-Геша, приезжай скорей! Голос Клавы прерывался заглушенными рыданиями, что мешало расслышать слова, Геша, я не могу больше! Не в психушку же его сдавать! А со мной что будет? Я ж беременна! Приезжай, может тебе удастся его вразумить!
-Ладно, приеду. Геннадий горько вздохнул и мрачно взглянул на часы. Нет, прямо сейчас выезжаю. Хорошо, не паникуй!
Минуту он посидел, молча пытаясь перепланировать предстоящий вечер. Звонок пришелся очень некстати. Но Клава паникершей не была, да и Геннадий, скептически относившийся к остальным женщинам, свою сводную сестру трепетно любил.
Лапуся, набрав номер своей очередной подруги, решительно признес он в телефонную трубку, Встреча переносится на завтра… Нет… Cегодня я занят. В том же месте, в шесть. Пока.
Повесив на плечо сумку, он решительно направился к трамвайной остановке, куда уже подходил трамвай. Вагон был полупустым, и предстоящий разговор можно было обдумать, сидя почти с комфортом. Ему предстояло беседовать с Левушкой, мужем сестры, который по ее утверждениям совсем поплыл умом за последнюю неделю. Но сам Геннадий полагал, что это случилось куда раньше. Он никогда не мог понять, что нашла его красавица Клава с ее княжеской внешностью и рассудительностью в этом толстом бородатом филологе, неумеющим поменять перегоревшую лампочку.
При первых встречах Левушка бодро беседовал с шурином о литературе то ли 17, то ли 18 века, нагоняя на Геннадия тоску малопонятными громоздкими выдержками из Сумарокова, а в последние годы увлекся модной белибердой об экстрасенсах настолько, что себя вообразил целителем. Услыхав, что у кого то насморк, он несся, как дворняга на запах мяса, жег ненужные свечи, активно делал пасы руками, и усугублял зарождающуюся болезнь резкой головной болью, вызванной своей ненужной активностью. Но все это было безобидно и безопасно: обычное веяние времени в личной интерпретации дилетанта целителя. Сейчас же речь шла о другом. Клава зря на помощь звать не будет…
Клава открыла ему дверь и облегченно вздохнула. Она опять пополнела, живот выпирал и вокруг него по застиранному халату лучами разбегались складки.
-Он там, — тихо прошептала она, кивая на двери в столовую, -Но он уже не просто экстрасенс. Он пророк-обличитель! Насобирал где-то компромат на соседей и своих сотрудников и обличает без разбору… Все жалуются и грозят в суд подать, за клевету… Поговори с ним. Тебя он вроде уважает…
Левушка сидел у стола и молча вертел в руках бумажную салфетку. Увидев Геннадия, он вперил в него такой тяжелый недовольный взгляд, что тому стало не по себе. На скулах Левушки горел нездоровый румянец, а грудь тяжело вздымалась в такт неспокойному дыханию.
-Что, пришел меня от сумашeствия лечить? – глухим сдавленным голосом поинтересовался он у шурина.
— Левчик, ты что! –смутился Геннадий, -Какое сумашествие! Так зашел, в гости… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
— Знаю, -хмыкнул насмешливо Левушка и угрюмо уставился на Геннадия, -Хорошо знаю… Презираешь… Ненавидишь за то, что на Клавке женился… Ревнуешь к ней подсознательно… Да не вскидывайся ты так! – хмуро добавил он, заметив протестующий жест родственника, — Любить-то меня ты не обязан. Сердцу не прикажешь. А любить сестру сводную- не велик грех, -не родная…
-Нo… –замялся Геннадий, удивленный проницательностью этого недалекого, как он раньше думал, человека, -Люблю я Клавку, конечно, люблю… Сестра она мне все же…
-Любишь, да не по-братски. Не притворяйся! От меня не укроешь! –Левушка задышал тяжелее и жестко улыбнулся. Улыбка его показалась Геннадию оскалом, – Мне до этой страсти твоей дела нет. Меня жена любит, и того достаточно! А вот грех на твоей душе тяжелый лежит, это да! Каяться тебе надо! Ночами не спать!
-Ты Лева, о чем? — искренне удивился Геннадий, — Я вроде как законов не преступал?
-А Ларису ты уже забыл? – Левушка резко выпрямился и обличающе посмотрел на шурина, — От кого она уже второй аборт делала? Может, девка теперь бесплодной станет… А Леночка?
-А это ты откуда знаешь? – озадаченно пробормотал Геннадий, пытаясь припомнить, где и когда он мог проговориться. Афишировать свои любовные связи он не любил, победами многочисленными не хвастался и не гордился. Девушки липли к нему, как мухи, но он считал это само собой разумеющимся и принимал, как данность… Так же как и их страдания, когда он их бросал.
Левушка ответил не сразу. Он тяжело сопел, рассматривая пухлые беспокойные руки, теребящие салфетку, потом долго разглядывал ошарашенное лицо Геннадия, потом вновь опустил глаза на салфетку…
-Дар у меня – наконец произнес он и быстро бросил на Геннадия испытывающий взгляд, — Целю я язвы духовные. Все о нечестивцах знаю…
Говорил он как бы равнодушно и устало, не ожидая, что ему поверят, но Геннадия отторопь взяла от его напускного спокойствия.
-Знаю, зачем приехал… продолжал Левушка тоскливо, — целить меня надумал. Клава вызвала.Да целителя не исцеляют… не болен я. Дар у меня…
-Да, конечно, — осторожно произнес Геннадий, пытаясь овладеть ситуацией, -Ты уже и раньше пытался… Ну… исцелять хворых… И никогда это нареканий не вызывало… Но ты же сейчас обвиняешь, факты неприятные людям говоришь… От этого и неприятности могут быть…
-Неприятности? –опять губы Левушки скривила злобная, неприсущая ему до того ухмылка, -Это ты о Киряченко? Пусть подает! Посмотрим, что суд скажет. У меня и доказательства припасены!
-Да откуда они у тебя? – искренне удивился Геннадий, понимая, что речь идет о соседе. Все знали, что тот вор, но доказать ничего не могли. Да и кому интересно было связываться! – Ты что, расследование провел?
-Зачем оно мне? –усмехнулся Левушка и выпятил нижнюю губу, -И так знаю, где он ворованное прячет! Нужно на электричке ехать, -проборматал он, закрыв глаза и покачиваясь как в трансе, -третья станция от центрального вокзала. Потом на автобусе: одна, две, три, шесть остановок… Выйти у церквушки… Потом поле…Лес… опять поле… Домики, аккуратные такие, с заборчиками…. Пятый от дороги, дом, на чердаке…
Голос его постепенно перешел на шопот, он, казалось, забыл обо всем, лелея какие-то смутные видения, и был очень похож на безумного. Так, по крайней мере, Геннадий представлял себе сумашедших. Да и логики в этих рассуждениях было мало. Какой суд поедет расследовать преступление по такому сумбурному неконкретному адресу! Бедная Клава!
-Левчик, — вкрадчиво произнес он, дождавшись паузы, — пусть оно так, как ты утверждаешь, но тебе все это зачем? Какая связь между этим и целительством?
-Как это какая? – Левчик медленно приходил в себя, глаза его принимали осмысленное выражение, но нес он по прежнему бред,- Зло воплощается по-разному! Болезнь – телесное воплощение этого зла. Я же говорил тебе недавно о Вершителях зла, у кого очень много сил….
Когда-то Левчик действительно просвящал Геннадия в тонкости своего нового ремесла. Речь шла то ли о конференции, то ли о собрании экстрасенсов, телепатов и прочих шарлатанов, которые повылезали изо всех щелей с приходом перестройки. И все эти новоявленные маги на полном серьезе вешали лапшу на уши своим коллегам, соревнуясь, кто придумает небылицу позанимательнее. А Левушка, святая душа, все принял за чистую монету и, захлебываясь от восторга, долго делился впечатлениями со своими домашними. Геннадий лишь диву давался, слушая эту чушь: какие-то межпланетные перелеты душ, черные и белые магии, сглазы, всепобеждающее зло… Правда, если отбросить всю сверхъестественную шелуху и отнестись к излагаемому со здоровым скепсисом, то выходило, что идет какая -то подспудная борьба, скорее всего за зоны влияния и кошельки доверчивых пациентов. Левушка же относился к партии некого Петра Анисимыча, старикашки, живущего за городом и торгующего травами. Травника, помнится, и скептически настроенный Геннадий одобрил. Фитотерапия ему показалась куда реальнее и полезнее жжения свечек и нелепых взмахов руками под носом больного, а фантастику, которую навертел вокруг неизвестный дед, он принял за современный рекламный трюк. Но Левушке с его отсуствием здравого смысла наука впрок не пошла, — вместо кропотливого изучения гербариев, он ударился в мистику.
-И тогда Петр Анисимович наградил меня этим бесценнным даром: я вижу грехи человеческие и могу бороться с ними! – вещал между тем Левушка- И мир становится чище, и болезней меньше, и нечестивые раскаются…
-Левчик, это, конечно хорошо… –вкрадчиво заметил Геннадий, решив не опровергать основной теории, но попытаться добиться практических результатов, — всеобщее счастье и все такое… Но Клавушка вон третью ночь не спит, а она беременна… Ей твоя борьба явно не на пользу! Пока еще ты всех этих грешников разоблачишь… Может, хоть до родов перерыв обьявить в разоблачениях твоих?
-Так это ж не зависит от меня! Это ж самим Богом данная мне миссия! Или ты прослушал, о чем я говорил тебе?! –возмутился Левушка, сжимая салфетку так, что толстые суставы пальцев побелели. – Слушай внимательно!
На сей раз Геннадиий решил на посторонние воспоминания и мысли не отвлекаться и углубился в Левушкин бред со всем своим старанием. Сюжет в его понимании вырисовался довольно быстро: загадочный Петр Анисимович, которому Левушка осточертел назойливостью, решил свои основные секреты прозелиту от экстрасенсорики не выдавать, а, чтоб от него избавиться, внушил бедняге (может и под гипнозом), что у него особая миссия: лечить мир от скверны. Скорее всего, Левчик и раньше знал о многих грешках окружающих из личных наблюдений, из бесед с лопухами-пациентами… Да и логика какая-то, память и сообразительность у него должна быть; как-никак, высшее образование, хоть и никчемно-филологическое… А теперь все эти обрывочные сведения, скрепленные воображением, он увязывает в общую картину прегрешений и пытается, не щадя живота своего (вернее Клавкиного) с этим падением нравов бороться. Причем считает свое разоблачительные действия то ли даром, то ли миссией, которыe сам он бросить не в силах.
Скорее всего, тут поработал тот же зловредный Петр Анисимыч со своими гипнотическими внушениями, вероятно, на Левушку за что-то очень злой. Левчик-то в отличии от Геннадия, очень податлив к чужим внушениям. Оставалось либо искать другого гипнотизера, либо бросаться на колени перед бесстыжим старикашкой, упрашивая избавить родича от наваждения… Но вряд ли это удастся: все эти новоявленные маги скорее от гонорара откажутся, чем признаются в земном и естественном происхождении своих трюков. А Левчика самостоятельно не разубедить.Аппелировать к его здравому смыслу все равно что к здравому смыслу душевнобольного… Но вот если попробовать ему подыграть, используя его же терминологию и систему утвердившихся в голове образов…
-Левчик, — опять прервал он шурина, — я тебя хорошо понимаю. Мало того, я готов встать в ряды… И много Вас, таких миссионеров по борьбе с дьяволом? Дар твой, как я понимаю, штука уникальная. Но ты же с ним не родился… Тебя им, по твоим же словам, Петр Анисимыч облагодетельствовал. Может, пока, до Клавиных родов, ты мне его передашь, как бы на хранение, а я за тебя поработаю… На почве очищения человечества от скверны… Клавку-то жалко! А я холост, и времени, и сил достаточно…
Левушка задумался. Слова Геннадия его чем-то задели, но отказываться сразу он не стал. Напротив, осмотрел шурина каким-то пристальным оценивающим взглядом и криво улыбнулся, покачивая головой.
-Сам не знаешь, о чем просишь. – пробормотал он угрюмо, -не в радость дар этот его владельцу… Сам уже не сбросишь вериги, тобою по неразумению избранные… Разве кто сам, волею своею возжелает их у тебя взять и на плечи свои возложить….
-Это ничего! – обрадовался Геннадий, видя, что слова его внезапно привели к результатам, на которые он и не надеялся, -Я не боюсь. Дело серьезное, требует немалой отдачи. А я – человек способный. Понесу крест за тебя. А Клавдия родит спокойно, я племяннику порадуюсь. Если, конечно, не буду в это время очищением мира занят!
-Зря ерничаешь, — осуждающе покачал головой Левушка, -что воспоешь, когда дар получишь? Это миссия, подвижничество душевное… Сродни тяжелейшей каре, взятой на себя по желанию своему. Столпничество — и то легче!
-Что ты, Левушка! Разве ж я ерничаю – Геннадий мгновенно испугался, что его попытка психотерапии сорвется из-за его же дурацкой иронии, — я просто не люблю торжественных выражений. Я и не подумал, что нужно переходить на старославянский… Ты как филолог в нем, конечно, компетентнее, чем я. Но душою я готов ко всем твоим испытаниям… Если, конечно, ты согласишья именно свою миссию мне доверить. Когда к твоему Анисимычу поедем?
-Зачем…Анисимыч… –медленно, как бы нехотя процедил Левушка, угрюмо глядя на шурина воспаленными глазами, — Но жаль мне тебя… Идешь, аки телец на заклание… Судьбы своей не видешь…. Ежели б не Клавдия… он молча застыл, навалившись на спинку стула громоздким своим телом, и медленно забарабанил пальцами по скатерти. Геннадий тоже молчал, не зная, что сказать, чтоб не спугнуть удачу. «Притворюсь, что стал этим, — новым пророком», -лихорадочно думал он, -« Может скажу при нем пару –другую изобличительных фраз…. А он займется своими домашними делами… Что там Леви писал… Хорошо, хоть к Анисимычу ехать не нужно. Он, похоже, гипнотизер мощный… На меня, правда, гипноз не действует…Но кто его знает…»
-Ладно, -как бы нехотя прервал молчание Левушка, — не передумаешь, приходи вечером…. Но подумай хорошо… много берешь на себя…
Когда он пришел, Левушка уже был одет. У ножки стула, где он сидел, приютилась небольшая дорожная сумка.
-На кладбище едем, — спокойно сказал он, встретив вопросительный взгляд Геннадия, — туда на трамвае, назад придется пешком. Осилишь?
Геннадий вздохнул и поморщился. Он и днем не любил кладбищ, а тут ночью… Да еще и в обществе этого тронутого, хоть он и родственник. Что ему там в голову придет? Но назвался груздем…
На кладбище Левушка двигался вполне уверенно. У него, оказывается, был ключ от ворот, и ничего, к счастью, взламывать не пришлось. В топографии местности он тоже, похоже, ориентировался и уверенно повел его куда-то вглубь, в район старых захоронений. Луна светила достаточно ярко, могилы, как им и положено, хранили могильное молчание, а деревья шелестели не загадочнее, чем в любом полуночном парке.
Пришли! – остановился Левушка перед какой-то могильной плитой, — Не передумал?
И усмехнувшись отрицающе возмущенному жесту Геннадия, раскрыл сумку. На старой, выщербленной плите был выгравирoван пятиугольник и неясные буквы то ли на иврите, то ли на арабском, понять было трудно. Левушка выгреб из сумки какие-то порошки и ароматические палочки и установил в центр пятиугольника свечку в маленьком подсвечнике.
-Сядь туда,-хмуро кивнул он на дальний край плиты, а сам, запалив свечу, забормотал какую-то чертовщину на неясном наречии. Голос его то взмывал до крика, то опускался до шопота, и Геннадий стал всерьез побаиваться прихода сторожа с милицией. «Иди потом доказывай, что пытался вылечить этого малохольного», — мрачно размышлял он, наблюдая за впавшим в транс родичем и поеживаясь от ночной прохлады, -«Пришьют еще осквернение могил или нарушение общественного порядка… На работу телега придет…»
Левушка тем временем свои заклинания приостановил и принялся сыпать в огонек свечи свои порошки. От этих неизвестного происхождения химических реактивов пламя начало менять свой цвет: сперва на зеленый, потом на сиреневый, потом на ярко-белый, сменившийся нежно-голубым. В воздухе остро запахло чесноком, паленой шерстью и сероводородом. Во время этих дурацких манипуляций из-за кустов неслышно вышла бездомная, вся в колтунах собака, которую Левушка, похоже, и не заметил. Но Геннадий выразительно пригрозил ей палкой, валявшейся, к счастью, у самой плиты, и черная мерзкая псина бесшумно исчезла, одарив его фосфорицирующе-красным блеском голодных глаз. К счастью, процедура длилась не очень долго. Левушка уселся на свой край плиты, что то еще поборматал и заметно повеселел.
-Как ты? – весело спросил он у Геннадия, -Не замерз? Может, у нас переночуешь? Трамвай-то не ходит!
Геннадий кивнул, тщательно растирая затекшие ноги. Левушка, стоявший напротив и тараторящий какой-то вздор о благодарности к нему и любви к Клаве внезапно стал ему удивительно неприятен. Он, допустим, и раньше не вызывал у него большого восторга своей глупостью и непрактичностью, для зрелого мужика неприличными…Но теперь к этому подмешивалось и глубинное знание о его мелких проступках, которые тот затевал с самого детства…. А то, как он подвел своего шефа перед более серьезным начальством… Подлость-то какая! Свалить при аттестации собственную вину на голову ни в чем не повинного человека! Неужели он думает, что ему это сойдет даром? Каленым железом жечь таких родственников! Да и неродственников тоже! Сколько же их на этой многострадальной планете! Хватит ли сил о каждом сказать обжигающее правдивое слово?! Ниспошли ему, Господи, сил на этот нелегкий и неблагодарный труд…
.
