Вообще-то я увидела то, чего ожидала.
Николай Коляда. «Чернуха» , «бытовуха» , гротеск постсоветских времён. Его персонажи живут в «хрущовках» («Персидская сирень» принадлежит к сборнику из 12 одноактовых пьес, который так и называется «Хрущовка») , олицетворяющих «дно» сегодняшней жизни – в них с радостью и надеждой вселялись 25 лет назад уставшие от коммунальных кухонь люди, законопачивали огрехи советских новостроек, обживались, чувствуя себя счастливыми. А сегодня из этих квартир не уедешь по обмену, и похоронное бюро в соседнем подъезде хоронит вчерашнюю эпоху.

Почтовое отделение. Ширма-стойка с ящиками «до востребования», железная скамейка, круглый столик , табличка «Перерыв с 1 до 2» («с один до два», как скажет героиня Ахеджаковой).
Вот появляется Она , именно появляется под музыку, поскольку это и не танец, и не выход, это – явление: в немыслимой варьетешной юбке с цветными воланами, борясь на ходу с артритом, она перемещается , силясь попасть в ритм , с серым стареньким плащом стиля конца 60-х, как с партнёром, то прижимая его к себе, то отрывая, и, наконец, театрально отбрасывает его прочь. Пантомима женского одиночества, и к Фрейду не ходи…
Он! ( Заслуженный артист России Михаил Жигалов) Смотрит, недоумевая, на её экзерсисы…Она тушуется, ковыляет подбирать с полу плащ…Он начинает возню с ключом от ящика – ящик не поддаётся…Она начинает свой «плохой сценарий»…

Читая пьесу Николая Коляды «Персидская сирень», я знала, что она написана специально для народной артистки России Лии Ахеджаковой, и текст героини как-то «читался» у меня голове её неподражаемыми интонациями. Это ещё одна из ролей Ахеджаковой, таких типичных, и любимых публикой , кажется с её первой роли в театре юного зрителя , о которой она любит вспоминать в своих интервью – Ослика Иа, такого нескладного, неудачливого, смешного и печального одновременно, и бесконечно одинокого.
Она тут же разражается сумбурным потоком текста , хватаясь за голову, раскалываемую «магнитными бурями».
. «Коляда изобрёл свой язык», вспомнилась мне прочитанная где-то в прессе фраза Ахеджаковой. Её героиня перемежает «заплетыки» и ругательства с литературными клише из школьных учебников и цитатами из кинофильмов, и «культурные» банальности речи с эвфемизмами и игрой слов:
«Магнитный день переехал мою жизнь
Черный ворон переехал мою жизнь.
Неграмотный ни разу!
Шармачуга !
Поздно! Акелла промахнулся! «Чека» не дремлет Ни с места!
Руки по швам! Сигарету изо рта! Суд идет! (Пауза.)Нет, я должна была не эти, не эти слова сказать, я забыла, а?
у меня выскочило, вышморгнуло… Одни слюни остались, нету слов, ну как же это там было, как же это…»
Он с неподдельным добродушием и любопытством её выслушивает, изучает , ставит «диагноз» —
«дурко, щелкнутая, что взять…»
Кажется, что дальше всё пойдёт «по сценарию» комедии характеров: сумасшедшенькая такая тётенька, почти юродивая, попутно справляясь, а не маразм ли у неё начинается, «наезжает» зачем-то на вполне «приличного» гражданина, в плаще и шляпе, между прочим, только почему-то в сандалиях на босу ногу. Интересно, кто кого?..
Суматошная, мучимая артритом, и ведомая идеей, что она — «как Данко. Это из школы, старуха Изергиль про него рассказывала, который грудь порвал и сердце достал, ну, для людей он так старался, вы понимаете? Мой любимый с детства герой и я хотела как он, как Данко, для всех!» — Она засунула шпильку в замок почтового ящика, чтобы посмотреть на хозяина ящика, получателя писем по брачному объявлению…
И, припёртый Её магнитными бурями и натиском, – Он сознаётся, что письма эти… приходят его соседу, прапорщику в отставке… А Он выбирает «особенные», узнаёт их по запаху, читает дома, и обратно в ящик опускает…
Вот тут начинается и заканчивается «боевик на русской почве».
Эксцентрика вся в том, что они уравниваются! Трагикомический поединок театральных типажей ( Она — маленькая, воинственная и суетливая, Он – большой, снисходительный, и, как оказалось, сентиментальный) — это тактический ход. Ушедшая государственная система уравниловки, уравняла героев Ахеджаковой и Жигалова снова, только иначе. У них обнаружилась общая молодость, они цитируют одни и теже фильмы, поют одни и те же песни, мечтают об одном и том же, они принадлежат к одному поколению.
Обманутое поколение. Штампы внушенных идеалов. (Бородатейший анекдот о ведущих течениях в советском искусстве : «Ранний репрессанс, поздний реабилитанс, постройки в стиле «хрущобы» и «баракко», и советский сю-сю-реализм …») «Жертв их сердец», — как учила школьная программа, вбивая в головы образ героя — Данко – никто не заметил, они так и остались за бортом реальной , человеческой жизни, с комплексами половых отношений, и хрестоматийными понятиями счастья. В конце концов, они ещё оказываются и соседями по подъезду…
Сильнее тяги к водке для Него тяга к письмам с описанием чужих, но таких близких ему судеб. Нет своей семьи – Он посочувствует семьям других, их пожалеет, над ними «поплачет», и идёт вынимать новые письма. Это покруче, чем зависимость от мексиканских сериалов, или «Санта Барбары», что там чужие страсти – тут всё своё, родное, прочувствованное, и судьба простой советской проводницы – жизнь на колёсах, и трюмо в прихожей, и духи засохшие в пузырьке, и обои в розочках.
А Она так и не признается даже самой себе, для чего ей всё-таки нужен мужчина…

Спектакль ( постановка 1996 года) очень «актёрский», дуэт Ахеджаковой и Жигалова слажен и равносилен.
Он – большой, неторопливый, с удивительно тёплыми , сияющими и смеющимися глазами (настоящего артиста всегда узнаешь по глазам), был необычайно обаятелен.
Она — узнаваемая в своём полюбившемся зрителю амплуа «клоунессы», была в добавок как-то особенно трепетна и ранима , и публика, пришедшая на «звёздное» имя, осталась довольна.
А мне припомнился другой «звёздный» спектакль – итальянская пьеса, с Еленой Образцовой в главной роли, в постановке Романа Виктюка. О чём там страдала драматургическим текстом оперная Образцова, меня так и не смогло заинтересовать, поскольку всё моё внимание было занято Ириной Леонидовной Соколовой, любимой мной с детства по питерскому ТЮЗу. Она играла маленькую роль матери оперной дивы, героини Образцовой. Эта маленькая «комическая старушка», лихо отплясывающая рок-н-ролл, и вспомнилась мне, когда Ахеджакова и Жигалов , с несбыточной мечтой «пусть всё вернётся!» оттанцевали «Куба – любовь моя!» ( балетмейстер спектакля Андрей Кружалов), и тут же перед глазами встал ещё один незабываемый дуэт Фрейндлих – Стржельчик, танцевавшие на «бис!» ещё, и ещё в спектакле БДТ «Этот пылкий влюблённый»… Банальная мысль, что все ВЕЛИКИЕ схожи меж собой?..
А режиссёр Борис Мильграм, на мой взгляд, остался в тени, прилежно следуя авторским ремаркам ( сирень в финале, кажется была подана слишком уж буквально, и «театрально» -« Подошла к входной двери, распахнула ее, а там — цветет душистая, густая персидская сирень»…- почтовые ящики с грохотом отворились все сразу, и получилась стена в блёклых букетиках…Или это потому, что искусственные цветы на сцене выглядят особенно пошло…)
А может быть, для этой постановки и не нужен был режиссёр? Все «приспособления», мосточки, переходики, ниточки – находки, изюминки именно актёрские, этюдные.Это очень заметно, и они придают всему спектаклю студийность, какую-то новизну и свежесть, в отличие от искусственной сирени.
Не очень удалось и звуковое оформление спектакля. Мелодия, которая сопровождает «исповеди» героев, выбрана , вероятно, с целью, придать словам ещё больше трогательного проникновения, но актёрский талант Жигалова в таком сопровождении не нуждается — он и без того очень убедителен, начинаешь видеть за его словами и чужие семьи за чужими окнами, полочки, прибитые «не так», «задергушки» на окнах с узором «выбитым»…
А вот стихи Марины Цветаевой, читаемые голосом ребёнка, остались просто неуслышанными зрителями. Фонограмма подразумевалась (дорисовываю режиссёрский замысел) как воспоминание Её о матери – учительнице, режиссёр рассудил – пусть будет учительница литературы. Прекрасно. Но фонограмма шла в пол-звука одновременно с текстом главной героини! Я , сидевшая в первом ряду, с трудом разобрала в конце знакомые :
«Освободите от земных уз!
Друзья, поймите, что я вам снюсь!»

Что услышали зрители последних рядов, не знаю, сидевшие позади меня ругались на «включенный за сценой телевизор!»…( Хотя это отдельный вопрос, как нужно вести себя в театре, и как ведёт себя энная часть нашей эмигрантской публики. Плохо в детстве наверное «РадиоНяню» слушали…)
И повеяло ТЕМИ первомайскими праздниками в это мюнхенское 1мая после финального повтора танца про далёкую – близкую Кубу, и актёры от души «отрывались», и не скрывали наворачивающиеся слёзы…так бывает…когда воспоминания и сегодняшние проблемы вдруг – ка-а-к накатят одновременно…Это бывает. У всех.
И зрители уносили с собой программки в больших конвертах , а-ля советских, с персидской сиренью.(Художник спектакля Алла Коженкова)
А совсем скоро 18 мая «Современник» привезёт в Мюнхен ещё одну пьесу Николая Коляды «Мурлин Мурло».
P.S. Пожалуйста! Господа Зрители! Оставьте, или забудьте свои мобильные телефоны дома, а если вы настолько незаменимы для своих коллег по работе или друзей, то лучше останьтесь дома сами.
Театр – субстанция тонкая, самое ирреальное из всех известных искусств. Не разрушайте волшебство театра!