Русский еврей


Русский еврей

Он опять сел в этот ранний поезд, как всегда, в последний вагон и, как всегда, “его” место было свободно. Он расположился поудобнее, закурил, закрыл глаза и мысленно представил сидящих в вагоне – кто каков из себя и на каком месте сидит. Потом открыл глаза и проверил – все, как он и думал: по диагонали напротив – старичок, который сел вместе с ним в Ландсхуте, позади – двое служащих с “деловыми” портфелями, слева – пожилой господин в баварской куртке с пуговицами в виде эдельвайсов и баварской зеленой шляпе с фазаньими перьями. Все они каждый день встречались в этом вагоне мюнхенского поезда, и уже было как-то неловко не здороваться.
Во Фрайзинге подсели “чужие” – шумная компания баварцев. Они очень громко обсуждали что-то. По обрывкам, которые Гриша успел расслышать из общего “мычания” и “жевания” согласных он уловил что-то о вчерашнем футбольном матче, потом разговор свелся к тому, как хорошо быть баварцами, и, в этот момент, один из беседующих громко рыгнул… Двое служащих с портфелями состроили презрительные мины и стали изучать пейзаж за окном. Гриша подумал, что эти двое явно не баварцы. Ох уж эти амбиции!
* * *
— Кому это пришла в голову блестящая идея – открыть окно?! – вдохнул свежего воздуха Дирк, — а, это наш русский!
— Я не русский, я — еврей, сказал Гриша.
— Ну, тогда я – мусульманин! А что это меняет? – спросил Дирк, думая, что поддержал шутку.
— Нет, я не по конфессии hebräisch, а по крови, национальность у меня такая – еврей, и в паспорте моем это записано.
Повисла пауза.
— Вот, смотрите: советский паспорт, а это вкладыш о том, что я – гражданин России, а вот тут мое имя, фамилия, дата рождения и национальность – еврей.
Гришин “серпастый и молоткастый” перемещался из рук в руки. – Советский паспорт еврея с российским гражданством …
* * *
-А как тебя еще можно называть, — спросил Клаус, — или у тебя только одно Kurzname? (Гриша просил не называть его полным именем, тем более, что в немецком произношении оно было на два “о” длиннее и звучало как бы с оттенком укора “Григо-о-о-рий!”
— У-у-у! Много: Гришенька, Гришечка, Гришунечка, Гришулечка, Гришаня (как меня мой тесть называет), Гришуля, Гришутка, Гришунчик, Гриня, Гришок, Гришатка, Гришик, Гершеле (это по-еврейски), Гринчик … И это я, наверное, не все назвал …
— Вот здорово, — восхитился Клаус, который когда-то немного учил русский. И грустно добавил: — А я – Клаус, просто Клаус, и все …
Гриша хотел было рассказать анекдот про “просто лося”, но вовремя спохватился.
* * *
— Вот как, значит, тебя родители тоже в рифму назвали, сказал Франц.
— Как это, в рифму? – не понял Гриша.
— Ну, вот я – Франц Янц, а ты – Гриша Фишер.
— А ты ему рассказал стишок про трех японцев? – спросила дома Стаси, — не помнишь?
“Жили-были три японца:
Янце, Янце-Дранце, Янце-Дранце-Дрони.
Жили-были три японки:
Ципе, Ципе-Дрипе, Ципе-Дрипе-Лимпомпоне.”
— Да нет, это по-немецки не покатит:
“Da war einmal drei Japaner…
Da heiratete Янце-Дранце Ципе-Дрипе…USW”
Да я это и по-русски не скажу, язык сломаю. Я, ведь, не ты …
* * *
Гриша не мог найти “мышь”. “Опять Шнеевитхен все разбросала, вот и верь в немецкую аккуратность”, — ворчал он про себя. Его соседка по столу была погружена в программу на экране, вокруг были навалены ее конспекты, книжки, куртка, еда. Наконец, он обнаружил “мышь” – на ней лежал огромный бутерброд с ветчиной и салатом: “Вот возьму и съем, чтоб не повадно было!”, но вслух сказал: “Прошу мою “мышь” не кормить, она на диете!” Шнеевитхен засмеялась и принялась уплетать бутерброд.
Вообще-то ее звали Штефани Шааф, Штефхен, потом, прибавив фамилию, ее стали звать Шефхен (“овечка”), потом один из доцентов назвал ее Принцессхен и Шефхен-Принцессхен переделали в Шнеевитхен (“Белоснежка”). На том и остановились.
* * *
— А как это ты оказался рядом с Белоснежкой, когда ты сидел с Лоренсом? – допытывалась Стаси.
— Ну да, она за первым столом сидит, а Лоренс – “на камчатке”, мне так конспектировать удобнее. Ну, что ты так смотришь? Да она смешная такая, сидит и вдруг как подпрыгнет на стуле: “Toll! Super! Alles klar!” — это она что-то в книге вычитала и поняла, или программа “пошла”… А Лоренс сегодня заходит в курилку и робко так спрашивает нас с Дирком: “Можно у вас бумажку ausleihen, занять?” А мы грозно отвечаем: “А ну, попробуй!”
— Лучше было бы спросить вкрадчиво: “А тебе, собственно, для чего?” Ну и ловко же ты перевел разговор на Лоренса!
— Ой, только не прикидывайся ревнивой!
* * *
Лоренс пришел в эту группу на несколько недель позже остальных и сел рядом с Гришей.
— Это по принципу повышенной лохматости, что ли? – спросила Стаси, узнав, что Лоренс тоже “хвостатый”.
— Да, может быть, но он полохматее меня будет, — ответил Гриша, – у него “хвост” из огромного количества косичек, и все это живописно торчит в разные стороны. И одевается стильно: всякие шарфы и платки, намотанные на шею, жилетки необычные, весь в “фенечках”. Тебе бы он понравился.
— Лоренс – недоучившийся биолог. Ушел из университета и принял мудрое решение – переучиваться. Все остальные имели высшее образование, но не имели работы. Компьютер Лоренс знал лучше всех в группе.Правда был еще программист-профессионал. Гриша звал его про себя “наш алкаш”. На перерыве “алкаш” доставал шкалик шнапса, выпивал его и, виновато глядя на окружающих, пьющих кофе и минералку, говорил: “Не могу… не могу с клавиатурой сладить, руки трясутся…” Учился он неважно.
А лучше Лоренса училась только Моника. “Моника у нас – эрудит”, — говорил Гриша. “Как звали вашего графа, — спросил однажды Лоренс, — графа или князя, который ехал по России, а помещики выставляли декорации нарисованных деревень?” Гриша не успел ответить, Моника тут как тут: “Потэмкин? Потомкин?” “Да, Потемкин.” В другой раз Моника обрадовалась, увидев на столе Гриши томик Гофмана: “А что, он популярен в России?” – Да, “Щелкунчика” — то уж все точно знают. “А разве “NubKnacker”–это по сказке Гофмана балет? – удивился Лоренс, а я думал — Чайковского…”
— Гриша, а я вчера в Интернете прочитал про одного человека из России, поэта, он был “душой” страны, там так было написано. Его фамилия на “В” начинается.
— Высоцкий? –
— Да, там были стихи про охоту на волков. Мне очень понравилось… Лоренс задумался. – Знаешь, я не могу сейчас сказать, что в Германии живет человек – “душа страны”. Я даже не думал раньше, что такое бывает.

* * *
“В полицию замели! Дело шьют!” – чуть было не ответил Гриша Францу. “Эх, хорошая компания, но не помитькуешь здесь…” – Да, забирали меня вчера. Документы спросили, а у меня с собой не оказалось. Они звонили в Ландсхут, спрашивали, действительно ли я — это я. И ведь столько народу около вокзала – и бродяги, и панки, и наркоманы, так полицейские идут и мне через головы этих подозрительных личностей машут, — идите, говорят, сюда.
Я их спрашиваю, — я, что, похож на какого-нибудь жулика или маньяка — «их ищет полиция”», что меня уже в третий раз забирают.
— Нет, говорят, не похожи, но выньте руки из карманов… Я им объясняю, что у меня там никакого огнестрельного оружия, только табак. Можно, спрашиваю, закурить, — вот отпустим, тогда курите на здоровье…
А два раза меня в аэропорту проверяли. Первый раз я им паспорт вынул – успокоились. А во второй раз я без паспорта был. Вот они меня в свой офис привели. Пока один в Ландсхут звонил, другие спрашивают, зачем вы в аэропорту, — встречаю, говорю, жену и сына. А какой номер рейса? — Отвечаю. А во сколько посадка? – Отвечаю. А что в карманах? – Вот, ключи от квартиры, Wochenende-Ticket… — А деньги? – вот, 10 Pf… У жены еще есть… Отпустили. Для шпиона, наверное, денег мало показалось
— А меня тоже часто забирают, — сказал Лоренс, — я уже привык. Носи с собой паспорт или водительские права.
— Может, им наше “хвостовство” не нравится? Но это не повод, чтобы стричься!
— М-да, — сказала вечером Стаси, — прямо по Булгакову: “С котами нельзя!” А тут с “хвостами” нельзя, документы проверяют. А ты им ответь: “А хвостатым докýментов не положено!”

* * *
— Да, беден Deutsche, куда ему до русского! Даже ругательства скучные: “Donnerwetter” — это предел, это у них уж совсем по-черному выругаться; “Arschloch”(«Дырка от задницы») — так можно даже шефа тихонько или ласково обозвать, а для детей мультик есть “Kleines Arschloch” . Мужики-социальщики на кладбище, чуть что не нравится: “Kreuzefixe!” Католики! Крест у них, понимаешь, «ядреный», то есть, «распятый» – это ругательство!
— А ты бы им подбросил парочку идей для разнообразия, — посоветовала Стаси, — чем мы там “ядреным” располагаем… “Ядрен-батон” — “Bagetefixe”; “Ядрен-патефон” – “Plattenspielerfixe”; “Ядрена-вошь” – “Laüsefixe”; “Ядрен попугай” – “Papageifixe”…
— Ну, ты совсем загнула! Когда это самое действие — с крестом, это религиозное чувство оскорбляет, а с батоном, патефоном – они скажут, что таких извращенцев у них нет, и не забывай, что у нас там полным полно микробиологов, пятеро, что ли, на всю группу, а Клаус – вообще – генетик! Так что с блохой и попугаем – это даже не зоофилия, а целый научный эксперимент получится, Клаус профессионально восхитится! Но как ругательство – не покатит…
* * *
— Гриша, Женя, вас там какие-то девушки из параллельной группы спрашивают… Через минуту ребята вернулись, и Клаус, загадочно улыбаясь, спросил Гришу:
— Ну, и как девочки?
— Штучки с ручкой, — отмахнулся по-русски Гриша.
— Это как? — Клаус как всегда очень заинтересовался незнакомыми словами. Гриша объяснил.
— А это не ругательство, точно? — допытывался Клаус. Гриша поклялся, что нет. С тех пор, встречая этих русских барышень, искательниц приключений, Клаус подмигивал Грише, и тихонько говорил:
— Штушки с рушкой! — и радовался, что не матерится …
* * *
Однажды профессор явился на лекции в группу, ведя на поводке симпатичного шнауцера. Оказывается, это входит в моду и началось с Военной Академии. Пёсик послушно спал под столом, профессор несколько раз выводил его на газончик перед институтом. В перерыве профессор пошел в буфет. Гриша встал, чтобы по обыкновению открыть окно, но он забыл, что у окна стоит стол профессора, под ним лежит пес профессора, а на стуле лежит профессорский портфель… Шнауцер исполнил свой долг сторожа и облаял Гришу, а Гриша от неожиданности, и по старой памяти, обложил шнауцера “пятиэтажным” …
— Sup-per! – восхищенно заорал Дирк, и с завистью посмотрел на смущенного Гришу.
Я слышал, что в русском есть много вариаций, но я и не думал, что это так сильно звучит!
* * *
— Ну, и кто у нас после очередного экзамена “Einzelkröte”? — спросил Гриша, подходя к вывешенному списку с оценками. Еще после первого экзамена Гриша рассказал, что у них в российской школе отличников дразнили жабами.
— Ich bin keine Kröte mehr, — грустно обернулась к нему Шнееевитхен. – А ты жаба — 96 баллов!, и Лоренс – жаба, 97 баллов! А самая главная жаба — Моника – 100! У Белоснежки очень легко менялось настроение: — Ну и что, что не первая, зато можно “жаб” подразнить!
* * *
У нас сегодня обсуждалась молодежная мода. Я сказал, что моей жене “говнодавы” на платформе и примерять не придет в голову. Так они хохотали как ненормальные над словом “Scheißendrucker”, неужели им не приходило в голову это слово?
Потом мы с Дирком делились анекдотами. Помнишь, “сколько нужно милиционеров, чтобы ввернуть лампочку?”, так вот у них этот анекдот рассказывают про баварцев и про Beamter(ов) (гос.служащих). А я им про внучку Фрау Шмид рассказал: “Вот Фрау Шмид рассказывала про прилежную свою внучку Петру, которая училась-училась, читала-читала, и дома занималась-занималась. И вот теперь в Regierung(е), в правительстве –“иншпекторин” служит, а ей всего 26 лет. Я спросил, а в каком университете училась ваша Петра? – Да она после 9 класса Hauptschule два года в правительстве училась, где ее мама работала…
— Ясно! Бумажки заполнять училась два года! — все наши с университетским образованием ухохотались над бедной Петрой. Только ребята — безработные со своим интеллектом, а Петра отпуск во Флориде проводит…

* * *
Обратный поезд. Опять эта стайка девочек, одинаково “модно” стриженых, на “платформах” и в “клешах”, размалеванных. Ужас! Typisch наши “пэтэушечки”. И каждая вертит ключик от автомобиля. А о чем это они? Ну как же! О Еде! С серьезным видом: кто, когда, где, сколько и за сколько… Хоть бы о мальчиках своих сплетничали…
У них в “курилке” тоже бывали разговоры о еде.
— Ребята, вы что, голодные? — не выдержал однажды Гриша. – У меня бутерброд есть. А то что вы все про еду, что о ней говорить, ее съесть надо и без разговоров …
— Да, правда, чего это мы?..
* * *
Что там в “Московском комсомольце” пишут? Можно было и не покупать. Сплетни! Сплетни… Опять сплетни. О, сплетня про Эдуарда Успенского: отсудил он, значит, у конфетной фабрики название конфет “Чебурашка”, и судится теперь с детским универмагом “Чебурашка”…Авторские права! Ну-ну! И что с людьми делается! А как же “Радионяня”? (Марк говорит “Дядионяня”) А кот Матроскин? А Осьминожки? Да, не ожидал от Успенского… Тоже ведь –“русский еврей”. Жаль!
Он стал смотреть в окно. Фазан! Огромный, яркий, бежит вдоль железной дороги. Стаси с Марком видели такого же красавца прямо около дома. А вон заяц бежит. А вон – еще. А вон еще двое… И что же они это у всех на виду, понятно конечно, весна, но целый поезд едет мимо и наблюдает…Совсем без комплексов зайцы пошли. А вчера прямо около вокзала в Ландсхуте мы видели огромного зайца. Я сперва подумал, что это собака, а Стаси кричит: “Нет, заяц это! Видал уши?” Лениво так упрыгал от нас в кусты тот заяц. Мы нашей соседке фрау Шмид рассказываем, она расплывается в счастливой старческой улыбке: “Hase!” и добавляет: “Я больше лесных люблю, домашние жестковаты, а дикий заяц под уксусом — очень вкусно!” Бабушка всю жизнь готовила и продавала колбасы и мясные деликатесы. Тут удивляться не приходится. Но бедная Стаси уронила от неожиданности поварешку. Фрау Шмид не заметила этого – Марк принес ей русскую азбуку с картинками, и стал называть буквы: “А”, “Т”, “М”, “Л”, “К”, “О”. — Вундеркинд! – радовалась фрау Шмид. Потом произошел спор о названиях животных на картинках. Бабушка Шмид: “Ente!”, Марк, уверенно: “Нет! Это – утё-ок!”, “Katze!”, — “Нет, это – кот!” … договорились на тигре…
А кто же нам еще про зайца рассказывал? А, Боря Бирман. У его знакомого в Регенсбурге живет огромный доберман. И вот погнался в лесу этот доберман за зайцем. Гонял, гонял, потом припер зайца к дереву, и лает, дурень, не знает, что еще с этой “добычей” делать. Зато заяц нашелся. То ли от пережитого ужаса, то ли он был он ненормальный какой заяц, но бросился он на пса и раскроил ему шкуру на груди, и удрал, наглец. Хозяин привез пса в больницу, рану срочно зашили, и спросили врачи, с какой это собакой так не поладил … “Да это он зайчика встретил”, признался хозяин. Псу целую неделю делали уколы — вдруг заяц все-таки бешеный был? А может это был заяц-еврей? От него не ожидали, а он набросился…От Успенского вот тоже не ожидали …
* * *
“Заложи меня, Левченко, заложи!” — отмитьковала ему Стаси.
— А они спрашивают, твоя жена — Schriftstellerin? А я говорю…
— А они не подумали, что я – шпионка? Ну вот, все испортил – сказал, что я рассказ пишу, теперь они испугаются, молчать с тобой будут… Вечно, ты, Гриша, со своей искренностью! Да, тебе через Марину директор школы благодарность передал. Помнишь, ты про записку о родительском собрании спрашивал, почему “Sie” с маленькой буквы было написано в трех местах, ты еще подумал, что это новые грамматические правила. Оказывается, никто кроме тебя этих ошибок не заметил. “Из всех учителей и родителей нашелся только один папа, который указал на ошибки в записке. Нам очень стыдно, тем более, что этот папа — русский!”
— Русский еврей, — по привычке поправил Гриша.

Landshut-München 1998

Добавить комментарий