Возвращался я как-то зимним вечером домой. Но зимний вечер у нас это, как известно, и не вечер вовсе, а ночь. Городок маленький, и все в это время разбрелись уже по домам, только редкая машина разрушала своим рёвом морозную тишину. Фонари освещали падающие снежинки, дома смотрели в ночь горящими окнами, но всё равно на душе было и пусто и неуютно.
Так и шёл я, не пытаясь избавиться от тоски. Вдруг откуда-то послышалась песня, которую тянули несколько женских голосов:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далёком,
Буду тебе женой.
Я стал искать взглядом этих женщин, и всё тщетно, до тех пор, пока они не вынырнули из ночного мрака в свет фонаря за стриженными и покрытыми снегом акациями по другую сторону дороги. Это были несколько немолодых женщин, довольно неряшливых и «под мухой». Они становились в свету и, размахивая руками, обнимаясь, продолжали петь:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далёком,
Буду тебе сестрой.
И так пели бы они, казалось, всю ночь, поскольку в голосах их чувствовалась какая-то неиссякаемая сила, источник которой в столь же неиссякаемой тоске, если бы их не остановила скользнувшая по краю фонарного света, в полутьме, фигурка какого-то мужичка. Толком разглядеть его я не смог, но то, что я увидел, не особо меня обрадовало: стоптанные сапоги, старая курточка, руки, спрятанные в рукава, шапочка на макушке. Личико же его было гадливейшее, изрядно пьяненькое; на нём висел вонючий шмыгающий носик. Поганенькие глазки недвусмысленно глянули на женщин; выражали же они бесцельность, духовную пустоту и разгильдяйство, то есть не выражали практически ничего.
— Здорово, бабоньки! Как жизнь? – спросил мужичонка, быстро семеня ножками и уже удаляясь.
— Ой, и не спрашивай! Рай, а не жизнь! – ответили певуньи и, похрустывая снежком, пошли дальше.
И я, невольный очевидец этого незамысловатого события, повернул меж домов и людей этих больше не видел.
А тоска не отпускала. Она мучила ночным холодом и мраком. Не помогали звёзды, вечно висящие над землёй, всё видящие, всё знающие. Не помогал даже всегда весёлый снег, хоть и хрустел под ногами. Спасало одно – та песня, что всё ещё доносилась до меня откуда-то издалека:
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далёком,
Буду тебе чужой…