Вечер накануне Ивана Купала

Вечер накануне Ивана Купала

Лето в наших краях, как вы знаете, всегда стоит жаркое, для садоводства-огородничества благодатное, и течет по раз и навсегда заведенному закону. В середине июня разгорается клубничная страда, а к июлю начинают созревать вишня, огурчики, яблоки наливаются соком, растут прямо на глазах. Честное слово, точно в роликах «Центрнаучфильма». С утра яблочки еще махонькие, а к вечеру уже заметно больше, просто диву даешься, как все удивительно устроено и откуда что берется.
Дачникам скучать не приходится с ранней весны. Сначала в городских квартирах, на подоконниках, с любовью и тревогой выращивают рассаду. Чуть позже подрезают истекающие соками плодовые деревья, копают правильные, по солнцу, грядки, с начала мая высаживают не обманувшие надежд огурцы, помидоры, перцы, баклажаны. Так что май всегда стоит тяжелый, хлопотный, и мается в это время почти весь честной народ. В июне многие перебираются жить на дачи. Отпуска свои отгуливают с лопатами, тяпками, ведрами и шлангами в руках, особенно, конечно, женщины стараются. Случайно забежавшую в город огородницу всегда в толпе отличить можно: лицо, шея, руки загорели до черноты, будто только что с юга приехала, а ноги светлые. Сразу ясно, что дама увлекающаяся, и видно, в какой позе предпочитает она проводить свободное время.
Но к июлю огородные хлопоты на время отступают, наступают удовольствия и приятности, труды праведные начинают вознаграждаться. И аргументов в извечном споре «иметь или не иметь» заметно прибавляется в пользу обладания. Ибо не имеющий и праздный, весну проторчавший в городе, взиравший на ветви цветущих деревьев из окна многоэтажки и с жалостью поглядывавший на косолапо бегущих к пригородным автобусам и электричкам нагруженных страдальцев, не выйдет спозаранку в ухоженный сад, да не пройдется вдоль собственных грядок, не отправит в рот умопомрачительную клубничку, не захрустит только что сорванным сладчайшим огурцом, пупырчатым, увенчанным золотистым цветком, не сорвет одуряюще пахнущий букетик укропа. И не сядет на горячем от солнца крыльце, чувствуя себя творцом своего собственного маленького Эдема.
Стационарная дачная жизнь радует своей размеренностью и аккуратностью, в ней все известно наперед, не то, что в городе, где одолевают внезапные, непредсказуемые хлопоты и царит вавилонская суета. Сценарий этой жизни давно написан кем-то спокойным и мудрым. С утра проверить любимое хозяйство, выяснить, что еще выросло, созрело, собрать готовенькое, помочь всему, что гнется, затеняется, плохо себя чувствует. Соорудить на свежем воздухе самый вкусный на свете завтрак, откушать его под высокое птичье пение, под размеренное кукование, под гудок близкой электрички. Потом непременно сходить на реку. В полдень приготовить легкий, но полезный обед, после него обязательно в гамаке подремать. Ну, а уж вечером настает время с благодарностью напоить самых меньших наших братьев, полить так, чтобы все заискрилось, засияло сочной зеленью, заблагоухало. А потом долго вкушать вечер, с чаем, с телевизором, с разговорами, кто как любит.
У мужчин-дачников, конечно, имеются еще и особые, дополнительные удовольствия. С утра, как только начинает заниматься туманный рассвет, можно податься на рыбалку, покемарить пару часиков в какой-нибудь сказочной речной протоке, лениво смотреть, как плюхает хвостом на мелководье крупная рыба, разглядывать мальков, резвящихся в пронизанной солнцем воде. А вечерком приятно иногда зайти к тому соседу, у которого жена демонстрирует известные всей округе чудеса толерантности, устроиться на веранде и, поглядывая на созревающую закуску, слегка выпить, неспешно побеседовать, пока небо не усеется яркими разноцветными звездами. И все размеренно, чинно, на пользу здоровью и превосходному расположению духа.
Миша был дачником, и свою упорядоченную летнюю жизнь не променял бы ни на какую другую. Дачную жизнь Миша любил именно за мерное, патриархальное течение, за покой, за возможность почувствовать себя королем в своем крохотном замке. Тот июльский день, который запомнился ему на всю жизнь, прервал послеполуденную дрему грозой. Гроза собралась внезапно и разрешилась от бремени проливным дождем. Да, подумал Миша, гроза и в самом деле похожа на роды. Что-то растет, зреет, тяжелое, скрытое, а потом под небесные стоны, под крики природы, отходят воды, и на свет появляется совершенно новый мир, мокрый, прекрасный, новорожденный. Засомневавшись в пришедшей мысли, он почесал в затылке. Нет, вроде, похоже. Миша не был ни поэтом, ни фантазером, но что-то такое чувствовал, хотя не рассказывал никому, а в беседах с другими людьми предпочитал выглядеть человеком простым и практичным.
Грозе в дачном поселке обрадовались все. Это в городе гроза может нарушить планы, а на даче лишь обеспечивает интересное и необходимое разнообразие природы. Сразу по-особому запахла листва и трава, все стало душистым, чистым и глянцевым.
— Отлично, — думали дачники, вынося под ливень ведра и тазы, снимая крышки с садовых бочек. – Вечером поливать не придется. А воздух какой после обеда будет, никаких гор не нужно.
А к вечеру выглянуло виноватое солнце, усердно взялось за работу и быстро высушило улицу. Во время грозы Миша скучал, слонялся по даче, а после дождя, часикам к шести, когда жена отлучилась к соседке, решил сходить в гости. Вообще Миша не ленился, дачу содержал в образцовом порядке, и хозяином слыл хорошим, справным. Но не все же работать, да и сыровато еще было в саду, самое время навестить друга. Подумав так, он направился к Сан Санычу.
В городе Миша с Сан Санычем компанию не водили, потому что их жизненные интересы там совершенно не совпадали. Ну, какие могут быть в городской жизни общие интересы у доцента технического вуза и водителя троллейбуса? А на даче дружили, виделись почти каждый день: обсуждали виды на урожай, делились рассадой, иногда ходили рыбачить и частенько сиживали вечерами.
Сан Саныч мужик солидный, интересный, еще не старый, так что по имени-отчеству Миша называл его исключительно из уважения к его званиям. Сам Сан Саныч к своей учености относился скептически, но другим этого не показывал. Про себя же считал, что таланты, отпущенные ему свыше, нерадиво закопал в землю, и потерю эту старался ежедневно компенсировать максимальным комфортом и постоянными бытовыми удовольствиями. Никогда Сан Саныч не стоял, если можно было сесть, и никогда не сидел, если удавалось лечь. И стремился всегда минимизировать затрачиваемую энергию, хотя ленивым не был. Любил поесть вкусно и на красивой посуде, слегка выпить в приятной компании, пополнить одну из обожаемых коллекций, с ветерком прокатиться за город, в баню сходить, да мало ли еще в жизни приятных вещей. К одному из важнейших удовольствий относил Сан Саныч и дачную жизнь. Откуда Сан Саныч брал на все это деньги, было не вполне ясно, но и дача у него была добротнее Мишиной, гараж хороший, машина приличная. В общем, отличный сосед, достойный. Отпуск у Сан Саныча был длинный, два месяца, а жена все время в городе, приезжала только на выходные. А Мишина Томка с апреля на даче, так что собирались больше у Сан Саныча.
Миша неторопливо подошел к знакомой кованой калитке, открыл ее по-хозяйски, прошел по ухоженной дорожке к крыльцу, в очередной раз дивясь на благоухающие после дождя тяжелые сортовые розы, покричал:
— Сан Саныч, ты дома?
— Проходи, Миша, — показался хозяин на веранде.
— Да что в духоте париться, пойдем в саду посидим, что ли, воздух-то какой после дождя.
— Да вроде сыровато еще.
— Не сахарные, не растаем.
Сан Саныч спускался по ступеням, накидывая легкую куртку.
— Ну и розы у тебя Сан Саныч, я всегда удивляюсь, — подлизался Миша. — Если бы ты их на продажу разводил, был бы миллионером.
— Роза, брат, дана нам сверх того, да и торговать не научен.
— Жену бы послал, — хохотнул Миша, умело наступая на любимую мозоль Сан Саныча.
И тот разразился ожидаемым монологом.
— Да ты что, ты же знаешь, она у меня профессор. Я ее и рубашку-то погладить боюсь попросить. Она сразу начинает меня доставать, методично, продуманно. Ты говорит, объясни мне вот что. Вот я так же, как и ты читаю лекции. Плюс дома готовлю, стираю, стометровую квартиру убираю. А тебя не допросишься гвоздик вбить. Ты, говорит, помнишь, как неделю назад лампочка в ванной перегорела? Так ты мне час доказывал, что ее поменять невозможно, пока я сама не залезла и за полминуты ее не поменяла. Я, говорит, каждый день помогаю дочери с уроками. А тебя нельзя заставить даже физику и математику ей объяснить, только со скандалом. У меня ни минуты свободной нет, я над докторской по ночам работала, все время статьи пишу, книги, ко мне люди за консультацией из других городов приезжают. Видели бы, как я дома батрачу, не поверили бы. А ты лежишь все дни, как кот на диване, пультом щелкаешь, два раза в неделю на работу ходишь. Ну почему я должна еще и рубашки тебе гладить? Ты что, инвалид? У тебя что, координация плохая? Машину мне водить не даешь, орешь, что не женское это дело, у мужчин движения точнее, а погладить себе даже платка носового не можешь. Раз у тебя движения точные, гладь сам. Почему, говорит, я тебя ничего не прошу погладить? Почему не прошу мне трусы постирать? Почему каждый день не спрашиваю тебя, где мое платье висит, где белье лежит? Ты что, идиот, запомнить не можешь? И после всего этого ты в мужской компании обсуждаешь женщин, дескать, они неумные, беспомощные и без мужчин пропадут. Это что же за основание такое, говорит, у тебя так считать, где оно у тебя помещается? И все так спокойно говорит, нудно так.
— А рубашку?
— Гладит. И сколько гладит, столько меня и пилит, ужас!
— Да, не дело это, Сан Саныч, когда жена ученая. Не жизнь мужику. Моя вон Томка вредная, конечно, и чуть чего — сразу орать. Но чтобы она сказала мне, что я сам гладить должен – ни-ни! Это у нас строго, она даже и подумать не может, чтобы мужик женскую работу выполнял. Понимает, что так уж в жизни заведено.
— Вот, Миш, а я у своей под каблуком, признаюсь. И деться некуда, привык, дочка, да и куда уходить, квартира-то у нас одна, вместе наживали, другую сейчас не купишь. А баба мне новая никакая не нужна, все они одинаковы.
— Да, Сан Саныч. Все в квартиры эти проклятые упирается. Да будь у нас нормально с жильем, половина семей бы разбежалась. А то буквально убивают друг друга, а разойтись не могут. А бабы, точно, все одинаковые, менять – только время терять.
— Ну что это мы Миша все о грустном, да о грустном. Смотри, какой вечер. Давай, посидим.
— Так я сейчас сбегаю. – оживился Миша, лукаво подмигнул. — Пивка?
— Пиво без водки – деньги на ветер. Бери сразу и беленькую, чтобы еще раз не бегать. А я пока тут все сооружу.
Миша радостно затрусил к калитке, а через четверть часа все уже было готово. В саду под яблоней на плетеном столе, накрытом алой скатертью, белели тарелки с жареной курицей, розовой ветчиной, прозрачной соленой рыбой, деревенским хлебом. Жестовские розы дорогого подноса перемежались с только что сорванным зеленым луком, молодыми пупырчатыми огурчиками, салатными листьями. Блестели идеально вымытые стопки, продуманно возвышались бутылки с пивом и одна самая высокая, беленькая.
— Талант ты, Сан Саныч, талант, — убеждено сказал Миша. – Как никто, умеешь сделать вкусно и красиво. Скатерть-то не жалко? Запачкаем ведь.
— Стол, Миша, длань бога, его нужно уважать и накрывать достойно. Я вообще жалею, что в науку пошел. Мне бы ресторатором стать, я бы развернулся. Но сам знаешь, время было другое.
С удовольствием сели, предвкушая долгий тихий вечер, неторопливую беседу и лицезрение близкого заката. Тут-то и пришел Степушка. Года три назад он строил Сан Санычу баню, да с тех пор и прибился к компании. Степа жил не в дачном поселке, а в ближайшей деревне. Был он мастером на все руки, а Сан Саныч, хоть и кандидат технических наук, даже молотком стукнуть не умел. Так что чуть чего, к Степе. Степа никогда не отказывал, да и денег за мелкую работу не просил. Дашь — возьмет, не дашь – не обидится. Добрый был мужик и не жадный. А вот Фаина его злая была, другого бы уже со света сжила, но Степа своей безответностью ее как-то притормаживал. Хотя и Фаину понять можно, всю жизнь она билась с тремя детьми, с хозяйством, со скотиной горбатилась, а из Степы добытчик, конечно, был хреновый.
Отводя руками яблоневые ветви, Степушка подошел к столу.
— Ух, как вы здесь красиво сидите, залюбуешься.
— Садись, Степан.
— А я со своей.
И Степан достал из глубокого кармана засаленных брюк дешевую беленькую и банку консервов.
— Ну вот, а я переживаю, что мало взял, — радостно закричал Миша. – Вот теперь нормально. А что, сегодня повод есть?
— Так завтра Иван Купала, а сегодня ночью гадают, клады ищут.
— Ну, вот, я как чувствовал, — радовался Миша. – А какие клады-то?
Степан сел за стол, взял рюмку. Он уже знал законы местного застолья, стал отвечать неторопливо, обстоятельно
— Да, говорят, этой ночью в лесах сами открываются природные клады. Схоронены они под папоротниками, а те этой ночью зацветают и указывают место, где искать.
— Папоротники не цветут, — сказал Сан Саныч. – Они размножаются спорами.
— Понятное дело, не цветут, это все знают. Но говорят, что этой ночью, один раз в году, расцветают яркими цветами. У нас в деревне есть люди, которые это видели.
— И что, кто-нибудь что-нибудь нашел?
— Говорят, бабка Алевтина три года назад нашла этой ночью в лесу золотой самородок с яйцо величиной, на него и дом себе отгрохала. Видели дом кирпичный в конце села?
— Да, приличный, — одобрил Миша.
— Правда, другие говорят, что у Алевтины сын в Москве большой человек и построил матери дом. Так что там не разберешь. А кроме Алевтины никто больше ничего не нашел, хотя многие пробовали. Но клады не всем в руки идут. Говорят, что взять их может только нежадный и добрый.
— Тебе Степан, стоит поискать, — заметил Сан Саныч. – Не пробовал?
— Да не случалось
— А мы что, злые и жадные, что ли? — обиделся Миша..
— Можно и нам попробовать, мы тоже мужики неплохие, — успокоил его Сан Саныч. — А далеко папоротники?
— Да у Сонного озера, там их прямо целые заросли.
— А когда они цвести начинают?
— Да ближе к полуночи, а ровно в двенадцать открываются клады.
— Вот ближе к полночи и пойдем, — решил Сан Саныч. – Надо же хоть раз в жизни клад поискать. Что бы было что вспомнить. А пока, парни, закусим, чем бог послал,
Они закусили, и выпили, и снова закусили, и снова выпили. Уже и тихий вечер спустился, подкрались сумерки, зазвенели цикады, где-то запел соловей. Приятному застолью помешали всего два раза. Часов в восемь пришла Мишина Томка, от калитки начала кричать:
— Сан Саныч, Миша не у вас?
И не получив ответа направилась в сад, к известному и ей месту. Но мужики, предупрежденные ее кри ком, успели припрятать водочные бутылки, и пустую, и початую, оставили на столе лишь пиво. Томка подошла, подозрительно окинула стол цепкими, как у разведчика, глазами, по закуске и расслабленным лицам сидящих поняла, что пьют они не только пиво. Но при людях Томка старалась себя не показывать, стремилась слыть женщиной интеллигентной и мягкой. Поэтому решила сдержаться, а со своим, как следует, разобраться дома. Она лишь кинула на Мишу уничтожающий взгляд и сказала слишком ласково:
— Вечер добрый, Сан Саныч, привет, Степ. Миша, ты домой скоро?
— Да что там делать-то, Томочка?
— Да я хотела емкость для воды помыть.
— Что уж сегодня, на ночь глядя? Завтра с утра и возьмемся.
— Садитесь с нами, Тамара, — вежливо предложил Сан Саныч. – Мы вот тут пивком балуемся, но если хотите, чайку поставлю.
Томка застолья любила, и посидеть с мужиками ей хотелось. Но сегодня решила не давать мужу повода для перемирия и, укоризненно вздохнув, отказалась.
-Спасибо, Сан Саныч, мне рассиживать особо некогда, дел-то невпроворот.
И еще раз попыталась поднять мужа взглядом.
Но тот сделал вид, что не понял, и мужественно не шелохнулся, просто прирос к скамейке. Молчание затянулось, и Томка сказала:
— Ну, я пошла, ты долго не засиживайся.
Выждав после ее ухода конспиративные пять минут, мужики достали выпивку и продолжили прерванное занятие. Выпивка кончилась раньше, чем ожидали, и Сан Саныч сходил в дачу, принес бутылку коньяка.
— Вот, студенты подарили. Я его не люблю, да и паленый сейчас коньяк пошел, ненастоящий. Но в магазин-то уже поздно, так что сойдет.
Выпили и коньяк, а уже в одиннадцатом часу, проваливаясь в мягкий влажный грунт высоченными шпильками, пришла хозяйка. Сан Саныч вскочил из-за стола, кинулся к жене, поцеловал в щеку.
— Ты как надумала приехать, Оленька?
— Завтра день свободный, а я так устала, решила воздуху глотнуть и тебя проведать. Как ты?
— Все в порядке, Оленька, хозяйничаю потихоньку.
Миша со Степой стали виновато подниматься из-за стола, но Ольга остановила их:
— Нет, вы сидите, сидите. Я подошла только мужу показаться. Я сейчас сразу и лягу, вы, пожалуйста, не обращайте на мое присутствие никакого внимания. Меня нет, спокойной ночи
И ушла, оставив после себя облако французского аромата.
— Что значит, интеллигентная женщина! Ни тебе допроса, ни обыска, — восхищенно сказал Миша.
— Да ей просто плевать на меня.
— Что ты, Сан Саныч, — посочувствовал Миша, — видно, что она тебя уважает.
Окончательно стемнело, и наступило самое сладкое время суток. Но идиллия было нарушена, прежняя свобода и задушевность разговора ушли вместе с хозяйкой дома.
— Мы, пожалуй, пойдем, Сан Саныч, — сказал через несколько минут Миша. — Поздно уже, да и жена к тебе приехала, неудобно.
Сан Саныч жену любил и по ней соскучился. Но постоянно преследовавшее его ощущение, что им пренебрегают, что до него снисходят, в очередной раз кольнуло уважаемого всеми доцента. Он заколебался, момент был переломный, критический. Не скажи Сан Саныч следующую фразу, ничего бы в тот вечер и не произошло. Но всегдашняя обида на великолепную Оленьку пересилила, и он сказал:
— Хватит тебе, Миш, сиди, нам еще за кладом сегодня идти.
— Брось чудить, Сан Саныч, — подал голос Степа. – За каким кладом, что мы, дети малые? К жене лучше иди, вон она какая у тебя, душистая.
Но Мише меньше всего сейчас хотелось возвращаться домой, под недреманное око Томки. Скандал ждал его в любом случае, когда бы он ни вернулся, поэтому имело смысл оттянуть наказание. И Миша обрадовался возможному приключению, загорелся:
— А пойдем! Далеко идти, Степ?
— Да вдоль реки, а потом в горку в сторону Черной Балки Минут тридцать ходьбы, а по ночному времени и все сорок.
— Так чего же мы сидим, пойдемте уже, аккурат к полуночи и дойдем, — поднялся Миша.
Сан Саныч уже пожалел о затее, но слово вырвалось, и отказываться было как-то несолидно. Так что он тоже поднялся, бормоча:
— А что, пошли, а здесь я завтра с утра все уберу.
И они двинулись в нечаянный поход, прошли по всему дачному поселку, где еще кипела огородно-чайная жизнь, перекликались голоса, слышались звуки телевизора, вышли на дорогу, обогнули деревню и подошли к реке. С невысокого косогора открывалась ее излучина, рыбьей чешуей блестевшая в мягком лунном свете. А возле самого берега золотилось множество мелких огоньков, стайкой перемещающихся вниз по течению.
— Это что там за огоньки внизу? — спросил Сан Саныч.
— Да девчата наши деревенские гадают, сегодня положено. Плетут венки, в серединку ставят зажженную свечку, а потом пускают плыть по течению. Чей венок уплывет, той быть замужем, а чей к берегу прибьет, та в девках еще год просидит. Так они, чтобы венки уплыли, заходят в воду, подгоняют их, да и купаются заодно.
— Что же еще им бедным остается, парней-то, небось, в деревне нет совсем, — сказал Миша. – Хорошо вам деревенским, на каждого по десять баб, выбирай любую.
— Может, спустимся, посмотрим? – предложил Сан Саныч, которому дальше идти не хотелось.
— Давайте, да и искупаемся, вода сейчас теплая, как парное молоко, — обрадовался Степушка, надеясь отвлечь товарищей от идеи утомительного и совершенно бессмысленного похода.
Но Миша опять заупрямился:
— Вы как хотите, а я дальше пойду. Где там, Степа, ты говорил папоротник растет?
И Сан Саныч, мысленно проклиная Мишу, был вынужден до конца держать марку:
— Нет, что ты, вместе так вместе. Веди, Степа.
Ну а Степан вообще ни с кем никогда не спорил. Они дошли до леса, свернули в него, пошли по узкой мягкой тропинке. Шли с трудом, то и дело спотыкаясь, но уже не решаясь вернуться, потому что было жаль пройденного, а цель казалась очень близкой. Минут через двадцать впереди забрезжил просвет, и искатели приключений вышли к небольшому озеру, залитому лунным светом.
— Вон там папоротник растет, — показал Степа рукой на противоположный конец водоема. – Там его целые заросли.
Обойдя озеро слева, пришли на другой его конец, где крохотные пальмочки папоротника обозначили границу леса. Они и не собирались цвести, скучно темнели густой низенькой рощицей. Сан посмотрел на часы: было три минуты первого.
— Все братцы, вы меня простите, но я больше не могу, устал, — остановился Сан Саныч. – Подурачились, и хватит. Я домой, а вы как хотите.
И именно в этот момент послышалась тихая мелодия, словно кто-то играл на свирели или рожке.
— Еще кто-то ночью сюда приперся, — сказал Миша. – Не спится людям, гуляют.
А мелодия приближалась, становилась громче, и тут из леса на берег вышел мальчик лет десяти, остановился неподалеку. Он играл на дудочке, и музыка, нежная, прекрасная парила над лунным озером, над синим лесом и улетала в звездную высь.
— Пошли отсюда, — опомнился, наконец, и Миша. – Не нравится мне все это. Дети какие-то непонятные бродят, может, их здесь целая банда. Я лично, любому взрослому мужику могу в морду дать. А как увижу банду малолеток, стараюсь не связываться, у них вообще тормозов нет
И мужики уж, было, повернули назад, но в этот момент Сонное озеро проснулось. Темнота взорвалась салютом, снопом огненных брызг, фонтаном взлетающих в небо разноцветных огней. А спавшие кусты папоротника засветились, словно рождественские елки. И на каждом расцвели невиданные цветы, слегка похожие на огромные маки. Красные, синие, желтые, лиловые, оранжевые, розовые, они образовали радужное, феерическое многоцветье. И это буйство красок отвлекало взгляд от того, что было внизу, у самых корней. А там, в развороте трав, открылись небольшие пещерки, наполненные, словно сказочные ларчики, драгоценными камнями, жемчугом и золотыми слитками.
— Это сон, — сказал Сан Саныч. – ущипни меня, Миша.
Но Мише было не до того. Он кинулся на колени перед ближайшим папоротником, и обеими руками начал хватать из земных закромов самоцветы, засовывать их в карманы. брюк
Тогда опомнился и Сан Саныч, снял с себя куртку, положил на траву, стал кидать в нее сокровища из-под соседней пальмочки.
-Ты что стоишь, дурачок, — закричал, задыхаясь, Миша Степану. –Греби вон из-под того.
Но Степа стоял, не в силах оторвать глаз от открывшейся красоты. Освещенное снизу небо было таким ультрамариновым, каким бывает оно только на закате солнечного зимнего дня. Звезды стали огромными, близкими, протяни руку – и коснешься. Небесные сферы истекали музыкой, и казалось, что исполняет ее ангельский хор. Горнее слилось с дольним, небесная глубина сопрягалась с земной, замыкая мир в огромную ярко-синюю чашу, изнутри украшенную звездами и цветами. Белый свет явил себя в таком единстве, гармонии и совершенстве, что восторг переполнил Степана и из глаз его брызнули крупные, под стать самоцветам, слезы.
Мальчик прекратил играть и подошел к Степе. Был он мал ростом, худ, в коротковатых штанишках, открывающих тоненькие щиколотки, в застиранной ситцевой рубашонке. Было так светло, что Степа смог рассмотреть лицо мальчика. Глаза у мальчонки были серые, грустные, в ресничках, щеки и носик веснушатые, губы мягкие, добрые, как у лосенка. Степа подумал, что знает этого мальчика, что точно видел его, но когда-то давно. Мальчишка был босой, и Степа пожурил его:
— Зря ты, сынок, в лесу босиком, ногу наколешь, да и змеи здесь попадаются.
А мальчик ответил:
— Да я привык, а змеи тут не кусаются. А ты что же такой неловкий, поторопись, а то все упустишь.
Но Степа лишь неловко улыбнулся и продолжал стоять, не решаясь тронуть неземную красоту своими темными грубыми руками.
— Ну, все, опоздал ты, — сказал мальчик. — На, возьми хотя бы мою дудочку, а то совсем ты с пустыми руками остался.
— Да не надо, сынок, куда мне, сам играй.
— Возьми, пригодится.
И Степа, чтобы не обижать пацана, дудочку взял. Тут свеченье самоцветов медленно погасло, словно кто-то плавно повернул ручку невидимого реостата, цветы бесследно исчезли, пещерки захлопнулись, словно кошельки для мелочи. Чудо закончилось, а вернее вернулось туда, откуда пришло, туда, куда заглянуть удается только очень редко, и куда Степа целую минуту так заворожено смотрел. Миша с трудом встал с колен, так тяжелы были его битком набитые карманы. Сан Саныч завязывал в узел куртку.
-Нет, так я идти не смогу, — сказал Миша. — придется штаны снимать.- Как же мы это сумки не догадались с собой взять, вот дурачье. А ты что же, так ничего и не взял?
Степа виновато покачал головой.
— Да не успел я, он ведь всего минуту и цветет-то, папоротник..
— Что же ты нам заранее не сказал? Хорошо, что мы не растерялись. Ну, не горюй, на всех хватит.
-Пошли, ребята домой, — шепотом сказал Сан Саныч, — от греха подальше.
— Как думаешь, Сан Саныч, мы правда, что-то ценное нашли, или это все так, стекляшки, бутафория?
— Не знаю Миша, но тяжелое. Должно быть, камни. Говорю, надо домой скорее идти.
— Тебе помочь, Сан Саныч? — опомнился Степа. – Давай понесу.
— Да нет, я сам. А это у тебя что?
— Да мальчишка дал дудочку.
— Зачем она тебе? Брось.
— Да неудобно как-то, ребенок дал. Младшей дочке отнесу, пусть играет.
И Степа положил дудочку в карман.
Домой шли молча, ошеломленно, так до конца и не поверив в свалившееся на них богатство. Миша штаны все-таки снял, свернул, нес в руках, прижимая к груди. Сан Саныч, несмотря на уговоры, свой узел Степе так и не доверил, до дома не выпустил из рук. Когда показалась деревня, Степан стал прощаться:
— Ну, Сан Саныч, если ты от помощи отказываешься, то я, пожалуй, домой, что мне с вами тащиться.
— Как хочешь, Степ. Конечно, иди, ты за день-то устал. Если что, завтра приходи.
— Ну, до встречи, — поклонился Степан.
— Бывай, — кивнул Миша.
Вскоре они вошли в поселок, дошли до своей улицы.
— А мы-то с тобой, Сан Саныч, вместе посмотрим, что добыли, или как?
— Конечно, надо вместе посмотреть, а то еще не известно, что еще из этого выйдет.
Сказав эту малопонятную фразу, Сан Саныч отворил свою калитку. Веранда была освещена, но в даче было тихо, по-видимому, утомленная городской суетой Оленька уже заснула.
— Пойдем в подвал, — скомандовал Сан Саныч.
Они обошли дачу, здесь, в торце дома была дверь, ведущая в подвал. Не будучи мастеровитым, Сан Саныч имел страсть к хорошему инструменту и хранил его здесь, в подвале, в образцовом порядке на специально сделанных стеллажах. Даже маленький деревообрабатывающий станок привез, списанный из родного вуза. Он включил свет, положил узел на верстак. Миша брякнул сюда же свою поклажу.
— Ну, Миша, с богом, — сказал Сан Саныч и развязал узел.
Бледный свет лампы померк, а в подвале стало светлее от открывшегося разноцветного сияния. Изумруды, рубины разных оттенков, голубые и синие сапфиры; розоватые и зеленые аквамарины, сиреневые аметисты, крупные жемчужины ослепительно блестели, дразнили, сводили с ума. Миша развернул свой куль, вынул из карманов камни, его добыча была не хуже.
— Ну что, Сан Саныч, настоящие они или нет?
Сан Саныч взял с полки увеличительное стекло, внимательно рассмотрел один камень, провел им по линзе.
— Настоящие, Миша, мне с камнями приходилось дело иметь, правда, с синтетическими.
— Мы как, пополам поделим, или пусть у каждого свое остается?
— А как ты их поделишь?
— А смешаем все в одну кучу, и каждый будет по очереди брать тот камень, который ему приглянулся.
— А первый кто будет брать?
— На спичках выкинем.
— Так один камень может целое состояние стоить, а другой ерунду, мы сразу и не разберемся. Нет, давай, Миша, останемся при своих.
— Ну, как хочешь, Сан Саныч, только чтобы потом без обид.
— Нужно со Степой поделиться, — неуверенно вспомнил Сан Саныч, — А то как-то неудобно, он же нас отвел.
— Ты, если хочешь, делись, — решительно сказал Миша. — А я считаю, что никто ему не мешал своих сокровищ набрать, а он ротозейничал, любовался. Мне, что ли, полюбоваться не хотелось? Но я человек долга, не только о себе думаю. Да и зачем ему камни? Все равно или Фаина отберет, или кто другой отнимет.
— Да, это ты, конечно, верно говоришь. Но как-то не по-человечески получается.
— Да он даже и не подумает у нас попросить, ты что, Степу не знаешь.
— Ну ладно, там посмотрим. А реализовывать-то их как? Дело серьезное и опасное, надо все как следует обмозговать..
— Да, тут надо крепко подумать, горячку не пороть. Но тут я, Сан Саныч, снимаю перед тобой шляпу, надеюсь на тебя целиком, ты уж меня не оставь.
— О чем речь, Миша.
-А сейчас я, пожалуй, пойду, Сан Саныч. А завтра забегу, на свежую голову покумекаем.
— Давай, а то уже рассвет скоро.
— Ты мне только дай какую-нибудь сумку старую, а то мне неудобно без штанов домой идти.
Сан Саныч достал старый брезентовый рюкзак, Миша начал складывать в него камни, и в это время в подвал ворвалась озверевшая Томка. Время было на ее стороне, и на этот раз она решила не церемониться, Лутоню из себя не строить.
— Ах ты, урод, кровопивец, когда же этому конец придет! Второй час ночи, а ты все квасишь, я тебя где только не искала. Батюшки, да ты без штанов! Опять за старое взялся с проститутками своими?
Ее крик повис в воздухе, и она онемела, увидев мерцающие кучки камней.
— Не ругайся, Томочка, видишь, что я нашел. Вот это все мои.
Тома подошла к камням, запустила в них руки и вдруг громко зарыдала.
— Да что ты, Томочка, не плачь, теперь у нас жизнь пойдет по-другому.
По лестнице спускалась бледная Ольга в шикарном пеньюаре.
— Что здесь происходит?
— Не волнуйся, Оленька, мы клад нашли.
— Где вы его нашли?
— В лесу был зарыт.
— Вы что, с ума сошли?
— Ну, почему с ума, Оленька?
— Так что же, вы его ночью ходили искать?
— Именно ночью, кто же клады днем ищет.
Ольга помолчала, рассматривая камни.
— Ты понимаешь, сколько это стоит? А если хозяин объявится, представляешь, что с вами сделают? Ты вляпался, Шурик.
— Ты, Оля, всегда все испортишь. Нет у этого клада хозяина, я тебе потом все объясню.
— Хозяин найдется, у всего на свете есть хозяин. Если ты с ним не знаком, это еще не значит, что его нет. Слышать ничего не хочу, но чтобы у меня в доме этого не было. У нас дочь, я не хочу, чтобы ее изнасиловали, да и тебя, дурака, жалко.
— Успокойся, Оля, утро вечера мудренее, иди спать, завтра все обсудим.
А Томка уже успокоилась, времени не теряла, жадно перекладывала свою часть сокровища в рюкзак.
— Что вы Ольга Николаевна, — пропела она, — мужья наши просто клад нашли. Он, может, с революции в земле пролежал, уж его хозяева наверняка давно умерли. Зря вы так переживаете. Ну, Мишенька, все, пошли. Не будем мешать, людям спать пора.
И поперла сумку к выходу.
— До свидания, Сан Саныч, спокойной ночи, Ольга Николаевна.

А Степа пришел домой, в темноте добрался до постели и тут же заснул. А наутро был разбужен отчаянными криками:
— Где сокровища, дурень?
Степа спросонку сначала не понял:
— Какие сокровища, Фая?
— Те, что вы в лесу нашли.
— Да откуда ты взяла?
— От людей не скроешься, всем уже известно, что вы вчера у Сонного озера были, и камней драгоценных видимо-невидимо нашли. Тома Мишина не выдержала, соседке похвасталась, а та Любке Поповой, а Любка сразу ко мне. Рассказывай, куда спрятал.
И пришлось Степе рассказать всю правду.
— Минуту всего и были камни, красивые, я загляделся на них, да и не успел набрать.
— Не ври, мерзавец, бросить меня задумал, молодую себе завести, городскую, — завыла Фаина иерихонской трубой. — Нет, со мной такой номер не пройдет. Отдавай камни.
Фаина кинулась к Степиным брюкам, полезла в карманы, но нашла в них лишь дудочку. Она недоуменно вертела ее в руках.
— Это что еще за дрянь?
— Да мне мальчик в лесу подарил.
— Какой мальчик?
— Да не знаю, какой-то мальчик, вроде знакомый. На, говорит, тебе дудочку, а то ты не успел.
И Фаина поверила, зря, что ли она столько лет со Степой прожила.
— Придурок, — отчаянно закричала она, — как всегда, с хреном остался. Люди, значит, золото-бриллианты из леса принесли, а ты дудочку.
Слезы градом хлынули у нее из глаз, и вся накопившаяся боль, мгновенно пролилась наружу, словно во время вчерашней грозы. Отчаянно рыдая, Фаина со всего размаха кинула дудочку в угол комнаты. Дудочка гулко стукнулась об пол, подпрыгнула, и из нее выкатилась какая-то небольшая штучка. Фаина в сердцах бы и не заметила ее, но штучка сверкнула так ярко, что баба прекратила плакать. Она медленно, боясь спугнуть, подошла к вещице и положила ее на ладонь. И в ярких июльских лучах та засверкала нестерпимо, заиграла гранями, заискрилась.
— Степа, это бриллиант!
Это и был бриллиант, не тусклый алмаз, а сияющий, сложно ограненный бриллиант, словно только что из Амстердама. Зажав его в кулаке, Фаина схватила дудочку и стала трясти над столом. Трясла она страстно, с отчаянной надеждой, и вот из дудочки выкатился еще один бриллиант, такой же крупный и чистый, потом еще один, всего шесть штук. Камни все были как на подбор, изумительные, ровные, величиной с самую крупную вишню, уникальные были камни. Но сколько Тома не старалась, кроме этих семи камушков ничего больше из дудочки не выпало. Ноги не держали Фаину, и она села на стул, подперла голову рукой.
— Степа, — обливаясь слезами, сказала Фаина, — посмотри, если камни настоящие, то это же богатство несусветное. Ты понимаешь, что теперь с этой жизнью покончено, Степа? Все, прощай хлев и коровник. Боже, спасибо тебе, я-то думала, мне до самой смерти в навозе возиться. Теперь мы с тобой, Степа, заживем. Я же все понимаю, ты хозяин, эти камни тебе даны за всю твою душу безответную, но ты меня не бросай, я ж с тобой всю жизнь промыкалась Ты вспомни хотя бы ту козу, которую ты отдал Гришке, алкашу проклятому, а тот ее, родимую, зарезал и пропил. Думаешь, легко мне было? Так что это и мне награда. А ты Степа не бросай меня, прости.
— Ну что ты Фая, — сказал Степан, растроганно гладя жену по голове, — куда я денусь-то без тебя, ты моя родная, единственная. А камни эти настоящие, я точно знаю.
И вот именно в этот момент Степан вдруг понял, на кого был похож давешний мальчик. Это было так неожиданно и удивительно, что Степа громко закричал:
— Так ведь это же я был, Фаюшка, я, только десятилетний! Мальчонка-то тот я сам и был! Ты понимаешь? Это был я сам!

А Томка в это время теребила Мишу, который от перенесенного волнения спал без задних ног.
— Миш, а Миш, вставай, не время спать. Слушай: сейчас надо все камни пересчитать, да составить список, и ехать в город немедленно. Камни сдать в банк на хранение, я по телевизору видела, там специальные сейфы есть. А то не ровен час, ограбят. Вставай скорее.
Она заставила-таки Мишу подняться, и повела его на второй этаж, где еще ночью спрятала рюкзак. Утром она уже несколько раз заглядывала в него, запускала в камни руки, обмирая, перебирала их, боясь, что разорвется сердце. Не в силах в одиночку справиться со свалившимся на нее счастьем, она сбегала к соседке, по секрету рассказала ей о сокровищах, а теперь жалела, что проболталась. Зевающий Миша сел на старенький топчан, а Тома поставила на него рюкзак и с предвкушением расстегнула.
Рюкзак был полон разнокалиберных шишек, каких-то лесных щепочек, веточек с засохшими ягодками, прошлогодних желудей, травы и коричневых полуистлевших листиков. При виде этого лесного мусора супруги онемели, затем Миша перевернул рюкзак и вытряс его. Горка сучков, листиков и желудей распространяла пряный лесной запах, по ней усердно ползал удивленный муравей, осваивая деревянный Эверест. Томка лихорадочно разбросала горку, ища камни, но, разумеется, не нашла ни одного, даже самого маленького.
— Это что же, Миша, камни в мусор превратились, что ли? – после долгого молчания спросила она с перекошенным лицом
— А ты не видишь? – зло сказал Миша.
— Может, подменил кто? Я ведь, дура, Татьяне рассказала, — заплакала Томка.
— Не говори глупости, Тома. Ты сказку о рыбаке и рыбке читала? Дурень я, забыл, что жадность не одного фраера сгубила. Надо было нам со Степаном поделиться. Но ты, Тома, не горюй, жили мы без этого и дальше проживем.
Но Тома Мишу не слушала, скулила тоненько и очень жалобно.

Сан Саныч же не торопясь встал, победителем зашел в комнату жены, обнял ее спящую, стал ластиться, как кот.
— Оленька, вставай, нам надо кое о чем поговорить
— Могу я один раз за все лето поспать?
— Оля, дело важное. Нам надо решить, как быть с кладом.
— Я тебе уже сказала: отнеси туда, где взял. А то пожалеешь.
— Оля, я тебе прошу, пойдем со мной, посмотрим, может ты передумаешь.
— Думаешь, меня, как и тебя, жадность одолеет? Ты же знаешь, я человек рациональный и доверяю лишь здравому смыслу. А он говорит мне, что от камней этих надо немедленно избавляться.
— Да волшебные эти камни, понимаешь, волшебные, некого мне бояться.
— Глупый ты, Шурик, если они и вправду волшебные, то тебе грозит еще большая опасность. Отнеси их в лес, выкинь, делай, что хочешь.
— Ну, Оля, я прошу тебя, пожалуйста, пойдем посмотрим. Неужели тебе не хочется хоть один раз в жизни посмотреть на такое чудо?
Ольга поднялась с постели, накинула халат и вместе с мужем спустилась в подвал. Сан Саныч встал на четвереньки, достал схороненный в укромном уголке ящик с добычей, поставил его на верстак, открыл. Бледный, смотрел на его содержимое. Ящик был до верху наполнен металлическими и пластмассовыми пробками, тусклыми бутылочными осколками, грязными разноцветными этикетками. Оля подошла поближе и молча посмотрела на хлам.
— Ну вот, а ты говорил, что хозяина нет. Хозяин и забрал. Не расстраивайся, Шурик, все, что не делается, все к лучшему.
— Как же так, Оля? Может быть, все еще вернется?
— Успокойся, пойдем, чайку попьем.
И Ольга обняла мужа, повела его на свет.

А Фаина продемонстрировала просто чудеса мудрости.
— Если будем покупателя искать на камни, — сказала она Степану, — то убьют нас, как котят слепых.
И велела ему честно сдать клад государству. После того, как стало известно о потерях Степиных товарищей, он хотел, было, честь по чести, разделить камни на троих. Фаина его отговаривала со всех сил:
— Они бы тебе ничего не дали.
— Что ты, Фая, разве можно так о людях думать. Сан Саныч с Мишаней, знаешь, какие мужики отличные. Настоящие мужики.
Скрепя сердце Фаина согласилась, выторговала лишь, чтобы Степа себе взял три камня, а мужикам дал по два, а то уж совсем беспросветным дурнем прослывет. Но товарищи мужа ее сильно удивили, оба категорически отказались от бриллиантов. Миша сказал Степе:
— Не возьму я, Степа, толку от этого никакого не будет. Опять в какую-нибудь гадость превратятся, только добро пропадет. Твои это камни, твои, и мне от них пользы не будет.
А Сан Санычу запретила умница-жена:
— Не вздумай, Шурик. Камни эти – награда. А ты человек, конечно, неплохой, но награды не заслужил, уж мы-то с тобой это знаем. Вот Степа, да, он дитя, у него душа ребенка, поэтому ему камни и достались. А ты не горюй, у тебя жизнь и так неплохая. И к тому же, у тебя есть я.
Сан Саныч зарылся лицом в теплые волосы жены и согласился.

Клад государству сдали, придумали какую-то небылицу, что Степа червей копал у озера и нашел. Государство, конечно, Степану не поверило, но вынуждено было принять эту версию за неимением другой. А вот народ поверил охотно, после чего на озеро кинулись толпы кладоискателей. Все в радиусе нескольких километров так перекопали, что образовались карьеры, как на алмазных копях. Народу усердствовал, как на Клондайке, но так никто ничего и не нашел.
Степе, как и полагается по закону, выдали четвертушку от стоимости камней. Оценку, само собой, сильно занизили, но и этого заниженного Степе с Фаей хватило за глаза. Из деревни они уехали и купили себе дом под Сочи. Они-то со своими деньжищами могли бы купить себе поместье хоть в Ницце, на Канарах или во Флориде. Но на кой им эти Флорида с Канарами? А в Сочи благодать.
А Миша зря сказал, что ему никакой пользы от камней не будет. Дача у них теперь уже который год заброшена, потому что каждое лето они с Томой на весь сезон уезжают к Степе в Сочи отдыхать. Миша со Степаном теперь беседуют с видом на море, и Миша находит, что шторм тоже похож на роды, а море — на женское лоно. Томочка же ни о чем таком не задумывается, но морские купания явно пошли на ей пользу, потому что характер ее заметно помягчал. Фаина, вырвавшись из хлева и курятника, оказалась женщиной просто замечательной, умной и доброй. Так что гостить у них одно удовольствие.
А Сан Саныч с Ольгой так ни разу и не съездили, хотя звали и их.
— Знаешь, Шурик, — сказала как-то Ольга, задумчиво глядя на мужа. – я, кажется, поняла, что это за мальчик встретился вам там, в лесу. Это сам Степа и был, только маленький. А дудочка – это же рог изобилия, и дается из него только тем, кто ничего для себя не просит.
Нет, чтобы там не говорили, а умная жена это вовсе неплохо.