ГЛАВА 4
«Как ни крути, итог — один!»
1
Но дней спустя, всего немного,
Владимир взялся за дела,
и здесь, отец, не без предлога,
ведь болен был, а жизнь текла…
И сын, бумаги разбирая,
нашёл сей Акт Суда… Читая,
узрел сомнительный резон,
что покоробил столь, Закон…
Но, смыслу здравому внимая,
надеялся…, а между тем,
Дубровский старший сник, совсем,
и сын крепился, понимая,
что, вскорости, развязка ждёт,
а смерть, к порогу, уж бредёт…
2
Срок апелляции проходит,
Закон не обращать чтоб, вспять,
а Право, явью переходит,
к Кириле, словно в благодать,
а с тем, его уж Кистенёвка,
что отобрал у друга, ловко,
но на душе — фурор, чрез стон,
ведь не был, столь корыстен, он…
А тут, Шабашкин появился,
всё предвкушая службы прок,
и вновь напомнил: «Срок истёк,
в Права вступать чтоб…», сразу сбился,
когда Кирила, на него,
взгляд обратил, смерив того…
3
Он знал о состоянии друга
( кто, всё ж, товарищ, с юных лет ),
но в сердце выла, словно вьюга,
досада, свой верша обет,
где нет виновных, вовсе, вроде,
а настроение — на взводе,
и крайним, вновь Шабашкин пал,
кого Кирила, вмиг, послал,
без демагогии беседы…,
а сам же, в гордости пустой,
стал шастать, в комнате большой,
запев: «Раздайся гром победы…»,
но сбился, снова завопив,
волнения мыслей огласив…
4
Затем, он дрожки беговые,
велел запрячь, совсем уж злой,
и будто в годы молодые,
за кучера, погнал с лихвой,
минуя распри все, чрез горе,
принёс что другу, в глупой ссоре,
и вот, домишко небольшой,
стал приближаться, как душой…
И мщение, в Кириле, гасло,
а властолюбия меркнул блик…
И тут ли благородства лик,
когда «на бороде аж, масло»?!
И он решил всё позабыть,
а дружбу их возобновить!
5
И душу облегчив признанием,
Кирила, в рысь, коня пустив,
к усадьбе мчится, с покаянием,
на двор въезжая…, всех сразив,
своим нежданным появлением…,
где челядь смотрит с подозрением,
а друг, кто у окна сидел,
его увидев, помрачнел,
и впал в смятение, став бледнее,
и что-то силился изречь,
но звуки, комкая всю речь,
его лишь делали страшнее,
а он на двор смотрел, без сил,
но пальцем, в ужасе, грозил!
6
И в гневе оном, встать желая,
всё ж, приподнялся, но упал…,
а сын, поднять хотел ( уж зная,
что паралич, отца, сковал… ),
сказал, чтоб лекаря искали,
а тут, слуга войдя, в печали,
промолвил, в столь прискорбный час,
что: «Троекуров ждёт ведь, Вас…»,
и здесь, Владимир, взгляд, аж гневный,
метнул: «А ты скажи, смелей,
чтоб убирался он, скорей…»,
и тем, в Егоровне, душевный,
сей фразой, пробудив испуг:
«Ведь он нас съест!» — сказавшей, вдруг…
7
И ей, Владимир: «Няня, тише…
Молчи…» — в раздумьях произнёс…
А уж она, травы не выше,
всё причитала… и до слёз…
А Троекуров, кто, степенно,
на дрожках восседал… и, бренно,
но, всё же, выслушал слугу,
и сухо пробурчал: «… угу…»,
с улыбкой злобной, без натуга,
поехав прочь, вдоль их двора,
в окно взглянув, где тлела бра,
но не было, в нём, видно друга…
А тут, Владимир, всем, чрез зал:
«Скончался батюшка…» — сказал…
8
И люди — в спальню, во смятении,
желая барина узреть,
лежал кто в креслах, во смирении,
а на полу, рука, как плеть…,
и взор ужасный, от кончины
( Но здесь ли, всем, не знать причины? ),
среди рыданий…, слуг где глас,
и труп обмыв, одеть, в сей час,
в мундир, что сшит был, как творение,
да под заказ, аж в прошлый век,
когда служил сей человек,
а ныне, он — в гробу…, в забвение…
И здесь эпиграф, всем, един:
«Как ни крути, итог — один!»