В ту ночь жуткая буря бушевала на море, и в одной из рыбацких хижин на берегу никто не спал. Старая женщина тревожно, но не суетно, читала молитвы и обихаживала молодую, которая должна была скоро родить. Напуганная бурей, та вся дрожала, прижимаясь щекой к рукам старухи. А их мужья сидели в маленькой кухоньке и обсуждали все на свете: бурю, рыбацкое счастье, и кто родится — рыбак или хозяйка…
В это время они вдруг различили чуть слышный за бурей стук в дверь: на пороге стоял путник в мокром и грязном рваном плаще. Он стал третьим собеседником на маленькой кухне. Старый, седой и очень усталый, он был немногословен: рассказал только, что он странствующий музыкант; что заблудился, но, к счастью, высмотрел в тьме бури огонек в их окошке; и что утром он пойдет дальше…
К утру буря стихла, солнечный луч осветил комнату — и в этот момент раздался крик новорожденного. Старуха запеленала мальчика и положила в люльку возле окна, напоила сладким чаем благополучно разродившуюся молодуху и присела возле нее в старое деревянное кресло. Скоро уже все спали: и мальчик в люльке, и его мама, и бабушка; спали в кухне на лавке, привалившись спиной к стене, и его отец, и дед. Только старик-путник в это время уже не спал: бесшумно пройдя в комнату, он положил что-то в люльку к мальчику, тихо улыбнулся, вышел из хижины и пошел навстречу солнцу. И вдруг Солнце кинуло ему под ноги дорожку из туго натянутых золотых струн, а он неожиданно легко побежал по этой дорожке прямо к Солнцу, все выше и выше, и волшебная мелодия зазвучала под его ногами… И только внезапно проснувшийся мальчик увидел как старый странствующий музыкант, бежавший по солнечной дорожке из поющих золотых струн растворился в солнечном свете!
Мальчик засмеялся радостно, и женщины проснулись. Жизнь потекла своим чередом. Про ночного гостя никто и не вспомнил, пока бабушка не обнаружила в люльке дудочку. Дудочка была простая, деревянная, но из-за цвета древесины, то ли покрытой лаком, то ли отполированной многими руками, казалась золотой. Бабушка взяла дудочку, чтобы получше ее разглядеть, но тут малыш заплакал. Положив невольно дудочку обратно, бабушка хотела взять малыша на руки, чтобы успокоить, но он уже радостно смеялся. Бабушка снова взяла дудочку, и малыш снова скривил личико — он явно не хотел, чтобы дудочку вынимали из колыбели. Так с этой дудочкой он и вырос.
Сперва он просто играл с ней, как и с другими нехитрыми самодельными игрушками, но однажды приложил ее к губам и дунул: родился серебряный звук. Как завороженный замер мальчишка! Но звук истаял… И тогда мальчик стал снова дуть в дудочку, перебирая пальцами дырочки в ее теле, и разные звуки зазвенели и рассыпались вокруг него. От восторга он рассмеялся!
Скоро весь небольшой рыбацкий поселок приходил послушать его игру на золотой дудочке. Лица рыбаков и женщин разглаживались: исчезали следы тягот и забот, теплели глаза — покой и тихая радость светились в них. А мальчик рос, и все лучше и лучше играл на своей золотой дудочке, все сложней и затейливей становились его мелодии.
Так и вошел он в возраст, когда пора было ему выходить с отцом в море. Да только толку из этого не вышло. «Порченный он. Не рыбак.» — горько сказал отец, когда вернулись они с лова. И реже стали собираться люди, чтобы послушать его дудочку, и все чаще слышал он за спиной ворчанье, что в семье он бездельник и нахлебник. Горько становилось тогда у него на душе, и тоскливые мелодии выводила дудочка. А однажды, в сердцах, выхватила мать у него из рук дудочку и попыталась ее сломать. Но, то ли руки у матери слабы, то ли дудочка крепка, а не получилось. Расплакалась мать, и сказала жестокие слова: «Думала, на счастье тебя родила, а оказалось — на горе! Отцу ты не помощник, матери — не опора… Лучше бы тебе и не родиться на свет! Будь проклята твоя дудочка!»
Вот и пошел мальчишка по свету, чтобы не обременять собой родителей. Переходил он от села к селу, от городка к городку, играл на своей золотой дудочке, а сердобольные люди, зачарованные его игрой, выносили ему кто еду, кто одежку, а кто и на ночевку пускал. Так и жил он, как птичка. И песни его становились все краше: было в них громыхание бури и журчание ручейка, свист ветра и тихая материнская колыбельная, многоголосие базара и звонкая трель утренней птахи… А однажды, когда в небольшом городке он, уже юноша, играл особенно вдохновенно, вместе с серебряными звуками из дудочки посыпались на камни замощенной площади серебристые мелкие монетки. Сперва этого и не заметили, завороженные игрой. А как только он кончил играть, кинулись люди к нему под ноги — собирать монетки. Но оказались они странные: цены их не узнать — не понятно из чего чеканены, и достоинства нет — только замысловатые узоры с обеих сторон. На такую монетку ничего не купишь. Красивые, изящные, но бесполезные — выбросить жалко, а приспособить не к чему. Правда, девушкам монетки очень понравились, и они быстро сообразили, что из монеток получатся красивые монисто и подвески.
И полетел слух от села к селу, от городка к городку про красивого молодого музыканта, который чудесно играет на золотой дудочке и осыпает девушек серебром. И когда приходил он в очередное селение, его уже ждали, старались получше приветить, чтобы играл он с душой. Потому как заметили, что монетки сыпятся не всякий раз, а только когда музыкант играет особенно вдохновенно.
Весенним вечером в небольшом прибрежном городке на площади, залитой закатным светом, играл он, как никогда! Серебристые монетки дождем сыпались из дудочки, и их звон сливался с мелодией. Вот последний звук истаял в этой звонкой тишине… И тут кинулись все собирать монетки. Только одна девушка так и осталась стоять, глядя восхищенно на музыканта.
— А ты что ж не собираешь? А то не достанется, — улыбнувшись, сказал он девушке.
— А мне и не надо… Я хочу еще послушать, как ты играешь…

Наутро они, взявшись за руки, вместе ушли бродить по белу свету. Вдвоем было веселее. Да и Анита, став его женой, заботилась теперь о еде, ночлеге, одежде… А счастливый музыкант играл и играл на своей дудочке: людям — чтобы прокормиться; Аните — потому что он любил ее, а она любила и его, и его музыку.
Так и странствовали они вдвоем целый год. И пришли в неизвестный им большой город. Великий, богатый и щедрый правитель царил там. Многоводная река текла мимо стен этого города, обширные поля простирались вокруг него, густые леса обрамляли эти поля. Много людей работали там: пахали и сеяли, косили и жали, ловили рыбу и охотились на зверя, валили и сажали лес. А в городе разные мастера пекли и варили, шили и строили — и все было в этом городе, что душа пожелает. И жили там при дворе правителя музыканты и художники, певцы и танцоры, и развлекали они правителя в будни, а жителей — в праздники.
Правитель был наслышан о золотой дудочке и мастерстве необыкновенного музыканта, поэтому их сразу же проводили во дворец. Обрадовалась Анита, когда предложил им правитель остаться жить при дворе. Да и Зарих был не против пожить спокойной жизнью — устал он от кочевой бесприютности. И какая разница, кому играть — правителю или простолюдину, думал он. Вот и зажили они, не зная особых забот и печалей: крыша над головой, еда на столе, любовь в сердце — много ли им, неизбалованным, надо… Анита вела хозяйство, растила детей, а музыкант играл с утра до ночи свои мелодии, все сложнее и вычурнее переплетая звуки…
Все больше изумлялись люди быстроте и ловкости его пальцев, изысканности непростых его мелодий; но все реже сыпались серебристые монетки на паркет дворца или камни городской площади… И затосковала однажды душа музыканта, и без радости стал он брать в руки дудочку, и не родились больше новые мелодии под его пальцами. Анита доктора позвала: тот прописал музыканту длительные прогулки, купание в реке, строгую диету и обязательный сон… Да толку от этого лечения было мало. И однажды не дождалась Анита Зариха с прогулки, а нашла записку: «Прости и не ищи.» И поняла Анита, что лишь музыка была его единственной возлюбленной.
А музыкант все дальше и дальше уходил от города, из этого благословенного края к себе: к своему морю, к своему селению, к своей лачуге, где он впервые увидел свет солнца и услышал волшебную мелодию… Снова, как птица, был он свободен: снова играл он в городках и селениях; снова звучали в его мелодиях и ветер, и буря, и ручеек, и океан, и жаворонок, и гул людской толпы… И серебряные монетки снова сыпались под ноги слушателям. А он все шел, шел, и шел… Истрепался его плащ, стоптались башмаки, поседели волосы, морщины опутали лицо…
И вот дошел он до моря, на берегу которого в ветхой хижине он когда-то родился. И пошел он вдоль берега, останавливаясь в маленьких рыбацких селениях. Играл он светлые и ясные мелодии, как когда-то в детстве: и лица рыбаков и женщин разглаживались, и исчезали с них следы тягот и забот, теплели глаза — покой и тихая радость светились в них. И тепло на душе становилось у музыканта: казалось, время повернуло вспять, и он — маленький мальчик, играющий соседям свои первые мелодии.
Далеко было еще до его селения, когда разразилась вдруг невиданно сильная буря. Ясный день превратился в бушующую ночь, ветер валил музыканта с ног и срывал с него плащ, волны пытались схватить его за ноги и утащить в морскую утробу, и ни зги не видно было кругом! Сколько боролся он с бурей, кто знает, но мелькнул вдруг недалеко огонек и музыкант стал пробиваться к нему. Совсем обессиленный, он добрался до рыбацкой лачуги и постучал в дверь…
На маленькой кухоньке сидели старик и его взрослый сын, а в комнатке суетилась старуха, готовясь принимать роды у невестки. На кухоньке, в мужской компании, согревшись у очага, дождался музыкант рассвета. Буря утихла. Первый луч солнца заглянул в окно, и в этот момент раздался крик младенца. Старуха запеленала новорожденного и положила в люльку. Напоив благополучно разродившуюся молодуху крепким чаем, старуха присела возле нее в старое кресло. Скоро уже все в доме спали.
Тогда проснувшийся музыкант встал и тихо прошел в комнату. Улыбнувшись младенцу, он положил свою золотую дудочку в люльку и вышел из лачуги навстречу солнцу. И вдруг Солнце кинуло ему под ноги дорожку из туго натянутых золотых струн, а он неожиданно легко побежал по этой дорожке прямо к Солнцу, все выше и выше, и волшебная мелодия зазвучала под его ногами… И только внезапно проснувшийся младенец увидел из своей люльки, как старый странствующий музыкант, бежавший по солнечной дорожке из поющих золотых струн растворился в солнечном свете!

В ту ночь жуткая буря бушевала на море, и в одной из рыбацких хижин на берегу никто не спал. Старая женщина тревожно, но не суетно, читала молитвы и обихаживала молодую, которая должна была скоро родить. Напуганная бурей, та вся дрожала, прижимаясь щекой к рукам старухи. А их мужья сидели в маленькой кухоньке и обсуждали все на свете: бурю, рыбацкое счастье, и кто родится — рыбак или хозяйка…
В это время они вдруг различили чуть слышный за бурей стук в дверь: на пороге стоял путник в мокром и грязном рваном плаще. Он стал третьим собеседником на маленькой кухне. Старый, седой и очень усталый, он был немногословен: рассказал только, что он странствующий музыкант; что заблудился, но, к счастью, высмотрел в тьме бури огонек в их окошке; и что утром он пойдет дальше…
К утру буря стихла, солнечный луч осветил комнату — и в этот момент раздался крик новорожденного. Старуха запеленала мальчика и положила в люльку возле окна, напоила сладким чаем благополучно разродившуюся молодуху и присела возле нее в старое деревянное кресло. Скоро уже все спали: и мальчик в люльке, и его мама, и бабушка; спали в кухне на лавке, привалившись спиной к стене, и его отец, и дед. Только старик-путник в это время уже не спал: бесшумно пройдя в комнату, он положил что-то в люльку к мальчику, тихо улыбнулся, вышел из хижины и пошел навстречу солнцу. И вдруг Солнце кинуло ему под ноги дорожку из туго натянутых золотых струн, а он неожиданно легко побежал по этой дорожке прямо к Солнцу, все выше и выше, и волшебная мелодия зазвучала под его ногами… И только внезапно проснувшийся мальчик увидел как старый странствующий музыкант, бежавший по солнечной дорожке из поющих золотых струн растворился в солнечном свете!
Мальчик засмеялся радостно, и женщины проснулись. Жизнь потекла своим чередом. Про ночного гостя никто и не вспомнил, пока бабушка не обнаружила в люльке дудочку. Дудочка была простая, деревянная, но из-за цвета древесины, то ли покрытой лаком, то ли отполированной многими руками, казалась золотой. Бабушка взяла дудочку, чтобы получше ее разглядеть, но тут малыш заплакал. Положив невольно дудочку обратно, бабушка хотела взять малыша на руки, чтобы успокоить, но он уже радостно смеялся. Бабушка снова взяла дудочку, и малыш снова скривил личико — он явно не хотел, чтобы дудочку вынимали из колыбели. Так с этой дудочкой он и вырос.
Сперва он просто играл с ней, как и с другими нехитрыми самодельными игрушками, но однажды приложил ее к губам и дунул: родился серебряный звук. Как завороженный замер мальчишка! Но звук истаял… И тогда мальчик стал снова дуть в дудочку, перебирая пальцами дырочки в ее теле, и разные звуки зазвенели и рассыпались вокруг него. От восторга он рассмеялся!
Скоро весь небольшой рыбацкий поселок приходил послушать его игру на золотой дудочке. Лица рыбаков и женщин разглаживались: исчезали следы тягот и забот, теплели глаза — покой и тихая радость светились в них. А мальчик рос, и все лучше и лучше играл на своей золотой дудочке, все сложней и затейливей становились его мелодии.
Так и вошел он в возраст, когда пора было ему выходить с отцом в море. Да только толку из этого не вышло. «Порченный он. Не рыбак.» — горько сказал отец, когда вернулись они с лова. И реже стали собираться люди, чтобы послушать его дудочку, и все чаще слышал он за спиной ворчанье, что в семье он бездельник и нахлебник. Горько становилось тогда у него на душе, и тоскливые мелодии выводила дудочка. А однажды, в сердцах, выхватила мать у него из рук дудочку и попыталась ее сломать. Но, то ли руки у матери слабы, то ли дудочка крепка, а не получилось. Расплакалась мать, и сказала жестокие слова: «Думала, на счастье тебя родила, а оказалось — на горе! Отцу ты не помощник, матери — не опора… Лучше бы тебе и не родиться на свет! Будь проклята твоя дудочка!»
Вот и пошел мальчишка по свету, чтобы не обременять собой родителей. Переходил он от села к селу, от городка к городку, играл на своей золотой дудочке, а сердобольные люди, зачарованные его игрой, выносили ему кто еду, кто одежку, а кто и на ночевку пускал. Так и жил он, как птичка. И песни его становились все краше: было в них громыхание бури и журчание ручейка, свист ветра и тихая материнская колыбельная, многоголосие базара и звонкая трель утренней птахи… А однажды, когда в небольшом городке он, уже юноша, играл особенно вдохновенно, вместе с серебряными звуками из дудочки посыпались на камни замощенной площади серебристые мелкие монетки. Сперва этого и не заметили, завороженные игрой. А как только он кончил играть, кинулись люди к нему под ноги — собирать монетки. Но оказались они странные: цены их не узнать — не понятно из чего чеканены, и достоинства нет — только замысловатые узоры с обеих сторон. На такую монетку ничего не купишь. Красивые, изящные, но бесполезные — выбросить жалко, а приспособить не к чему. Правда, девушкам монетки очень понравились, и они быстро сообразили, что из монеток получатся красивые монисто и подвески.
И полетел слух от села к селу, от городка к городку про красивого молодого музыканта, который чудесно играет на золотой дудочке и осыпает девушек серебром. И когда приходил он в очередное селение, его уже ждали, старались получше приветить, чтобы играл он с душой. Потому как заметили, что монетки сыпятся не всякий раз, а только когда музыкант играет особенно вдохновенно.
Весенним вечером в небольшом прибрежном городке на площади, залитой закатным светом, играл он, как никогда! Серебристые монетки дождем сыпались из дудочки, и их звон сливался с мелодией. Вот последний звук истаял в этой звонкой тишине… И тут кинулись все собирать монетки. Только одна девушка так и осталась стоять, глядя восхищенно на музыканта.
— А ты что ж не собираешь? А то не достанется, — улыбнувшись, сказал он девушке.
— А мне и не надо… Я хочу еще послушать, как ты играешь…

Наутро они, взявшись за руки, вместе ушли бродить по белу свету. Вдвоем было веселее. Да и Анита, став его женой, заботилась теперь о еде, ночлеге, одежде… А счастливый музыкант играл и играл на своей дудочке: людям — чтобы прокормиться; Аните — потому что он любил ее, а она любила и его, и его музыку.
Так и странствовали они вдвоем целый год. И пришли в неизвестный им большой город. Великий, богатый и щедрый правитель царил там. Многоводная река текла мимо стен этого города, обширные поля простирались вокруг него, густые леса обрамляли эти поля. Много людей работали там: пахали и сеяли, косили и жали, ловили рыбу и охотились на зверя, валили и сажали лес. А в городе разные мастера пекли и варили, шили и строили — и все было в этом городе, что душа пожелает. И жили там при дворе правителя музыканты и художники, певцы и танцоры, и развлекали они правителя в будни, а жителей — в праздники.
Правитель был наслышан о золотой дудочке и мастерстве необыкновенного музыканта, поэтому их сразу же проводили во дворец. Обрадовалась Анита, когда предложил им правитель остаться жить при дворе. Да и Зарих был не против пожить спокойной жизнью — устал он от кочевой бесприютности. И какая разница, кому играть — правителю или простолюдину, думал он. Вот и зажили они, не зная особых забот и печалей: крыша над головой, еда на столе, любовь в сердце — много ли им, неизбалованным, надо… Анита вела хозяйство, растила детей, а музыкант играл с утра до ночи свои мелодии, все сложнее и вычурнее переплетая звуки…
Все больше изумлялись люди быстроте и ловкости его пальцев, изысканности непростых его мелодий; но все реже сыпались серебристые монетки на паркет дворца или камни городской площади… И затосковала однажды душа музыканта, и без радости стал он брать в руки дудочку, и не родились больше новые мелодии под его пальцами. Анита доктора позвала: тот прописал музыканту длительные прогулки, купание в реке, строгую диету и обязательный сон… Да толку от этого лечения было мало. И однажды не дождалась Анита Зариха с прогулки, а нашла записку: «Прости и не ищи.» И поняла Анита, что лишь музыка была его единственной возлюбленной.
А музыкант все дальше и дальше уходил от города, из этого благословенного края к себе: к своему морю, к своему селению, к своей лачуге, где он впервые увидел свет солнца и услышал волшебную мелодию… Снова, как птица, был он свободен: снова играл он в городках и селениях; снова звучали в его мелодиях и ветер, и буря, и ручеек, и океан, и жаворонок, и гул людской толпы… И серебряные монетки снова сыпались под ноги слушателям. А он все шел, шел, и шел… Истрепался его плащ, стоптались башмаки, поседели волосы, морщины опутали лицо…
И вот дошел он до моря, на берегу которого в ветхой хижине он когда-то родился. И пошел он вдоль берега, останавливаясь в маленьких рыбацких селениях. Играл он светлые и ясные мелодии, как когда-то в детстве: и лица рыбаков и женщин разглаживались, и исчезали с них следы тягот и забот, теплели глаза — покой и тихая радость светились в них. И тепло на душе становилось у музыканта: казалось, время повернуло вспять, и он — маленький мальчик, играющий соседям свои первые мелодии.
Далеко было еще до его селения, когда разразилась вдруг невиданно сильная буря. Ясный день превратился в бушующую ночь, ветер валил музыканта с ног и срывал с него плащ, волны пытались схватить его за ноги и утащить в морскую утробу, и ни зги не видно было кругом! Сколько боролся он с бурей, кто знает, но мелькнул вдруг недалеко огонек и музыкант стал пробиваться к нему. Совсем обессиленный, он добрался до рыбацкой лачуги и постучал в дверь…
На маленькой кухоньке сидели старик и его взрослый сын, а в комнатке суетилась старуха, готовясь принимать роды у невестки. На кухоньке, в мужской компании, согревшись у очага, дождался музыкант рассвета. Буря утихла. Первый луч солнца заглянул в окно, и в этот момент раздался крик младенца. Старуха запеленала новорожденного и положила в люльку. Напоив благополучно разродившуюся молодуху крепким чаем, старуха присела возле нее в старое кресло. Скоро уже все в доме спали.
Тогда проснувшийся музыкант встал и тихо прошел в комнату. Улыбнувшись младенцу, он положил свою золотую дудочку в люльку и вышел из лачуги навстречу солнцу. И вдруг Солнце кинуло ему под ноги дорожку из туго натянутых золотых струн, а он неожиданно легко побежал по этой дорожке прямо к Солнцу, все выше и выше, и волшебная мелодия зазвучала под его ногами… И только внезапно проснувшийся младенец увидел из своей люльки, как старый странствующий музыкант, бежавший по солнечной дорожке из поющих золотых струн растворился в солнечном свете!