Коса

— 1 —

За окном темень и гроза. Ночь. Мигает лампа у кровати сына.

— Костик!

Не отвечает. Спит, уронив на пол книгу. Подхожу, прячу под
одеяло его тонкую руку с неожиданно крупной, почти мужской
кистью. Завидев что-то темное над верхней губой, качаю головой: не
умылся, стервец! Пытаюсь стереть грязь и тихо смеюсь своей
глупости — это же усы пробиваются! Господи, ему ведь уже
тринадцать… Поднимаю книгу. Урсула Легуин, «Волшебник
Земноморья». Вдруг ощущаю себя матерью юного героя, которого ждут
подвиги и ристалища, сомнения и бессмертие. Потом. А пока по
девчачьи длинные ресницы во сне бестрепетны, не тревожат их
обладателя ни золотые клады в темных пещерах, ни прекрасные девы в
неведомых краях, ни Зло, притаившееся на каждом шагу. Снится ему,
наверняка, теплое и ласковое море, в котором он плещется, как
дельфин. Море, на берегу которого мы живем уже неделю. И всю неделю
остервенелый ветер ворочает неподъемной тяжести волны, швыряя их на
берег, а свинцовое небо висит так низко, что влажным языком
вылизывает крыши…

За окном и сейчас полыхают молнии, ворчит гром, а ветер
раскачивает море, словно собирается накрыть им Белосарайскую
косу, смыть с нее все то, что понастроено и намусорено.

Острое чувство опасности пронизывает меня, хочется схватить
мальчишку на руки и бежать с этой узкой, изогнутой, как сабля
эмира, полоски земли, опрометчиво врезавшейся в море. Бежать, куда
глаза глядят, пока не поздно.

Да уж, усмехаюсь, схватишь тут! Ноги будут по земле
волочиться…

Он — вырос. А я — состарилась? Подхожу к зеркалу: тело все еще
юно, волосы — пышны и русы, коса -длинна, глаза — блестят. Только
глядят они отчего-то печально и тоскливо, а лицо в бледных отсветах
молний и жалком свете ночника, как иллюстрация к фильмам ужасов.

И от чего-то, как колокол, бухает в груди сердце.

О чем это говорили сегодня за общим столом в гостиной под
завывание ветра и неумолчный шум волн?

— 2 —

— Твоя мать прекрасна, Константин! — громко говорит Игорь,
отправляя в рот кусок лососины. — И муж ей нужен такой, как я —
толстый, красивый и богатый!

— А вы богатый? — интересуется Костик, за обе щеки уписывая
ананас и заедая его для верности бананом.

— А как же! Видишь — все они тут жрут за мой счет!

Костя вдруг откладывает еду и вытирает руки. Игорь смущенно
замолк. Смущение его относится не ко вcем, только к мальчику.

— Я не имел в виду тебя, старик, угощать тебя мне чертовски
приятно, потому что… — он не договаривает, обводит всех тяжелым
взглядом, который останавливает на мне. — Я виноват, мадам! Такие
обиды смываются только кровью!

— Когда-нибудь твои слова окажутся пророческими… — лениво
констатирует Анатолий, — А жрать мне все равно за чей счет: если
кто-то платит, значит ему так нравится.

— Перед нами ты тоже должен извиниться! — возмущается Валентина,
подталкивая локтем Ларису, — А то кто-то, значит, мадам…

— А за что? — удивляется Игорь. — Вот их, — кивает в нашу
сторону, — я приглашал, и вот его, — недобро глядит на Анатолия.

— А мы, значит…

— А вы значит… Но вы не тушуйтесь, делайте как Толян…

— А нам пора, — встаю и вежливо улыбаюсь, — Косте спать уже
надо. Спасибо за угощение.

Игорь мрачнеет, встает, идет следом.

— На интеллигенцию потянуло, твою мать… — слышу за спиной
голос Ларисы, — а мы ему — «значит»!

— Кто тебе мешал стать интеллигенцией? — спрашивает Анатолий, —
Или отрастить такую косу? Обскублись, как кошки…

— Кто интеллигенция? — просыпается Виктор, — Что пьем? Где мой
стакан?

Игорь провожает нас до дверей нашего номера.

— Я кретин! Но ведь действительно не хотел вас обидеть!

— Ты обижал их, а мальчишка это слышал.

— Понятно, я не гожусь тебе в мужья!

— Мы с тобой знакомы три дня!

— Какое это имеет значение? Я достаточно повидал, чтобы
научиться понимать сразу…

— А я, наверно, не достаточно. Скажи, зачем они тебе? Почему ты
не приехал сам?

— Толян — друг детства, вернее, завистник с младенчества. А
друзей детства, как и родителей, не выбирают. Витек — мужик
хороший, не гляди, что пьянь, за Толяном, как всегда, увязался.
Лорик с Валюхой тоже кусок жизни, никуда от них не деться.

— А Татьяна?

— Тут сложнее. Она вбила себе в голову, что я должен на ней
жениться, хотя никогда мы с ней об этом не разговаривали.

— Но повод так думать, выходит, ты ей все же дал!

— Вовсе нет. Просто она из тех, кто считает, что мужика надо
обхаживать до тех пор, пока не сдастся. В общем, понимаю я, на что
намекаешь: «скажи, кто твой друг»…

— И все они знают, что ты приехал покупать дом и что у тебя куча
денег?

— Да, знают. И это их, естественно… волнует! Но что мне до
этого? Я не хочу расставаться с тобой, вот беда! А давай, я
назначу тебе свидание? Ночью, пока петухи не пропоют зарю, а? Брошу
камешек в окошко, ты и выйдешь, как давным-давно девки к парням в
деревне выходили…

— 3 —

…В стекло стукнул камешек. Вздрагиваю, открываю дверь на
балкон, подхожу к перилам, гляжу вниз. Его лицо оказывается
совсем рядом с моим, потому что первый этаж.

— Если не придешь — зарежу себя вот этим ножом! — тихо смеется,
показывает огромный острый кухонный нож, которым с вечера
разделывали рыбу. — Жду в машине пятнадцать минут! — и исчезает в
струях дождя. Как призрак.

Я почему-то пугаюсь и спешу. Запутываюсь в полах халата, не
попадаю в спортивные брюки, перекладываю что-то с места на место,
надеваю невпопад Костины шлепки и тону в его сороковом, чертыхаюсь
про себя, стараясь не разбудить мальца, чтобы не подумал чего.

А что, что собственно, может он подумать? Не мужняя жена, вдова,
имею право! Пять лет уже одна и все боязно — а что Костик
подумает? Всех из-за него отшила! Господи, ну что себе самой-то
врать: кого всех? А кто был-то? И не уродина же… В кои-то веки
приличный мужик будто бы глаз положил!

Но что я знаю о нем?
Может, он вор в законе, раз у него столько денег! А, может…
может, я из-за денег?

Сажусь на кровать, думаю. И успокаиваюсь. Какие, к черту,
деньги! Просто смахивает он на долгожданного прекрасного
принца, отяжелевшего, правда, малость от жизни.

И вдруг ощущаю, что за окном — тишина. Ни ветра, ни дождя.
Только звонко каплет с крыши…

Выхожу на балкон, легко
перемахиваю через перила, благо, до земли недалеко, и замираю в
ужасе: огромная луна глядит на меня с абсолютно черного неба
немигающим кошачьим глазом.

Напротив корпуса — бильярдный
павильон. Какая-то неясная тень проскакивает между павильоном и
зданием пансионата слева от меня. То ли вздох, то ли всхлип
доносится на пределе слышимости и вся шерсть на коже встает дыбом.

Обхожу бильярдную с другой стороны, справа, подальше от смутного
видения, медленно приближаюсь к машине, стоящей за павильоном в
углу двора. Ее дверцы распахнуты. Свет включен. Поет что-то
Меладзе. Молча глядит сверху луна.

А Игорь сидит за рулем, голова немного откинута назад, на меня в
упор глядят его мертвые глаза. Мертвые, потому что в груди у него,
по самую рукоятку, торчит давешний нож…

— 4 —

…Замираю в двух метрах от машины, не в силах приблизиться.

Кажется, в его глазах все еще светится упрек: просил же прийти
побыстрее! Вытащить нож? Вызвать скорую? Бежать куда-то?

Слышу за
спиной чье-то дыхание и в ужасе гляжу по сторонам — кто здесь?

Бегу в дом. Комната коменданта на втором этаже. Из приоткрытой
двери в коридор падает полоска света.

— Егорыч! — распахиваю дверь и застываю на пороге: он вытирает
руки полотенцем, а его кеды и спортивные брюки мокры, будто он
долго бегал по лужам.

Комендант следит за моим взглядом и тоже глядит на свои мокрые
ноги:

— Выходил закрыть ворота, забыл с вечера, а вдруг принесет кого
нелегкая, — почему-то смущенно говорит он.

— Егорыч, там Игорь в машине, вы видели?

— Я не ходил туда, а что такое? — он вдруг бледнеет. — Пошли!

И мы бежим назад, к машине. По лестнице он спускается первым, и
я зачем-то отмечаю, что у него лысина, которую видно только
сверху, что он уже совсем стар, толст и неуклюж, что он все знает и
смертельно перепуган, хотя я ведь еще не сказала главного.

И
кажется мне, что во всех комнатах свет и пол в коридоре оттого
полосатый, что в комнате Валентины кто-то громко говорит как раз в
тот момент, когда я бегу мимо: «Ничего у него там не было,
понимаешь? Пусто…». А у двери Толяна мне чудится, что стоит
кто-то за дверью и через щелочку глядит нам в след.

Только в моей
комнате тишина. Спит Костик и не ведает, что нет больше щедрого
дяди, который обещал показать ему весь мир…

— 5 —

Игорь все также тих и спокоен. И все также поет Меладзе. Егорыч
приближается осторожно, крестится и шепчет что-то едва слышно.
Потом резко оборачивается ко мне:

— А ты-то что тут делала?

— Так он же меня позвал… Камешком в окошко…

— Камешком?

— Егорыч, он был жив минут двадцать назад! Приходил ко мне под
окно, смеялся! Звал, говорил, что …

— Что же он говорил?

— Что если я не приду минут через пятнадцать, он покончит жизнь
самоубийством этим вот ножом…

— Что?..

— Нож вот этот у него в руке был. Он его держал вот так…

— Ты трогала тут что-нибудь?

— Нет, нет, близко даже не подходила, ноги не несли…

— Господь с тобой, милая, — шепчет зачем-то Егорыч и бежит в
дом, в кабинет, к телефону…

— 6 —

А я возвращаюсь к себе. Вхожу тихонько, сажусь на кровать.
Включаю свой ночник.

— Что случилось? — спрашивает вдруг Костик совсем не сонным
голосом. — Наверху бегал кто-то и двигают что-то там…

— Двигают?

— Ну как будто двигают, и ругался кто-то…

— Кто?

— А я знаю? Голоса слышно, а какие — не разберешь!

Он молчит с минутку, потом осторожно спрашивает:
— Ты к дяде Игорю ходила?

— Да.

— Я думал… Ты бы замуж за него пошла, что ли… Я не против.
По-моему, он ничего мужик.

— А я бы и пошла, Костик. Только теперь уж ничего не
выйдет.

— Почему?

— Не за кого замуж идти…

— Как это — не за кого? Он что, уехал? Трепач, выходит, да?

— Убил его кто-то, — говорю, и слова звучат до ужаса фальшиво.

— Убил? Он же полчаса назад тебе камешки в окошко кидал? Кто ж
его убил?

— Значит, ты не спал?

— Уснешь тут, когда над ухом свидания назначают!

— Зачем же притворялся?

— Если б я не притворялся, ты же ни за что не пошла бы! Ведь
правда?

— Правда… И никто бы его тогда не нашел до самого утра.

— Так это ты его нашла?

— Я, — и слезы закипают во мне.

— Мам, — Костик перебирается ко мне на кровать, — мам, ну не
плачь! Ну что ты плачешь!

Он неуклюже обнимает меня, но рыдания сотрясают все мое тело. Он
тащит стакан воды, пакетик с таблетками, платок.

— Вот т-такой ножака, п-п-представляешь? — захлебываюсь
слезами. — Котор-рым р-рыбу вчера чистили. П-прямо вот тут, вот
так торчит, — показываю на себе, — по самую рукоятку. Ну не сам
же он, а? Он же д-дом хотел купить и мне… и нам с тобой…

— Я сейчас, — вдруг вскакивает Костик, — сейчас приду.

— Куда ты? Не ходи!

— Да в туалет! Приду сейчас…

Он хватает полотенце и выскакивает за двери.

— 7 —

А во двор пансионата, ворча приглушенными моторами, въезжают
машины, хлопают дверцы. Тишина наполняется голосами, топотом
множества ног. Я замираю и прислушиваюсь. Сердце стучит, как
молот, и странная тревога заливает меня с головы до пят.

— Где труп? — слышу со двора. — Никто ничего не трогал?

Голос усталый, равнодушный, сонный.

— Конечно, никто. Хотя, кто его знает… Народу тут у нас немало
всякого обретается, а сторожа я к нему на приставлял, — испуганно
бубнит Егорыч.

— Вы обнаружили? — пожалуй, в зубах у говорившего зажата
сигарета.

— Нет, нет, не я. Женщина тут у меня одна живет, вернее с
парнишкой, с сыном. Вот она и обнаружила.

— Где она?

— А вот тут, — он явно показывает на мои окна.

— Ивочкин! — гаркнул проснувшийся вдруг мент у самого балкона. —
Загляни-ка в комнату… Номер-то какой?

— Седьмой, — спешит сдать меня услужливый Егорыч.

— Загляни в седьмой номер и приведи дамочку оттуда!

Вернулся Костик.

— Милиции понаехало!

— Чему же ты радуешься? Сейчас за мной придут, — руки мои мнут
что-то ожесточенно.

Костик забирает у меня изуродованную книгу и вдруг пугается:

— За тобой? А зачем? Ты-то тут причем?
— Я его нашла…

— Ну и что?

Эта мысль приходит нам в голову одновременно. Я последняя
говорила с ним. Я обнаружила тело. Я знала о том, что у него
куча денег…

Дверь распахивается, и на пороге возникает юный лейтенант
Ивочкин, челюсть квадратная, глаза синие, и сажень в плечах,
естественно, косая:

— Вы обнаружили тело?

— Я…

— Пойдемте. Мальчик может остаться.

— Он пойдет со мной! — цепляюсь за Костика, как за последнюю
надежду.

Выходим во двор. В небе — ни тучки, блистают долгожданные
звездные россыпи.

— Классная погода будет утром! — вздыхает Костик.

— Значит, будем, купаться, — уверенно обещаю я.

Лейтенант глядит на меня с удивлением.

— 8 —

Возле машины, во дворе и в доме суетятся люди. Игорь уже лежит
на мокром асфальте. Глаза закрыты. В желтом свете прожектора
лицо его почти неузнаваемо.

Острое чувство утраты пронзает меня,
хочется бросится ему на грудь и взвыть по-бабьи над своей судьбой.
Но я только крепче прижимаю к себе Костика, который не помещается,
как раньше, под мышкой и тревожно дышит в правое ухо.

В голове
ясно, как после доброй чашки крепкого кофе ранним утром.

Высокий худощавый мужчина в штатском, руки в карманах модных
брюк, в зубах сигарета, с едва уловимой иронией глядит на меня в
упор темными внимательными глазами. И вдруг протягивает руку:

— Александр Евгеньевич Хохлов, следователь прокуратуры. Значит
это вы обнаружили тело?

«Сыскарь», выскакивает прочитанное где-то словечко. Он —
сыскарь, а я — подозреваемый номер один.

Молча, опасливо
вкладываю свою руку в его большую ладонь. Она совсем неожиданно
оказывается сухой, теплой и уютной.

— Не бойтесь, наручники вам наденут чуть позже, — говорит
он почти без улыбки.

Костик вздрагивает и теснее прижимается ко мне.

Набрав в грудь
побольше воздуха, отвечаю почти спокойно:

— Екатерина Ивановна Ивлева, научный сотрудник музея, — и
зачем-то добавляю, — отдел первобытного общества, древнего мира
и средних веков… Я нашла тело.

Он оглядывает меня зачем-то с ног до головы, задержавшись на
мгновение на моих руках, нервно теребящих косу. И спрашивает
подчеркнуто равнодушно:

— Как это произошло?

— Подошла к машине и увидела. Потом сообщила Егорычу.

— Во сколько подошли к машине?

— После часа ночи, я не помню точно.

— В час тридцать пять, — вмешивается вдруг ребенок, — когда ты
ушла, я на часы посмотрел.

— Шпионил за матерью? — теперь его почти ехидная улыбка вполне
заметна.

— Еще чего! Она и не пряталась. Поглядел на часы и все.

— А зачем вы в такое время пошли к его машине? — спрашивает
спокойно, а в глазах легкое презрение, мол, все вы такие на
курортах…

Краска заливает лицо. Гляжу почему-то вначале на Костика.
Встречаемся взглядами, и он опять выручает меня:

— Дядя Игорь предложил моей маме выйти за него замуж, а я
согласился!

— А мама? — опять прячет улыбку следователь.

— А мама говорила, что за три дня не женятся, поближе
познакомится надо.

— И ты дал добро, чтобы они поближе познакомились, да?

— Ничего смешного, — Костик высвобождается из моих объятий, — и
не нужно так смотреть на маму!

— Замолчи! — отправляю его за спину, — А то пойдешь в
комнату.

Костик обиженно замолкает, а следователь раскуривает очередную
сигарету.

— 9 —

— Значит, в час тридцать пять вы вышли из комнаты. Кого видели в
коридоре?

— А я вышла не через дверь, — опять краснею и запинаюсь.

— Не понял…

— Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь видел, потому… вышла
через балкон. Там совсем невысоко…

— М-да! Вы договаривались встретиться или это была… ваша
инициатива?

Костик снова пытается что-то сказать в мою защиту, я крепко
сжимаю его руку и отвечаю сама:

— Минут за пятнадцать до того, как мне выйти, Игорь подходил к
балкону. Шел дождь, и все было закрыто. Он бросил камешком в стекло,
как и обещал. Я вышла. Он сказал, что если я не приду через
пятнадцать минут — покончит жизнь самоубийством. Смеялся, конечно.
Но в руках у него действительно был тот самый нож, который потом…
Вначале мне не хотелось выходить. Не потому, что он не
нравился мне, а потому, что…

— Почему же?

— Потому, что смотрят потом вот так, как вы…

— Понятно. А почему же пошли?
— Потому, что мне казалось, что Игорь говорит правду: мы с
Костиком действительно нравились ему, а он нам. В конце концов,
он ведь действительно замуж звал…

— На второй день знакомства?
— На первый.

— И вы ему поверили?

— Да…
— И вы думаете, что в это поверю я?

— Мне все равно, во что поверите вы!

— Вам не может быть все равно. От того, во что поверю я,
зависит для вас очень многое.

— Простите…

— Итак, вы лихо преодолели высоту и…

— И обошла павильон вот с этой стороны.

— Почему же с этой, если с другой ближе?

— Не знаю. Хотя…

— Что же?

— Дождь закончился, тучи куда-то делись сразу и так светила
луна…

— Как?

— Ярко. Огромная такая. И мне показалось, что там кто-то
проскочил и звук какой-то был, я не могу объяснить… Будто
ахнул кто-то. Вокруг стояла такая тишина… Но может мне и
показалось, я не уверена. Пошла с этой стороны и все.
— И что увидели, когда подошли?

— Он смотрел на меня. Дверца была открыта настежь, свет горел,
музыка играла, а он смотрел, будто я виновата, что не успела…

— Почему вы решили, что он мертв?

— Не знаю. Просто сразу поняла это.

— Вы что, часто видели покойников?

— Когда я была совсем маленькой, умирали мои бабушки и дедушки.
Потом рак унес маму. Потом спился от одиночества и умер отец. А
потом погиб в шахте муж…

— Есть еще родственники?

— Никого у нас с Костиком больше нет. Нам хотелось, чтобы
кто-нибудь нас любил.

— Ясненько, — следователь отворачивается и глядит в светлеющее
небо.

— Багажник машины был открыт или закрыт? — спрашивает он, чуть
погодя и опять пристально глядит мне в лицо.

— Закрыт. Только одна дверца открыта была, со стороны водителя,
а остальные закрыты.

— А где он хранил деньги?

— Сзади под сиденьем тайник есть. Игорь мне показал вчера.

— Сколько там было?

— Он говорил — двести тысяч долларов.

— И где же они, не знаете случайно?

— Вчера они были в тайнике. Игорь брал оттуда какую-то сумму, а
меня просил понаблюдать, чтобы никто не подглядывал.

— Ну, и…

— Что?

— Подглядывал кто-нибудь?

— Как сказать…

— Говорите, как есть.

— В общем-то, они все были где-то рядом, в бильярдной. Но чтобы
кто-то наблюдал за нами — сказать не могу.

— Все, это кто?

— Егорыч играл в бильярд с Виктором, тот, правда, едва держался
на ногах, но все равно выигрывал, я не понимаю, как у него это
получалось. Анатолий просто так болтался по бильярдной с мячом в
руках и кидал его во всех по очереди, ему казалось, что это смешно.
Валентина и Лариса смотрели что-то по телевизору. Было часов
двенадцать дня, какая-то детская сказка шла. Вы же видите, павильон
даже не застеклен, так что мы с Игорем у машины были как на ладони.

— А где был ваш юный адвокат?

— Ходил к автостанции. Там в киосках можно купить всякие мелочи.

— Значит, видеть откуда он брал деньги, могли, практически, все.

— Иногда мне казалось, что он делал это специально.

— Что?

— Грубил им, демонстрировал, что у него много денег. Только я не
знаю зачем.

— Выясним. Ивочкин! Они могут побыть в своей комнате. Проследи.

— 10 —

— Я есть хочу, — сообщает ребенок, едва за нами закрывается
дверь и направляется к холодильнику.

А я зарываюсь носом в подушку и пытаюсь хоть немного привести в
порядок перепутавшиеся мысли….

…Если глядеть на карту, коса похожа на кривую турецкую
саблю, лихо рассекающую прибрежные воды. Или на инструмент,
которым успешно пользуется Старая Леди для отправления отбывших
положенный срок в этом мире гомо сапиенсов в мир иной.

Почему мы приехали именно сюда? Кажется, рассказал кто-то, что на
Белосарайке самая чистая вода по всему Азовскому побережью. А если
учесть вконец испортившуюся в конце августа погоду, вполне могло
оказаться, что отдыхающие тут в дефиците, а цены, соответственно,
почти смешными.

Вода и впрямь оказалась невероятно чистой. Зато сама коса
(видимо, в счет компенсации за столь явное упущение со стороны
рода людского) — заваленной горами мусора. Тут было всё — шкурки от
бананов, обгрызенные кукурузные початки, битые бутылки,
пластиковые пакеты, обёрточная бумага, рыбьи кости и другие
благоухающие остатки оргий и вакханалий вконец одичавших
отдыхающих.

Хозяева фанерных курятников, громко именуемых жильем для
приезжих, тоже не оправдали наших надежд. Цены подтверждали
истину, согласно которой наш рынок — самый прикольный рынок в мире.
И это несмотря на почти полное отсутствие желающих глядеть с
промокшего берега на буйство свинцовых волн и стада беременных
дождем туч, неведомо куда гонимых остервенелым ветром.

— Возвращаемся! — вынесла я приговор нашей авантюре. — Еще
успеем на автобус.

— Никуда я не поеду! — возмутилось чадо. — Ну и что, что ветер?
Я целый год на море собирался. Мне все равно, какое оно, — и он
сел на чемодан, установленный чуть ли не в лужу посреди дороги.

До ближайшего жилья — метров двести. А жилье-то — царское село
какое-то! Дома один другого больше и причудливее. В таких дешево
явно не будет.

Я озиралась вокруг с тоской, а он с восторгом.

— Гляди, — вдруг вскочил Костик, — видишь, вон там, — настоящий
маленький дворец! Вот бы пожить в таком!

Большой двухэтажный дом из красного кирпича стоял на дюне почти
у самого моря и действительно напоминал своими башенками и
стрельчатой крышей миниатюрный европейский средневековый замок.
Пустынный песчаный пляж вокруг, грунтовка, рассекающая узкую в этом
месте косу на две неравные ленты и море с трех сторон горизонта,
накрытое куполом низкого серого неба, придавали всему мрачное
очарование.

— Пошли. — Решительно сказал Костик и подхватил оба чемодана. —
На сколько хватит денег, столько и проживем.

Замок оказался пансионатом с прозаическим названием «Металлист».
Комендант, завидев нас, покачал головой:

— И угораздило же вас приехать в такую погоду! Ну да ладно, наши
все выехали еще два дня назад, один я тут, а вместе веселее будет.
И не бойтесь, не разорю. Я не жадный… А жилье у нас знатное: и
холодильничек в комнате, и радио, и кроватки удобные. И сортирчик
теплый на этаже. Даже водичку горячую организовать сможем, если
пожелаете, и без дополнительных затрат. Кухня вот только во дворе.
С одной стороны игротека, а с другой кухня, вон в том павильоне. А
комнатка лучше будет внизу, я думаю, тут сейчас теплее… А тут у
нас гостиная, ежели приедет кто, мы тут обычно все вместе обедаем.

— А что, может кто-то еще приехать?

— Почему бы и нет? Обещались тут одни, ну да это как сложится.

Он с гордостью показывал хозяйство, явно соскучившись без
собеседников. Внутри архитекторы тоже постарались соблюсти
романтический стиль: винтовая лестница, легкие колонны, ковры,
камин в гостиной. Костик тихо повизгивал от восторга. А я маялась
ничем тогда еще не обоснованной тревогой.

Три дня наслаждались мы тишиной и одиночеством. Бродили по
влажному пляжу, собирая камешки, раковины и крабов. Играли в
шахматы и бильярд. Смотрели подряд все вечерние передачи по
телевизору, заточенному в металлический ящик в игротеке.
Обследовали косу и вели философские беседы с Егорычем.

Гости приехали вечером в пятницу.

Задрипанный пятнистый «Жигуль», высадив пассажиров, тут же
умчался, а вальяжная темно-синяя «БМВ», поблескивая перламутром,
по-хозяйски расположилась в маленьком дворике за павильоном. Наш
тихий замок наполнился суетой, голосами, смехом. Егорыч, похоже,
именно этим гостям был не очень-то и рад.

— Зачем же тогда пускаете? — удивилась я, когда он ворчал что-то
сердито, двигая на печке кастрюли.

— Рыбу надо в муку обмакивать! — изрек он в ответ, глядя, как я
отдираю кусочки камбалы, пригорающие к сковороде.

— Так нет же у меня муки, — отвечаю миролюбиво.

— А попросить — так нельзя, что-ли? — все больше сердится он.

— Егорыч, миленький, дайте, пожалуйста, немножечко муки! —
слегка подыгрываю ему.

— А как же не пускать, — взрывается неожиданно он, — если Толян
— брательник главного инженера завода нашего, а Игорек…

Он вдруг замолкает и задумывается.

— Что же Игорек? — напоминаю о себе.

— Шельма он, вот что! Поквитаться бы с ним за дельце одно
надо…

— А как же заповеди христианские, Егорыч? Прощать, не мстить и
прочее? Обсуждали мы, помнится, и эту проблему.

— Не лови на слове! И не читай мне морали, молода еще!

— 11 —

И тут они появились на пороге кухни. Анатолий и Игорь.

Оба
высокие, крупнотелые, похожие на матерых, сытых волков на
пикнике. Только у Анатолия глаза холодные, взгляд тяжелый, резкая
складка у рта — того и гляди оскалится и зарычит. Игорь — будто
светлее, в темных глазах смешинка притаилась, иронизм чуть заметный
в уголках губ.

А за ними хлипкая, вихляющаяся, размытая какая-то
фигура — Виктор, глаза полуприкрыты, взгляда не поймаешь, улыбка
странная и вообще страшненькое что-то во всем его зыбком облике.

Анатолий смерил меня оценивающе и двинулся в мою сторону.
Инстинктивно делаю шаг назад и обжигаюсь о сковороду. Что-то такое
мелькнуло в глазах Игоря, он оттеснил Анатолия, встал между нами,
прикрыв меня собою, и сказал ласково так:

— Не про тебя, Толян, уж извини, будь другом!

И обернулся ко мне.

— 12 —

В дверь постучали, на пороге опять возникает лейтенант Ивочкин:

— Собирайтесь, поедете с нами в райотдел.

Смотрю на него и вдруг понимаю сказанное: меня забирают в
милицию!

Гляжу на Костика, он крепко спит на своей кровати.

— А как же мой сын? Он же останется один… — у меня
перехватывает дыхание.

Воображение рисует жуткие картины: Костик тонет в море, Костик
превращается в беспризорника-попрошайку, Костика определяют в
детдом…

— Не переживайте, Екатерина Ивановна, за ним присмотрят. — Слышу
голос следователя Хохлова и он появляется собственной персоной.

Я все так же сижу на кровати, не в силах сдвинуться с места, и
смотрю на него снизу, а руки мои опять живут сами по себе,
разглаживая одеяло и комкая простыню.

— Кто? — пытаюсь спросить, но охрипшее горло подводит меня.

Беру себя в руки, встаю, встряхиваю головой. Коса окончательно
расплетается и Хохлов глядит на мои соломенные, густые, спутавшиеся
волосы.

— Кто позаботится о нем? — переспрашиваю и почти кричу — Я не
могу оставить его самого! Разве вы не понимаете?

— Я позабочусь. Вас это устраивает? Приводите себя в порядок и
выходите во двор. И не кричите, вы же его разбудите! — он выходит,
не дав мне вставить ни словечка.

Лейтенант Ивочкин отчего-то хмыкает и, прикрывая за собой дверь
с той стороны, предупреждает:

— Две минуты!

Нарочно надеваю длинное светлое нарядное платье, туго
заплетаюсь. Вначале закалываю косу красивой, тяжелой заколкой, которую
подарил давеча Игорь (пальцы слегка дрожат, касаясь ее теплых
перламутровых выпуклостей…), но потом, повинуясь странному чувству, снимаю её и кладу в сумочку. Подхожу к
Костику. Умаялся. Ничем сейчас не разбудить. Загадочная улыбка
играет на его загорелом лице.

— Я скоро вернусь, слышишь? — шепчу ему в самое ухо, изо всех
сил надеясь, что это правда.

И выхожу во двор.

Солнце слепит глаза. Кто-то большой и сильный
в штатском уверенно подхватывает меня под локоток и направляет
к милицейскому УАЗику. Краем глаза замечаю, что в другую машину
сажают троих женщин и Виктора, а рядом со мной оказывается
Анатолий. На пороге стоит Егорыч и руки у него трясутся, словно с
перепоя.

— Егорыч,- бросаюсь к нему, уворачиваясь от крепких рук, —
присмотрите за парнем, а? Не пускайте его купаться, и чтобы он ел,
хорошо? Там в холодильнике все есть, а где деньги лежат, он
знает…

— Какие деньги? — вдруг бесцеремонно разворачивает меня к себе
мой крепыш-провожатый. — Где они лежат?

— В чемодане, в кармашке, а что? — пугаюсь я.

— Ничего, — разочарованно вздыхает он, — садитесь, ехать пора.

— 13 —

Забиваюсь в угол машины, закрываю глаза…

…И вижу нас с Игорем за легким столиком прибрежного,
затерянного в дюнах кафе. Ветер остервенело рвет маскировочную
сеть, натянутую над столиками вместо потолка. Шелестит
искусственная листва, грохочут волны, пытается перекричать все это
Люба Успенская, а Костик стоит на вершине ближайшей дюны и снимает
на видеокамеру игрушечные корабли у горизонта. Игорь накрывает мою
руку своей:

— Я не хочу расставаться с тобой… Мои дети давно выросли и не
нуждаются во мне. Моя жена уже лет десять замужем за моим бывшим
начальником. Моя любовница хочет надеть на меня ошейник и посадить
на короткую цепь, а мои друзья, похоже, хотят моей смерти. Только
ты не хочешь ничего.

— Я знаю тебя всего три дня.

— А мне кажется, что мы знакомы всю жизнь. Просто давно не
виделись, а теперь встретились и ты не хочешь понять меня.

— Мама! А чайки умеют летать против ветра! — кричит Костик.

Я встаю и иду к сыну, подставив влажному ветру горящее лицо.

А Игорь наливает в бокал мартини и тяжело глядит мне вслед…

— 14 —

— Приехали, выходите.

Райотдел в старом здании, темном, грязном, приземистом. На окнах
решетки, на входе тоже решетка, за которой стоит дежурный. Завидев
нас, он лихо откатывает ее в сторону, и мы входим. Жуткое чувство
охватывает меня, когда, обернувшись, вижу, как дежурный возвращает
железное чудовище на место, перекрывая возможные пути
отступления…

Впереди по крутой лестнице поднимается спокойный, кажется, такой
уверенный в себе Анатолий. Его-то уж наверняка вытащат из любой
передряги влиятельные родственники и друзья.

За ним старательно семенит, похоже, совсем трезвый Виктор. Я
вижу только его хилую спину, но и это повергает меня в
полумистический ужас, еще более ощутимый оттого, что Виктор сменил
выцветший и растянувшийся трикотажный спортивный костюм на хорошие
брюки и безукоризненно отглаженную рубашку с короткими рукавами.

Женщины сбились в кучку и взбираются по лестнице, цепляясь друг
за друга. Изящная Татьяна подметает ступеньки широким мягким
платьем. Коротковатые ноги Ларисы, едва прикрытые тесной юбчонкой,
выглядят тут жалко и неуместно. Крупная полноватая Валентина в
строгом платье выглядит увереннее других, но и ей явно не по себе.
Бледные и непричесанные, они тихонько шушукаются на ходу:

— Ты сказала, что мы спали и ничего не видели? — шипит на ухо
Татьяне Валентина.

— Ну конечно! Что же я, дура, что-ли? Спала и все! Менты
разбудили, тогда все и узнала.

— Кто же тебе поверит, что ты не заметила, когда он ушел,
Танюха, если вы все равно спали в одной комнате и все знали,
как ты бесилась, когда его не было! Кто-нибудь наверняка уже
доложил об этом, — ехидничает Лариса.

— Да кто же, кроме вас, доложить может? Разве что эта
интеллигентная сучка…

Все трое вдруг оборачиваются и с ненавистью глядят на меня. На
мою толстую, туго заплетенную косу. На мое светлое, нарядное
платье с почти голой спиной. На мою маленькую кожаную сумочку. На
мои босоножки «Лемонти». Мне вдруг становится неловко: вырядилась,
действительно, как в ресторан, идиотка…

На втором этаже мрачный коридор, давно не крашенные двери и
обшарпанные стулья возле них. Нам предлагают посидеть и подождать.
Так и садимся группами: Анатолий с Виктором, три подруги и я,
немного в отдалении. Лица в полумраке словно размыты и кажутся
странными. Все о чем-то шепчутся, только я молчу и невольно
прислушиваюсь.

Анатолий расстегивает тесный ворот светлой рубашки, достает из
дорогих брюк дорогой портсигар и зажигалку. Руки его слегка дрожат,
огонек прыгает, и он долго раскуривает свой «Давыдофф». Сигарета
кажется игрушечной на фоне его тяжелой нижней челюсти.

Виктор барабанит пальцами по своим худым коленям, взгляд его
блуждает, а губы шепчут что-то. Я гляжу на них и вдруг ясно
понимаю, что:

— Куда спрятали маляву, сволочи?! Куда спрятали бабки?..

— Заткнись! — обрывает его Анатолий.

Виктор глядит на него непонимающе, а потом спрашивает совсем
трезвым и неожиданно громким голосом:

— А, может, это ты, Толян, а?

— Заткнись! — опять говорит Анатолий тихо и зловеще.

Виктор почему-то хихикает, но замолкает, жует губами, размышляя
о чем-то.

Женщины пытаются привести себя в порядок одной на всех
расческой. Они будто сестры: светловолосые (крашенные),
стриженные. И тоже шепчутся:

— Деньги ведь так и не нашли! Оттого и злятся! Даже бачок в
туалете разворотили. И ящики мусорные попереворачивали, видали?

— А один по пляжу ходил с вилами, я из окна видела. Песок
протыкал.

— Вечером они в машине были, я точно знаю.

— Откуда, Танюха? Он же два дня тебя к себе не подпускал, мы же
знаем! Как же ты под сидение-то заглянула, а? Может, у тебя
ключики от машины есть запасные?

— Да пошли вы, ключики… У меня даже от комнаты ключа не было.
Я ж у тебя вчера потому ночевала, пока они там на пляже
возились… Дрянь! Ну, все испоганила! И убить было больше
некому! Это точно! Деньги увидала и убила! А теперь сидит, будто
праведница…

И все опять глядят на меня.

Встаю и пытаюсь прогуляться по коридору, но тут из ближайшего
кабинета выглядывает мой старый знакомый, лейтенант Ивочкин, и
удивленно спрашивает:

— Куда это вы?

Распахиваются двери, узкий коридор наполняется крепкими парнями
в штатском, и нас быстренько растаскивают по разным кабинетам.

В напрочь прокуренной комнате, у заваленного бумагами стола, меня
усаживают на хлипкий стул и опять оставляют наедине со своими
мыслями. Из настежь распахнутого окна слышу шум моря, детский смех
и чьи-то слова:

— Сто процентов — убийца среди них! Козлы будем, если сегодня
же их не раскрутим…

— 15 —

Господи, и как же это я влипла в такую историю? Столько лет
держаться подальше от мужиков любого толка и вдруг…

…Они все сразу, еще тогда, показались мне какими-то не такими.
Только от Игоря, несмотря на его выходки, веяло теплом и
надежностью.

— Я приглашаю вас на ужин. — сказал он в тот день, когда они
только приехали, и я обожглась о сковороду, отодвигаясь от
Анатолия. — Я даже представить не могу, что вы откажетесь!

Я сразу поняла, что приму приглашение, но сказала из вредности:

— Извините, я не могу принять вашего предложения — мы не
представлены друг другу.

— Егорыч! — принял игру Игорь. — Я знаю, что ты не скажешь
обо мне ничего хорошего, но скажи хоть что-то, представь меня даме,
дружище!

— Не стану я тебя представлять! — отвернулся и сердито загремел
кастрюлями Егорыч. — И нечего ей на ваших ужинах делать!

— Егорыч! — Игорь подошел к коменданту и немного виновато
коснулся его плеча. — Чем хочешь клянусь, не виноват я ни перед
тобой, ни перед Аленой! Ты же ни разу меня не выслушал, да и ее
тоже. Ты решил, что я бросил ее, да еще беременную. А ведь ничего у
нас с ней и не было! Ты бы с дочкой говорил почаще, она бы тебе и
рассказала, кто и когда жизнь ей испортил. Она же обещала мне, что
объяснит тебе все…

— Говоришь теперь! — губы у Егорыча дрожали, ложка выпала из
рук и зазвенела на бетонном полу. — Теперь, когда ее нет,
говорить можно всякое! Как ты уехал, она в петлю-то и полезла! —
Егорыч натужно без слез всхлипнул, — А ты и не при чем, да? Убить
тебя надо, ирода! И то мало будет… Такая девонька была! — он
таки заплакал, сгорбился и пошел прочь, шаркая растоптанными
кедами.

А Игорь достал из кармана спортивных штанов сигареты, закурил и,
увидев, что я собираюсь уйти, сказал:

— Побудте, пожалуйста, со мной. Ведь Егорыч все же представил
нас, не так ли?

— Да уж! — согласилась я. — Представил…

— Пять лет назад мы тоже приехали вот так сюда отдохнуть в
начале сентября. На пару дней всего. Алена его техникум
заканчивала, ей бы на занятиях быть, а она тут. Делились мы с ней
проблемами разными и раньше, а в тот раз она прямо обрадовалась,
что нашлось с кем поговорить. Обычная, в общем-то, история: гад
попался хорошей девчонке, ребенка сделал и в сторону. Ей бы аборт
сделать или родить, невелика беда ведь. А у нее — любовь. Аж
заходилась — не могу, говорит, без него и все. Всю ночь уговаривал,
разговоры разные с ней разговаривал. Объяснял, что все мужики
гады, без исключения, и нечего из этого трагедию делать. А она в
ответ, что если все, мол, гады, то и жить тогда, значит, не стоит
вовсе. Думал — шутит. Егорыч утром зверем на меня глядел и тогда
еще кричал, что я дите испортил. Уехали мы часа в два, а в пять она
приладила пояс от халата на дверь… Я узнал, когда ее уже
похоронили. Приехал. А Егорыч мне все, что думает, и выложил.
Парня того я нашел, морду ему, понятное дело, разрисовал прилично.
А к Егорычу в мае приезжал, как будто наладилось у нас…

— Почему же сейчас он так расстроился?

— Очень вы на его Алену похожи, постарше только…

Холодок пробежал по спине.

— И что же теперь будет? — почему-то жалобно спросила я.

— А ничего не будет! — услышала вдруг от входа. — Мужчина
занят, и в ближайшие три дня не освободится, ферштейн?

Лариса вошла и по-хозяйски пристроилась возле моего грустного
собеседника…

— 16 —

Распахивается дверь и на пороге моего узилища появляется
следователь Хохлов. С трудом вспоминаю, что зовут его Александром,
отчество начисто вылетело из головы.

— Ну что, гражданка Ивлева, будем писать протокол?

Он плюхается на свой стул, который ничуть не удобнее моего,
взъерошивает густые темные волосы и глядит на меня покрасневшими от
усталости глазами. Мне становится жаль его:

— Вам, наверное, домой хочется, да?

— Да уж, отправишься с вами, шутниками, домой… Сначала людей
кухонными ножиками режете, а потом невыспавшегося следователя
жалеете!

Он сгребает на край стола кучу каких-то бумаг, роется в ящике,
извлекает тоненькую пачку листочков, внимательно рассматривает
обгрызенную ручку с давно высохшим стержнем и вздыхает. Достаю из
сумочки свою и кладу перед ним.

— Подкуп должностного лица при исполнении должностных
обязанностей карается лишением свободы…

Я забираю ручку. Следователь смеется, перехватывает ее на пути к
сумочке и говорит уже более живым голосом:

— Что называется — контакт между следователем и подследственным
установлен!

Мне делается не по себе, потому что не понимаю, от чего он так
веселится. В ушах еще не истаяли отзвуки услышанного за окном:
«Убийца среди них, козлы будем, если сегодня же все не раскрутим!»
Похоже, меня уже раскручивают.

— Да… — скептически разглядывает маня следователь, — что-то не
вижу у вас стремления к сотрудничеству. Ну да ладно. Помолчим пока.
Он принимается быстро писать что-то, поглядывая иногда на меня с
каким-то странным интересом. А потом вдруг спрашивает:

— Это у вас самое нарядное платье?

Я начинаю сердиться. Собрался допрашивать — так пусть
допрашивает! При чем тут платье?

— У меня есть еще вечернее «А-ля Карден»! Вы приглашаете меня в
ресторан?

— Нет, интересуюсь, откуда у вас такое дорогое платье? Для
протокола.

Мое вечернее платье, естественно, вовсе не от Кардена. Купила я
его весной за премию. И лежит оно сейчас в моем чемодане в
пансионате, новое, ни разу еще не надёванное. Надеть его я
собиралась как раз сегодня, потому что именно на сегодняшний вечер
Игорь заказал столик в единственном на всю косу и потому страшно
дорогом ресторане. Он говорил, что пойдем мы туда только втроем,
как настоящая семья. И обещал, что никому не расскажет об этом.

— Вы рылись в моем чемодане?

— Не я. Лейтенант Ивочкин. И не рылся, а производил обыск. Так
откуда платье?

— Купила на рынке. Три месяца назад. Могу указать прилавок и
даже показать продавца.

— А вот у нас есть сведения, что купил вам его гражданин Волков
и что вы сами попросили его об этом.

Хотелось закричать, что это неправда. Но тут я вспомнила…

…Мы с Игорем сидели на пляже за перевернутой лодкой, ветер
дул не переставая, а там было тихо и даже песок успел нагреться.
Костик искал крабов у кромки воды.

— Ты даже не спросил, есть ли у
меня для ресторана платье!

— Если нет — я куплю тебе самое красивое из тех, что найдутся в
здешних магазинах. Или еще лучше — закажу из Мариуполя!

— О, мой богатенький Буратино! Ждут тебя ужасные испытания и
страшные приключения!

— А мне не страшны никакие приключения, лишь бы ты почаще
говорила, что я — твой!

— А что, сейчас ты ничей?

— Ничей… С женой развелся давным-давно. У сына — своя жизнь,
его я обеспечил. А планы хитрули-Татьяны, которые она лелеет уже
несколько лет, меня совершенно не интересуют, сегодня утром я ей об
этом так и сказал.

— И что она?

— А что она? Убить пообещала, чтобы я тебе не достался! Так что
покупаем платье и отправляемся в ресторан, пока я еще жив, лады?

— 17 —

Кто прятался за лодкой с другой стороны и подслушивал нас?

— Татьяна могла слышать, как он предлагал мне дорогое платье
купить. Но это еще не значит, что купил.

— Верно. Как и то, что вовсе не обязательно сообщила мне об этом
гражданка Пазырыкина. Скажите, а кого подозреваете вы?

— Всех.

— Почему?

— Потому что у каждого из них был для этого повод.

— А вы не могли бы со мной поделиться своими соображениями?

— Не думаю, что после всех бесед у вас не хватает информации.

— Ваше мнение мне особенно интересно — ведь Игорь Николаевич
был с вами откровенен, не так ли?

— Ну, хорошо. С кого начать?

— А с Егорыча и начинайте.

— Егорыч считает, что Игорь причастен к самоубийству его
дочери. Он при мне говорил, что убить за это мало. И еще, тогда
ночью он ведь тоже выходил как раз в то самое время и не скрывает
этого!

— Понятно. Анатолий?

— Анатолия Игорь называл завистником с младенчества. Игорь
женился на его любимой девушке, занял на заводе место, которое,
так думает Анатолий, должно было достаться ему, хорошо устроился
лет десять назад на приисках где-то в Сибири, тогда как Анатолий
попался там на чем-то, и его уволили. А два года назад он Игорю
занял значительную сумму, а тот вложил ее в какое-то там дело,
хорошо заработал, долг отдал, но Анатолий считает, что Игорь обязан
поделиться и прибылью. К тому же сейчас Анатолий кому-то очень
много должен, не знаю за что.

— А Игорь отказался дать деньги?

— Нет, он давал, но в долг. Они ужасно поссорились, а Игорь еще
и подзадоривал: возьми, мол, если сможешь!

— Это же как?

— Я думаю, он имел в виду — взять силой: то ли украсть, то ли…

— Весьма любопытно… Виктор? Почему вы поежились?

— Не знаю. В его присутствии всегда как-то неуютно. У него такой
взгляд!

— И он тоже мог убить?

— Мог.
— А за что?
— Не знаю. Иногда мне казалось, что он вовсе не пьян, а только
притворяется и ко всем присматривается. Игорь остерегался его и
ничего о нем не рассказывал.

— А женщины?

— Лариса приехала с Анатолием. Игорь пошутил как-то не очень
удачно, что-то о дурном вкусе приятеля. И это, похоже, было не в
первый раз. Лариса его не терпела, по-моему, так же, как и
Анатолий. А может, наоборот — хотела ему нравиться, а он все
подшучивал над ней.

— Из-за этого не убивают…

— Конечно, если только трезвы и если речь не идет о таких
деньгах.

— Логично.

— О Татьяне и говорить не стоит, и так все понятно: она считала,
что Игорь должен на ней жениться. А вчера утром, за той самой
лодкой, где он мне обещал платье купить, сказал еще и о том, что
окончательно разорвал с ней отношения. Может быть, ей он об этом на
самом деле и не говорил, а сказал только мне, просто так… А она
подслушала и решила — пусть уж лучше никому не достанется…

— Да, порядочным стервецом представляется покойничек: кому
только на пятку не наступил! А вам, гражданочка Ивлева
Екатерина, он ведь так понравился, что и замуж собрались, так ведь?

— Издеваетесь? Я что, наговорила лишнего?

— Очень интересное вы тут наговорили. Осталась Валентина и вы со
своим парнем.

— А причем тут мой парень?

— Вот это мне и хотелось бы выяснить…

— 18 —

— Вы не можете подозревать Костика, это полный идиотизм!

— Так! Оскорбление должностного лица при исполнении…

— Я не оскорбляла вас…

— А как же насчет идиотизма?

— Ну, хорошо. Да, он эти три дня много общался с Игорем. Утром,
часа в четыре, они ходили на рыбалку, например, разве это
подозрительно?

— А что поймали?

— По моему, они купили у кого-то рыбу, но ведь так делают почти
все рыбаки!

— Согласен, а куда они ездили вчера после обеда?

— Куда-то к нотариусу, подписывали какие-то документы. Я думаю,
что Игорь все же купил дом, но не знаю какой. Мы с ним позавчера
смотрели четыре или пять…

— Он с вами советовался?

— По крайней мере, делал вид, что советуется.

— И какой же дом вам приглянулся более всего?

— А самый дорогой, который у самого моря, из красного кирпича,
со средневековыми башенками, с бассейном и с двором, выложенным
какой-то импортной плиткой!

— Барские у вас замашки!

— А почему не помечтать, особенно если знаешь, что всё только
мечтами и закончится…

— Так… Значит, вы знали, что всё только мечтами и
закончится. И что он на вас не женится. Или это вы не
собирались за него, а?

— Не знаю… Но вы же понимаете, что золушки только в
сказках превращаются в принцесс.

— У меня такое впечатление, что вы начинаете трезветь. Мне
это нравится.

Гляжу на следователя, и слёзы наворачиваются на глаза. Он
по-джентльменски протягивает свой платок. Отворачиваюсь к окну.

Это была такая удивительная игра, когда Игорь предлагал мне
выбрать дом, в котором я хотела бы жить! Мы бродили по побережью
и придирчиво осматривали новомодные дворцы, завершить
строительство которых у их владельцев не хватало силёнок. А тот
дом был одним из немногих достроенных, и всё там было удобное,
уютное, красивое… От цены, правда, немного обалдел даже
невозмутимый Игорь. Господи, ну, конечно же, я знала, что ничему
этому не бывать! И этот интеллигентный сыскарь вполне со
знанием дела сыплет соль на рану. Правда, глаза у него при этом
грустные, с пониманием. И в голосе никакого ехидства.

— Значит, вы думаете, что он купил дом. Но мы никаких
документов на него не обнаружили. И оставшихся денег тоже не
нашли. Вот и придётся поговорить с вашим мальчиком. Сдаётся
мне, что знает он что-то.

— А я думала, что уже поговорили…

— Да нет, спит ваше дитя богатырским сном после ночи, полной
страшных приключений. Егорыч его сторожит.

— А если он что-то знает, а если это Егорыч… Почему вы его
одного оставили!

— Не кричите, не надо! Во-первых, там ещё сержант при них. А
во-вторых, не считаете же вы Егорыча и впрямь таким кровожадным?
Мы же с вами не на съёмочной площадке в Голливуде, право!
Давайте-ка лучше вернёмся к нашим баранам, то бишь подозреваемым.

— К Костику?

— Да, и к нему тоже. Расскажите-ка, пожалуйста, обо всех его,
да и ваших тоже, контактах с убитым. Когда, сколько, по какому
поводу… Приехали они двадцать второго августа вечером, во
сколько?

— Около восьми, Я была на кухне, там мы и познакомились. А с
Костиком он успел познакомиться даже раньше, чем со мной, в
гостиной, как только приехали. Костику он сразу понравился,
поэтому, когда нас пригласили к ним в компанию на ужин, я и
пошла — Костик очень просил, там ведь никаких развлечений не
было, а он у меня парень общительный. Да и вкусного у них с
собой много всякого было, вот он и соблазнился…

— А вы чем соблазнились?

Учуяв в этом вопросе нечто личное, внимательно гляжу на
следователя. Он вдруг слегка смущается и тянется за сигаретой.

— Не возражаете?

— Нет. Сама не знаю чем. Может быть, просто скучно стало.
Да и подруги перед отъездом напутствовали — курорт, мол,
развлекаться надо! Вот и поразвлекалась…

— Мне все-таки хотелось бы понять, он вам действительно так
понравился?

— Не знаю. Теперь не знаю. Я была знакома с ним всего три
дня. Может быть, что-нибудь из этого и вышло бы потом, не знаю.

— Говорят, бывает так, что и одного часа хватает, чтобы
многое понять о человеке.

— Господи, вы говорите так же , как и он! Не могли же вы
сговориться!

— Нет. Но я, кажется, начинаю его немного понимать, по
крайней мере в отношении вас…

— Что вы имеете в виду?

— Давайте-ка, вернёмся к событиям того вечера.
— Да. После ужина мы втроём гуляли по берегу и разговаривали.
Спать с Костиком отправились уже после двух ночи.

— Вместе?

— Вместе.

— Не обижайтесь.

— Хорошо… Двадцать третьего не виделись до обеда, они все
спали. А потом Игорь позвал нас погулять по посёлку.
Разговаривали, о чём придётся, смеялись много. На рынке он
накупил всякой всячины полный пакет. А когда вернулись, обед был
уже готов. Мы хотели уйти в свою комнату, но он не позволил.
Обед затянулся и как-то незаметно перешёл в ужин, потому что шёл
дождь и ветер хлестал немилосердно. Игорь то уходил, то
возвращался, и мы тоже. И разговоры, разговоры… А вечером мы
пошли в кафе, что на берегу. В четыре утра Игорь с Костиком на
рыбалку ходили. А двадцать четвёртого мы весь день искали дом,
который можно купить. Вечером опять долго ужинали, в бильярд
играли, в волейбол, гуляли. Да, они с Костиком шептались о
чём-то, но я не придавала значения…

— 19 —

— А надо бы присматривать за тем, с кем и о чём шепчется
ваш сын, если вы не хотите, чтобы он влип в неприятную историю!

Холодею от страха и задумываюсь.

Что ж, может, действительно пора протрезветь. Красивая
сказка оказалась миражом, который растаял при первой же попытке
потрогать его руками. А ведь тогда, ночью, когда он бросил мне в
окошко камешек, я и вправду поверила…

Во что? В то, что мне
нравится этот человек, и в то, что я нравлюсь ему. Настолько,
что он выполнит своё намерение жениться. А что же изменилось
теперь. когда он лежит там, в морге. холодный, не обмытый
заботливыми женскими руками, не оплаканный теми, кто его любит.

А кто его любит? Все эти, которые слетелись на его деньги, как
стервятники? Или бывшая жена? Или давно занятые своими делами
дети? И что я на самом деле знаю о нем? Только то, что он сам
рассказал о себе. И ещё то, что рассказал Егорыч. И ещё то, что
говорили о нём во время долгих застолий.

А этот, следователь, сидит напротив и смотрит странно, будто с
жалостью, так никто ведь не просит жалеть! И разговор у нас ещё
впереди. Вздыхаю и говорю решительно:

— Знаю я, о чём они шептались: обо мне, о том, как мы жили, о том, как
могли бы жить, И не думайте, что я поддерживала в мальчишке ненужные
мечты. Я и сама до последнего не знала, что решусь выйти ночью из своей
комнаты. И Костик не знал. Не мог знать. Вообще, если хотите, решение
моё было вызвано не столько моими особыми чувствами, сколько
поведением всей компании: они меня невзлюбили, а я их. Они надо мной
посмеивались, мол, это у него всего лишь очередное пятиминутное
увлечение, а мне очень хотелось доказать им, а может, и самой себе,
что это не так. Ведь можно же в меня влюбиться, в конце концов?

— Можно…

— Я опять что-то не то говорю…

— Вы очень мило краснеете. Но это, конечно, к делу не подошьёшь в
качестве доказательства вашей невиновности. А парня вашего я ни в чём
таком и не подозреваю. Просто мне знать надо, о чём они говорили. Вот
проснётся — вместе у него и спросим, вы не против?

— Конечно, нет!

— Вот и славно. А пока вернёмся к подозреваемым. Вы мне ещё ничего не
рассказали о Валентине. Её вы, как я понял, подозреваете тоже.

— Да. И, может быть, больше других.

— Что же так-то?

— Понимаете, если Егорыч следил за тем, чтобы кто чего в пьяном виде не
сломал, Виктор был всё время пьян, Анатолий донимал всех разговорами о
политике. Лариса и Татьяне не выходили из кухни, готовя деликатесы на
всю ораву, то Валентина только и делала, что наблюдала за всеми. Это
она решала, когда сесть за стол, когда пойти проветриться, когда спать
отправляться. Она ловко ставила их всех на своё место, если очень уж
спорить начинали. И потом, в тот день, вечером, перед ужином, они
подошла к нам и сказала Игорю, нисколько не стесняясь меня, что от
ответа ему не отвертеться и что сыщик она хороший. И что ему не о
свиданиях думать надо, а о деле. Вот тогда я и решила, что не она будет
определять, кому и когда свиданничать.

— О каком деле она говорила?

— То, что у них общие дела, я поняла давно. Все они как-то связаны. Все
в своё время работали на одном и том же заводе. Валентина и сейчас там
работает, да и девушки тоже, лаборантками в каком-то цехе. И деньги ведь
для предприятия, на котором он так хорошо заработал, они ему заняли. Но
о каком деле она говорила в тот раз — не знаю.

— А почему она себя хорошим сыщиком назвала?

— Да это у них что-то вроде игры было. В первый же вечер Игорь сказал
им всем странную фразу: «Отличный дом, большой. Вот тут и поиграем,
верно?» А они все на меня покосились как-то нехорошо, и только
Валентина ответила: «Доиграешься!»

— И как же они играли, вы заметили?

— Я старалась поменьше присматриваться. Мы общались в основном с
Игорем, а с остальными — только за столом. Хотя…
Похоже, они действительно что-то всё время искали…
А Игорь откровенно насмехался над их стараниями. Господи, ведь мы с
Костиком заметили как-то, что в нашей комнате кто-то побывал, пока мы
гуляли, будто книга лежала не там, где он её оставлял, и закладка
оказалась на полу. А ещё я его тогда отругала за то, что плохо убрал —
песка на полу было так много, словно и не подметал. А он сердился и
доказывал, что когда уходил — чисто было. И даже непросохшую ещё
половую тряпку предъявлял в доказательство. Мы сказали об этом Игорю, а
он только посмеялся в ответ, что нам просто показалось. А потом
шептался с Костиком. И Костик сказал мне после, что ему тоже всё это
только показалось.

— Что же вы вдруг замолчали?

— Они и в нашей комнате что-то искали!

— А гражданин Волков заходил в вашу комнату?

— Да, всего один раз. Пробыл всего минуты две, и мы все вместе вышли. А
что?

— А зачем он заходил?

— Подарок мне сделал. Заколку для волос. Даже не знаю, почему ему
пришло в голову что-то подарить. Тем более заколку… Я хотела
отказаться, но он настаивал. И я подумала, что безделушка ни к чему не
обязывает.

— И где теперь эта заколка?

— Не помню. Где-то в комнате, наверное…

— 20 —

— А что ещё он делал в эти две минуты?

— Прошёлся по комнате, сказал, что у нас очень уютно. Выглянул на
лоджию. И всё.

— Я выйду на минутку, а вы посидите ещё немного в одиночестве, хорошо?

— Да, конечно…

Он мягким, кошачьим движением выбирается из-за стола и мгновенно
скрывается за дверью. А через пару минут слышу со двора рычание
«УАЗика» и чей-то громкий голос:

— Мальца разбуди, но не пугай! И при нём не шарь. Пусть кто-нибудь
побеседует с ним на солнышке!

И тишина. Только залётная муха возмущённо жужжит, обижаясь, что ничего
съестного в кабинете ей не приготовили. Вспоминаю вдруг, что не
завтракала. И неизвестно, когда ещё придёт время трапезы. Удивляюсь,
как в такой ситуации могу думать о еде. И есть хочется ещё больше.

Что знает Костик? Куда они ездили с Игорем, и что тот купил? Почему не
спросила тогда? Думала, что успеется… И ещё: куда бегал парень мой
перед приездом милиции тогда ночью? Говорил, что в туалет, но в
туалете нет окна во двор, только в сторону моря, значит, он был не
только в туалете. Или вообще не в туалете? Тогда где? И о чём он
теперь расскажет этим типам в форме? И какое они вообще имеют право
беседовать с ребёнком в отсутствие родителей, опекунов или адвокатов!

Мне вдруг становится плохо. Лоб покрывается испариной, душно так, что
ни за что не вздохнуть, а рука стала такой тяжёлой, что не дотянуться
до сумочки, чтобы взять платок. Хочется крикнуть, но и голос почему-то
пропал. Тихая паника охватывает меня, и всё вокруг плывёт неведомо
куда…

— Пейте!

Кто-то подаёт мне стакан с водой. Я не могу взять, и тогда меня насильно
поят из него до тех пор, пока, чуть не захлебнувшись, начинаю кашлять.

— Вам лучше?

— Да…

— Вызвать врача?

— Нет. У меня в сумочке валерьянка. Таблетки в пузырьке.

— Значит, это у вас часто!

— Не так. Просто бывает тяжесть в груди.

— Я уходил, с вами всё было в порядке, что же произошло?

— Я испугалась.

— Чего? Что парень наговорит лишнего? Может, вы тогда сами расскажете
то, что мог бы рассказать он?

— Если бы я знала, что он может рассказать, скрывать бы не стала, но вы
не имеете права допрашивать его без меня, я тоже знаю некоторые
законы…

— А никто и не будет его допрашивать, но если с ним поговорят — ничего
страшного не произойдёт. К тому же вы сами просили присмотреть за ним,
чтобы купаться не сбежал, не так ли?

— Не ловите меня на слове!

— Чего вы так боитесь? Впечатление такое, что вы уже сами подозреваете
в чём-то своего собственного сына!

— Не его! Я подозреваю, что Игорь мог втянуть его во что-нибудь
нехорошее!

— Вот так! То доверяли покойнику безгранично. А теперь уже
подозреваете его в совращении малолетних! Я всегда говорил, что у
женщин всё зависит от ветра в голове, вернее, от того, что он всё время
меняется…

— Вы не имеете права так говорить со мной!

— А вы не должны относиться ко мне с такой подозрительностью!

— 21 —

Мы замолкаем, Он закуривает, а я перевариваю проглоченную валерьянку,
дышу табачным дымом и наблюдаю за ним из-под ресниц. Симпатичный.
Вполне мог бы играть частного детектива в голливудском фильме: и
челюсть нижняя вполне развита. И лицо с правильными чертами, волевое, и
глаза умные. И усталые. А благородная седина. Прямо как у Микеле
Плачидо.

— Что, нравлюсь? Я и сам знаю, что гожусь на роль крутого комиссара
полиции где-нибудь в Техасе… — смеётся он, а я опять краснею.

— Я прочила вас в частные детективы, — сержусь и отворачиваюсь к окну.

— Частным детективом вполне могли бы быть и вы. Давайте откроем
совместную контору, а? Что-нибудь вроде «Лунного света».

— Чтобы всё время ссориться? Нет уж, благодарю покорно! А почему у вас
такое хорошее настроение, вы что, уже убийцу поймали?

— Ещё нет. Вот вас допрашивать закончу и поймаю.

— Так заканчивайте. Но я ведь уже всё рассказала.

— Да. О других. А теперь поговорим о вас. Вы сами себя случайно, не
подозреваете?

— Вот себя я не подозреваю. Потому что не в чем.

— Как сказать… Когда вы узнали о том, что у убитого много денег?

— Когда мы выбирали дом. Услышав цену, он сперва ахнул, а потом
засмеялся и сказал, что, в принципе, и это не проблема. Я удивилась и
заметила, что у законопослушных граждан таких денег просто не бывает, а
он посмотрел мне прямо в глаза и спокойно, так, уверенно ответил, что
его деньги совсем не криминальные, что заработал он их честно, чему и
сам до сих пор удивляется, как и тому, что до сих пор его никто от них-
не избавил. Потому и хочется их ему скорее потратить, вложить во
что-нибудь, чтобы ни у кого больше соблазнов не было. И чтобы не
приставал никто с ножом к горлу, требуя свою мифическую часть.

— Он так и говорил, что пристают с ножом к горлу?

— Да.

— Во что же ещё он собирался вложить деньги?

— А все в дом. Хотел открыть что-то вроде частного пансионата и
маленького прибрежного кафе. Тот дорогой дом, о котором теперь столько
разговоров, идеально подходил для такой цели: там уютная комната с
большой верандой выходит как раз к морю и вполне годится для кафе, там
во дворе специально построены удобные клетушки для отдыхающих,
хорошая кухня с электроплитами, даже туалет отлично оборудован, и место
под автостоянку отведено. Он собирался купить ещё один автомобиль,
хорошую мебель и был уверен, что это маленькое предприятие прокормит
его до старости. Говорил, что осталось только хозяйку хорошую
подобрать…

— И предлагал эту роль вам.

— Да. А что, не подхожу?

— Помнится, что вы как-то с археологией связаны…

— Намекаете на то, что я не смогла бы бросить музей. Может быть. Не
знаю. У нас зарплату уже полгода не платят, и света нет в музее уже
месяца три. Посетителей принимаем только по утрам, и то не во всех
залах. И на экспедиции у музея давно уже денег нет.

— А что вы там выкапывали в ваших экспедициях?

— Кости и орудия труда. Кремниевые.

— И как же можно определить, что это орудие, а не простой камень,
например?

— И это спрашиваете вы, криминалист? Наверняка ведь слышали о
трасологии — каждая царапинка на камне о многом расскажет.

— Точно, открываем детективное агентство, только назовём его не «Лунным
светом», а, скажем… «Кость и кремень»! Кстати, если вы умеете
находить то, что природа спрятала от глаз исследователя, может быть,
нашли и то, что спрятал ваш любимый мужчина перед смертью?

— Это у вас такой метод допроса, да? Войти в доверие, дать преступнику
расслабиться, а потом, как бы невзначай, задать простенький вроде бы
вопросик…

— Вас расслабишь! Но вопрос я задал, и уж будьте любезны, отвечайте.

— Я ничего и не искала. Даже не думала об этом.

— Ну, а если бы вам нужно было бы что-нибудь спрятать в пансионате, где
вы нашли бы тайничок?

Задумываюсь, и вдруг приходит озарение — конечно же, это «что-то» в нашей
комнате, и я, пожалуй, знаю где. Но вот стоит ли доверять и помогать
этому обаятельному следователю? Одному обаятельному мужчине я уже
доверилась…

— 22 —

— Если бы я знала, что искать, я бы сообразила где. А вы знаете что?

Он глядит на меня с лёгкой всепонимающей улыбкой:

— Ладно, оставим это. Пока. Я хочу, чтобы вы ещё раз описали мне
события того получаса, сразу после обнаружения вами трупа. И поточнее,
пожалуйста.

Кажется, что события ночи были невероятно давно. В другой жизни. И в то
же время каждая деталь отпечаталась в памяти.

— Там, за углом бильярдного павильона, действительно кто-то был! А
кто-то другой двумя минутами раньше проскочил к дому и забрался в него,
похоже, так же, как и я, — через лоджию первого этажа. Но это был не
Егорыч, потому что он грузен и медлителен, дышит тяжело, а тот был
легким и быстрым. Тот же, что остался за углом, видел меня, потому что
было такое тяжёлое ощущение взгляда и ужаса. Очень может быть, что это
был Виктор, именно при виде его у меня даже волосы на коже вставали
дыбом. Я ни до чего не дотрагивалась, стояла в полуметре и смотрела.
Мне показалось, что правой рукой Игорь ещё минуту назад держался прямо
за нож, она так и осталась на груди, совсем рядом, словно он собирался
его вытащить и не успел. Потом я попятилась, а за углом кто-то
зашевелился, и тогда я прямо помчалась к дому. На второй этаж скакала
чуть ли не через три ступеньки, раз споткнулась и едва не свалилась
вниз. И ничего не заметила тогда. Влетаю к Егрычу, а у него ноги
мокрые, и оправдывается, как нашкодивший Костик. Но тут мне страшно не
было, сама не знаю почему. Страшное осталось там, за спиной. И я всё
время чувствовала на спине тот жуткий взгляд. А потом, когда мы
спускались, было ощущение, что повернулась к опасности лицом. А никто
ведь и не спал. Даже Костик, как потом выяснилось, а уж все эти —
точно. Я уверена теперь: все стояли за дверью (каждый — своей
комнаты) и наблюдали за нами в щелочки, а дверь в комнату Игоря была
вообще приоткрыта, и там горел свет. Но ведь он же, наверняка, уходя,
выключил его и запер комнату! И они искали там что-то уже после его
смерти и просто не успели выключить свет до того, как я появилась в
коридоре. И, я уверена, когда приехали вы, всё было снова заперто и
выключено, ведь так?

— Продолжайте.

— И потом, эти слова из комнаты Валентины: «Их там не было…» Нет, не
так: «Ничего там не было!» А может…

Я вдруг замолкаю и думаю. И вдруг точно вспоминаю слова Валентины: «Нет
там никакой бумажки с цифрами!» — сказала она. Гляжу на следователя, и
слова эти застывают на моём языке. Молчу, ощущая совершающуюся ошибку.

— Что же вы замолчали? Что слышали вы из-за двери на самом деле?

— Не помню, — говорю, краснея, — это ведь было всего одно мгновение,
мне могло и показаться…

— Значит, не хотите говорить, ну, ладно. Итак, они что-то искали…

— Да. Ведь Костик, когда я вернулась к себе, жаловался, что они там,
наверху. Все не спят и двигают что-то. Они делали самый настоящий
обыск! Искали это ваше «что-то» и не нашли. А привести всё в порядок у
них было время. Пока мы с Егорычем возле Игоря стояли, они вообще могли
весь пансионат обшарить за это время. И неизвестно ещё, а вдруг нашли?

— Они не могли обшарить только вашу комнату, потому что в ней был
парень. Ну что вы так побледнели?

— Они же могли его и убить…

— Ну, зачем же так пугаться сейчас, ничего же не произошло! Дать ещё
вашей любимой валерьянки?

— Как вы мне надоели, я хочу на свежий воздух! Я есть хочу! Я в туалет
хочу! И, в конце концов, я хочу к своему сыну, я больше не могу быть от
него так далеко…

— Туалет — это серьёзно. Надеюсь, не сбежите в слуховое окошко.

— Сбегу. Я вполне спортивная женщина и очень хочу сбежать.

— Зачем же тогда сообщаете об этом мне?

— Не знаю.

— Странный у нас разговор получается, вы не находите?

— 23 —

Мы опять молчим, я гляжу в окно, а он — на меня. Снисходительно так,
словно на больную.

— Запутались вы маленько, так и скажите, сразу на душе легче станет.

— Да, запуталась, ничего уже не понимаю. Особенно в себе… — сообщаю
послушно и ощущаю, что легче, вопреки его прогнозам, не становится.

Мне хочется попасть в своё недавнее прошлое, когда мы с Игорем сидели
в кофе у самого серого моря и он говорил мне о том, что может подарить
целый мир, а я верила, и от этого было так хорошо и спокойно.

Мне
хочется довериться этому следователю, потому что в данный момент (да и
не только в данный!) мне просто некому больше довериться, потому что
именно от него сейчас зависит слишком многое в моей судьбе, и ещё
потому (чего уж самой-то врать…), что он очень привлекательный
мужчина.

Мне хочется сказать подруге своей, что она была права, когда
предупреждала меня о вредности ведения монашеского образа жизни,
потому что сорвусь когда-нибудь с цепи, на которую сама себя посадила,
и стану бросаться на всех мужиков без разбору…

Мне хочется, наконец, прижать к себе своего единственного по-настоящему
любимого человека — Костика, якорь мой, надежду и опору в этой
несправедливой и обидной до слёз жизни…

А Микеле Плачидо стоит возле моего стула, опершись рукой на его спинку
и касаясь моих волос, разглядывает меня сверху. И пахнет от него
дорогим дезодорантом и дешёвым табаком.

— Вы собираетесь просидеть тут всю оставшуюся жизнь?

— Нет, я собираюсь идти за вами… до самого синего моря!

Встаю, и мы выходим. У двери с женским силуэтом он делает галантный
жест:

— Бесплатно, потому люксового обслуживания не ожидайте.

Опять (в который уже раз за этот день!) краснею и вхожу в туалет. В
растрескавшемся зеркале вижу себя: тёмные круги под глазами, запекшиеся
губы, растрепавшаяся коса. Не подвели меня только открытое белое платье
и золотистый ровный загар, который предусмотрительно приобрела в
домашних условиях под кварцевой лампой. Причесываюсь, открываю сумочку,
вижу тяжёлую перламутровую заколку — подарок Игоря, — и закалываю косу
у основания.

— Очень красиво, — заметил следователь, когда я вновь предстала пред
его насмешливыми глазами. — Не это ли тот самый подарок?

Его проницательность превышала все допустимые нормы, о чём я ему и
сообщила.

Внизу дежурный кричал что-то несусветное в телефонную трубку и
размахивал руками, останавливая нас:

— Пожарных вызвали? Сколько машин? А людей вывели оттуда? Парень где? С
Ивочкиным? Сейчас дам трубку Хохлову!

У меня ёкает сердце, и ноги становятся ватными. Я уже ничего не слышу
и не вижу, только перед внутренним взором жуткие картины, в которых
мой Костик мечется в дыму и огне. Бегу к выходу, отталкивая
дневального, и с ходу налетаю на запертую решётку. Кто-то крепко
хватает меня за локоть и поворачивает к себе:

— С ним всё в порядке! Он с лейтенантом Ивочкиным. Даже вещи ваши все
спасены. Да и пожар там не так уж велик.

Тут уж я без всякого стеснения падаю ему прямо на грудь и реву в голос.
А он гладит меня по голове, осторожно ощупывая при этом заколку, и
ведёт к машине.

УАЗик немилосердно трясёт на разбитой дороге. Немного придя в себя,
спрашиваю:

— Вы что, отпустили кого-то из них?

— С чего вы это взяли?

— А кто же мог ещё поджечь пансионат? Не Егорыч же с моим Костиком? И не
ваш Ивочкин, я надеюсь…

— Вы почти так же проницательны, как и я! Они все уже там. Компания,
как говорится, в полном сборе, и финал совсем близок. Вот только с
ковбоем вашим серьёзно разобраться всё же придётся.

— С Костиком?

— Именно с ним! И с вами тоже?

На горизонте, у самого моря, безобразным пятном на фоне долгожданного
синего неба разрастается столб дыма.

— 24 —

Мимо нас с воем проскакивают пожарные машины.

— Хороший был пансионат! — вздыхает Александр Евгеньевич, — красивый и
удобный.

— Вы же сами сказали, что пожар невелик. А теперь говорите «был»!

— Как вы думаете, что они там хотели спрятать? — отвечает он вопросом
на вопрос.

— Я думаю, не спрятать, а сделать так, чтобы нечто не найденное не
досталось никому. Ведь не только ни искали что-то нам неизвестное, вы
ведь тоже кое-что искали, не так ли?

— Что вы имеете в виду?

— Деньги. Или вы их всё же нашли?

— Нет, но надеюсь, что вы нам в этом поможете, или ваш сын. Я почти
уверен в том, что он знает, где они. А может быть, и вы знаете?

— Какая теперь разница, если всё там горит? Они же могут быть как раз в
месте пожара!

— Могут. А могут и не быть. Вот сейчас и выясним.

Взвизгнув тормозами, УАЗик останавливается перед воротами. Выскакиваю и
бегу во двор, в котором суетятся пожарные.

— Константин! Только что тут вот был… — слышу растерянный голос
лейтенанта Ивочкина. — Ну, вот минуту назад я с ним разговаривал…
Чёрт побери, где пацан? — заорал он кому-то и побежал вокруг дома.

Горело левое крыло? то, в котором были наши комнаты. Задавленное пеной
пламя едва пробивается, но упорство его столь велико, что в бой
вступают всё новые машины. Дым мешает мне разглядеть, что же происходит
там, в глубине дома. Бегу вокруг, охрипнув от крика. Костик выскакивает
вдруг мне навстречу из-за угла, глаза горят, волосы всклочены, весь в
саже. Хватаю его обеими руками, ощупываю и прижимаю к себе.

— Мам, всё в порядке! — вырывается он. — Вещи вон там, за забором, и я
цел. А ты? Тебя уже отпустили? И убийцу нашли? Я знаю, кто это…

— Костик! Уймись! Ты почему сбежал от Ивочкина? В гроб меня вогнать
хочешь!

— Действительно, почему вы сбежали, молодой человек? Куда бегали и что
искали? — Следователь стоит рядом, засунув руки в карманы брюк и слегка
покачиваясь с пятки на носок.

— А вот, деньги вытаскивал! — Костик подаёт ему свёрток, на который я
совсем не обратила внимание.

— И где же они были?

— В водосточной трубе, только не снизу, а сверху. Я их там сам спрятал.
Дядя Игорь попросил. Он не хотел, чтобы у него их забрали. И документы
тут.

— Какие документы? — не выдерживаю я.

— На дом. Он же его купил, помнишь, мы с ним в город к нотариусу ездили?
Мам, он и завещание написал…

— Какое завещание? — у меня сжимается сердце и холодеет внутри.

— На тебя. Ну, что если он вдруг умрёт, дом становится твоим. И моим.

— Какой дом? — ничего не понимаю я.

— А тот самый, помнишь, что мы смотрели у моря, с башенками?

Я вспомнила. Краска пять заливает щёки. Следователь берёт из рук
Костика пакет, разворачивает его и говорит совсем спокойно:

— Если бы я точно не знал теперь, кто лишил вас потенциального супруга.
я бы голову на отсечение дал, что вы с мальцом по уши замешаны в этом
неприятном деле.

— А вы точно знаете?

— Смею думать. Но вы же умная женщина: если у меня появятся новые
факты, самая убедительная версия может рассыпаться в прах, не так ли? А
факты — вот они! — он разглядывает документы и на глаз пытается
оценить количество долларов — Маловато будет, не кажется вам?

И тут чей-то отчаянный крик перекрывает все остальные звуки:

— Ушёл, ушёл, скотина!

И я вижу, как Игорева машина вырывается на шоссе и мчится прочь…

— 25 —

УАЗик, на котором мы приехали, ещё один, две ободранные «Волги» и
вишнёвая девятка начальника райотдела суматошно покидают двор, вздымая
тучи песка и набирая с места предельные скорости.

— А вы что же? — удивлённо гляжу на спокойного господина Хохлова,
который не отходит от нас с Костиком ни ан шаг, разве что глядит вслед
умчавшейся кавалькаде с лёгкой иронией.

— Вас покидать не хочется. Вдруг вы тут под шумок ещё что-нибудь этакое
обнаружите?

— А если он сбежит, этот ваш таинственный убийца?

— Сомневаюсь. Дороги перекрыты. Вертолёта у нас, правда, нет, но это же
коса — куда с неё денешься.

— Так он же вооружён, Александр Евгеньевич! Он же стрелять будет! —
кричит вдруг Костик.

— Погоди, откуда ты знаешь?

— Так я же говорю вам, что знаю, кто убийца! И пистолет этот дяди
Игоря, он его месте с деньгами и документами прятал. А я, когда из
трубы всё вытаскивал, упустил его!

— Как упустил?

— Понимаете, мы прятали всё с дерева, вот пойдёмте, я вам покажу…

— Погоди, ты уверен, что у него пистолет?

— Ну, да! «Вальтер», немецкий! Мне дядя Игорь и подержать давал…

То, что срывается с языка моего интеллигентного следователя, просто не
поддаётся описанию. Он прямо у меня на глазах теряет всю свою
невозмутимость и мчится неведомо куда, сунув мне в руки в последний
момент пакет с деньгами и документами.

Где-то за углом опять кричат, кто-то вызывает по рации начальника
райотдела и группу захвата, опять визжат тормоза, и плотный мат на
мгновение перекрывает все остальные звуки. Только пожарные невозмутимо
добивают жалкие остатки огня и дыма.

— Так что ты хотел нам показать? — сурово спрашиваю у своего не в меру
разгулявшегося чада.

— А вот, гляди! — он ведёт меня за угол пансионата, взбирается почти
на макушку старого тополя, который растёт у самого дома со стороны,
противоположной той, которая пострадала от огня, и дотягивается рукой
до оцинкованной водосточной трубы. — Вот сюда я положил пакет вчера, я
сам нашёл это место и показал дяде Игорю, он просил помочь кое-что
спрятать.

— Господи…

— И пистолет был в пакете, а когда я его сейчас вот доставал, пистолет
вывалился и через трубу упал на землю, вон там, где ты сейчас стоишь! А
тут из-за угла выскакивает этот тип, спотыкается о корень и валится
прямо на пистолет физиономией! Ты бы видела, какая у него рожа
удивлённая была! Я сижу, не шевелюсь, чтобы не увидел, а он очухался.
пистолет в карман сунул, огляделся (а наверх глянуть и не догадался!) —
и к машине, а я вниз, а тут вы…

— Слезай. Слезай, говорю!!!

— Ну, чего ты кричишь? И волнуешься! Ничего ведь и не случилось! Ну не
плачь, я прошу тебя, ну, мам!

— Костик… Костик, какой ужас… Ничего ты у меня ещё не понимаешь! Я
же ведь без тебя жить не смогу, а ты…

— А что я, мам, ну что я такого сделал? Ты же ведь и сама с дядей
Игорем дружила, вот я и подумал, что могу ему помочь. А когда пожар
начался, я же видел, что тут пока ничего ещё не горит, но ведь могло
же! Тогда и документы на дом сгорели бы…

— Да что мне дом! Зачем он мне нужен был бы, если бы с тобой что-нибудь
случилось? И чёрт с ними, с документами… Их и у нотариуса можно было
бы восстановить, если уж тебе так этот дом нужен!

— А тебе не нужен?

— Представляешь, всю жизнь, приезжая сюда, помнить о том, как он сидел
в машине с ножом в груди и смотрел на меня.

— Сама говорила, что время лечит, а дом ведь и продать можно, если ты
против. Мы же ведь совсем не виноваты, что всё так вышло, верно?

— Так выходит, они пакет этот искали? И убили из-за этого?

— Не похоже. Деньги-то он до вчерашнего дня не прятал, а о документах и
вообще никто не знал, по крайней мере, он мне именно так сказал.
Маленькое что-то искали, потому что я видел, как они даже щелочки в
подоконнике ножичком расковыривали… Я думаю, что из-за того
маленького он его и убил.

— Костик, ты сказал, что знаешь, кто это сделал…

— Да. Ты ни за что не догадаешься…

Мы подходим к знакомому УАЗику, следователь достаёт свою папку и задаёт
Костику первый вопрос:

— Что ты делал после того, как мать выпрыгнула с балкона?

— Вскочил с постели и побежал поглядеть, куда она пошла.

— Костик! Как тебе не стыдно! Ты же подглядывал… — возмущённо
всплескиваю руками.

— Гражданка Ивлева, если будете мешать нашей беседе, я вас удалю
куда-нибудь, под присмотр Ивочкина, например.

— От вашего Ивочкина даже ребёнок сбежать смог!

— Ладно-ладно, не станем пререкаться. И что же ты увидел, ребёнок?

— Мама стояла и глядела на луну. Эта лунища и меня чуть не заворожила,
такая была огромная и яркая. А потом мне показалось, что кто-то стоит
справа от меня возле угла павильона. Глянул туда, а там Егорыч замер,
боится к пансионату идти, потому что его мама увидеть сможет. А меня ему
не видно — я в тени от виноградных зарослей. Потом Егорыч всё же
рискнул, я даже видел, как он вздохнул и на цыпочках, быстренько так,
перебежал светлое место и спрятался за углом пансионата. А тут мама
повернулась, но его уже не увидела, да и меня тоже. Она побежала туда,
где только что стоял Егорыч, и завернула за угол павильона, потому что
там, за этим павильоном, была стоянка для машин и стояла машина дяди
Игоря. Я думал, что Егорыч уже совсем ушёл, а он, оказывается, маму
стерёг. Когда она скрылась за углом, он тоже побежал в ту сторону,
теперь я знаю, что он хотел посмотреть, что там произойдёт. А потом как
выскочит оттуда, как побежит, как молодой прямо, и полез на крайний
балкон: у него там, наверняка, дверь была открыта: а потом он быстрее
мамы смог добраться до своей комнаты по дальней лестнице, там же их
две! А когда он бежал, то под ноги не смотрел и прямо по лужам! Я ещё
хотел маме потом всё рассказать и сказать, что у Егорыча по колено
брюки должны быть мокрые. Но тут ведь такое началось!

— Это то, что ты видел справа, а что происходило слева?

— А с левой стороны, уже после того, как проскочил Егорыч, но до того,
как появилась мама, выбежали двое: этот вечно пьяный Виктор (но он
выглядел в тот момент совсем трезвым!) И Татьяна, которая за дядю Игоря
замуж собиралась. Они тоже взобрались на балкон, только уже крайний
слева. Потом я увидел маму и понял, что там, за павильоном, произошло
что-то кошмарное. Мама единственная из всех решила, наконец,
воспользоваться входной дверью, которая тоже расположена от меня слева.
Она вошла, вернее, вбежала, и больше я ничего не видел, пока мама снова
не появилась уже вместе с Егорычем.

— А что ты слышал?

— Слышал, как все там по коридорам бегают, и на первом этаже, и на
втором. И двигают что-то, я думаю, мебель, потому что что-то искали.
Больше всего шумели в комнате дяди Игоря. Но, когда появилась мама и
Егорыч, все затихли, как мышки. И опять зашевелились, только они опять
к машине побежали. А я тоже туда сюда бегал, потому что интересно было
и совсем непонятно, что происходит. Я то на балконе стоял и смотрел, то
в комнате ко всему прислушивался. Когда мама и Егорыч были в
пансионате, минут пять, не больше, было так тихо, что я опять на
балкон вышел и увидел, как кто-то, не помню кто, опять помчался машине,
а другой, похоже, женщина какая-то, шипела тому вслед, чтобы
пошевеливался, потому что они сейчас спустятся. Похоже, они и в машине
что-то искали и не нашли. И чтобы с Егорычем и мамой не столкнуться,
опять через балкон внутрь дома забирались. В общем, дурдом какой-то был,
все от всех прятались, а у мамы, похоже, сложилось впечатление, что
вокруг вообще никого нет, потому что спят все, да, мам?

— Не такая уж она простофиля, твоя мама, кое-что она всё же заметила…
Ну а потом?

— А потом мама пришла, и мне надо было с ней разговаривать. Некогда
наблюдать стало. Она бы не разрешила.

— Так кто же, по-твоему, убил?

— Егорыч, кто же ещё! Ведь только он до мамы на улице был. А произошло
всё ведь за какие-то минут десять-пятнадцать, ведь так? А тот, кто
стоял за углом павильона слева, видел всё. И дал команду, чтобы начали
быстренько искать то, что им нужно, пока менты… ой, милиция не
приехала…

— Да, детективная у вас семейка… Значит, говоришь, Егорыч?

— 27 —

Во дворе вдруг опять начинается какая-то заваруха: машина за машиной
въезжают и тут же куда-то снова отправляются, крик и ругань достигли
нового апогея.

— Ивочкина? — слышим чей-то суматошный голос. — Не транди, твою мать
трам-тарарам…! Ивочкин только что тут был, он же пацана стерёг!

— Батю спасать помчался, когда про пушку услыхал! Батя у него любит
этих м… голыми руками брать, трам его перетрам!

— Куда?

— Лёгкое, п…., прострелил мальцу и ещё чего-то там внутри. Вот
сволочь, трам его, куда его только можно!!!

— Ивочкина? — трогаю я за рукав остолбеневшего следователя. — Ивочкина
ранили, Александр Евгеньевич?

Вместо ответа он срывается с места и исчезает во всеобщей толчее.

О нас на время забывают.

Замечаю в павильоне прислонившуюся к бильярдному столу Валентину, а
потом вижу их всех — понурого, потерявшего лоск Анатолия, похудевшего и
ещё более постаревшего Егорыча, не накрашенную и непричесанную Ларису.
И двух сержантов рядом, совсем ещё молодых парней, которые тревожно
вытягивают тонкие шеи, прислушиваясь к тому, о чём кричат неподалеку.

— Костик, как ты думаешь, почему Виктора среди них не видно? — вслух
задумываюсь я, разглядывая эту экзотическую группу.

— Так это же он в машине сбежал! Пистолет дяди Игоря стырил у меня
из-под носа, в его машину запрыгнул, и вот они все за ним гонялись.
Ой, так это он же и лейтенанта подстрелил, выходит! Вот гад! Мама, так
это же и я виноват! Если бы я не выронил пистолет из пакета…

— Успокойся, ни в чём ты не виноват! Это я во всём виновата, Костик.
Думать надо, с кем знакомишься…

— Золотые слова! — слышу знакомый ироничный голос за спиной, и
следователь Хохлов вновь принимает нас под свою опеку.

— Как там Ивочкин? — бросаемся к нему.

— Жить будет, но с койки не скоро встанет. — Хохлов прикуривает, потом
засовывает правую руку в карман пиджака и с интересом глядит на
Костика. — Так значит, ты считаешь убийцей Егорыча?

— Не знаю, — смутился Костик, — но очень похоже!

— Мама твоя тоже одно время казалась мне очень похожей на убийцу (я
содрогаюсь от его слов), но стоит только немного пораскинуть мозгами…

— Ну, тогда это Виктор! — горячится Костик. Иначе, зачем же он убегал да
ещё и в Ивочкина стрелял?

— Стрелял он, положим, не в Ивочкина (а как последний оказался в
неположенном для него месте, о том разговор особый!), но стрелял, это
факт…

— Потому что хотел сбежать, да?

— Именно. Но это же ещё ничего не доказывает, если ты хоть что-то
смыслишь в криминалистике!

— Так, может, он нашёл то, что они все так искали?

— Не нашёл, к сожалению. А найти надо бы.

— Тогда зачем же он так, а?

— Понимаешь, в ходе следствия узнали мы об этой компании кое-что
любопытное. Вот народ и нервничает. Они все с удовольствием оказались
бы сейчас где-нибудь на Таити, например.

— Но кто же тогда, кто убийца? — спрашиваю я, отчаявшись понять
что-либо самостоятельно.

А потом вдруг соображаю, что в павильоне не хватает ещё Татьяны.

— Александр Евгеньевич, вы хотите сказать, что это сделала Татьяна?

— Что ж, сейчас вам уже можно сказать кое-что, но только по большому
блату и, естественно, не для разглашения широкой публике.

— А у нас и публики-то тут никакой нет, коллеги ваши разве что…

— Ну да! Им тоже лишнего знать не положено.

— Ну не тяните, Александр Евгеньевич! — загорелись глаза у Костика.

— В тот момент, когда ваш любимый мужчина, Екатерина Ивановна (я в
сотый раз заливаюсь краской…), бросал в ваше окошко камушек,
брошенная им женщина — Татьяна — уже ожидала его у машины. Старшими
товарищами ей было приказано сделать всё возможное, чтобы заставить
его открыть им очень любопытную тайну, за которой они гонялись весь
последний месяц вслед за её кочующим хранителем. Потому Виктор и
Анатолий и стояли за углом павильона, наблюдая за происходящим возле
машины. А Егорыч действительно вышел закрыть ворота и обойти ночным
дозором подворье. Он был по другую сторону, и никто его не видел. И
никто не предположил, что Игорь действительно пригласит на свидание
вас, а ещё более неожиданным было то, что вы согласились. Все планы им
сломали! Поговорив с вами, он вернулся к машине, сел на сидение
водителя, включил музыку. И тут подошла к нему Татьяна. Она сказала,
что если он не отдаст то, что всем так необходимо, его просто убьют. Он
в ответ засмеялся, назвал Татьяну подсадной уткой, сообщил, что не с её
способностями выполнять такие задания, в общем — завёл девчонку, а
потом сам приставил к своей груди нож и сказал ей: «Хочешь, бей! Это
совсем нетрудно!» Ей оставалось всего лишь взяться обеими руками за его
руки, в которых был зажат нож, и навалиться всем своим весом что было
сил. Нож, как вы помните, был очень острым. В тело вошёл сразу, попал
между рёбер и — прямо в сердце. Игорь и пикнуть не успел. Именно это и
видел Егорыч со своего конца двора — в машине же было светло, всё как
на ладони. Испугались все. И бросились бежать, кто куда, в тихой
панике. А тут вы, Екатерина Ивановна, в предчувствии нежного
свидания…

ЭПИЛОГ

— А ты заметила — ветра и дождя нет с того самого дня!

— Да, ты даже успел загореть. И вообще, похоже, ты повзрослел, и
вырос…

— Жаль, что уже сентябрь и нам пора уезжать. Я знаю, что тебе не
нравится ни этот дом, ни коса… Ты всё ещё грустишь.

— Все ещё… Говоришь, как будто прошло два года. Разве можно забыть
всё за два дня, да еще, если впереди суд и опять придётся встречаться со
всеми этими людьми?

— Ну, не все они такие уж и противные. Следователь, например, Александр
Евгеньевич, классный мужик! Себе, что ли, следователем стать, а, мам?
Кстати, он ведь не замужем…

— Не женат…

— Ну, не женат, какая разница? Вдовец он, вот кто, как и мы с тобой.

— Это откуда же тебе известно, Штирлиц?

— А дочка у него классная пацанка, малявка только. Помнишь, мы видели
её в райотделе, когда были там в последний раз? Он нас и познакомил. Я
у него спросил, чего это он клуб знакомств устраивает, а он ехидно так
заявил, что путь к сердцу женщины лежит далеко не всегда через дорогие
подарки! И чего ты вечно краснеешь, как маленькая! Да вон гляди, кто
идёт! Это же они, вот здорово!

Костик срывается с места и мчится по пустынному пляжу навстречу
высокому худощавому мужчине и маленькой девочке, бредущим по кромке
ленивого, умиротворённого моря. Они задерживаются на минутку возле
рыбаков, неспешно снаряжающих большой старый баркас, потом заглядывают
в бреденёк, которым двое квадратных мальчиков сосредоточенно таскают на
мелководье креветок, а когда подходят к приземистому крепышу, вокруг
которого большими кругами ходит громадная кавказская овчарка, Костик
«достаёт» их, и теперь они идут ко мне втроём, причём, кажется, не
очень-то и спешат…

— Добрый день, Екатерина Ивановна! — бесцеремонно устраивается на моём
одеяле наконец-то дошедший до меня Хохлов.

— Здравствуйте, тётя Катя! — протягивает махонькую ладошку кудрявое
чудо лет семи. — Меня зовут Алька, а если по-взрослому, то Алиса. А дом
у вас просто сказочный! Как в стране чудес. Костик так и говорил, но я
ему не поверила. Можно, папа, мы с Костиком пойдём его посмотрим?

— Нет, нельзя. Я же предупреждал тебя, что ты не должна отходить то
меня ни на шаг.

— Но почему, Александр Евгеньевич? Я умею быть хорошей нянькой! —
Костик чинно взял девчушку за руку, а она скорчила умильную рожицу.

— Верю. Но жизнь — штука непредсказуемая… — загадочно ответил
Александр Евгеньевич и повернулся ко мне. — Никаких гостей у вас утром
не было, Екатерина Ивановна?

— Нет, а что, кто-то собирался?

— У вас великолепные волосы! А где та красивая заколка, которую подарил
вам ваш поклонник накануне своей безвременной кончины?

— Тут, в сумке, а что, она и вам нравится?

— Несомненно. Не могли бы вы заколоть ею косу?

— Странные у вас просьбы, Александр Евгеньевич…

— Мужчины тоже бывают капризными. Пожалуйста!

Заплетаюсь, достаю заколку, пристраиваю её у основания косы. Хохлов
глядит на меня, нет, на заколку, не отрывая глаз.

— Так? — демонстрирую ему свою работу.

— Прекрасно, а теперь не могли бы вы…

Я так и не узнаю, чего ему захотелось в этот раз. Костик показывает
рукой куда-то к нашему сказочному дому и кричит:

— Там кто-то есть, мама! Похоже, у нас гости! Представляешь, если это
отдыхающие и они хотят у нас устроиться? Я и всё сейчас покажу!

Он опять срывается с места и мчится к дому. Двое высоких крепких парней
ожидают его на крыльце, потом спускаются и медленно идут навстречу.

— Стой, стой, — орёт вдруг Хохлов. — Ложись, кому сказал! — и тяжело,
почему-то боком бежит следом.

Я как-то вдруг сразу вижу и понимаю всё…

Вот Костик бежит к дому.

Вот громилы всё быстрее движутся ему навстречу.

Вот Хохлов что-то
вытаскивает из кармана на бегу.

Вот рыбаки бросают свой баркас и что
есть сил бегут к дому.

Вот удильщики креветок выскакивают из воды.

Вот
овчарка молча летит к месту событий, и песок фонтаном брызжет у неё
из-под лап.

Вот маленькая девочка бросается вслед и истошно вопит:

— Папа-а-а…

Хватаю её за ускользающую ногу, вскакиваю, ловлю и крепко прижимаю к
себе, не сводя глаз с удаляющегося Костика… А он вдруг падает, чуть не
с головой зарываясь в песок. Сухие щелчки сотрясают воздух. Один из
парней во дворе падает, второй бросается прочь. Навстречу ему из
глубины двора появляются ещё люди, образуется вдруг куча мала. Но я уже
ничего больше не вижу, кроме лежащего в песке Костика. Иду к нему, не
выпуская из рук притихшей девочки, и чувствую себя девяностолетней
старухой, жизнь которой сыплется сквозь трясущиеся пальцы, как сухой
песок…

А он, стервец, лежит на вершине дюны и с любопытством наблюдает то,
что происходит во дворе:

— Гляди, мам, они уже надели им наручники! — сообщает радостно, подняв
ко мне довольную физиономию. — Что с тобой? — пугается, увидев меня.

И тогда я падаю рядом с ним, а они, вдвоём с Алькой, гладят меня по
голове, по рукам, по спине…

— Можно мне взять вашу заколочку? — слышу голос Хохлова, и он
наклоняется ко мне, протягивает руку, снимает заколку, делает с ней
что-то, извлекает откуда-то из её недр небольшой клочок бумаги с
множеством мелких цифр. — Вы носили с собой шифры и коды европейских
банков, в которых сотни миллионов долларов на предъявителей…
Будет о чём рассказать внукам, а?

Кто-то забирает у него клочок, он снова наклоняется ко мне, поднимает с
песка и почти несёт к дому, приговаривая, как колыбельную перед сном
больному ребёнку:

— Всё теперь будет хорошо! Мы забудем эту чёртову косу, мы отведём тебя
к парикмахеру и сделаем стрижку, а потом ты выйдешь за меня замуж, и
каждое лето мы будем копать курганы амазонок…

— А как же дом? — кричит Костик. — И миллионы в банке?

— Дом не ваш, документы подставные, а миллионы… — их и без нас
прикарманят, найдутся спецы! А вы что, не можете без миллионов и в
трёхкомнатной квартире?

— И чтобы на нас, как на живца, время от времени ловили бандитов? Нет
уж, увольте! — вырываюсь я из крепких рук и плачу, размазывая слёзы,
как в детстве.

Хохлов с виноватым видом стоит рядом и глядит на Костика, в надежде на
помощь.

— Ну что ты плачешь всё время, как маленькая! — Делает он мне выговор и
вполне всерьёз заявляет — Она обязательно
передумает и согласится, вот увидите!