Часть вторая.
Однажды в середине октября раздался звонок.
Я подняла трубку и услышала знакомый голос.
— Здравствуйте, Наташа. Это…
— Сурен! Как я рада Вас слышать. – Лишь на миг мелькнула мысль о неприличности подобного рода признаний, но я словно перенеслась из пасмурного вечера в солнечный летний день, где можно быть другой.
Все эти месяцы я не переставала думать о нём.
Я рассказала Ленке всё: и о нашей дружбе, длившейся два с половиной дня, и о том, что, возможно, наши чувства были похожи на любовь.
— Любовь узна´ешь сразу, — сказала она.
— Как?
— Да так – весь мир сходится в одной точке. И точка эта – любимый.
Сказать, что моя жизнь сошлась на Сурене, я не могла.
Может быть, я не умею любить?
Не любила – это одно, а не умеешь – это другое, сказала Ленка, ты ещё знать не знаешь, на что ты способна.
Это обнадёжило меня. Как обнадёживало всё, что говорила мне моя дочь.
Мне неодолимо захотелось испытать это чувство – чувство взаимной любви. Мне… страшно признаться, захотелось узнать, что такое настоящий… э-э… настоящая телесная любовь. Я всё пристальней, преодолевая смущение перед самой собой, всматривалась… нет, смотрела я по-прежнему с чувством неловкости — вдумывалась в происходящее на экране между мужчиной и женщиной.
Я вглядывалась в мужа и в наши отношения с ним, ища, за что бы зацепиться, чтобы назвать это любовью. Но чем глубже я анализировала, тем больше понимала, что в том, что касается любви, мы – мертвецы. Мы — слаженный трудовой коллектив, безупречно справляющийся со всеми задачами, стоящими перед ним. Настолько слаженный, что стал походить на механизм…
— Я в Москве, сказал Сурен.
— Надолго? – У меня перехватило горло.
— Дня на три-четыре, как дела пойдут.
Мы замолчали.
— Вы не хотели бы встретиться со мной?
— Конечно. Да, конечно. Очень…
Как-то разом мы стали косноязычны и с трудом договорились о месте встречи.
У меня было часа два на то, чтобы собраться с мыслями и силами.
Ленка!.. Хоть бы она была дома!
— Ты не занята?.. Можешь зайти?
— Сурен звонил? – Спросила она на пороге.
— Откуда ты?..
— Мам!.. – Она посмотрела на меня выразительно. – У тебя на лице написано. Он в Москве?
— Да… — Я была на грани истерики. – Мы встречаемся в шесть. Что мне делать?..
— Сядь. – Сказала Ленка.
Я подчинилась беспрекословно. Она села напротив.
— Может, мне коньяку выпить? – Вспомнила я Ленкино средство от нервного напряжения.
— Нет. Твоё нынешнее возбуждение вполне уместно. Волнуешься – волнуйся.
— Что мне делать?
— Идти на встречу.
— А потом?
— Потом – сердце подскажет.
— А если подскажет не сердце?..
— Если бы ты слушала не сердце, а какой-нибудь другой орган, ты бы уже давно не спрашивала совета у меня.
Как ей удаётся так всё разом оценить, во всём разобраться?.. Психолог…
Она зашла перед моим выходом.
— Всё в порядке. – Сказала она, окинув меня критическим взглядом.
— Тебе не смешно?
— Ты о чём?
— Сорокапятилетняя тётка, твоя родная мать, при живом муже, твоём отце, отправляется на свидание…
— Мать моя! Я желаю тебе счастья, любви и радости. А то, как ты жила… даже при том, что речь идёт о моём родном отце, твоём муже, это не жизнь… Это недостойная тебя жизнь. Ну, что касается возраста… если бы твоему Сурену нужна была молоденькая козочка…
— Какая ты у меня… замечательная.
Мы обнялись, и я ушла.
Я узнала его сразу. Хотя было совсем темно, шёл дождь, и на нём была не рубаха с синими пальмами, а длинное чёрное пальто. И стоял он ко мне спиной.
Наверно, он тоже почуял меня: когда я была шагах в десяти, он резко обернулся.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Я протянула ему руку. Он сжал её. Его ладонь была холодной, просто ледяной. Может, он давно тут стоит?
Я неожиданно для себя прижала её к своей пылающей щеке. Рефлекс… Когда окоченевшая Ленка возвращалась с улицы, я согревала её ладошки на своих щеках, а нос – губами.
Он протянул вторую руку. Наши лица были так близко…
Сердце колотилось в гортани. Неужели, это я?.. Неужели, так бывает?
Мы вышли из-под навеса метро под дождь, словно не замечая его, и куда-то пошли.
— Я думал о Вас непрестанно.
— Но Вы не звонили…
— Я всё время помнил о Вашем муже, о Вашем семейном очаге.
— А сегодня? Забыли? – Я улыбнулась.
— Нет, сегодня я обессилел в борьбе с собой. – Он тоже улыбался, я слышала. – К тому же, я здесь. Разговаривать оттуда… Всё, что мог, я вам уже сказал и рассказал. Осталось только одно. – Он замолчал. – А это одно лучше говорить в глаза… не по телефону.
Он остановился и взял меня за локоть. Мы стояли под одним большим – его – зонтом. Я знала, ЧТО услышу от Сурена.
— Я Вас люблю, Наташа.
— Сурен… Я не знаю, что ответить.
— Вот и хорошо. Не отвечайте ничего, я Вас умоляю.
— Ладно, — сказала я.
Он привёл меня в ресторан в переулке рядом с Тверской.
— Это наше с подругой любимое место. – Сказала я, когда мы спускались по лестнице.
— Правда? — Сурен остановился. – Может, пойдём туда, где Вы не были?
— Что Вы! Наоборот, мне очень приятно… Это даже символично.
Оказалось, что Сурен приехал на крупную полиграфическую выставку как представитель издательства, в котором работал.
— Что Вы делаете завтра? – Спросил он, когда мы расставались.
— У меня три урока, а в час я свободна.
— Хотите со мной на выставку?
— Очень!
Это было сущей правдой, я неравнодушна ко всему, что напечатано на бумаге… Кроме газет.
— Прекрасно. До часу у меня семинары, а потом мы можем с Вами пообедать и посмотреть выставку.
Сурен записал мои отчество и фамилию для пропуска и представился в ответ. У него была короткая и такая же звучная, как и его имя, фамилия, а вот отчество… оно напоминало протяжную песню гор и долин, полную солнца и вековой печали.
Его мама эстонка, папа – из Еревана. Они познакомились на строительстве Магнитки. В Ленинград попали после войны, где и родился Сурен.
Это я узнала ещё там, в нашей лагуне. Как и всё, что я узнала о нём.
Я узнала, что его сестра — учёный-биохимик — после какого-то эксперимента тяжело заболела и теперь продолжает эксперимент на самой себе. Ставка, что называется, жизнь.
Родители уехали в Эстонию ещё до распада страны и сейчас живут в Тарту. Живут хорошо, но с одной кручиной – не могут навестить родные места отца, слишком это дорогое удовольствие для пенсионеров. О беде, произошедшей с их дочерью, они не знают – Милена запретила брату даже думать о том, чтобы сообщить им. В периоды ремиссии она навещает мать с отцом, а те и заподозрить не могут, что что-то не так с их жизнерадостной и энергичной дочерью. Они не знают и о том, что с мужем она уже не живёт – он бросил её после того, как узнал диагноз и испугался, что это какая-нибудь разновидность СПИДа.
Брак Сурена распался сам собой, без трагедий и даже драм. Возможно, поэтому и с сыном и с женой он в тёплых отношениях.
Я – волк-одиночка, сказал он, меня не то чтобы не тяготит одиночество, я просто не замечаю его, это моё естественное состояние.
Я не решилась спросить его, почему же он тогда вздумал приударить за мной.
* * *
Вместо того чтобы войти в свою дверь, я позвонила в Ленкину.
Открыл Радж в белой тунике… или как там это у них называется.
До чего же иногда природе удаётся её творение, думала я каждый раз, глядя на своего зятя.
— Алёнушка! Наша мама пришла! – Крикнул он в глубину квартиры. Русский фольклор – его конёк.
— Вот только молочка не принесла. – Сказала я.
— Ничего, у нас есть чай.
Он помог мне раздеться, а Ленка утащила в кухню.
— Первым делом доложимся… — сказала она, набирая номер телефона. – Папулька, мама у меня, я подкараулила её у лифта. Мне очень нужен её совет. Чмок!
— Помнится, я с детства учила тебя говорить только правду…
— А я и не сказала ничего, кроме правды: ты у меня, остальное – детали. – Она порхала вокруг меня, готовя чай. – То, что ты пришла со свидания с другим мужчиной, ещё не вся правда. Всей правды ты не знаешь даже сама. Она ещё не случилась. А зачем папе полправды? Что он с ней делать будет? Додумывать остальное? Прогнозировать будущее? Изведётся только, и тебя изведёт.
— Что бы я без тебя делала?
Ленка прижала мою голову к груди и чмокнула в макушку – совсем как когда-то это делала я.
— Жила бы себе, как жила, в полной уверенности, что счастлива… Да ты и была по-своему счастлива.
— Что значит, по-своему счастлива?
— Помнишь Жванецкого: когда другого не видел, наше – во! – какое. Ну, прожила бы ты нынешнюю жизнь без любви… без чувственной её составляющей, в следующей, возможно, подошла бы и к этой стороне.
— А что вы с Раджем будете делать в следующей жизни?
— Ну, ты думаешь, это предел роста? Познание любви — только самое начало. Чтобы выйти на духовные высоты, нужно начать с любви и достичь её высот. А вершина любви – это абсолютно безусловная любовь.
— Что это значит?
— Когда любишь не за что-то… не за то, что мама, папа, брат… друг, не за то, что тебя любят, а просто – чтобы любить, чтобы насыщать другого любовью…
Я ещё долго слушала дочь.
Надо же! Когда-то она нуждалась во мне, теперь – я в ней…
— Так что сказать папе?
— Что была в кино с Серафимой.
— Но это же… враньё.
— Нет, в данном случае, это милосердие. Не терзай других, пока сама не разберёшься в происходящем.
* * *
Выставка была очень интересной, несмотря на узкую специализацию. Сурен заметил, как заблестели мои глаза у стенда, на котором было представлено оборудование для многоцветной печати, и тут же – огромные фолианты, выполненные на нём, с репродукциями моих любимых импрессионистов.
Мы ещё раз перекусили здесь же, на выставке, в уютном кафе, и Сурен спросил:
— Будет приличным, если я приглашу Вас к себе, в гостиницу? Это в двух шагах.
— Почему Вы спрашиваете? Ведь сейчас это Ваш дом. Разве Вы не пригласили бы меня к себе домой?
Вместо ответа он благодарно улыбнулся.
Гостиница была совершенно советской. Тёмные полированные поверхности шкафов, панелей, столов и спинок производили гнетущее ощущение казённости. Мне вдруг стало жаль Сурена, словно он был бесприютным сиротой.
Мы снова говорили, говорили…
Около семи я сказала, что мне пора, и он проводил меня до метро.
— Мы увидимся завтра? — Сурен держал мою ладонь в своей.
— Отгадайте с трёх раз, как говорит моя дочь.
Он улыбнулся.
— Вы любите кино?
— Хорошее — да.
— Как Вам… — И он назвал старую милую французскую комедию с Анни Жирардо.
— Где Вы её откопали? – Удивилась я.
— Да всё здесь же, неподалёку.
* * *
Спустившись в метро, я ни с того, ни с сего решила заехать к мужу в институт. Я знала, что сегодня у него заседание кафедры, которое заканчивается около восьми, и это по пути.
Я села в скверике напротив. Было тепло. Ещё не рассеялся дым костерков, в которых сжигали остатки осенней листвы. Ещё не все птицы утихомирились на ночь.
Окна кафедры светились, машина мужа стояла среди немногих оставшихся на стоянке.
В восемь из института стали выходить его коллеги. Разумеется, я была знакома с каждым и с каждой из них, с некоторыми даже накоротке. Но мне не хотелось баламутить пустыми или протокольными – что по большому счёту, одно и то же — беседами то драгоценное состояние, в котором я пребывала после встречи с Суреном. Я осталась сидеть, дожидаясь мужа.
Он появился не один. Рядом была Валентина, его зам. Они подошли к стоянке. Валентина открыла дверь своей машины. Муж подошёл к ней…
Почему я продолжала сидеть, я не смогу объяснить. Ведь, чтобы завести машину и отъехать, мужу понадобилась бы минута, не больше, и мне пришлось бы окликать его или бежать вслед…
Сначала я подумала, что они просто разговаривают. Но тут загорелось окно на первом этаже, и я отчётливо увидела, что мужчина и женщина, стоящие между двух автомобилей, слились в страстном поцелуе… Это было вам не «до встречи, милая» в щёчку.
Когда заурчали оба мотора и машины скрылись за поворотом, у меня всё ещё стоял в глазах силуэт двух прижавшихся друг к другу фигур.
Так бывает, оказывается, не только в романах — подумала я и о пылких объятиях мужчины и женщины, и о ситуации, в которой обманутая жена становится свидетельницей измены собственного мужа.
Я сидела и смотрела, как гаснут последние окна.
Я ничего недоброго не испытывала ни к мужу, ни к Валентине. Я не пережила ни шока, ни даже удивления. Всё произошедшее словно не касалось меня лично – как в кино, в плохом кино, которое не взяло за душу.
Я подумала, что, видно и впрямь, ничего не происходит в жизни просто так, по случайности.
Поймав такси, я приехала домой.
Муж уже скинул пиджак и расслабил галстук – он не любил домашней одежды, по крайней мере, после работы, и ходил в «цивилизованном виде» до самого отхода ко сну. В выходные он носил джинсы и ковбойку – никаких тренировочных брюк и маек.
— Добрый вечер, милая. – Чмок в щёчку. – Припозднилась. Где вы на сей раз с Серафимой время проводили? Поди, кофе пили?
Вот так, не нужно дожидаться ответа, а то вдруг начну рассказывать, где была, что видела – а это лишнее, никого это не интересует. Вопрос задан, ответ предусмотрен – все свободны.
— Я была на свидании с мужчиной. – Сказала я.
— Восхитительно! – Муж похохатывал уже из своего кабинета.
Интересно, но во мне ничего не изменилось после увиденного. Мне даже было всё равно – давно ли это у них?
С Валентиной мы были знакомы сто лет и, как говорят сейчас, тусовались в одной большой компании.
К моему заявлению муж больше не возвращался. Поистине, хочешь, чтобы тебе не поверили — скажи правду.
Когда мы легли, он изъявил желание супружеской близости.
Я повернулась к нему и сказала:
— А давай по-настоящему.
Он опешил.
— Что значит, по-настоящему?
— Ну, как в кино… и без… без резинки.
— Милая. — Он с трудом брал себя в руки. – Это что, приближение менопаузы? Что за прихоть? А вдруг ты забеременеешь? Искусственное прерывание беременности, — он выражался только цивилизованным языком — ты знаешь, неблагоприятно сказывается и на здоровье, и на психике женщины.
— Резиновые изделия, к твоему сведению, ранят тело и психику не меньше, чем аборты. А забеременею – рожу. Ты же состоятельный, с положением, прокормишь. Ленка уже взрослая, скоро уедет… В Америке, между прочим, сейчас бум сорока-пятидесятилетних рожениц…
— Милая, мы не в Америке… Да что это с тобой, я озабочен. – Он форсировал нотки озабоченности. – И потом, что значит, как в кино?
— Ну, с воплями, стонами… с паданием на пол и разрыванием простыней… — Какой силой я держалась, чтобы не расхохотаться?!
В темноте мне показалось, что мой муж засветился от перекала.
— К-хм. – Он кашлянул, чтобы не выдать растерянности. – Для того чтобы, как ты выразилась, вопить и стонать, нужно, прежде всего, испытывать подобные этому чувства.
— А ты их не испытываешь?
— Мы цивилизованные люди…
— А что, цивилизованным людям претят сильные чувства?
— Цивилизованные люди умеют управлять своими чувствами. Или должны уметь. Поэтому, стоны и вопли – это из жизни животных.
— А я думала, что это страстная любовь.
— Ты меня озадачила, милая. Поговорим завтра. Доброй ночи.
И он коснулся моего лба губами, к которым я не имела иного доступа, в отличие от Валентины.
Где же они встречаются? Валентина замужем, у неё две девчонки взрослых, ровесницы нашей Ленки, живут пока с родителями…
Командировки – весьма частое явление в жизни моего мужа. Пару раз в месяц он уезжает на день-два, а то и три.
Рабочий день – весьма свободный, можно сказать, условный. Он не читает лекций с некоторых пор, а занимается чистым администрированием.
Сказать Ленке?.. Нет! Ни в коем случае! Пусть хоть отец останется для неё образцом порядочного семьянина…
Стоп. Но я пока ещё не проявила супружеской неверности. Пока?.. А что, это возможно?
Я вспомнила волнение, охватывавшее меня при встрече с Суреном. Но представить себя с ним в постели… Бр-р-р!.. Меня передёрнуло.
О, конечно же не потому, что это Сурен, а потому, что в постели. Нет, для меня это отнюдь не романтическое место! И уж никак не атрибут любовных отношений…
* * *
Свежевыбритый, благоухающий муж с полотенцем на шее наклонился надо мной.
— Как ты спала, милая? – Чмок в лоб. – Всё в порядке? – Вопрос-утверждение. – У тебя сегодня нет первого урока? – То же самое. – Ну, поваляйся, я позавтракаю один. – И вышел.
Вот и пообщались. Всё. Все свободны до вечера.
Я вспомнила, что мы с Суреном встречаемся в четыре, и внутри сладко заныло…
Ещё я вспомнила шальную мысль о… о постели и нас с ним… в ней… И снова холодок прошёл по коже, и едва не испортилось настроение.
«Я Вас люблю» — сказал он. Этим не шутят.
«Я собираюсь Вас соблазнить» — это тоже не звучало как шутка.
Его ладони на моих щеках, его глаза, глядящие в мои, губы, произносящие моё имя… Ещё то, самое первое ощущение волн, исходящих от него, короткое прикосновение тел…
Стоп! Это что: попытка возбудить в себе плотское желание? или прощупывание своих возможностей?..
* * *
Я стояла одетая в прихожей, когда хлопнула соседняя дверь, и лязгнул лифт. Тут же раздался звонок.
На пороге стояла Ленка — теперь дня не проходило, чтобы мы не увиделись. Из-за её спины мне махнул рукой и послал свою ослепительную белозубую улыбку прекрасный индийский принц.
Она вошла и прикрыла дверь.
— Ты сегодня…?
— Да, в четыре.
— А как вчера?
Я в двух словах рассказала о вчерашнем дне и о планах на сегодняшний.
— А потом?
— А потом будет завтра и послезавтра. А потом он уедет, а я умру.
— Мамулька! Как же я рада это слышать! – Ленка бросилась мне на шею. – Это слова живой женщины! – Она поцеловала меня. – Ладно, до «умру» у тебя ещё есть два дня.
И мы вышли в туманное осеннее утро.
* * *
«Красная стрела» сияла глянцевыми боками.
Сурен держал мои ладони в своих. Горячая армянская кровь высекала искры из серых балтийских глаз, а степенная латышская сжимала желваки на скулах.
Моя славянская кровь то стыла в жилах, то закипала. Волновалась ли я так хоть раз в своей жизни?..
Объявили, что через пять минут…
— Я буду в Питере через две недели. – Я подняла глаза. — У меня каникулы…
Это был наш с Ленкой сюрприз. Домашняя заготовка.
Сурен изменился в лице. Его буйный темперамент прорвался сквозь заслон сдержанности.
— Наташа! – И он прижал меня к себе.
А потом поцеловал.
Как я могла прожить двадцать семь лет в браке, не узнав, что такое поцелуй мужчины?
Да вот так…
* * *
