдя у Солженицына подходящих цитат, ничтоже сумняшеся надёргал их Бог весть откуда (какая разница, в конце концов? привет из СССР)… то же самое — и с «антисемитскими мифами». Потому лучше всего, если каждый интересующийся всё-таки сам прочтёт «200 лет вместе» и решит для себя, с чем он согласен, а с чем — нет.

«Иначе говоря, в книге Солженицына, в мягких выражениях, представлена идеология тех же «умеренно[!]-правых элементов образованного русского общества», которые представлял Меньшиков. В этом и заключена Большая Ложь книги Солженицына (им самим, конечно, не сознаваемая), ибо — вынужден повторить — противостояние в дореволюционной России происходило между властью и обществом; евреи участвовали в нем лишь постольку, поскольку сами были частью российского общества.»

Опять по кругу, господин писатель… «Большая Ложь автора заключается в том, что он, говоря вот это, на самом деле думает совсем другое… а о чём он думает на самом деле, нужно читать совсем не у него, а у NN… потому что по правде автор придерживается взглядов NN, хотя вместо них — дабы обмануть прогрессивную общественность — высказывает свои…» (в кавычках — не цитата, разумеется: это я пытаюсь расшифровать для себя то, что говорит г-н Резник). На самом деле, Резник совершенно правильно понял содержание «200 лет вместе»: первый том книги и в самом деле о «противостоянии в дореволюционной России между властью и обществом», в котором «евреи участвовали постольку, поскольку сами были частью российского общества»… только Солженицын немножечко пристальней, чем принято в советской исторической науке, приглядывается к «участию части».

«На самом деле, виноделие и виноторговля находились в руках помещиков, которые имели на это монополию (наряду с государством). Евреи занимались этим промыслом лишь постольку, поскольку помещики сами им заниматься не хотели, отдавая его в аренду или на откуп. И если эти откупа и аренды доставались преимущественно евреям, то не в силу какого-то предпочтения, а потому, что христиане либо не умели, либо чурались этого занятия.»

Ну, уметь тут, как показывает хотя бы новейшая история России, особенно нечего… что чурались — возможно (непонятно только, отчего наш автор презирает за то «христиан»)… однако — какая разница? Важно, что обе спорящие стороны признают несомненный факт еврейской виноторговли — а дальше каждый волен, со своих национальных и прочих позиций, давать тому факту оценку… и не удивительно, что с точки зрения русского в том нет ничего хорошего, а с точки зрения еврея — ничего плохого. Тут можно договориться — в конце концов, «дела давно минувших дней».

«…Лесков приводит убийственный по наглядности пример: за несколько лет до составления его «Записки» власти проводили эксперимент: евреям было запрещено заниматься шинкарством. И что же? Оказалось, что местные крестьяне вовсе не спешили их заменить. «Беспокойный и грязный шинкарский промысел» крестьян не прельщал. Потребление зелья заметно снизилось, — казалось бы, что могло быть лучше! Но тут забило в набат акцизное ведомство, обнаружившее, что поступления в казну иссякают. Запрет тотчас был снят. «Следовательно, — заключает Лесков, — пока акциз с вина составляет важнейшую статью государственных доходов, еврей даже необходим в шинке во всей той местности, где нет других предприимчивых людей, сродных терпеть этот грязный род торговли. А в таком случае и порицать евреев за то, что они занимаются непочтенным, но в силу условий существующего положения необходимым промыслом, — совершенно напрасно, да и не предусмотрительно».

Мысль Лескова ясна, хотя — по понятным причинам — осторожно выражена: народ издревле спаивала и продолжает спаивать власть.»

По большому счёту — безусловно… собственно, со времён Лескова мы уже настолько привыкли к этой формулировке, что она стала банальностью из банальностей. Только вот что любопытно: эта же самая «власть» с унылой регулярностью издревле и до наших дней пытается время от времени вводить законы, ограничивающие потребление спиртного… и сейчас же доходы с продажи спиртного — причём в несколько раз большие, нежели предназначались «власти» — идут в карман откровенно преступного элемента (и эта механика абсолютно одинакова, как показал ХХ век, что для России, что для США, что для скандинавских стран). Что же до фокусов с акцизами… боюсь, Семён Резник уехал из России сравнительно давно и не имел возможности наблюдать спектаклей, которые разыгрываются вокруг тех акцизов чуть не ежегодно (золотое дно, честное слово). Человеку же, который подобное наблюдал несколько раз, совершенно ясна ситуация с «запретом на шинкарство» (шинкарей просто в убедительной форме попросили поделиться доходами, которые на каком-то этапе стали неприлично высоки… а когда умные люди между собой договорились, акцизное ведомство сыграло по нотам отбой — как, видимо, и было заранее оговорено).

А теперь — внимание: едва ли не самое слабое звено в первом томе «200 лет вместе» — мальчики-кантонисты. Солженицын отнёсся к освещению этого вопроса недостаточно серьёзно (отметил лишь, что еврейские дети, сданные кагалом в рекруты вместо взрослых евреев, получали возможность креститься, ассимилироваться и начать новую жизнь без какого-либо ограничения в правах — отслужив треть жизни в солдатах, разумеется). И на том его сейчас же поймали, найдя у Герцена душераздирающее описание этапа маленьких рекрутов (русский офицер, гнавший кантонистов к месту службы, жалуется рассказчику, как много мальчиков, не дойдя до места службы,
«отправляется в Могилёв» — понятный эвфемизм, да? — и как вообще сердце кровью обливается при взгляде на… в общем, кто интересуется полным текстом, можно посмотреть не только в «Былом и думах» — обширно цитируют чуть не все, кто критикует первый том, в том числе и Семён Резник). В смысле негативных эмоций в по адресу злых русских в целом и циничного Солженицына в частности тут всё в полном порядке:

«Ответственность за поставку рекрутов несли сами еврейские общины, причем невыполнение плана жестоко каралось. Нужное число рекрутов следовало сдать любой ценой; то, что большинство из них никогда не овладеет ни ружейными приемами, ни русской грамотой, ни Законом Божиим, ибо, еще не дойдя до школы, отправится «в Могилев», не имело значения. Власть требовала от евреев не что иное, как человеческих жертвоприношений, и евреи расплачивались по самой высокой ставке: своими детьми, своей совестью, своими религиозными традициями и моральными устоями, вплоть до полной потери человеческого облика.»

Странную фразу насчёт жертвоприношений попрошу запомнить: она кажется бессмысленной только непосвящённым… в общем, мы к этому, с помощью господина Резника, ещё вернёмся. Я же позволю себе пока выразить естественное недоумение: а почему бы евреям, славным своей сплочённостью и взаимовыручкой, вместо чтоб
«поступаться совестью и терять человеческий облик» (пардон, не мои слова — С. Резника) — не отдавать в солдаты взрослых парней (как то всегда делали русские, например)? Оказывается, этот суровый, но не самый трагический вариант, в рассматриваемой ситуации оказывался самым сложным:

«Стремясь спасти своих детей от гибели на чужбине или от насильственного крещения, что для религиозных евреев было хуже смерти, люди, мало-мальски состоятельные, разорялись дотла, чтобы заплатить «охотнику», готовому добровольно пойти в солдатчину взамен спасаемого ребенка. В «охотники» гнала бедняков беспросветная нужда: семьи вынужденно жертвовали одним сыном, чтобы как-то кормить остальных детей. Но часто в «охотники» шли мошенники и проходимцы; получив плату, они скрывались или бежали в ближайшую церковь, где срочно принимали крещение, что тут же освобождало от рекрутчины: крещеный еврей уже не считался евреем, а заменять рекрута-очередника дозволялось только единоверцем. Деньги обманутому вернуть обычно не удавалось, а сына приходилось отдать. Проходимец же нередко отправлялся в другое место, где повторял такую же аферу.»

Знаете — я искренне недоумеваю: пресловутая еврейская общинная сплочённость оказывается при ближайшем рассмотрении такими джунглями Борнео, где каждый за себя — даже когда речь идёт о жизни ребёнка, — что меня уже натурально тошнит (впрочем, это генетическая юдофобия, наверно, к ночи разыгралася).

«Для выполнения плана любой ценой кагалы завели особых ловцов («хаперов»), которые должны были поставлять «товар» взамен тех, кто бежал либо откупился (сообразив, что заплатить лучше кагалу, чем проходимцу-«охотнику»), а то и взамен «мертвых душ», то есть покойников, которые подлежали набору, так как числились в ревизских сказках. Хаперы хватали на улице любого ребенка, и чем он был меньше, тем легче было его изловить. Если заранее проносился слух о прибытии хаперов и родители не выпускали детей, то хаперы могли ворваться в любой дом и силой вырвать мальчика из рук стенающей матери. А после того, как ребенок был схвачен, никакие доказательства, что он не подлежит набору по возрасту, состоянию здоровья или из-за того, что его семья уже поставила рекрута, не помогали.»

Далее читателю просто воочию видно, как правдивый бытописатель мучается вопросом: уточнять ли национальную принадлежность и вероисповедание тех выродков — или предоставить читателю строить предположения в зависимости от политической конъюнктуры… но, надо отдать автору должное, он остаётся честным до конца:

«…приведу цитату из воспоминаний еврейского писателя Баки бен Ягли (И. Л. Катценельсона), записавшего рассказ своей бабушки:

«Нет, дитя мое, к нашему ужасу, все хаперы были евреями — с бородами и пейсами. И это самое страшное. Мы, евреи, привыкли к нападкам, наветам и страшным указам, исходившим от неевреев. Такое происходило с незапамятных времен, такова наша доля в изгнании. В прошлом существовали неевреи, которые в одной руке держали крест, а в другой нож и говорили: «Еврей, целуй крест или умри», и евреи предпочитали смерть вероотступничеству. Но теперь появились евреи, религиозные евреи, которые хватают детей и посылают их на вероотступничество. О такой каре не упоминается даже в библейском перечне самых страшных казней. Евреи проливают кровь своих братьев, и Бог молчит, раввины молчат…»

В повествовании Солженицына ничего подобного не отыщешь. Зато из его книги можно узнать, как с годами видоизменялось положение о рекрутской повинности, какие меры принимало начальство против роста недоимок по рекрутам и т. п. Как это ни странно, но бюрократические подробности писателя занимают куда больше, чем человеческие трагедии.»

Да Боже ж мой — только этого Александру Исаевичу, скажем прямо, и не хватало! Можете себе представить, какие яростные обличения в аньтисемитизьме снискал бы на свою голову Солженицын, введи он в повествование подобные безобразные эпизоды? Будьте милосердны — он и без того выставил себя на несправедливое поругание по полной программе.

«Указ Николая Павловича от 1827 года Солженицын не одобряет, считая царя слишком «прямолинейным» (вот и железную дорогу Петербург — Москва «царь провел по линейке»). Однако с оценкой Краткой Еврейской Энциклопедии, которая назвала распространение рекрутской повинности на детей «самым тяжким ударом», автор решительно не согласен: «Но разрешено — вовсе не значило обязательного призыва с 12-летнего возраста, — пишет Солженицын, — это именно не было «введением рекрутской повинности для еврейских мальчиков», как неверно пишет энциклопедия и как утвердилось в литературе о евреях в России, затем и в общественной памяти. Кагалы нашли такую замену удобной для себя и пользовались ею, широко сдавая — «сирот, детей вдов (порой в обход закона — единственных сыновей), бедняков» — часто «в счет семьи богача»» (Стр. 102).

Закавычены цитаты из Краткой Еврейской Энциклопедии, которыми Солженицын «побивает» ее же утверждение. Попросту говоря, он прибегает к приему, которым пользуются идеологически ангажированные пропагандисты, манипулирующие цитатами, чтобы правдоподобно извратить смысл документа, на который они якобы опираются. Таким приемом Солженицын пытается перечеркнуть обширнейшую литературу и «общественную память» об одном из самых диких проявлений религиозной и племенной ненависти в России, причем прямо организованном властью. Такой подход только логичен при той изначальной позиции, какую занял автор книги. С его точки зрения, существуем «мы» и существуют «они». «Наш» царь вовсе не приказал забривать 12-летних еврейчиков, а только «разрешил»; как пользовался этим разрешением «их» кагал, это «их» еврейское дело, и нечего сваливать с больной еврейской головы на здоровую головушку «нашего» государя!

А то, что кагал был инструментом той же царской власти; что кагал служил этой власти вопреки интересам основной массы еврейского населения; что многие кагальные старшины и другие заправилы еврейских общин были коррумпированы, а власть не только не боролась с коррупцией, но поощряла ее, — этого Солженицын знать не хочет. Не замечает он и того, что кагал и шагу не мог шагнуть без одобрения станового пристава, в чьих руках и была сосредоточена верховная власть в местечке. Не замечает он и еще одного существенного момента. Кагал только поставлял рекрутов, а принимало их рекрутское присутствие. Именно оно признавало годными к службе малышей, не дотягивавших по много лет до «призывного» 12-летнего возраста; оно признавало здоровыми больных и увечных. Оно же закрывало глаза на такую практику. В преддверии очередного набора хаперы устраивали облавы на постоялых дворах, хватали приезжих евреев, у которых вскоре истекал срок действия паспорта, сажали их в кутузку, держали до того дня, когда их паспорт становился недействительным, и затем сдавали в рекруты как бродяг.»

Ну, насчёт «идеологически ангажированных пропагандистов» — это, прямо скажем (уж воспользуемся той же русской поговоркой, только что не к месту употреблённой Семёном Резником), с больной головы да на здоровую… а вот то, что КАГАЛ вдруг оказывается РУССКИМ ИНСТРУМЕНТОМ УГНЕТЕНИЯ ЕВРЕЕВ… о-хо-хо, как жутко и бессмысленно может завраться даже вполне интеллигентный и талантливый писатель в угоду безжалостной пропагандистской машине. И — по поводу «диких проявлений религиозной и племенной ненависти»… не знаю, где в рассматриваемом явлении можно их отыскать. Разве что у Герцена (цитирую, чтоб не далеко ходить, по книге Резника):

«Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку и озноб. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. И при том заметьте, что их вел добряк-офицер, которому явно было жаль детей.»

Похоже на «племенную ненависть», нет? Вот и по-моему — нет. Может, подверстать под это дело солдат, которые «грубо ровняли»? Уж если как-нибудь тут непременно нужно употребить сильное слово «ненависть» — так разве что (вспоминая «охотников» и «хаперов») с эпитетом «внутриплеменная» — ошибся немножко писатель, со всеми бывает. Впрочем, он, видимо, и сам начинает постепенно чувствовать, что не так убедителен, как хотелось бы… и вскорости бросается в слепую и яростную атаку, не особенно заботясь о своих тылах:

«Невольно задаешься вопросом — верит ли сам Александр Исаевич своей «сбалансированности»? Если бы верил, то откуда бы проистекал этот слог, похожий на бубнение пойманного на каком-то малоприличном занятии школяра. Это же СОЛЖЕНИЦЫН, умеющий жечь глаголом сердца читателей не хуже Герцена или Лескова. Непреклонная вера в свою правоту, в высоту своей моральной позиции, оттачивала его перо, поистине приравнивая к штыку. В этой книге такой веры нет, написана она затупившимся, погнутым пером, вялой, нетвердой рукой. Потому так тягостно и неловко ее читать.

Но и опустив глаза долу, автор продолжает гнуть все ту же якобы среднюю линию (среднюю между волком и ягненком, между козой и капустой, между невинным зэком и пытающими его гебистами).»

Не в том дело, что хамовато — уж Бог ему, этому Резнику, судья — а то интересно, что под накалом святой пропагандистской страсти уважаемый Семён раньше срока впрямую выбалтывает то, что ему надлежит вежливо, цивилизованно и в меру завуалированно внушать всем-то текстом своей книги, т.е. не особенно сложное, но незыблемое во веки веков распределение сценических амплуа: ягнёнок-еврей и русский-волк. И ничего удивительного в том, что Солженицын, давно отвыкший воспринимать этот мир как сцену детского театра, приводит несчастного агитпроповца в искреннюю ярость.

Но — давайте слегка отвлечёмся от идеологической надстройки и немножечко поинтересуемся политэкономическим базисом. Между делом Резник сетует, что «…согласно предрассудку, разделявшемуся в России властями и массой простого народа, занятия торговлей и ремеслами не считались производительным трудом. Отсюда убеждение, что евреи якобы не трудились, а добывали хлеб исключительно обманом.» Тут он почти прав: действительно, русский национальный менталитет и доныне лелеет экзотический предрассудок насчёт того, что торговля-де не есть производство. Отсюда, прямо скажем, и нынешнее наше невосторженное отношение к современным российским нуворишам, готовым бесконечно перепродавать всё, что можно и нельзя, нимало не заботясь о том, чтобы поднимать российскую экономику за счёт производства воспетого ещё Пушкиным «простого продукта». Ну да товарно-денежные отношения — не моя, по правде сказать, стихия. Ах, да… надо ведь сказать о роли и доле евреев среди «новых русских»… а Бог её знает — немалая, судя по всему… хотя и не такая значительная, как можно себе представить, суммируя имена наиболее распиаренных деятелей нашего большого бизнеса.

Это насчёт торговли. А уж откуда писатель взял, что русские
«ремесло не считают трудом»… наверно, просто русский язык подзабыл в эмиграции? Не столь важно. Важно — зачем Резник вообще обратился к экономическим категориям. Так затем, что речь зашла о многократных попытках русского самодержавия понаделать из евреев крестьян (простите мне этот каламбур).

«Начав переселенческую кампанию среди евреев, Николай Павлович пытался убить двух зайцев — заселить пустующие земли и преобразовать быт «бездельников» и «тунеядцев», превратив их в трудовое крестьянство. Дабы привлечь еврейские массы к переселению, государство выдавало им бесплатные земельные наделы и пособия на переезд и первоначальное обзаведение; освобождало от податей и, что, возможно, было особенно привлекательно — от рекрутской повинности. Многие еврейские семьи с энтузиазмом откликнулись на эту наживку, особенно беднейшие, хотя детально разработанные правила для переселенцев фактически превращали их из свободных людей в государственных (крепостных) крестьян.»

Вот это маленькое пропагандистское открытие господина Резника — дорогого стоит, если его хорошо обкатать. На самом деле сейчас аргументов за то, что, дескать, российским евреям мешала стать земледельцами злая российская власть, у опровергателей Солженицына не то чтобы очень много… а убедительных среди них — практически нет. Представьте же, как было бы хорошо ввести в обиход такую чеканную формулировку: «евреи царской России не хотели становиться земледельцами, чтобы не попасть в рабство» — каково? Кстати, и с религиозной точки зрения было бы исключительно грамотно: иудаизм, если не ошибаюсь, рабство исключает категорически? Нестыковка тут только в том, что российские земледельцы-колонисты вовсе не становились крепостными. В Сибири, например, крепостного права вообще не было — хотя крестьяне были. Тут у Резника маленький перегиб, невинная такая подтасовочка: во-первых, государственные крестьяне и крепостные — далеко не одно и то же; во-вторых, среди новороссийских колонистов государственные крестьяне и в самом деле присутствовали: им, в отличие от крепостных, разрешалось получать наделы в Крыму — наряду с отставными солдатами, иностранцами, старообрядцами, евреями и прочими. Что вовсе не означало, что, например, иностранные колонисты должны были при этом стать государственными крестьянами, а евреи — православными старого обряда. Тем более, что именно при Николае Павловиче права государственных крестьян были существенно расширены. Но допустим, что, пользы дела для, «Правила регламентировали жизнь поселенцев до мелочей, указывая, когда им можно, а когда нельзя отлучаться из деревни, и на какие сроки, и по какой надобности. Предусматривались наказания за самовольные отлучки, награды «отличившимся» хозяевам.» Думаю, человеку, всю жизнь мечтавшему обзавестись своей землёй и хозяйством, и наконец её получившему — да ещё в таком благодатном краю — подобные правила не так уж сильно мешали.

«…Солженицын не забывает отметить: «при сопоставлении строгих обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев, «с правами и преимуществами, данными исключительно евреям, [и] с теми, какими пользовались прочие податные сословия, — нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним [евреям]»
> >
> > Закавычены им выписки из труда В. Н. Никитина — крещеного еврея, бывшего кантониста и николаевского солдата, который, отслужив солдатский срок, занялся историей еврейского земледелия и опубликовал объемистую книгу, основанную в основном на правительственных документах. Был ли он обижен на своих бывших единоверцев, которые, переселясь на землю, избавлялись от рекрутчины, выпавшей на его долю, или просто смотрел на предмет своего исследования глазами тех документов, которыми располагал, сказать трудно. Ясно лишь то, что его труд дышит недоброжелательством к соплеменникам и бывшим единоверцам. Поневоле снова вспомнишь саркастическое замечание Витте, что «нет большего юдофоба, как еврей, принявший православие». Не во всех случаях оно справедливо, но к данному — безусловно подходит.»

А что — вполне может быть и так. Не исключено, что на самом деле всё было с точностью до наоборот: евреи хотели стать российскими земледельцами и прилагали к тому все усилия. Тогда тем более странно: почему же не стали? Допустим — правительство им вовсе не помогало, а наоборот — мешало, чем могло (зачем тогда вообще оно заварило всю кашу? от нечего делать? оттого, что всегда стремилось всё сделать себе и подданным во вред — согласно советским учебникам истории?)… отчего тогда прочим колонистам давало жить? В общем, если не верить Никитину, так или иначе придётся поверить в какие-то вообще несуразные вещи. Опять же — странно: только что Резник изо всех сил жалел кантонистов — а как только речь зашла об одном из них, выдержавшем все ужасы и преуспевшем в жизни, так сразу оказалось, что этот человек не заслуживает ничего кроме ненависти и презрения. Потому, что крестился (так у мальчонки выбора не было) — или потому, что выжил, вместо чтоб «отправиться в Могилёв» и пополнить ряды «ягнят», зарезанных русскими «волками»?

Кстати, если Никитин и вправду не любил соплеменников — у него к тому, возможно (см. выше про «охотников», «хаперов», кагал в целом и прочее), были самые серьёзные основания. Что вовсе не исключает, что он мог-таки остаться при всей своей нелюбви честным/правдивым человеком.

«Никитин проникнут уверенностью в том, что во всех неудачах эксперимента по превращению евреев в земледельцев, повинны они сами. В том же свете этот эксперимент представлен и у Солженицына. ..

В описании Никитина и Солженицына, цитирующих «Донесение» некоего Попечительского комитета, это выглядит как «средство не сеять ничего, или весьма мало, сбывать скот, бродяжничать, домогаться пособия и не платить податей». <...> При этом оказывается, что «неурожаи у евреев «случались чаще, нежели у прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали землю беспорядочно и несвоевременно», действовал
«переходящий от одного поколения к другому навык… евреев к легким промыслам, беззаботности и небрежности в надзоре за скотом». <...> Кажется, ясно, что цитируемое «Донесение» характеризует не столько евреев-колонистов, сколько самого доносителя, от которого разит узколобой юдофобией.»

Ну, это уж — как всегда…

«…Из эксперимента ничего не вышло, как и из многих последующих. Однако Солженицын описывает их с дотошными подробностями, обставляясь частоколом цитат, клонящихся к одному: продемонстрировать, как царское правительство из кожи вон лезло, чтобы окрестьянить евреев, да как те упорствовали в своем отлынивании от земледельческого труда и снова и снова объегоривали власти, прикарманивая пособия. <...> «Этим именно обстоятельством объяснялось… «отчасти и то ожесточение крестьян против евреев-земледельцев, которое выразилось разорением нескольких еврейских селений» (1881-1882)». (Стр. 155) Видимо, и Лескову были известны факты «разорения еврейских селений» их соседями, почему он и предупреждал: погромов не должно быть. Нельзя заниматься земледелием, если над головой висит страх, что в любой момент твое имущество будет разграблено из ненависти или зависти.»

Теоретически — может быть, и нельзя… и уж во всяком случае — подобное способно отбить всякую охоту к аграрным подвигам… однако мировая история свидетельствует как раз об обратном. Всегда и везде земледельцы-колонисты на первом этапе своей крестьянской эпопеи «пахали с ружьём»: и сибирские крестьяне, и фермеры американского Дикого Запада, и европейцы в заморских колониях, и евреи в израильских киббуцах. Уж настолько, как правило, сильно у человека желание возделать свой родной клок земли, что защищать его от завистливых соплеменников ли, от диких ли команчей земледелец всегда готов. Особенно если есть возможность объединиться с себе подобными.

«Солженицыну важно другое. Абсурдное «свидетельство» о якобы особой щедрости, изливавшейся на переселенцев-евреев в ущерб переселенцев-христиан, ему нужно для того, чтобы отбрить
«советского автора 20-х годов» Ю. Ларина, писавшего: «Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием» (стр. 156). Заодно отбривает он и Л. Н. Толстого, возмущавшегося тем, что власти «удерживают целый народ в тисках городской жизни и не дают ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную, свойственную человеку работу» (стр.157).

«На каких облаках он жил? Что он знал о 80-летней практике этой земельной колонизации?» — возмущается Солженицын в адрес Толстого. Однако на облаках поселился он сам, ибо Ларин и Толстой были правы: царизм запрещал евреям землепашествовать там, где они могли и хотели это делать, разрешая там, где они не могли и не хотели.»

Я, право, не понимаю, о чём тут может идти речь. О том, что проклятый царизм предлагал евреям «землепашествовать» на самой плодородной земле, какую можно представить, в цветущем краю с прекрасным климатом — а им хотелось непременно в тундру? Или тут уже намёк на пустыню (для посвящённых)? Так именно это Солженицын и хочет сказать (извините, приходится повторяться): не хотели обрабатывать землю, которую не считали родной.

***

Очень много места отведено Резником под опровержения мифа о ритуальных убийствах христианских детей… всё хорошо и правильно, вряд ли кто из порядочных людей, пребывающих в здравом уме, будет спорить… но у читателя может сложиться странное впечатление, будто Солженицын настаивает на обратном. На самом деле это, разумеется, не так — хотя:

«Вопрос о том, как обвинения целого народа в людоедстве влияли на русско-еврейские отношения, которым собственно посвящена книга, автора вообще не беспокоит.»

Вот тут Резник уже абсолютно прав, а Солженицын — нет. Вашего покорного слугу самого, мягко говоря, коробит, когда и в наше время (!) даже в СМИ рассуждают, как о само собой разумеющемся, об употреблении евреями крови христианских младенцев (лично я слышал такое по ТВ — да не от какого-нибудь левого проходимца или городского сумасшедшего, а от провинциального церковного иерарха высокого сана; потом я ещё послал свой вопрос по этому поводу на официальный сайт Московской Патриархии… втуне, увы).

С другой стороны — Солженицын придерживается мнения (и имеет на то право), что миф о еврейских ритуальных убийствах, хоть и имел хождение в определённых кругах русского общества (а в каком другом обществе нет подобных «кругов»?) — тем не менее, не поддерживался государством. Оппоненты, конечно, напротив, — утверждают, что поддерживался. И спор этот естественным образом вертится в основном вокруг дела Бейлиса. Резник, как обычно, признаёт только советскую версию тех событий:

«Именно политическая полиция стряпала дело против Бейлиса, хотя она прекрасно знала истинных убийц Ющинского <...> Таким образом, в деле Бейлиса произошла редкая по цинизму смычка государственной власти, идеологов черной сотни и шайки уголовных преступников.

Таков ответ на риторический вопрос, задаваемый Солженицыным, но им самим оставленный без ответа: «Да как возможно было в XX веке, не имея фактически обоснованного обвинения, вздувать такой процесс в угрозу целому народу?» (стр. 446).»

Ну, «риторический» вопрос потому таковым и называется, что не требует ответа… иными словами — это ораторский приём такой: задаётся определённым образом акцентированный вопрос, несущий в себе и однозначный ответ. Такой вопрос достаточно просто задать… что Солженицын и делает. Понятно, нет?

«Невозможно не поразиться логике Солженицына. Он вроде бы не одобряет тех, кто затеял дело Бейлиса, но всячески старается их выгородить, для чего затуманивает ясную картину, топя ее в пучине тенденциозно подобранных ненужностей.

<...> Настаивая на том, что истинные убийцы Ющинского так и остались невыявленными, Солженицын пишет: «На том [оправдании Бейлиса] и кончилось. Новых розысков преступников и не начинали, и странное, трагическое убийство мальчика осталось неразысканным и необъясненным». (стр. 450). Правда тут только в том, что нового расследования власти не проводили, и по вполне понятной причине. Самое последнее, что им было нужно, это признать и покарать убийц Ющинского, давно им известных. На процессе Бейлиса тайное стало явным. Все убийцы были названы: это Вера Чеберяк, ее брат Петр Сингаевский, Борис Рудзинский и Иван Латышев. Иван Латышев («Ванька Рыжий») покончил с собой еще до суда [Чем, надо думать, неопровержимо доказал свою вину? А умершие по ходу следствия дети Веры Чеберяк — что доказали? Резник, впрочем, не сомневается, что их убила родная мать… в чём смыкается с Опендиком, утверждающим, что для русских своих детей умертвить — обычное дело… — А.П.], а остальные трое проходили как свидетели, но фактически были обвиняемыми, многократно и бесспорно уличенными показаниями свидетелей. Все это, как и то, что прокурор, гражданские истцы и куда более высокие власти старались их выгородить, чем запятнали себя как соучастники преступления, запечатлено на десятках страниц трехтомной стенограммы процесса. Солженицын этот основной документ игнорирует, что и позволяет ему делать вид, будто убийство осталось нераскрытым, а Вера Чеберяк у него оказывается такой же жертвой клеветы, как и Мендель Бейлис. В финале его повествования о деле Бейлиса Чеберяк приобретает уже и вовсе героические черты: арестованная Киевской ЧК, она подвергается издевательствам со стороны «всех евреев-чекистов» и гибнет от чекистской пули с высоко поднятой головой, не отрекясь от своих показаний… [Насчёт «героических черт», «высоко поднятой головы» и прочего — это, если кто не понял (или не читал книги Солженицына), резниковская ирония. На самом деле, рискну предположить, для Солженицына, правозащитника со стажем, виновность того или иного человека в преступлении считается бесспорной, лишь будучи доказана судом (да и тут, мягко говоря, бывают исключения)… а с Чеберяк, даже если судить по вышеприведённой цитате, далеко не всё ясно… и уж тем более странно любому нормальному человеку, когда единственного свидетеля, способного пролить свет на такую важную тайну недавнего прошлого, предпочитают в охотку помучить и втихушку расстрелять. — А.П.]

<............................>

Солженицын, конечно, не одобряет ритуальную оргию. [Имеется в виду суд на Бейлисом… а вы что подумали?! впрочем — Резник в полемическом задоре… — А.П.] Но его тревожит не столько то, что власть захотела опорочить целый народ и засудить невинного человека ради своих политических целей, сколько то, что эта попытка провалилась и позор пал на голову самой власти. «Еврейская страстность — этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон — не смягчило этой обиды». (Стр. 450)

И снова нельзя не изумиться логике Солженицына. Из того, что суд присяжных оправдал ни в чем не повинного Бейлиса, следует вовсе не то, что закон «восторжествовал» [А ЧТО он, закон, сделал?! Если не в оправдании Бейлиса — то В ЧЁМ предполагалось его торжество?! — А.П.], а то, что нарушители закона, жадно толпившиеся у трона и затеявшие этот постыдный спектакль, действовали не только против евреев, но и против русского народа. Его очередной раз пытались отравить ядом племенной ненависти, дабы потуже затянуть на нем ошейник. Но русский народ — в лице двенадцати присяжных заседателей — не принял чашу с отравой, а содержимое ее выплеснул в лицо самим отравителям. Им только и осталось утереться. Бесстыдной подлости и вероломства русскому деспотическому режиму не простила — не столько еврейская страстность, сколько русская совесть. Совесть, которую сегодня очень стараются усыпить новоявленные российские
«патриоты», в последние годы снова ставшие толковать о Деле Бейлиса с позиций тех, кто его фабриковал.

Грустно и достойно сожаления, что к их голосам присоединил свой голос и А. И. Солженицын.»

Ложь, братцы, — не присоединял. Объясняю позицию Солженицына в двух словах (и своими, конечно, словами же) тем, кто ещё не читал первоисточника: дело Бейлиса — отвратительно, но судить по нему об уникальной дикости российского общества тех лет — было бы опрометчиво… подобные психозы в тот период случались в разных вполне цивилизованных странах (началось с дела Дрейфуса во Франции), и не всегда при том торжествовал закон, как в России (Солженицын приводит пример, как в то же самое время аналогичное дело рассматривалось в Соединённых Штатах — так там еврея-подозреваемого толпа просто отбила у стражей порядка и линчевала… но никто, мол, за то не ославил США «антисемитским государством»)… а прямую заинтересованность правительства в обвинительном приговоре Бейлису (и, соответственно, в раздувании мифа о ритуальном кровопийстве) Солженицын не считает доказанным — на что, опять же, имеет полное право.

И от себя: а давайте предположим, что тогдашнее российское правительство всё же было заинтересовано в том, чтобы опорочить таким образом евреев. Ну, значит — плохое было правительство (чем наш мир давно трудно удивить — обычное дело для всех стран и народов). А зато общество, как показали страсти вокруг процесса — было в целом настолько здорово, что смогло и самому правительству противостоять. Вон, даже Шульгин, позже навсегда оштампованный
«аньтисемитом», и тот активно, принципиально защищал Бейлиса (и через то репутацию русских — тут г-н Резник опять прав) в печати. Зачем же преподносить то дело как вопиющий пример нашей неизлечимой «метафизической» ксенофобии? Вот какова постановка вопроса у Солженицына.

***

«В течение нескольких поколений власти старались навязать еврейским массам российское образование, тогда как массы приобщаться к нему не желали. А как только они уразумели выгоды такого образования и ринулись в него, их стали ограничивать, отваживать, отгораживать железным занавесом процентных норм и всякими другими стеснениями.

Казалось бы, автору книги о русско-еврейских отношениях следовало разобраться в этом парадоксе, но в труде Солженицына ответов на неизбежно возникающие вопросы мы не находим.»

Мы как будто разные книги читали, ей-Богу. Солженицына как раз этот «парадокс» чрезвычайно интересует. И «ответы на вопросы» он ищет… и находит — другое дело: кого они удовлетворяют, кого — не очень. Но особенно интересны случаи, когда Солженицын затрудняется дать ответ — и на выручку приходит Семён Резник… правда?

«То, что было тайной для Гессена в начале XX века и остается тайной для Солженицына сегодня, давно уже не содержит в себе ничего загадочного. Архив Макса Лилиенталя изучен уже известным нам (но не Солженицыну) Майклом Станиславским. Из его книги, цитированной выше, можно узнать, что Лилиенталь был исполнен благих намерений, но не понимал ни обстоятельств российской жизни, ни истинных нужд, ни психологии той еврейской массы, которую он вознамерился облагодетельствовать. Молодой просветитель был воспитан на идеях известного германо-еврейского философа Моисея Мендельсона (1729-1786), зачинателя движения «гаскалы» (просвещения); это движение Лилиенталь и вознамерился пересадить на совершенно не подготовленную для него российскую почву.

В основе идей Моисея Мендельсона лежали представления о том, что евреев третировали в значительной мере из-за той
«обособленности», какою их постоянно корили. Мендельсон призывал своих единоверцев не давать повода к таким упрекам. Чтобы сохранять веру отцов, не обязательно отличаться от остального населения своими обычаями, образом жизни, языком, одеждой. Евреям следует активно приобщаться к господствующей культуре, становиться «немцами иудейского исповедания», каким стал сам Мендельсон. В этом он видел путь к искоренению предрассудков и предубеждений против евреев.

В Германии, а затем и в других странах Европы движение гаскалы охватило широкие слои еврейского населения. Уже во втором поколении многие евреи зашли так далеко по пути ассимиляции, что сам Моисей Мендельсон ужаснулся бы, если бы дожил до того времени, когда его внук, композитор Феликс Мендельсон, порвал не только с еврейскими обычаями, но и с самой иудейской верой. Причем Феликс Мендельсон не составлял исключения: выкрестами становились многие евреи его поколения, в их числе такие выдающиеся личности, как Карл Маркс, Генрих Гейне и многие другие.

Но насколько подходящей была почва для гаскалы в Германии, Франции, Англии и других странах, настолько она была неподходящей в России, где оторванное от Запада еврейство прозябало в нищете и бесправии и давно уже не развивалось духовно. Все усилия религиозных лидеров были направлены на сохранение стародавних обычаев и устоев, а отнюдь не на их критическое переосмысление и развитие. Малейшие поползновения в этом направлении воспринимались как страшная ересь. Против «еретиков» велась отчаянная борьба, причем, если лидеры кагалов и наиболее авторитетные раввины не могли их одолеть такими грозными мерами, как публичное проклятье и отлучение от религиозной общины (херем), то в ход пускались доносы царским властям.»

Обратите внимание: тут ничего не ясно и Резнику. Почему вдруг то, что оказалось хорошо для ряда европейских стран, оказалось неприемлемым для России? Солженицына тот вопрос озадачивает, Резника — нисколько: «Потому что Россия!» — и всё… и даже сам не понимает, что отказ думать — не есть мудрость. И смотрит на Исаича конкретно свысока. А почему бы нам естественным образом не предположить, что, скажем, в Германии «почва» оказалась
«подходящей» для гаскалы главным образом потому, что правительство более жёстко, без российских церемоний, ту «почву» обработало?

«В намерении правительства насаждать светское образование среди евреев просматривалась оборотная сторона той же рекрутчины. Российская власть и значительная часть общества усвоили предрассудки и предубеждения предшествовавших поколений (вспомним Державина). Они были убеждены во вредоносности евреев, а причину этой вредоносности видели в их религии. То была нетерпимость, унаследованная от предыдущих поколений и восходящая к фанатизму христианской церкви раннего средневековья. По инерции она продолжала культивироваться, не подвергаясь критике или пересмотру.»

Уффф… ладно, давайте согласимся. И совместно ужаснёмся тому, что сегодня во всех цивилизованных странах мира все евреи поголовно получают то самое светское образование. Это ведь о чём, по Резнику, свидетельствует? Однозначно о том, что и Штаты, и Европа окончательно погрязли в раннесредневековой дикости и фанатизме. А вы говорите — «прогресс», «прогресс»…

«Не имея ни малейшего представления об иудаизме [Интересно, почему Резник в этом так уверен? вроде бы ничего принципиально непостижимого в том иудаизме нет (если, конечно, не верить аньтисемицким байкам о Каббале)… более того, всякий христианин прекрасно осведомлён об иудейской религии, во-первых, потому, что еврейская Тора есть неотъемлемая часть Священного Писания христиан, а во-вторых, и христианские священники весьма доходчиво объясняют, как правило, своей пастве, в чём принципиальная разница между внешне сходными, но по существу противостоящими друг другу религиями. — А.П.], власти, тем не менее, не сомневались в том, что религия воспитывает в евреях враждебность к христианскому миру [Да Боже ж мой… детский сад какой-то… назовите мне хоть одну причину, по которой иудаизм может быть комплиментарен ко христианству (и наоборот)… — А.П.]; что она внушает им отвращение к производительному труду [А это здесь откуда и при чём?! — А.П.]; позволяет и даже поощряет любые аморальные действия по отношению к христианам; что основные заповеди иудаизма, известные из Библии — не убий, не укради, не лжесвидетельствуй и т.д. — обязательны для евреев якобы лишь в отношениях между собой [Вы знаете, мне кажется, что Семён Резник — человек, далёкий от какой бы то ни было религии, в том числе иудейской… но с каким апломбом он рассуждает о том, чего не знает! Почему? — А.П.]; что будто бы в Талмуде (которого никто, конечно, не знал) имеются секретные предписания, гласящие, что неевреев можно и даже богоугодно и убивать, и обкрадывать, и эксплуатировать, выцеживать кровь из христианских младенцев, лишь бы — не попадаться [Вот тут он, кажется, чего-то несуразного от себя в пять минут насочинял — да и выдал за наши представления об иудаизме. — А.П.].

Предубежденному юдофобскому сознанию еврейство представлялось чем-то вроде сплоченной мафии или секретной организации, спаянной общей враждой ко всему остальному миру. Свою собственную иррациональную вражду к евреям юдофобы
«рационализировали», приписывая свои постыдные чувства тем, кого они ненавидели. В России такие представления о евреях были характерны не только для отдельных групп населения, но они лежали в основе государственной политики. Потому и для «перевоспитания» евреев государство видело только одну возможность: вырвать подрастающее поколение из-под влияния старшего, побудить его к переходу в христианство или хотя бы максимально ослабить на него влияние «религиозного фанатизма» еврейской среды. Если забривание в солдаты детей было одним из средств достижения этой цели, то светское образование мыслилось как другое такое средство.»

Хорошо-хорошо-хорошо! Пущай так! Но ведь дальше-то, сейчас же, вот тут же, пойдёт речь о том, как евреи рвались (уже во второй половине XIX века) получать то гнусное российское светское образование — а злобные русские им препятствовали! Голова кругом…

«…А чтобы совсем «успокоить» читателей, автор посвящает несколько страниц рассуждениям о том, что «реально — осуществление процентной нормы в России имело много исключений» (стр. 274). Не так-де была страшна эта процентная норма, как ее малюют! Вот, например, в Одессе, «где евреи составляли треть населения, в 1894 году в наиболее престижной ришельевской гимназии состояло 14 % евреев, во 2-й гимназии — больше 20%, в 3-ей — 37%, во всех женских гимназиях — 40%, в коммерческом училище — 72%, в университете — 19%» (стр. 275).

Перепроверять и анализировать эти и подобные цифры неинтересно, ибо они говорят о прямо противоположном тому, что видит в них Солженицын. [То есть, какую бы цифру ни привёл Солженицын в подтверждение своих слов — она почему-то вовсе не подтверждает, но опровергает сказанное им? Я замучился понимать логику г-на Резника. — А.П.] Меры властей по ограничению доступа евреев к образованию в конце XIX — начале XX веков были столь же нелепы и неэффективны, как и меры по насаждению такого образования в начале XIX века. Те и другие были вызваны одними и теми же предрассудками и наносили колоссальный вред не столько евреям, сколько самой России: ее культуре, экономике и больше всего — нравственному здоровью общества. Ну а евреи, — те из них, кто всерьез хотел учиться, в конце концов своего добивались: либо преодолевали барьер процентной нормы, либо поступали в заграничные университеты, либо занимались приватно и сдавали экзамены экстерном, а некоторые — не самые нравственно чистоплотные — шли на то, чтобы смыть с себя клеймо еврейства в церковной купели.»

Если развить предложенное Резником сравнение светского образования с рекрутчиной, то просто никак невозможно понять, почему столько же евреев не ломанулось на рубеже XIX — XX веков во солдаты… ладно, давайте лучше погадаем на досуге о наших предрассудках, благодаря которым мы никак не можем угодить евреям… вишь как он формулирует: если бы, дескать, не изначальная порочность русского мышления, то тем бы русским и не пришло в голову пытаться дать евреям светское образование или пытаться его не дать… не, ребята, разговор предстоит куда более долгий, нежели кажется…

И ещё. К вопросу о религиозном фанатизме. Уже второй раз на нашей памяти, как видите, г-н Резник абсолютно нетерпимо высказывается о евреях, принявших христианство («не самые нравственно чистоплотные» — пустяк: вспомните, как он Никитина аттестовал). И тут же рвётся, простите, учить русских толерантности.

***

«Погром. Страшное слово — одно из первых, каким русский язык обогатил другие ведущие языки мира.»

Ни один, я думаю, пропагандист этого толка не избег сего русофобского штампа. (Более популярна, может, только хорошая, но бородатая шутка о том, что «у каждого антисемита был друг детства еврей».) Нет, кто первый его применил — был, может быть, гением в своей области (в пропаганде то есть). По этому поводу Резник даже приводит пример из жизни эмиграции конца ХХ века (я не особенно понял, что там к чему… вроде как вкручивали американской иммиграционной службе, что вот этой, дескать, эмигрантке из России необходимо дать вид на жительство в США потому, что она боится еврейских погромов, а штатовскому чиновнику слово «погром» показалось чем-то хоть и непонятным, но смутно знакомым).

«Погром — это не только ломы и колья, разбитые дома и разграбленные магазины, вспоротые перины и животы беременных женщин, проломленные черепа и горящие синагоги, разодранные и втоптанные в грязь священные свитки. Погром — это вопли страха и отчаяния, тонущие в глумлении и хохоте пьяного разгула. Погром — это пиршество вседозволенности, циничное и наглое торжество грубой силы, попрание всех табу, какие наложили на человечество тысячелетия развития культуры и цивилизации. Это возврат к пещерности, к косматости и клыкастости внезапно проснувшихся атавизмов, отбрасывающих обывателей к животному состоянию недочеловеков.

В книге Солженицына десятки страниц посвящены погромам, но в ней не найти и намека на то устрашающее, леденящее кровь явление, определением которому служит это короткое, оглушительное слово.»

Вы знаете, всё-таки тут вопрос вкуса-не вкуса, а какой-то читательской культуры, что ли. Вот мне почему-то стилистически скупые описания погромов у Солженицына показались куда более жуткими, нежели вышеприведённый экспрессивный текст Резника… может, потому, что он более ораторский, чем литературный (слишком много дешёвых штампов, наигранного пафоса… и прочего…)?

«…Нет в ней и попытки понять, как погромы влияли на русско-еврейские отношения в царской России, хотя именно этим отношениям, по замыслу автора, посвящено его произведение. За приводимыми им цифрами, выписками, за его собственными рассуждениями и полемическими выпадами не ощущается того ужаса и позора, той роковой грани между жизнью и смертью, того пробуждения зверя, изгоняющего человека из его телесной оболочки, которые ассоциируются со словом погром.»

Опять у меня такое чувство, будто мы с Резником читали какие-то разные книги… ну да ладно, читатели всякие бывают: один вычитает одно, другой — другое… до кого-то доходит мысль автора, до кого-то — с трудом. Охотно допускаю, что в данном случае многое зависит и от пресловутого национального менталитета. Но — явственно прослеживается: «автор должен был написать вот это и вот так»; сие — общее у всех суровых рецензентов… «а если не так — значит ложь», как пелось в старой песенке Кима.

«Организовывала ли царская власть еврейские погромы, или они возникали стихийно — вопреки желанию власти? Это единственный вопрос, который интересует Солженицына.»

Солженицына, положим, волнует не только этот вопрос… а вот его оппонентов — как раз главным образом он.

Полемизируя с А. И., Резник не менее подробно, чем сам Солженицын, рассказывает о первом погроме ХХ века — Кишинёвском, ужасающем всякого нормального человека своими масштабами и своей жестокостью. Солженицын ставит вопрос так: где в этой истории собственно русские, господа? И отвечает, что вина русских тут в преступной халатности местных властей, не сумевших предотвратить массовых беспорядков.

Резника (как до него — советскую историческую науку) столь невпечатляющая вина царизма, естественно, не устраивает. Его версия: погром организовал непосредственно министр фон Плеве (чему находятся косвенные доказательства — которые, впрочем, можно толковать по-разному). А лично мне тут приходит в голову такая мысль: допустим, мерзавец Плеве, и вправду, подсуетился, чая получить какую-то личную выгоду от кошмара массовых беспорядков… но почему он отвёл роль непосредственных исполнителей румынскому быдлу — хотя, казалось бы, к его услугам и русского быдла было предостаточно? Евреям, понятно, разницы нет… но Солженицыну, в контексте его исследования вселенской «русской вины» перед евреями — сие далеко не безразлично! Может быть — вовсе и не был тогда именно русский народ столь активно враждебен к своим соседям?

У Резника, впрочем, на этот случай есть в рукаве гипотетические русские погромщики-профессионалы:

«Факт состоит в том, что были погромные дружины, что они организованно передвигались — преимущественно по железным дорогам, а потому погром обычно начинался именно от вокзала, после чего к приезжим примыкала и местная шпана.»

Когда говорят «вот вам факт» — рекомендуется продолжать примерно так: «свидетель такой-то упоминает там-то, что погромная дружина специального назначения погрузилась в специальный железнодорожный состав, сформированный на такой-то станции… после чего этот состав останавливался в пунктах такой-то ветки такой-то железной дороги [список], где, в последовательности, соответствующей движению спецпоезда, наблюдались массовые беспорядки…» Почему Резник пренебрёг такой подачей фактов — не понимаю. Хотя могу предположить, что этот «факт» взят из несколько более поздней эпохи (не из времён ли петлюровской Директории?) — если, разумеется, вообще имел место — а потому может быть подшит к истории погромов в России начала века лишь чисто… гм… беллетристически, что ли.

Не меньшее внимание, чем трагическим событиям в Кишинёве, Солженицын уделяет и прочим крупным погромам первого десятилетия прошлого века… в отличие от Резника, который почему-то обходит молчанием, например, Одессу и Белосток, а о событиях в Киеве и Гомеле говорит вкратце.

«… в Гомеле <...> погромщикам дала отпор еврейская самооборона. Позднее, на суде, погром был представлен как банальная драка, причем погромщики и давшие им отпор евреи рассматривались равно виновными… Все попытки защитников внести ясность в существо событий пресекались судом. Протестуя против профанации правосудия, защитники подсудимых евреев покинули судебное заседание. Солженицын повествует о Гомельском погроме в полном соответствии с позицией властей, а уход адвокатуры комментирует следующим образом: «Этот находчивый и революционный ход либеральной адвокатуры был вполне в духе декабря 1904 — взорвать само судоговорение!» (стр. 345).»

Резник лукавит: тот, с позволения сказать, «погром» вряд ли кому-либо пришло бы в голову назвать «банальной дракой». Вот как пишет об этом Солженицын:

«… в накалённой обстановке после кишинёвского погрома стали быстро создаваться еврейские «отряды самообороны» в разных местах черты оседлости. Средства на такие отряды «давало обычно еврейское общество», а контрабандный ввоз оружия из-за границы был для евреев вполне осуществим. Часто оружие получали и незрелые юнцы.

Вооружённых группировок среди христианского населения правительство не обнаруживало. С бомбами террористов боролось как могло. Когда же стали появляться боевые отряды, то также естественно, что правительство усмотрело в том начало полного беззакония, начатки гражданской войны — и отряды такие запрещало, сколько у него было сил и досмотра. (И сегодня повсюду в мире осуждаются и запрещаются «незаконные военизированные формирования».)

Весьма боевой такой отряд создался в Гомеле под руководством местного комитета Бунда. Ещё 1 марта 1903 гомельский комитет Бунда провёл «празднование» «казни Александра II». При примерном равенстве в Гомеле христианского и еврейского населения и крайней решимости здешних еврейских социалистов, формирование вооружённых еврейских отрядов приняло особо энергичную форму. Созданная здесь еврейская самооборона проявила себя во время происшествий 29 августа и 1 сентября 1903 — гомельского погрома.

Гомельский погром, по судебному заключению, был обоюдным: и христиане и евреи нападали друг на друга. <...............................>

Обвинительный акт на гомельском процессе гласит следующее.
«Еврейское население… стало запасаться оружием и организовывать кружки самообороны на случай возникновения противоеврейских беспорядков… Некоторые из гомельских обывателей имели возможность наблюдать целые учения еврейской молодёжи, на которых собирались за городом человек до ста участников и упражнялись в стрельбе из револьверов».

«Поголовное вооружение, с одной стороны, сознание своего численного превосходства и своей организованной сплоченности с другой — подняло дух еврейского населения настолько, что среди молодёжи их стали говорить уже не о самозащите, а о необходимости ответить за кишинёвский погром».

«Евреи г. Гомеля… в последнее время стали держать себя не только надменно, но и прямо вызывающе; случаи оскорбления крестьян и рабочих как на словах, так и действием стали повторяться всё чаще и чаще, и даже по отношению к интеллигентной части русского общества евреи старались всячески подчёркивать своё презрительное отношение, заставляя, например, сворачивать с тротуаров даже военных». 29 августа 1903 события разразились по мелкому базарному поводу: перебранка между торговкой селёдками Малицкой и покупателем Шалыковым, она плюнула ему в лицо, ссора перешла в драку, «на Шалыкова тотчас же набросились несколько человек евреев, свалили его на землю и принялись бить, чем попало. Человек десять крестьян… хотели вступиться за Шалыкова, но тотчас же раздались особые условные свистки евреев, на которые необычайно быстро собралась большая толпа других евреев… Очевидно тревожные
сигнальные свистки… моментально подняли на ноги всё еврейское население города», «отовсюду на базар стали сбегаться и даже съезжаться на извозчиках вооружённые, чем попало, евреи. Очень быстро на Базарной ул. образовалась огромная толпа евреев и заполнила собою весь… Гостиный двор. Все прилегающие к базару улицы также были запружены евреями, вооружёнными камнями, палками, шкворнями, молотками, специально приготовленными кистенями и даже просто железными полосами. Отовсюду раздавались крики: ?евреи! на базар! русский погром!? и вся эта масса, разбившись на группы, бросилась избивать убегавших от них крестьян», которых по базарному дню было много. «Побросав покупки, крестьяне — кто успел — вскочили на свои подводы и спешно стали выезжать из города… Очевидцы свидетельствуют, что, настигая русских, евреи били их нещадно, били стариков, били женщин и даже детей. Одну девочку, например, стащили с подводы и, схватив за волосы, волочили по мостовой». Крестьянин Силков остановился поодаль поглазеть и ел булку. В это время пробегавший сзади еврей нанёс ему смертельный удар в шею ножом и скрылся в толпе евреев. Перечисляются и другие эпизоды. Один же офицер был спасён только заступничеством раввина Маянца и владельца соседнего дома Рудзиевского. — Подоспевшая к беспорядкам полиция была встречена «со стороны евреев градом камней и револьверными выстрелами… не только из толпы, но даже из окон и с балконов соседних домов»; «насилия над христианским населением продолжались почти до самого вечера, и лишь с прибытием
воинской команды скопища евреев были рассеяны»; «евреи избивали русских и главным образом крестьян, которые… не могли оказать никакого сопротивления как по своей малочисленности по сравнению с еврейской массой, так и по отсутствию средств к самозащите… Потерпевшими в этот день были исключительно русские… много раненых и избитых».

О происшествиях 29 августа Обвинительный акт заключает, что они «безусловно имели характер ?русского погрома?».

Возникло «глубокое негодование в христианской части населения», которое усилило «?радостное возбуждение? евреев, их ?восторженное? состояние… ?это вам не Кишинёв?». — 1 сентября после гудка на обед железнодорожные рабочие стали выходить из мастерских, необычайно шумно, с возгласами и перекликаниями, — и полицмейстер велел перегородить мост, ведущий в город. Тогда рабочие растеклись боковыми улицами и там «полетели камни в окна ближайших еврейских домов», а тем временем «по городу начали уже организовываться большие группы евреев», их толпа «издали стала бросать палками и камнями в толпу рабочих», «двумя брошенными из еврейской толпы кирпичами» сбили в спину полицейского пристава, он упал и потерял сознание. Русская толпа закричала: «жиды убили пристава!» — и «принялась ожесточённо громить еврейские дома и лавки». Подоспевшая солдатская рота разделила две толпы и обратилась фронтами к той и другой, чем и предотвратила кровопролитие. С еврейской же стороны в солдат бросали камни и стреляли из револьверов, «осыпая бранью военных». Командир роты просил раввина Маянца и доктора Залкинда успокоить евреев, но «и их обращение к толпе успеха не имело, и евреи продолжали неистовствовать»; удалось оттеснить их только с ружьями наперевес. Главный успех роты был недопущение «громил в центральную часть города, где расположены богатые еврейские магазины и дома». Тогда толпа громил растеклась по окраинам и громила там. Полицмейстер снова увещал, но ему кричали: «Жидовский батька, ты нас предал!» Залпами роты, и в русских и в евреев, погром был прекращён, но спустя два часа возобновился в предместьи, был снова залп в погромщиков, несколько убитых и раненых, и погром прекратился. Однако в центре города Акт описывает «еврейски[е] скопища, державши[е] себя крайне вызывающе и оказывавши[е] сопротивление войскам и полиции… Так же, как и 29 августа, все они были вооружены… многие — револьверами и кинжалами» и «даже в войска, призванные для защиты их имущества, стреляли из револьверов и забрасывали их камнями»; «на шедших в одиночку русских, не исключая и солдат… нападали с оружием», убили крестьянина и нищего. За день получили «смертельные повреждения» три мещанина-еврея. К вечеру беспорядки прекратились. Смертельные ранения получили 5 евреев и 4 христиан. «От погрома пострадало около 250 еврейских торговых и жилых помещений». У евреев
«громадное большинство активно действовавших масс состояло исключительно из… молодёжи», а многие лица «более зрелого возраста», а также и дети, подавали камни, доски, брёвна…»

Похоже, уважаемый Семён читал книгу Солженицына даже не по диагонали, а как-нибудь «ходом коня», что ли, — иначе я просто не могу понять, как он пренебрёг такой замечательной возможностью возмутиться кощунственной лживостью российских официальных документов и преступной доверчивостью к ним Александра Исаевича. «Банальная драка»… не, ну вы даёте, честное слово…

Рассказ Солженицына об аналогичных событиях в Белостоке и Одессе (где безумие было особенно затяжным и кровавым… если верить, например, Бабелю — а он мало что высасывал из пальца, во всяком случае не такие серьёзные вещи — то одесские бандиты даже, представьте, поливали «погромщиков» из пулемёта) Резник также никак не комментирует. Между тем, похоже, именно тут и началось то, что журналисты называют «эскалацией ненависти» — когда вдогонку кишинёвским румынам с греками были искусственно втянуты в погромное безумие белорусы, поляки, русские и украинцы. Причём, происходящее в Одессе и Белостоке уж никак не могло быть выгодно гадкому царскому правительству — хотя бы потому, что изначально происходило под флагами анархизма и марксизма: на что властям такой пиар революции?

Зато о Киевском погроме Резник кое-что авторитетное сказать не преминул.

«…Имеется в виду эпизод [речь о событиях, прямо спровоцировавших, по мнению Солженицына, еврейский погром в Киеве. — А.П.], широко известный по экспрессивному описанию В. В. Шульгина, но приводимый Солженицыным по отчету сенатора Турау. В Киеве, в ходе демонстрации, последовавшей за Манифестом, возбужденная толпа ворвалась в здание Городской Думы, сорвала портрет царя, и молодой еврей, вырезав в портрете дыру и просунув в нее голову, якобы радостно кричал: «теперь я государь». Сенатор Турау занес этот эпизод в свой отчет со слов опрошенных им свидетелей, не похоже, чтобы свидетели сами присутствовали при этом эпизоде, а не передавали ходившие по городу слухи. Тут за версту разит черносотенным мифом, но даже если допустить, что факт имел место и что неизвестный молодой человек обладал ярко выраженной еврейской внешностью, то прямыми очевидцами надругательства над царским портретом мог быть лишь очень ограниченный круг людей. И если осмешник так сильно оскорбил их святые чувства, то почему же они не растерзали его на месте или не сдали полиции? Ничего такого не произошло, зато, по версии Турау — Шульгина — Солженицина, тысячи людей, которые при этом эпизоде не присутствовали, были настолько потрясены и возмущены, что на следующий день бросились громить еврейские кварталы!»

Посмотрим, как там у Солженицына? Цитату придётся привести обширнейшую, в чём опять прошу всяческого прощения… но при сокращении-то — сами видите, как ловко у Резника получается… В общем, вот Солженицын как раз цитирует официальный сенатский отчёт о событиях и добавляет свои комментарии:

«В киевских университете и политехническом институте «состоялся ряд публичных собраний студентов при участии посторонней публики», получивших название «народных митингов», с каждым днём все многолюднее, к концу сентября и до «нескольких тысяч человек». На этих митингах, при красных флагах, «произносились страстные речи о непригодности существующего государственного строя, — о необходимости борьбы с правительством», «производились сборы пожертвований на приобретение оружия», «раздавались прокламации и продавались брошюры революционного направления». — «К половине октября постепенно обратили как университет, так и политехнический институт в арену открытой и ничем не стесняемой противоправительственной пропаганды. Революционные агитаторы, ещё недавно подвергавшиеся преследованию властей за устройство тайных кружков и собраний в помещениях, принадлежавших частным лицам, чувствовали себя теперь неуязвимыми», «составляли и обсуждали планы действий, направленных к борьбе с существующим государственным строем». Но и этого оказалось мало, и стали революцию расширять: как привлечением на эти митинги
«воспитанников и воспитанниц средних учебных заведений», то есть гимназистов, так и переносом революционных действий: то в зал купеческого собрания на съезд врачей-психиатров (с хор — речь студента о еврейских погромах в Кишинёве, Гомеле, — и посыпали прокламации в зал с криками: «долой полицию, долой самодержавие»); то — на заседание литературно-артистического общества (разбили стёкла в окнах, бросали «в городовых обломки стульев и перил»). И никакая власть не имела права помешать тому: автономные университеты уже имели свой закон.

И описание этих событий, основанное на показаниях более 500 свидетелей, всюду в отчёте перемежается замечаниями о евреях, выделяющихся в этой революционной толпе. «В годы русской революции 1905-1907 политическая активность евреев значительно возросла». Очевидно, это бросалось в глаза по новизне. «Еврейская молодёжь, говорится в отчёте, преобладала и на митинге 9 сентября в политехническом институте»; и при оккупации помещения литературно-артистического общества»; и 23 сентября в актовом зале университета, где «сошлось до 5 тысяч студентов и посторонних лиц и в том числе более 500 женщин». 3 октября в политехническом институте «собралось до 5 тысяч человек… преобладала еврейская молодёжь женского пола». И дальнейшие упоминания о преимущественном участии евреев: на митингах 5-9 октября; и в митинге 12 октября в университете, где «приняли участие служащие в железнодорожных управлениях, студенты и лица неопределённых профессий»; и «массы евреев обоего пола» 13 октября на митинге в университете, где уже «собралось до десяти тысяч человек разнородной публики», речи произносились эсерами и бундовцами. (Еврейская энциклопедия подтверждает, расширительно в сравнении с Киевом, что в этих движениях, праздновавших получение свобод, «в районах черты оседлости большинство демонстрантов были евреями»; однако характеризует как «ложные» сведения, что в Екатеринославе
«ходили по улицам и собирали деньги на гроб царя», а в Киеве
«разорвали царские портреты в здании городской думы»118. Но как раз последний факт подтверждается ревизией Турау.)

В октябре революционная раскачка в Киеве всё увеличивалась. <...> Составлены были «летучие отряды» для насильственного прекращения занятий во всех гимназиях, на всех фабриках, для остановки трамвая, торговли в магазинах, и «с целью вооружённого сопротивления войскам и полиции». Решено было «перенести на улицу» всё движение. 14 октября, по соглашению издателей газет, все они, кроме правого «Киевлянина», прекратили выпуск всех изданий, кроме «телеграмм, имеющих отношение к освободительному движению». — «Летучие отряды» отнимали ручки от моторов у трамвайных вагоновожатых, выбивали камнями стёкла трамваев (были случаи поранения пассажиров). Всё и всюду закрывалось и прекращало деятельность при первом же появлении агитаторов; почтово-телеграфную контору остановили угрозой бомб; в университет на митинг под председательством Шлихтера текли группы студентов, гимназистов, «а также еврейская молодёжь разных профессий».

<.....................>

И вот в такую-то (по многим местам России) обстановку — 17 октября был брошен, в надежде на благодарность населения, высочайший Манифест о свободах и введении думского (парламентского) образа правления. Телеграфные слухи достигли Киева в ночь на 18-е, утром 18-го листки с Манифестом раскупались и раздавались на улицах (а номера «Киевлянина» «раскупались… учащейся еврейской молодёжью и тут же демонстративно разрывались на части»). Власти немедля освободили из-под стражи и арестованных в предыдущие дни и прежде «привлечённых к дознаниям за государственные преступления», кроме употреблявших взрывчатые вещества. На улицах отсутствовала полиция и войска, собирались «многочисленные скопища народа», сперва мирные. — «Возле университета образовалась многотысячная толпа» из студентов, гимназистов «и из значительного числа еврейской молодёжи обоего пола». По их требованию ректор университета «приказал открыть парадные двери главного здания». Тотчас в зал «ворвалась часть уличной толпы, мгновенно уничтожила императорские портреты, разорвала красное сукно» на флаги и ленты, а некоторые «начали громко приглашать публику стать на колени перед [появившимся] Шлихтером, как жертвой произвола». И «стоявшие вблизи него, действительно, опустились на колени», но другая часть публики «во всём происшедшем усмотрела оскорбление своих национальных чувств». — Затем толпа направилась на Крещатик к городской думе, во главе её ехал на коне Шлихтер с красным бантом и при остановках держал речи, «что борьба с правительством не закончена». Тем временем в Николаевском парке «евреи, набросив на памятник [Николая I] аркан, старались стащить статую императора с пьедестала»; «на другой улице евреи, украшенные красными бантами, стали оскорблять четырёх проходивших мимо солдат: они на них плевали»; на Софийской площади толпа бросала камни в воинский патруль, ушибла шестерых солдат, и два манифестанта были ранены от ответных выстрелов.

<...> «…состоялся действительно мирный «митинг под председательством гласного Шефтеля». Но подвалила новая многотысячная толпа с красными значками и повязками, она «состояла из студентов и лиц разного звания, возраста, пола и состояния, при чём особенно выделялись евреи», часть ворвалась в думский зал, остальные заняли площадь перед думой. «Мгновенно все национальные флаги, которыми, по случаю Манифеста, была украшена дума, были сорваны, и их места заняли красные и чёрные знамёна». — Тут ещё одна толпа принесла на руках присяжного поверенного Ратнера, только что освобождённого, он звал идти освобождать и других из тюрьмы, на балконе думы с ним публично целовался Шлихтер, а тот «призывал население к всеобщей политической забастовке… и дерзостно отозвался об особе Государя императора. В это время участниками толпы были изорваны в клочки находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, устроенные на думском балконе для иллюминации»;
«несомненно, что в уничтожении портретов и вензелей принимали участие как русские, так и евреи», корону «ломал какой-то русский рабочий», потом по требованию некоторых из толпы её поставили на прежнее место, «однако минут пять спустя она снова была сброшена, в этот раз уже евреем, который затем сломал и половину буквы ?Н?», «ещё какой-то молодой человек, по наружному виду еврей», ломал венок вокруг вензеля. А в думе всю мебель разломали, из разбитых шкафов выбрасывали деловые бумаги и рвали их. Распоряжался в думе Шлихтер, по коридорам ходили «сборщики денег на неизвестные цели». — Толпа перед думой всё возбуждалась, с крыш остановленных трамваев ораторы произносили зажигающие речи; с думского балкона успешнее всего ораторствовали Ратнер и Шлихтер. «Еврей-подмастерье кричал с балкона: ?долой самодержавие?; другой, прилично одетый еврей кричал: ?валяй на мясо?»; ещё «другой еврей, вырезав в портрете Государя голову, высунул свою в образовавшееся таким образом отверстие, и с [балкона] думы кричал толпе: ?теперь я государь?»; «здание думы совершенно перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодёжи, потерявшей всякое самообладание».

Смею сказать, что в такой неистовости ликования проявилась черта и неумная и недобрая: неспособность удерживаться на границе меры. Что толкало евреев, среди этих невежественно ликующих киевских сборищ, так дерзко предавать осмешке то, что ещё свято простому народу? понимая неутверженное положение в государстве своего народа, своих близких, — могли бы они 18-19 октября по десяткам городов не бросаться в демонстрации с таким жаром, чтобы становиться их душой, и порой большинством?

Читаем дальше отчёт Турау. «Уважение к национальному чувству народа, к предметам его почитания было забыто. Казалось, одна часть населения… не стеснялась в способах выражения своего презрения…»;
«возбуждение народное, вызванное поруганием высочайших портретов, было необычайное. Некоторые из стоящих перед думой стали кричать ?кто снял царя с престола??, другие плакали». «Не надо было быть пророком для того, чтобы предсказать, такие оскорбления для евреев не пройдут даром», «тут же, у думы, стали раздаваться голоса, выражавшие удивление по поводу бездействия властей; кое-где в толпе… послышались крики ?надо бить жидов?» <...> …к вечеру того же 18 октября «весть о поруганных императорских портретах, о сломанной короне, вензелях, об изорванных национальных флагах быстро разнеслась по всему городу вплоть до окраин. На многих улицах можно было наблюдать кучки людей, большинстве рабочих, мастеровых и торговцев, оживлённо беседовавших обо всём происшедшем и во всём обвинявших евреев…<...> Вечером «на Александровской площади появилась первая группа манифестантов с портретом Государя императора, певшая народный гимн. Группа эта быстро увеличилась, и так как с Крещатика расходилось много с красными лентами в петлицах, то на них, как на предполагаемых виновников думской демонстрации, стали набрасываться и избивать отдельных лиц». И это было — начало еврейского погрома.»

Главные возражения критиков в адрес подобных документов — в том, что преобладание евреев в толпе устанавливалось «на глазок» и напрямую зависело от того, насколько юдофобски был настроен свидетель событий (Шульгин, ещё незадолго до того активно защищавший Бейлиса, к этому моменту уже, как видим, в объективные наблюдатели не годился). Допустим — не так уж их было и много. Но обстановка-то — точно, была такая поганая, что и «установленных» Шлихтера с Ратнером на думском балконе могло хватить за глаза…

Революция… страшное дело. Боже сохрани.

***

Ну а вот, наконец, Резник подходит к чему-то вроде личного манифеста:

«Я оказываюсь в парадоксальном положении: мне ли, «лицу еврейской национальности», отстаивать достоинство русского народа, оспаривая такого безупречного русака, как Солженицын? Но я вырос среди русских, воспитан на русской культуре, русский язык — это язык моих мыслей и чувств; русская литература, наука, история — предмет моих занятий на протяжении всей сознательной жизни. Думаю, я достаточно знаю русский национальный характер — с его достоинствами и недостатками. К последним отношу излишнюю инфантильность, с которой связываю многие неустройства российской общественной, государственной, экономической жизни в прошлом и настоящем. Преувеличенное представление о своей особой духовности, богоносности на протяжении столетий тоже не содействовали взрослению нации.»

Нууууу, господа, этот оттяг знаком всем нациям без исключения… а уж евреи-то по этому странному критерию выходят самыми
«инфантильными» в мире…

«…Я считаю русский народ — такой, каким он сложился в результате выпавшей на его долю исторической судьбы, — не менее цивилизованным, чем другие ведущие народы мира. [Никак, простите, не могу удержаться от того, чтобы сказать банальное, но искреннее спасибо. — А.П.] Может быть, ему недостает немецкой аккуратности, американской деловитости, или китайского трудолюбия, но это не признаки духовной ущербности. Русский народ имеет великие достижения и великих представителей, которыми по праву гордится; имеет он и своих мерзавцев, на что, по известной формуле В. Жаботинского, всякий народ имеет право. Погромы 1905 и других лет совершал не русский народ, а его отребье, руководимое властями и черной сотней. [Аллаверды: и «от ваших» в первые три, скажем, десятилетия ХХ века особенно активно проявили себя, видимо, отнюдь не те, кого можно причислить ко цвету нации. — А.П.] То, что отребья оказалось так много, русских не украшает[Ещё раз аллаверды, дорогой друг! — А.П.], но основная вина в том лежит на тех же властях и идеологах черной сотни. Это они растлевали народ ненавистью к евреям и другим меньшинствам, доводя часть его до «нравственного одичания» (о чем, как мы помним, предостерегал В. С. Соловьев задолго до описываемых в этой главе событий). Кто же действительно срамит Россию — тот, кто объясняет творившиеся в ней безобразия действиями наделенных властью мерзавцев разного калибра, или тот, кто приписывает разгул низменных страстей духовной ущербности самого народа? Не знаю, найдет ли Солженицын выход их логического капкана, в который сам себя загнал.»

По-моему, Солженицын у нас пока всё-таки не в капкане — хотя бы потому, что вовсе не намерен объяснять творившееся и творящееся в России непременно в тех узких рамках, которые ему жёстко предписывают господин Резник и иже с ним. Мышление мудреца — это, знаете, такая далеко не всеми приветствуемая штука… благодаря которой, тем не менее, мы, грешные, в конце концов когда-то тоже отказываемся от жизни по тем или иным «понятиям» и начинаем понимать бытие, как бы это пошло ни звучало, «во всей его противоречивости и многообразии».

И — ещё маленькая историческая справка от Резника:

«…Витте стоял за Россию, и его ответ государю был продиктован интересами российского государства: если можете угробить евреев, то я понимаю такое решение вопроса, а если не можете, дайте им возможность жить по-человечески. Самое неразумное и вредное — держать их между жизнью и смертью, ничего хорошего такая политика не принесет. Но Победоносцев стоял именно за такую политику! «Треть евреев вымрет, треть примет крещение [то есть ассимилируется и перестанет быть евреями], а треть — эмигрирует», — такова была формула растянутого во времени Холокоста, вычеканенная Победоносцевым. Она и проводилась в жизнь потом добрых сто лет.»

Исключительно мило. Вот мы и добрались до главного, прошу обратить самое пристальное внимание.

Помните, ранее по ходу резниковского текста уже попадались вешки и зарубки насчёт «жертвоприношения» («холокостом» также называемого)? В искупительные жертвы записывались и дети, сдаваемые взрослыми соплеменниками вместо себя в солдаты, и жертвы погромов, и неудавшиеся земледельцы. Всё это логически подводило нас ко главному выводу: о Холокосте-2.

В чём смысл сего агитационно-пропагандистского рейда по тылам? Ой, даже боюсь отвечать на этот вопрос… разве только с привычной преамбулой: «Был я давеча в бане: только голову намылил, как какая-то аньтисемицская сволочь за моей спиной и говорит…» Ну представьте: всякая несложная политическая пропаганда преследует какие-то не больно сложные же политические цели. На что и кому нужен миф о Столетнем (вариант: «Двухсотлетнем»!) Холокосте? Да, собственно, много кому. Даже Германии, которая наверняка запарилась платить дань Израилю (которого во времена Второй мировой на карте мира не существовало), не говоря уже о Соединённых Штатах, которым тоже не больно сладко финансово поддерживать израильтян (у США даже успокоительных немецких мантр «мы виноваты» и «нас победили» нет), а в ближайшем фронтовом будущем будет это делать и того труднее. Нет, я не хочу сказать ничего плохого об Израиле… прекрасная маленькая страна с развитой — не в пример нам — экономикой… на одном туристическом бизнесе способная прожить припеваючи… ах, если б не алия да не необходимость обладать, вопреки международным правилам и договорённостям, оружием массового уничтожения — вот на это у них точно своих денег никогда бы не хватило. И приходится вертеться. Так что не сомневайтесь, робяты, — нас ладят в доноры… с прицелом на многие-многие годы. Дело за малым: чтобы мировое сообщество — или, по крайней мере, те, кто правит в нём бал, — были полностью привыкши к мысли о том, что мы-де в сто раз виноватей немцев.

Уместна ли в этой ситуации книга Солженицына? Судите сами — с какой стороны посмотреть.

***

Ну, для развлечения господин Резник ещё походя развенчивает
«миф о Столыпине как о несостоявшемся спасителе отечества», которому мифу, действительно, отдал немалую дань Александр Исаевич (хотя кто знает — может, правильно отдал?), и — уж поскольку остался материал с прошлого раза, от рукописи «Коронованный революционер» (впрочем, это, как вы помните, всего лишь мои предположения) — доказывает, что главной движущей силой русской революции был волюнтаризм самого государя императора. Идея — ничем не хуже всякой протчей. Пущай будет Его Величество — лишь бы не евреи (Солженицын, кстати же, и не настаивает — как то ему настойчиво инкриминируют — на формуле «евреи как основная движущая сила русской революции»… он лишь пытается обозначить законное место евреев в российской истории с учётом всех сложных нюансов). На том можно и закончить с Резником.

Напоследок приведу только два примера, характеризующих его — и, главное, не только его, но людей сходных с ним взглядов — подход к историческим реалиям.

Пример первый. Между делом писатель, рассуждая о небезызвестных
и сыгравших такую поганую роль в наших взаимоотношениях
«Протоколах сионских мудрецов», совершенно справедливо отмечает, что:

«…о «Протоколах?» можно прочитать в наши дни, что-де подлинные они или нет, вопрос несущественный, ибо изложенный в них план покорения мира осуществлялся евреями с большой точностью. (См. С. Куняев. Наш современник, 1989, # 6. Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев)»

Ну, это они ещё деликатно выразились. Задолго до ныне здравствующего господина Куняева и в Бозе почившего митрополита Иоанна, кажется, нерусский Дуглас Рид конкретно и другие прочие высказывались в том духе, что, дескать, хоть и всеми признано, что «Протоколы…» — фальшивка, а отказываться от изучения их не стоит, потому что — хоть и выдуманные, а прямо лучше настоящих. Резнику вроде бы такой подход к историческим документам глубоко чужд — и совершенно справедливо, по-моему. Мы не экстремалы, вроде покойного владыки Иоанна, мы подобный подход категорически отвергаем.

> > Однако, изучая события времён царствования Николая II, Резник не может не коснуться распутинщины. Как известно, сведений о той эпохе у нас полным-полно… жаль только, что большинство из них — противоречивы, чересчур фантастичны, а порой откровенно политически ангажированы и через то несколько лживы. Какой же подход демонстрирует исследователь Резник в этой ситуации?

«Анна Александровна Вырубова (в интимном кругу — Аннушка), ближайшая подруга императрицы и главная посредница между ней и «старцем» Распутиным, после Февральского переворота была арестована, помещена в Петропавловскую крепость и многократно допрашивалась Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства по расследованию преступлений царского режима. Аннушка отрицала какую-либо причастность — свою и старца — к политическим решениям. Она утверждала, что с царем и царицей Распутин виделся редко и говорил с ними о Боге, молитвах, врачевании; с ней самой он вел только душеспасительные беседы. В воспоминаниях, написанных потом в эмиграции, она держалась той же линии. Через несколько лет после их публикации в советском альманахе «Минувшие дни» появился «Дневник» Вырубовой, который свидетельствовал как раз об обратном. Но Аннушка заявила в печати, что ничего общего с этим дневником не имеет. Вскоре его подложность подтвердила научная экспертиза. Оказалось, что то была «шалость» писателя А. Н. Толстого и литературоведа и историка П. Е. Щеголева.

К чести мистификаторов надо сказать, что, при всей сомнительности их «литературного» приема, в поддельном «Дневнике» Вырубовой оказалось куда больше исторической правды, чем в ее подлинных мемуарах.»

Без комментариев.

Пример второй. Мы тут уже не раз сталкивались с обвинениями в аньтисемитизьме, предъявляемыми большим русским писателям (ох, и боюсь нынче ещё столкнёмся). Так вот, Резник, как вы заметили, в пику Солженицыну много и охотно цитирует Николая Лескова, замолвившего за евреев доброе слово и по вопросу о шинкарстве, и по поводу колонизации Крыма. Надо думать, Николай Семёнович — вне подозрений в юдофобии?

«Этот блестящий историко-аналитический очерк принадлежит перу не еврея и даже не «шабесгоя», готового — по теории «патриотов» — оболгать Россию в угоду евреям. «Записку» составил глубочайший знаток народной жизни, неутомимый исследователь народного быта, классик русской литературы, лютый противник нигилизма, консерватор и патриот, автор знаменитого «Левши», а также многих других произведений, в которых, между прочим, выводил и евреев, да порой в таком виде, что его — может быть, и без достаточных оснований — упрекали в юдофобстве…»

Хм… оказывается — не совсем вне… ох, трудно русскому писателю выслужится по-настоящему. Вон, на что уж сам Алексей Максимович пытался потрафить Резнику… но тщетно:

«»Ненависть к еврею — явление звериное, зоологическое — с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры. Евреи — люди, такие же как все, и — как все люди, — евреи должны быть свободны… В интересах разума, справедливости, культуры — нельзя допускать, чтобы среди нас жили люди бесправные; мы не могли бы допустить этого, если бы среди нас было развито чувство уважения к самим себе… Но не брезгуя и не возмущаясь, мы носим на совести нашей позорное пятно еврейского бесправия. В этом пятне — грязный яд клеветы, слезы и кровь бесчисленных погромов… И если мы не попытаемся теперь же остановить рост этой слепой вражды, она отразится на культурном развитии нашей страны пагубно. Надо помнить, что русский народ слишком мало видел хорошего и потому очень охотно верит в дурное… Кроме народа есть еще «чернь» — нечто внесословное, внекультурное, объединенное темным чувством ненависти ко всему, что выше его понимания и что беззащитно… «Чернь» и является главным образом выразительницею зоологических начал таких, как юдофобство». Так писал Максим Горький. Я намеренно ограничиваюсь цитированием только одного из авторов сборника, и именно наиболее скомпрометировавшего себя последующим коллаборационизмом с кровавой диктатурой «пролетариата». Горький и в молодости не отличался большой нравственной чистоплотностью. Став редактором провинциальной газеты, он — на потребу нелучшей части публики — печатал залихватские статейки с пошленькими антисемитскими колкостями — пока не получил вежливый, но настоятельный выговор от своего наставника в литературе В. Г. Короленко: «При нашем положении прессы, когда многое говорить нельзя, нужно быть особенно осторожным в том, о чем говорить не следует». Этот урок Горький усвоил надолго. Но не навсегда. Прижизненно возведенный в классики и «назначенный» основоположником, он не только смирился с тем, что под железной пятой большевизма о многом говорить нельзя, но вдохновенно насаждал то, о чем говорить не следовало. Мало кто с таким упоением и талантом потворствовал низменным инстинктам внекультурной ленинско-сталинской черни, «объединенной темным чувством ненависти ко всему, что выше ее понимания и что беззащитно».»

Давно хочу составить список выдающихся русских писателей с указанием их юдофобского статуса. Непростая задача — но ребята помогут, подскажут. Розанов — понятно, зоологический аньтисемит. Лесков с его положительными образами русских православных священников — допустим, теологический аньтисемит. Достоевский — иронический аньтисемит, Толстой — индифферентный аньтисемит (зачем сказал, что еврейский вопрос у него на 81-м месте?), а Чехов — лицемерный аньтисемит (на публику — «Скрипка Ротшильда», а в частной переписке — «жид есть жид»). Гоголь — ретроспективный аньтисемит (историческое произведение «Тарас Бульба» написал так, что нынешняя американская цензура ни за что не пропустила бы). Державин — государственный аньтисемит, Пушкин — пассивный аньтисемит (научился всё-таки, как выясняется, кое-чему у Державина). Герцен — сентиментальный аньтисемит. Горький — безусловно, хитрожопый аньтисемит, а Рерих — эзотерический аньтисемит (хотя он боле по живописи… но всё равно). Салтыков-Щедрин — сервильный аньтисемит, Короленко — латентный аньтисемит… список, я думаю, придётся ещё продолжить.

Ну а уж ежели «амбивалентный аньтисемит» — так то у нас будет Солженицын, Александр Исаевич.

***

Виноват — не смог на этой весёлой ноте закончить с Семёном Резником — есть у него, оказывается, в его историческом (по жанру, по жанру…) труде финал, где писатель вкратце проходится и по второму тому «200 лет вместе»… а через то выходит где-то и на современную ситуацию. Потому вернёмся немножечко назад, к цитате из Горького: приведя её как пример того, насколько былые русские интеллигенты, даже в лице наиболее отвратительных своих представителей, были лояльны к евреям, Резник припечатывает нонешних:

«Сегодняшняя Россия, похоже, перестала сознавать, что племенная, религиозная, классовая и всякая групповая ненависть превращает культурный народ во внекультурную чернь, как это понимал, но позднее забыл Максим Горький. Даже русские интеллигенты еврейского происхождения не делают серьезных попыток противостоять культивированию антисемитских мифов, а многие старательно отмежевываются от своих еврейских корней, надеясь, видимо, что мутная волна через них перекатит и лично их не затронет.»

Чужих приструнил, своих — строго предупредил… Эх… Сегодняшняя Россия (а кто её в данном случае олицетворяет, кстати? тут у нас могут быть варианты) — может, кое-что и перестала в последнее время осознавать… да во-первых, если вам верить, не больно-то осознавала и ранее, а во-вторых — разве ж она одна? Все как с ума посходили, евреи не исключение — вон, Опендика возьмите, чтоб не так далеко ходить. Да и вообще… что за постановка вопроса такая, честно говоря? — «Русским надо осознать, а нам надо за ними присмотреть?» Не резоннее ли каждому искоренять свои пороки? Сидеть вот так да осознавать, что не ладно, — не у соседа, а у себя. А то гляди-ка:

«…основным посылом всей его книги, который состоит в том, что существует «каленый клин» «еврейско-русских вопросов» и что «каленость» эта вызвана взаимными обидами и претензиями двух народов.

<...> Я пытался показать фундаментальную ложность этого исходного тезиса. У евреев — как у народа — нет и не может быть никакого счета к русскому и любому другому народу, хотя у них есть — и навсегда останется неоплаченным — счет к антисемитам [После этого только остаётся в очередной раз дежурно намекнуть, что аньтисемитизьм-де есть неотъемлемая составляющая русского национального менталитета, сохраняемая и передаваемая на генетическом уровне. — А.П.]. «Вопросы русско-еврейских отношений» создаются искусственно теми, кто, нагнетая ненависть к евреям, выдает себя за «ум, честь и совесть» всего русского народа. Конечно, и среди евреев имеются неумные прямолинейные люди, принимающие это за чистую монету. Они либо верят клевете и сами начинают клеветать на свой народ, либо верят тому, что ненавистью к евреям одержим весь русский народ.»

Совершенно справедливо! Я вам больше скажу: у русских — как у народа — нет и не может быть никакого счета к еврейскому и любому другому народу, хотя у них есть — и навсегда останется неоплаченным — счет к русофобам. «Вопросы еврейско-русских отношений» создаются искусственно теми, кто, нагнетая ненависть к русским, выдает себя за «ум, честь и совесть» всего еврейского народа. Конечно, и среди русских имеются неумные прямолинейные люди, принимающие это за чистую монету. Они либо верят клевете и сами начинают клеветать на свой народ, либо верят тому, что ненавистью к русским одержим весь еврейский народ. Понимаете, да?

«…Но, как писал после Кишиневского погрома Владимир Жаботинский, «фигура народа царственна и не подлежит ответственности». То есть в погроме повинны конкретные погромщики и подстрекатели, а не весь народ.»

Слова бы Жаботинского — да Б-гу в уши…

***

Ну никак не могу оторваться от этой замечательной книги. Всё-всё-всё, последние две цитаты: одна — плохая, одна — хорошая. Первая — плохая (в известном смысле — адекватная реакция на не самые умные в книге Солженицына рассуждения о евреях на зоне):

«С. Ю. Бадаш, человек редкой скромности, был не просто лагерником, а активным участником лагерного сопротивления. В Экибастузе он был одним из организаторов забастовки и голодовки зэков, рисковал головой, но, к счастью, был «всего лишь» этапирован в Норильск. Там снова участвовал в восстании заключенных, снова чуть не погиб, в последствии — этапирован на Колыму. Вот что написал мне Семен Юльевич в электронном послании от 7 января 2003 года.

«В Степлаге, в Экибастузе, придурком был Дмитрий Панин — бригадиром, который пристроил прибывшего А. С[олженицына] на должность нормировщика. К моменту нашей забастовки и голодовки зимой 1951/1952 года А.С. был уже на придурочной должности бригадира. (Об этом он признавался в своем «АГ»). Последний год его пребывания в Экибастузе мне неизвестен из-за этапирования в Норильск. Помимо обоих русских: Панина и Солженицына, был еще русский бригадир (придурок) по фамилии Генералов. Придурком был русский врач Панченко в санчасти, который якобы должен был его [Солженицына] оперировать по поводу «рака»…»

Это я оставляю без комментариев.

Вторая (и уж самая последняя) цитата — хорошая:

«У меня нет никакого желания оправдывать тех евреев, которые лично участвовали в преступлениях коммунистического режима, как нет и потребности каяться за их грехи. (Свои бы грехи осознать, в них бы найти силы покаяться). И тем более у меня нет стремления умалять причастность евреев к тем потрясениям, которые переживала Россия до революции, во время революции и после революции, или к тому, что страна переживает сегодня. Евреи жили в одной стране с русским и другими народами империи, а, значит, содействовали всему хорошему и плохому, что в ней происходило. А так как образовательный ценз у них был более высоким, чем в среднем по стране, то и участие их во всем значимом (в революции и контрреволюции, в разрушении и созидании, в межпартийной и внутрипартийной борьбе, в науке и искусстве, в литературе и журналистике, в экономике и медицине) было соответствующим. Нравились они кому-то или не нравились, но они были такими, какими были, и иными быть не могли. Перефразируя известный афоризм, можно сказать: человечество в целом, каждая страна в отдельности и Россия в особенности имели, имеют и будут иметь таких евреев, каких они заслуживают.»

Вот так у этих евреев, всё наоборот: начинал за упокой — кончил во здравие. Что и замечательно. Я, правда, будучи природным занудой, остался в недоумении от «так как образовательный ценз у них был более высоким, чем в среднем по стране, то и участие их во всем значимом … было соответствующим». А как же возмущение по поводу того, что Солженицын даёт завышенные проценты насчёт количества евреев в российских учебных заведениях?! А в целом — подписываюсь.

6. Кто здесь будет мау-мау?

Очевидная польза самых идиотских вопросов состоит в том, что при попытке ответить на них всерьёз (которая многим несправедливо представляется бесплодным занятием) умный человек часто обретает неожиданный угол зрения, помогающий найти ответы и на вопросы далеко не дурацкие. Я вот неожиданно взял и спросил сам себя: «Боюсь я Всемирного Еврейского Заговора — или не боюсь?»

И знаете, что? Оказалось, что ежели подобный заговор существует — я его не боюсь. Ну заговор и заговор — дело привычное, не уникальное.
Заговоров тех всемирных много было, есть и будет, они имеют обыкновение перетекать один в другой, а заговорщики из противоборствующих кланов, в свою очередь, имеют тенденцию обнаруживать общность интересов в тех или иных моментах — то есть, умные люди всегда располагают возможностью договориться прежде, чем всё понесётся в тартарары. Тем и живём помаленьку. Совсем другое дело -если, как с пеной на губах утверждают пропагандисты, подобного заговора и близко не существует. Тут меня натурально обымет ужас. Потому что сразу оказывается, что гигантская пропагандистская машина совецкого толка и образца, в исправном действии которой, я думаю, никто не сомневается (кто сомневается — перечитай всё вышеизложенное) произвольно мечется в пространстве без руля и без ветрил! Это же кошмар! Этакий призрак покойного СССР, летучий голландец… повстречается кому — и тот сейчас оказывается завербованным в призрачную команду и начинает кричать что-нибудь откровенно безумное, вроде «Достоевский — дурак!», «Солженицын — юдофоб!», «В России каждый второй умирает от СПИДа!», «Не желающий служить в российской армии автоматически отлучает себя от Церкви!», «Бей жидов!», «Бей чеченцев!», «На Багдад!», «На Белград!» — и множество других подобных фраз, шокирующих любого гармонично мыслящего индивида. Метафизик предположит, что та бесхозная машина подчиняется непосредственно силам Зла, диалектик объяснит её действие законом отрицания отрицания — но в любом случае получается страсть кака-то. Давайте уж предположим, что всё-таки мы имеем несколько разных пропагандистских механизмов, исправно обслуживающих разные реально существующие мировые «заговоры» — и попробуем начать договариваться, идя на компромиссы во имя всеобщего относительного блага.

Чтобы договорится — надо, по-моему, сперва договорить. На что Солженицын и решился — ну чисто на амбразуру. Даже совсем посторонние и далёкие наблюдатели отмечают английская
«Гардиан»): «В своей последней книге 84-летний писатель нарушает одно их последних табу коммунистического режима, обнародовав то мнение, что евреи в равной степени были и организаторами репрессий и их жертвами.» А наиболее точно — на мой взгляд и вкус, вы можете не соглашаться — суть произошедшего обозначил доктор философских наук, профессор МГУ Александр Панарин в своей статье «Разрушитель табу. Размышления о книге Солженицына «Двести лет вместе» (Газета «Русскiй Восток»):

«Александр Исаевич Солженицын уже дважды нарушил самые страшные табу XX века. Первый раз это касалось тоталитаризма как порождения самой передовой идеологии того времени. Второй раз — сегодня. Еврейский вопрос сейчас не менее табуирован либеральной идеологией, чем постыдные тайны социализма — социалистической идеологией. Почему же еврейская тема табуирована? Один из ответов состоит в том, что демократическая современность не пользуется расовыми и этническими критериями, ее язык этнически нейтрален. Можно критиковать те или иные государственные порядки, режимы, партии, но не принято критиковать народы. С одной стороны, в этом проявляется великая традиция христианской сострадательности, ибо народы являются великими страдальцами земной истории. С другой — этого требует демократический принцип политического суверенитета народа: избиратель, как и потребитель, всегда прав.

Этот запрет на критику народа был в последнее время нарушен нашей либеральной теорией и публицистикой. Я имею в виду либеральные дебаты по поводу истоков коммунистического тоталитаризма. Тема тоталитаризма, поначалу этнически нейтральная, сегодня интерпретируется не столько в собственно политическом, сколько в этнологическом духе. У тоталитаризма появились расовые признаки: он теперь все чаще связывается с особенностями русского народа, с его менталитетом и традицией. Словом, либеральная критика тоталитаризма все чаще обретает черты расистской критики. И тон здесь все откровеннее задают еврейские публицисты. Ими ведется пристрастное расовое расследование «русского дела» в истории, русской традиции и даже русской литературной классики как причастных к делу и привлекаемых к ответственности на антитоталитарном процессе.

Сегодня наблюдается не только разительная социальная поляризация в обществе, но и поляризация в культуре. В ней появляются определенные «господские» темы и «господские» мнения, которые запрещено оспаривать, и темы «репрессированные»,
«подавляемые», которые запрещено поднимать.

Вопрос о «русских корнях» тоталитаризма, о «русской вине» -господская тема, и тех, кто с ней «работает», ожидают материальные и моральные дивиденды, одобрение сильных мира сего. А вот вопрос о роли евреев в большевистской революции, в красном терроре и геноциде относится к числу репрессированных тем, всякое упоминание о которых немедленно наказывается остракизмом.

Есть и среди вполне интеллигентных людей мнение, что еврейский вопрос в таком невыгодном для еврейской репутации контексте не стоит поднимать. Я думаю, это было бы справедливо, если бы современное общественное мнение в целом держалось принципа этнической нейтральности. Но в вопросе об истоках тоталитаризма этот принцип был нарушен самими евреями. Уж коль скоро этнический контекст затронут, его нельзя оставлять в монопольном ведении одной стороны. Есть такая закономерность: когда у того или иного общественного субъекта появляется монополия на дискурс, на публичность, когда он выступает в условиях отсутствия «сдержек и противовесов», его поведение резко ухудшается. Сегодня, когда господствующие позиции заняла еврейская публицистика, ее поведение ухудшается прямо на глазах. Допускается все больше оскорбительных выпадов в адрес России, русской культуры и русского народа, которому хотят отвести роль какого-то мирового изгоя и воплощения исторической патологии.

Благодаря книге Александра Исаевича еврейский монолог, кажется, прекращается и возникает ситуация диалога, всегда более благоприятствующая и поискам истины, и взаимной корректности. Если каждый еврейский публицист, берущий на себя риск писать о теневых сторонах русского менталитета и традиции, будет отдавать себе отчет в том, что он пребывает в ситуации диалога, а не монолога, я думаю, он постарается быть более взвешенным в своих выводах.»

Поверите ли, после таких ясных, точных и корректных формулировок я чувствую себя ну натурально тем дворником с карикатуры из «Красной Бурды», который подписывает углем на стене под объявлением администрации насчёт «уважаемые жильцы… убедительно просим вас не… для вашего удобства во дворе расположены…» и всё такое — своё корявое «А то вы уже зае…». Нет — но ведь правда, господа: не замучай вы всех своими стенаниями-требованиями-угрозами (центр Симона Визенталя, вишь, обнаружил, что где-то в мире продаются аньтисемицкие кроссовки под торговой маркой «Циклон», да?) — разве кому пришло бы в голову тыкать вам в лицо геноцид славян в первые десятилетия советской власти (десятки миллионов, между прочим… больше народу, наверно, в двадцатом веке только проклятый маньчжур Мао уничтожил — но об этом мы узнаем ещё не завтра)? Или у нас нет освящённой многовековой мудростью поговорки про «кто старое помянет…»? (У вас, похоже, такой нет, правда?) Без этой народной формулы — вообще просто нельзя, потому что без неё я как услышу профессиональные стенания над неполиткорректными кроссовками — так щас и вспомню материал из одной сибирской газеты про тыщи русских мужиков, которых свозили на голые острова посреди Оби… как все друг друга переедят — так новую партию туда (у Солженицына в «Архипелаге…» даже, кажется, про это нет). Причём — всё это можно, в принципе забыть, навсегда решить, что всё, что было — было с другими людьми. И начать цивилизованные взаимоотношения. Только при условии, что процесс будет обоюдным, без сегодняшнего непроходимого обмана, который деликатно попытался разгрести Солженицын.

Ещё можно сделать так: привести меня ко психиатру. Чтобы он ласково сказал: вот этого не было, это аньтисемицкий миф. А я скажу: ладно, тогда по-честному: и Холокоста не было, это миф, и если хотите — я скачаю из интернета доказательства. А он мягко скажет: ну ладно, пусть — было, но евреи тут ни при чём. А я, уже в гипнотическом трансе, скажу: ни при чём, ни при чём… зато русские — и при том, и при этом, и при десятом, и при сто двадцать пятом… и сами себя высекли… и сами истребляли себя миллионами… а вот где они точно ни при чём — так в истории спасения вас от Гитлера… так — хорошо? я здоров?

***

Ну, не всё, слава Богу, так уж окончательно запущено-то. Вот спасибо тому же Опендику: он (из специфического такого тщеславия, видимо) расшифровал и опубликовал в качестве приложения к своему страстному опусу запись своей полемики (о книге Солженицына) в двух передачах Еврейского радио в Нью-Йорке с Авигдором Эскиным (или правильнее на американский манер — Эскином?), постоянным ведущим программы «Вера. Надежда. Израиль». Что мог сказать сам Опендик — вы, я уверен, вполне представляете… а вот некоторые выдержки из сказанного его оппонентом мне хочется привести.

Вот что, в частности, говорил господин Эскин:

«Мы подходим к очень важной и интересной теме, которая касается не Солженицына и не моего оппонента сегодня, а к теме, которую следует назвать великим грехопадением евреев, которое произошло на территории России и выразилось в массовом отходе от веры отцов и которое привело к чудовищным событиям в истории нашего народа и отрицательным образом повлияло на историю других народов. Следует сразу оговориться: когда мы говорим о грехопадении на территории России, это было вовсе не единственно еврейским грехопадением, оно было и русским грехопадением, но это была исключительная страница в истории нашего народа, которая была действительно связана с массовым отходом от Торы…»

Во! Вот такой разговор я уже понимаю и отношусь к таким речам более чем сочувственно. Кстати, полагаю, что и «в истории нашего народа» «это была исключительная страница» — и точно так же привела нас (за массовый отход от Библии и Евангелия?) «к чудовищным событиям в истории нашего народа». Вон сколько у нас общего — пора, пора разговаривать всерьёз.

Далее, характеризуя основную массу критики, обрушившейся на Солженицына, Эскин говорит что:

«…любые темы [«обсуждения»? «спора»? — А.П.] — касаются периферийных вопросов, а сердцевина так и не была затронута.

Солженицын не нуждается ни в моей защите, ни в чьей защите…<...> …он поставил величайший памятник всем нашим родственникам, которые погибли в сталинских лагерях. Именно он потряс советскую систему, сущностным образом изменив отношение Запада, западной интеллигенции к Советскому Союзу. Этот человек предвидел катастрофу, которая произошла в России после развала Советского Союза, и его величие не нуждается ни в каких комментариях, потому что тот самый плевок, который шёл на него в газете «Правда» на «Архипелаг ГУЛАГ», сегодня находится в некоторых высказываниях людей, которые позволяют себе просто клевету. <...>

Какая ложь — обвинять Солженицына, что он оправдывает кровавый навет или дело Бейлиса! Да какая чудовищная ложь, если он сам разоблачает как раз дело Бейлиса в своей книге полностью, естественно, как порядочный человек, будучи уверенным в невиновности этого человека, и осуждает всех тех, кто стоял за кровавый навет. <...> А теперь откроем его критические замечания в адрес евреев (стр. 415): «Нет, никак нельзя сказать, что евреи
«устроили» революцию Пятого или Семнадцатого годов, как их не устраивала и ни одна другая, в целом, нация. Да и ни русские, ни украинцы, в целом как нация, не устраивали еврейских погромов». Далее идёт вывод: «Роль маленького, но энергичного еврейского народа в протяжной и раскидистой мировой истории — несомненна, сильна, настойчива и даже звонка. В том числе и в русской истории. Однако она остаётся — исторической загадкой для всех нас. И для евреев — тоже. Эта странная миссия — отнюдь не приносит и счастья им».<...> Мог бы сказать более резко и более жёстко об участии евреев в тех событиях, которые потрясли Россию. Это было не ради того, чтобы у Бейлиса были адвокаты. Это было страшное явление грехопадения, последствия которого мы с вами расхлёбываем и по сей день.

И несколько коротких итогов. В книге Солженицына я как раз вижу несколько изъянов, которые можно было бы отнести в заслугу русской стороне. Солженицын нигде не отмечает очень важного для меня фактора, что в тот исторический период в России не было никаких, подчёркиваю, никаких признаков со стороны русских, религиозной ненависти к евреям в отличие от Европы, где возводили клевету на еврейскую религию. Погромы в России были более социальными, нежели антисемитскими по своей сущности.

Когда мы говорим о погромах в России, мы говорим не о погромах, которые учинили русские. Это явление было, в основном, на совести украинского народа. Солженицын, к сожалению, не делит историю взаимоотношений евреев с русскими и с украинцами. Хотя я вижу в этом очень принципиальную разницу, сущностное различие в нашей истории с русскими, в нашей истории с украинцами. <...>

… И вывод из этого я делаю один: что для нас, евреев, эта книга очень полезная. Для русских такую книгу должен был написать кто-то из нас. Вот Солженицын и бросает нам вызов, чтобы написать книгу, где было бы показано то лучшее как раз, что было в еврейском народе, чего Солженицын, не имея доступа к этим источникам, не сделал.»

Кроме шуток — то было бы прекрасно. Слава Богу, среди российской и зарубежной еврейской интеллигенции, есть фигуры, чей авторитет и среди евреев, и среди русских вполне сопоставим с солженицынским. Вот это уже был бы уровень диалога, о котором пока приходится, извините, только мечтать.

Вот, кстати, одна из подобных фигур — Григорий Померанц. В уже цитированном здесь мною материале он всерьёз и очень толково рассуждает о практических путях выхода из нашей запутанной ситуации:

«…пересчитывание и взвешивание взаимных обид — плохой путь к миру, точных весов здесь нет. Лучше перечеркнуть эмоциональную память взаимной ненависти.

Мне не хватило положительных примеров, как это делается. Вспоминались только ашанти в Западной Африке. Объединившись в один народ, они просто запретили былины о взаимных распрях. С появлением писаной истории этот путь закрылся, но есть другие пути.

Преодоление франко-немецкой ненависти началось в 1946 г. с приглашения немецкой делегации на конференцию в Швейцарии. Когда немцы вошли, Ирэн Лор (у которой сына мучили в гестапо) встала и вышла, за ней — другие французы и стали готовиться к отъезду. Встретив г-жу Лор в коридоре, Фрэнк Бухман, организатор конференции, спросил ее: «Как вы думаете строить Европу без немцев?» Г-жа Лор заперлась в своем номере и не выходила из него 36 часов. Потом она поднялась на трибуну и попросила извинения у немцев за то, что слепо их ненавидела. Немцы приготовились к другому. Они ждали обвинений и приготовились перечислять встречный список обид, начиная с политики кардинала Ришелье, сознательно разжигавшего тридцатилетнюю войну, когда она немного затихала. Выступление Лор их ошеломило и повернуло к покаянию.

Дожидаться, когда весь народ покается, нелепо. Этого никогда не бывает. Начинает один человек, освободившийся от страха перекаяться и повредить национальным интересам. А дальше — либо этот пример получает мощную поддержку, либо инициатива гаснет. ..>

Другой пример — примирение англичан с повстанцами мау-мау в Кении. Один из английских фермеров был принесен в жертву местным богам. Его дочь долго не могла прийти в себя от ненависти и жажды мести, но потом ее христианская вера оказалась сильнее. Установив контакт с лидерами мау-мау, она заговорила с ними так, как они не ожидали. Бог ей помог — компромисс между фермерами Белого Нагорья и местными племенами был достигнут. Несколько лет спустя, в Швейцарии, в перерывах между заседаниями конференции, один из собеседников г-жи Гофмайер признался ей, что он был членом совета мау-мау, принявшего решение о жертве. Но это уже было историческим прошлым.

<.........................>

Как растопить дух отчуждения и ненависти в более широком, более глубоком духе любви, ощутимом в недрах всех великих вероисповеданий и культур? Как преодолеть отчуждение и ненависть, которые чужак с его повышенной энергией выживания вызывает у местного населения? Как можно научиться терпеть чужое и превращать чужое в свое? Только Бог знает, как надо, но это знание не укладывается в простые идеи, принципы, лозунги, и приходится каждый день заново искать Божий след, след любви. Есть только две наибольшие заповеди, и обе — о любви. Все остальные заповеди — как не надо. И не надо чересчур надеяться на свои способности арбитра, пересчитывая чужие грехи.»

Просто здорово. Поверите ли — если обе стороны пойдут подобным путём, лично мне даже абсолютно всё равно, кто из нас будет мау-мау. Важно только прийти к «политическому» выводу, что в завтрашнем мире ни русским никак не прожить без евреев, ни — наоборот. (Да, собственно, ясно, что не только о русских с евреями речь.) Правда, есть паскудная вероятность (вполне допустимая), что тот предполагаемый завтрашний мир будет устроен вовсе не так, как нам хотелось бы… и не исключено, что обходиться друг без друга в нём будет считаться политической доблестью.

Немедленно ведь нашёл я у того же Померанца ложку дёгтя! Вот он цитирует и комментирует Солженицына:

«»О Нафтоле Френкеле, неутомимом демоне «Архипелага», особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 20-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами при первом дуновении революции; в Турции уже получил обеспеченное, богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И — вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкой ГПУ и Сталина, сколько-то лет отсидеть в заключении самому, — зато вершить беспощадное подавление заключенных инженеров и уничтожение сотен тысяч «раскулаченных»? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может» (с.335-336).

По-моему, очень просто объяснить: жаждой достижений. И уже объяснено теорией Макклелланда; Березовский, видимо, не читая Макклелланда, заново ее открыл и напечатал в своей исповеди. Любопытно, что ни свидетельских показаний, ни социологического, культурологического анализа, предшествующего образу Френкеля, нет. Все вырвалось из сердца.

Между тем, группа сотрудников зарубежного исторического журнала «Память» опросила подчиненных Френкеля по его последней должности, и они рисуют совершенно другой образ. В вагоне командующего железнодорожными войсками ни одного кресла, только венские стулья, в том числе для самого генерал-лейтенанта. Никакого злого сердца, скорее никакого сердца. Люди для него пешки, и жизнь Филемона и Бавкиды его не волнует, но и садизма, мстительности (наподобие сталинских) — ни грамма. Евгения Гинзбург рисует подобного начальника в своих колымских воспоминаниях. Это тип, а не демоническое исключение, тип, неоднократно описанный, от Фауста-осушителя болот — до прозаического Домби.

Безбедная жизнь в Константинополе для таких людей — скука. Френкель не эпикуреец, его жизнь — Дело. Почувствовал запах начинающейся великой стройки в России и рванулся туда, несмотря на риск ареста, и добился своего — вписался в историю сталинских строек и в историю Отечественной войны, восстанавливая разрушенные железнодорожные пути впритык за наступающей армией.»

Это о нашем советском гейдрихе-эйхмане (собственно — их учителе и предшественнике). Казалось бы — какая тут может быть особенная
«психология»… душегуб — он и есть душегуб… однако же даже у мудрого и высокоинтеллигентного Померанца появляется желания исследовать живую душу палача, когда тот палач оказывается каким ни есть, а соплеменником.

***

Могу ошибаться, но, кажется, нет в истории примеров, когда поневоле живущие рядом народы испытывали друг ко другу какое-нибудь подобие любви. О какой любви — сугубо интимном чувстве — можно говорить, когда объекты соития — не отдельные страстные личности, а две толпы, состоящие из совершенно разных людей, случайно объединённых по формальному признаку? Правда, есть сильное подозрение, что тот формальный признак нам подкинул сам Бог… потому что освободиться от своего народа, как бы ты его ни ненавидел — с каким-либо к тому основанием или без оного, по строптивости характера — ты не можешь… и обнаруживаешь у себя его родимые пятна, чувствительные болячки, каким бы свободным гражданином мира ты себя ни воображал. Очень может быть, что и подлинной взаимной ненависти народы-соседи не могут знать — тоже ведь довольно интимное чувство… Так давайте будем взаимно равнодушны! и с этого здорового равнодушия начнём новые взаимоотношения.

Не знаю даже, не знаю… правда — не знаю: ни кто виноват, ни что делать.

Кстати, о знании. Одна из самых интересных загадок книги «200 лет вместе» — обращение автора к личности поэта Александра Галича: как-то необычно, с некоторым нарушением общего стиля и строя книги сосредоточился Солженицын на жизни и творчестве легендарного барда. Нет ли за этим какой-нибудь интересной истории из шестидесятых годов прошлого века? может, со временем и узнаем о том… во всяком случае, прослеживается кое-что, видно — не доспоренное с тех лет:

«[Галич] …сочинил свою агностическую формулу, свои воистину знаменитые, затрёпанные потом в цитатах и столько вреда принесшие строки:

Не бойтесь пекла и ада,

А бойтесь единственно только того,

Кто скажет: «Я знаю, как надо!»[325]

Но как надо — и учил нас Христос… Беспредельный интеллектуальный анархизм, затыкающий рот любой ясной мысли, любому решительному предложению. А: будем течь как безмыслое (однако плюралистическое) стадо, и уж там — куда попадём.»

Насчёт «столько вреда принесшие» — рискну предположить: не факт. И какой тут «беспредельный анархизм»? чистый Гегель, по-моему. J А Христос, конечно, правильно учил… только из правильно наученных образовалась, например, в конце XIX века такая впечатляющая пара антиподов как Лев Толстой — Иоанн Кронштадтский… а в конце ХХ — можно составить пару этого толка из фигур поменьше историческим масштабом, но также впечатляющую: скажем, протоиерей Александр Мень — митрополит Иоанн Снычев… не говоря о сложных взаимоотношениях различных христианских церквей (среди которых такая экзотика наличествует…).

И вот, к моему немалому удивлению, вдруг поддержал Солженицына — кто бы вы думали? Дмитрий Быков:

«К слову сказать, в своей оценке Галича (единственного поэта, который у Солженицына удостоился некоторой персоналии) Солженицын вполне прав. <...> Конечно, это ужасные слова — «А бойтесь единственно только того, кто скажет «Я знаю, как надо!». Ужасная смесь пионерского вольнолюбия и незрелого агностицизма. Надо знать, как надо, иначе и жить незачем.»

То есть: без «папы», который скажет тебе, «как надо», — совершенно и «незачем»?

Вопрос-то вышел не праздный: смотрите, и Померанц о том (причём — не из пустого задора, а как раз в тему):

«Как-то покойный Ю. Я. Глазов спросил меня: в чем суть твоего спора с Солженицыным? Я ответил: «Солженицын знает, как надо». «Но это хорошо, — возразил Глазов. — Я тоже знаю, как надо». А я не знаю, как надо (в галичевском понимании этих слов), я отвергаю прямолинейные решения сложных вопросов. В нашем споре сталкиваются два типа сознания. Не этнических! В Израиле полно людей, знающих, как надо, а в России хватало мыслителей, более сложных, чем Солженицын: Бердяев, Федотов, Гершензон, Франк (думаю, что делить веховцев по пункту 5 не стоит). Я продолжаю веховскую критику революционного «так надо», а Солженицын — революционную страстную прямолинейность, меняя революционный плюс на минус и минус на плюс, но сохраняя структуру революционной мысли.»

Вот как интересно!

Не пытаясь подскочить на ту же досочку, где расставлены вышеупомянутые великие, рискну всё же похвастаться, что лично мне принципиально ближе подход Александра Аркадьевича с Григорием Соломоновичем — нежели Александра Исаевича с Дмитрием Львовичем.

Очень надеюсь, что этот скромный факт мало-мальски подвергает сомнению повышенную бронебойность понятия «национальный менталитет».

2004 Александр Пименов