забытый язык.


забытый язык.

Наезды в Питер для К. были способом медитации. Здесь он чувствовал себя надежно вычеркнутым из суеты сует. Сам воздух казалось действовал подобно наркотику. Сначала впадаешь в приятное оцепенение, потом приноравливаешься к замедленному ходу тела, затем и мысли. Плавно, неспешно, как в стареньком трамвае, скользишь через повышенную влажность, через серый туман, мимо сырого гранита и бледно зеленой штукатурки домов. Растворяешься. Грезишь наяву. И вот уже, глоток прохладного пива и электричество Невского – блеклого на фоне блеклых ночей, намного реальней чем ты. К. ушел пошататься по городу, просто так без цели. Было тепло. Весна наконец переборола зиму. Пахло свежей листвой. Липа, тополь. Повсюду собачье засохшее говно. Без снега, обнаженные мостовые и земля выглядели, как давно не чищенные зубы, так много мусора скопилось за зиму. Некоторым улицам повезло, их прибрали. Кстати, цвела сирень, значит это уже было почти лето. Какая разница, память не архив, а рука мнущая глину сознания. Фигурки выходящие из ее натруженных ладоней оживают, обретая плоть и кровь, и вырывают сердца из глиняных грудей, как маленькие Данко, в надежде осветить черную дыру, куда пропадают только что прожитые мгновенья. Когда память говорит: было «тепло и хорошо», то в этих двух словах, как в матрешке заключены все «тепло и хорошо», что когда -либо, с тобой приключались. Они вымяты из ощущений, запахов, звуков всех летних каникул, поездок к морю, где желеобразные медузы в прозрачной воде, поражали некогда воображение, привыкшие к скудным красотам средней полосы. Это и треск поленьев в камине, и бабушкины сырники, и колодезная вода, и твой первый велосипед и даже стакан горячего молока с маслом и медом, который мама давала, когда разболелся и завтра не надо идти в школу. Вот в это всеобъемлющее «тепло и хорошо» ушел в тот день К. Он купил пива или минералки, тоже неважно, сел на обочину тротуара, движения на улочки не было почти никакого. И прекратил беспрерывную болтовню с самим собой. Это была его особая фишка, следовало только видеть происходящие и слушать. К. вглядывался в каждую малость. Ничего второстепенного сейчас не существовало. Мелочи, которые обычно не замечаешь, списываешь, как мусор, в утиль, теперь вылезли наружу, подавали себя во всей красе, устроили, прямо таки, дефиле мелочей. Точно обычный день вывернули на изнанку, отчего, сразу стало понятно, быть битым. Изнанка то, оказалось подлинным лицом. И она говорила. Правда, выходил исключительно монолог, к которому давно не прислушиваются. Поэтому теперь, когда К. явно различал знаки, на которых изъяснялось с ним это НЕЧТО, он мог только любоваться ими, как звучанием непонятной иностранной речи, и чувствовать, что язык этих знаков он некогда знал. Знал и забыл! К. решил запомнить хотя бы некоторые «фразы», а потом, на досуге, попытаться расшифровать.
1. Теплый денек. Солнце пригрело. Северные люди от первого тепла пьянеют. Ходят, сами себе улыбаются, благостные таки, пошатываются от удовольствия, или, распахнув пальто, несутся, обгоняя друг друга. Из- под арки соседнего дома выплыла троица алканавтов. Эти на просушку выползли. До ближайшей аптеки, за настойкой боярышника или овса — прекрасный корм для цирроза печени. Шли они исключительно по солнечной стороне и задирали испитые лица вверх, так собаки воздух нюхают. Похоже, что эти лица вырезали из трухлявого полена, а потом еще для верности морилкой покрыли. Этакие языческие божки с древнего капища.
К. не удивился первому «слову». Тройка число мистическое. Будь то Парки, Норны или Триединый, само по себе присутствие божества ничего не значит. Просто, понимай – начал видеть.
2. Алкаши видимо не зря принюхивались. К. уловил в воздухе какой -то привкус. И тот час улочку, до того почти безлюдную, буквально заполонили парочки, компашки, подростки, студенты, офисные служащие, бухгалтера и продавцы. Толпа одним словом. Все шли подвыпившие, горланили, громко смеялись, размахивали флажками и воздушными шарами. Для такого тотального веселья припекающего солнышка, было маловато. Впрочем, теперь привкус в воздухе определялся безошибочно — пивной угар.
— А что случилось? Футбол что ли? – спросил К.у проходящей мимо парочки, более менее трезвой.
— Ты че! Пивной фестиваль! На площади всем разливают!
3. Вдруг резко потемнело. Тепло осталось, а свет ушел, как на сковородке, которую накрыли крышкой. Воздух стал тяжелым. На мгновение замер и стал дождем. Вода быстро смыла толпу гуляк с улочки. Ливень был таким мощным, что казалось, ты находишься внутри огромной бочки с водой. Ветви каштана с уже распустившейся листвой спасали от воды, и все равно К. напоминал глубоководную рыбу, которая жмется к самому дну. И он был совершенно один в этом пространстве падающей воды. И странно, как хорошо было.
4.Ливень закончился так же внезапно, как начался. Еще какое-то время на улице никто не появлялся. Но вот осторожно приоткрылись стеклянные двери кафе, и недоверчиво, с опаской поглядывая на небо, вышли первые смельчаки. Пивом больше не пахло. По мокрому асфальту зашелестели шины. Очень красивая, дорогая машина проехала мимо К. и остановилась чуть поодаль. Бесшумно открылась дверца, и выпустила квадратненького мена. Он обошел машину. Открыл другую дверь. Совсем как в рекламе, показалась стройная ножка в туфельке на огроменной шпильке, затем вторая. Наконец дама показалась целиком. «Анорексиия на ходулях». Но смотрится хорошо. Высоченная, на голову выше спутника, а еще и на шпильках. Мен гордо обнял ее за талию, до плеч ему было просто не достать, и повел к ресторану. Шпильки цокали по асфальту, в котором, как в разбитом зеркале отражались мокрые дома и сверкали блики от окон. Острые, злые, хищные шпильки, сильно контрастировали с их хрупкой владелицей, даже подавляли ее, вернее было бы сказать, что шпильки вели девушку. За их цокотом девушка терялась, выпадала из картинки, и взгляд полностью концентрировался на отливающих металлом, острых шипах.
5. Асфальт быстро просох. На улочку вывернул небольшой автобус красного цвета. Проехал почти до самого конца улицы, но развернулся, что было весьма проблематично, улочка была узковата для таких маневров, и покатил обратно. Снова ему что- то не понравилось, он завернул в проулок, побухтел там и дал задний ход. Видать искал что- то или кого- то. На пузатом боку автобуса деловито примостилась надпись «спец. транспорт». Встроенная в заднюю стенку дверь указывала на то, что груз автобус перевозит вполне определенный. «Гробовозка, — решил К. – расцветка только странная, веселенькая слишком. Впрочем, красный – цвет крови. Да. Красная гробовозка, это оригинально, цитата из древних. Гранатное зерно Персефоны, очень умно. Только здесь не Персефона ест зерно, а зерно Персефону». Автобус, наконец, припарковался у одной из арок. Получилось символично. Врата и спец. эскорт. За рулем должно быть восседал старик Харон, не больше не меньше. Хоть клади для верности пятак под язык.
6.Проулок, в который только что заезжал автобус, был очень узким. А по закону перспективы, он в даль зрительно еще больше сужался. Так что в конце проулка виднелась, только, узкая полоска широкой улицы с непрерывной пробкой, многоголовой лентой пешеходов и рекламой. Но издали вся эта чехарда сливалась в одно светлое, завораживающие пятно скорости, ритма, жизни. Словно проулок, это кулак сложенный трубочкой, через которую ты смотришь; он не увеличивает, но взгляд фокусирует.
7. Долго ничего не происходило. Какие то дети катались на скейтбордах.
К. не то чтобы недолюбливал детей, но относился к ним настороженно. Во — первых, когда заводят шарманку на тему «дети цветы жизни», К. каждый раз впадал в недоумение, что же, стоит цветку перейти определенный возрастной рубеж, как он становится обычным сорняком? А во — вторых, всегда говорят о детской непосредственности и восприимчивости, мол, дети сразу видят настоящий человек или нет. А К. сам толком не знал настоящий он или нет
8. Дети совсем уже обнаглели и крутили свои финтиля прямо под носом у К.. Собственно, их было двое. На вид, обоим не дашь больше лет девяти. Вдруг один из них подошел и так по- свойски, точно они сотню лет вместе по Макдональдсам ходили, говорит:
— Отгадай, что у меня на лбу?
— Звезда горит? – подыграл К. лишь бы тот принял его за НАСТОЯЩЕГО.
Мальчуган рассмеялся, замотал головой, мол «нет» и снова:
-Хочешь, покажу?
К. не хотел знать, что там у него на лбу, он хотел, что бы его оставили в покое, но все равно ответил: «да». Пацан поднял челку грязной ладошкой и демонстративно нагнулся поближе.
— Третий глаз –гордо сказал он. Прямо по середке детского лба красовался круглый, слегка удивленный глаз. Наклейка. Что- то вроде переводных картинок с монстриками. Такие вкладывают в фантики жвачек. – Здорово, да! – Доверительно прошептал он и побежал играть дальше.
-Ничего здорового, — подумал К., глядя в след циклопу.
9.Уже начало смеркаться, задница занемела сидеть, да и пиво допито уже тысячу лет назад. Пора и честь знать. К. встал, огляделся еще раз и направился в узкий проулок, ведущий к оживленной магистрали. Его шаги эхом ударялись о каменные стены домов, еще чуть- чуть и их будет не различить среди общего городского шума. На втором этаже одного из домов открыли окно. Послышалось шуршание, точно мяли в руке бумажный пакет и сильно пахнуло жаренной рыбой. К. перешёл на тротуар, к самой стене, теперь в просвете проулка стала видна церковь со звонницей и золотыми куполами. Надо же было именно в этот момент колоколам зазвонить к вечерней службе. «Христианство изжарилось!» – усмехнулся К.
10 К. спустился в метро. Еще у турникетов его неприятно поразила толпа. Гигантская мясорубка. Давка и бессмысленная злость. К. пытался отшучиваться и мило улыбаться окружающим. Вдавиться в вагон удалось только со второй попытки. Там было душно. Навалилась усталость. Даже одежда казалась тяжелой, как свинец. Кто — то толкнул его в бок и тут же со всей силы отдавил ногу. Человек с внешностью монстра из сна протискивался сквозь тело толпы. Он хриплым голосом выкрикивал выгодное предложение приобрести три никому не нужных журнала по цене одного, но сам не верил, что на это хоть кто- то купится. В другое время К. увидел бы в нем миф о Сизифе, как минимум эссе об абсурде. Но сейчас, с К. стало происходить что — то странное. От каждого слова он наливался яростью, как бык на корриде. У него сводило скулы от ненависти и гнева, так всерьез он уже давно ничего не воспринимал. Это больше походило на приступ, внезапное помутнение рассудка, словно волна набежала. К. аж дрожал от возмущения, хотя потом даже не смог вспомнить, что же конкретно вызвало в нем такое бешенство. Ярость разрасталась, уже не поддавалась контролю. Люди вокруг, если их еще можно было так назвать, скорее бесформенная масса, потная, захлебывающаяся в собственных испарениях, тоже начали заводиться. Сначала раздались возмущенные бабские голоса, затем матерные окрики мужиков. Все начали толкаться. Кто — то с силой пнул продавца журналов. Тот упал бы, если было куда. Из носа у него потекла кровь. Он кулаком размазал кровь по лицу и, чуть не плача, съежился, как испуганный зверек. Толпа разделилась на защитников бедняги и остервенелых обвинителей. Поднялся общий ор. К. тоже с пеной у рта что-то кричал и размахивал руками. Все были точно в беспамятстве. Наконец, поезд подъехал к станции, и открылись двери. Порция фарша кубарем вывалилась из вагона. Туда же, под всеобщие крики и пинки, вытолкали торговца. К. протиснулся к выходу, но встречный поток внес его обратно. Ярость отступила, осталась растерянность. К. мог поклясться, что эта агрессия пришла из вне, как некое инородное тело, противостоять которому было не возможно. Некая неконтролируемая сила походя задела; сила лишенная всякой жалости и разумности, просто потому что жалость и разум, присущи исключительно человеку, в этой силе, же, ничего, человеческого не было, да и быть не могло. Вот, собственно, и все.
О чем говорили все эти знаки? Были ли они знаками? Какой талант нужен, что бы увидеть в них внятную речь? К. вернулся в гостиницу совершенно разбитый. Ему уже было плевать на все эти вопросы. К. включил телевизор. Шли новости. Диктор с бесстрастным лицом читал всякую дребедень, видно, ему тоже было искренне плевать на все, что он говорит. От такой безупречной речи, с твердыми шипящими и выверенной интонацией, приятно тупеешь.
Вечером следующего дня К. опять включил телевизор, просто так, для фона. Неожиданно фон прервался экстренным выпуском новостей. Диктор на этот раз выглядел более оживленным. К. прислушался. Новость, и в самом деле, поразила.
Оказывается, как раз в тот день и, даже, в тоже время, когда К. просиживал штаны на тихой Питерской улочке, в Минске гуляли Пивной фестиваль или что — то в этом роде. Народу вывалило на центральную площадь, как снега на рождественской открытке. Многое множество. Совершенно неожиданно начался сильный ливень. Гроза, град, словом светопреставление. Развеселая толпа ринулась в подземку ближайшего метро. Они спасались от летнего дождя, но что — то в них переклинило, они ошиблись, люди ополоумели. Они, и в самом деле стали спасаться, забыв про дождь. Паника изуродовала их мозг. Ливень то длился не более 10 минут, а толпа успела до смерти затоптать 54 человека! В основном молоденьких девушек. К. представил, как нежные девушки поскальзывались на своих изящных, модных шпильках и падали, падали, и умирали, и капли дождя падали и тоже разбивались об асфальт.
К. больше никогда не приезжал в Питер. Тревожная мысль засела у него в голове. А что, если бы он отобрал не именно эти знаки, а акцентировался на других, наверняка их там было предостаточно. Или, хотя бы не искал между ними связи, не подал бы им импульса сложиться в некую комбинацию и ожить? Может, тогда бы и обошлось? Ответа на этот вопрос он так и не узнал.

Добавить комментарий

забытый язык

Наезды в Питер для К. были способом медитации. Здесь он чувствовал себя надежно вычеркнутым из суеты сует. Сам воздух, казалось, действовал подобно наркотику. Сначала впадаешь в приятное оцепенение, потом приноравливаешься к замедленному ходу, тела, потом и мысли. Плавно, неспешно, как в стареньком трамвае, скользишь через повышенную влажность, через серый туман, мимо сырого гранита и бледно зеленой штукатурки домов. Растворяешься. Грезишь наяву. И вот уже, глоток прохладного пива и электричество Невского – блеклого на фоне блеклых ночей, намного реальней чем ты. К. ушел пошататься по городу, просто так без цели. Было тепло. Весна наконец переборола зиму. Пахло свежей листвой. Липа, тополь. Повсюду собачье засохшее говно. Без снега, обнаженные мостовые и земля выглядели, как давно не чищенные зубы, так много мусора скопилось за зиму. Некоторым улицам повезло, их прибрали. Кстати, цвела сирень, значит это уже было почти лето. Какая разница, память не архив, а рука мнущая глину сознания. Фигурки выходящие из ее натруженных ладоней оживают, обретая плоть и кровь, и вырывают сердца из глиняных грудей, как маленькие Данко, в надежде осветить черную дыру, куда пропадают только что прожитые мгновенья. Когда память говорит: было «тепло и хорошо», то в этих двух словах, как в матрешке заключены все «тепло и хорошо», что когда -либо, с тобой приключались. Они вымяты из ощущений, запахов, звуков всех летних каникул, поездок к морю, где желеобразные медузы в прозрачной воде, поражали некогда воображение, привыкшие к скудным красотам средней полосы. Это и треск поленьев в камине, и бабушкины сырники, и колодезная вода, и твой первый велосипед и даже стакан горячего молока с маслом и медом, который мама давала, когда разболелся и завтра не надо идти в школу. Вот в это всеобъемлющее «тепло и хорошо» ушел в тот день К. Он купил пива или минералки, тоже неважно, сел на обочину тротуара, движения на улочки не было почти никакого. И прекратил беспрерывную болтовню с самим собой. Это была его особая фишка, следовало только видеть происходящие и слушать. К. вглядывался в каждую малость. Ничего второстепенного сейчас не существовало. Мелочи, которые обычно не замечаешь, списываешь, как мусор, в утиль, теперь вылезли наружу, подавали себя во всей красе, устроили, прямо таки, дефиле мелочей. Точно обычный день вывернули на изнанку, отчего, сразу стало понятно, быть битым. Изнанка то, оказалось подлинным лицом. И она говорила. Правда, выходил исключительно монолог, к которому давно не прислушиваются. Поэтому теперь, когда К. явно различал знаки, на которых изъяснялось с ним это НЕЧТО, он мог только любоваться ими, как звучанием непонятной иностранной речи, и чувствовать, что язык этих знаков он некогда знал. Знал и забыл! К. решил запомнить хотя бы некоторые «фразы», а потом, на досуге, попытаться расшифровать.
1. Теплый денек. Солнце пригрело. Северные люди от первого тепла пьянеют. Ходят, сами себе улыбаются, благостные таки, пошатываются от удовольствия, или, распахнув пальто, несутся, обгоняя друг друга. Из- под арки соседнего дома выплыла троица алканавтов. Эти на просушку выползли. До ближайшей аптеки, за настойкой боярышника или овса — прекрасный корм для цирроза печени. Шли они исключительно по солнечной стороне и задирали испитые лица вверх, так собаки воздух нюхают. Похоже, что эти лица вырезали из трухлявого полена, а потом еще для верности морилкой покрыли. Этакие языческие божки с древнего капища.
К. не удивился первому «слову». Тройка число мистическое. Будь то Парки, Норны или Триединый, само по себе присутствие божества ничего не значит. Просто, понимай – начал видеть.
2. Алкаши видимо не зря принюхивались. К. уловил в воздухе какой -то привкус. И тот час улочку, до того почти безлюдную, буквально заполонили парочки, компашки, подростки, студенты, офисные служащие, бухгалтера и продавцы. Толпа одним словом. Все шли подвыпившие, горланили, громко смеялись, размахивали флажками и воздушными шарами. Для такого тотального веселья припекающего солнышка, было маловато. Впрочем, теперь привкус в воздухе определялся безошибочно — пивной угар.
— А что случилось? Футбол что ли? – спросил К.у проходящей мимо парочки, более менее трезвой.
— Ты че! Пивной фестиваль! На площади всем разливают!
3. Вдруг резко потемнело. Тепло осталось, а свет ушел, как на сковородке, которую накрыли крышкой. Воздух стал тяжелым. На мгновение замер и стал дождем. Вода быстро смыла толпу гуляк с улочки. Ливень был таким мощным, что казалось, ты находишься внутри огромной бочки с водой. Ветви каштана с уже распустившейся листвой спасали от воды, и все равно К. напоминал глубоководную рыбу, которая жмется к самому дну. И он был совершенно один в этом пространстве падающей воды. И странно, как хорошо было.
4.Ливень закончился так же внезапно, как начался. Еще какое-то время на улице никто не появлялся. Но вот осторожно приоткрылись стеклянные двери кафе, и недоверчиво, с опаской поглядывая на небо, вышли первые смельчаки. Пивом больше не пахло. По мокрому асфальту зашелестели шины. Очень красивая, дорогая машина проехала мимо К. и остановилась чуть поодаль. Бесшумно открылась дверца, и выпустила квадратненького мена. Он обошел машину. Открыл другую дверь. Совсем как в рекламе, показалась стройная ножка в туфельке на огроменной шпильке, затем вторая. Наконец дама показалась целиком. «Анорексиия на ходулях». Но смотрится хорошо. Высоченная, на голову выше спутника, а еще и на шпильках. Мен гордо обнял ее за талию, до плеч ему было просто не достать, и повел к ресторану. Шпильки цокали по асфальту, в котором, как в разбитом зеркале отражались мокрые дома и сверкали блики от окон. Острые, злые, хищные шпильки, сильно контрастировали с их хрупкой владелицей, даже подавляли ее, вернее было бы сказать, что шпильки вели девушку. За их цокотом девушка терялась, выпадала из картинки, и взгляд полностью концентрировался на отливающих металлом, острых шипах.
5. Асфальт быстро просох. На улочку вывернул небольшой автобус красного цвета. Проехал почти до самого конца улицы, но развернулся, что было весьма проблематично, улочка была узковата для таких маневров, и покатил обратно. Снова ему что- то не понравилось, он завернул в проулок, побухтел там и дал задний ход. Видать искал что- то или кого- то. На пузатом боку автобуса деловито примостилась надпись «спец. транспорт». Встроенная в заднюю стенку дверь указывала на то, что груз автобус перевозит вполне определенный. «Гробовозка, — решил К. – расцветка только странная, веселенькая слишком. Впрочем, красный – цвет крови. Да. Красная гробовозка, это оригинально, цитата из древних. Гранатное зерно Персефоны, очень умно. Только здесь не Персефона ест зерно, а зерно Персефону». Автобус, наконец, припарковался у одной из арок. Получилось символично. Врата и спец. эскорт. За рулем должно быть восседал старик Харон, не больше не меньше. Хоть клади для верности пятак под язык.
6.Проулок, в который только что заезжал автобус, был очень узким. А по закону перспективы, он в даль зрительно еще больше сужался. Так что в конце проулка виднелась, только, узкая полоска широкой улицы с непрерывной пробкой, многоголовой лентой пешеходов и рекламой. Но издали вся эта чехарда сливалась в одно светлое, завораживающие пятно скорости, ритма, жизни. Словно проулок, это кулак сложенный трубочкой, через которую ты смотришь; он не увеличивает, но взгляд фокусирует.
7. Долго ничего не происходило. Какие то дети катались на скейтбордах.
К. не то чтобы недолюбливал детей, но относился к ним настороженно. Во — первых, когда заводят шарманку на тему «дети цветы жизни», К. каждый раз впадал в недоумение, что же, стоит цветку перейти определенный возрастной рубеж, как он становится обычным сорняком? А во — вторых, всегда говорят о детской непосредственности и восприимчивости, мол, дети сразу видят настоящий человек или нет. А К. сам толком не знал настоящий он или нет
8. Дети совсем уже обнаглели и крутили свои финтиля прямо под носом у К.. Собственно, их было двое. На вид, обоим не дашь больше лет девяти. Вдруг один из них подошел и так по- свойски, точно они сотню лет вместе по Макдональдсам ходили, говорит:
— Отгадай, что у меня на лбу?
— Звезда горит? – подыграл К. лишь бы тот принял его за НАСТОЯЩЕГО.
Мальчуган рассмеялся, замотал головой, мол «нет» и снова:
-Хочешь, покажу?
К. не хотел знать, что там у него на лбу, он хотел, что бы его оставили в покое, но все равно ответил: «да». Пацан поднял челку грязной ладошкой и демонстративно нагнулся поближе.
— Третий глаз –гордо сказал он. Прямо по середке детского лба красовался круглый, слегка удивленный глаз. Наклейка. Что- то вроде переводных картинок с монстриками. Такие вкладывают в фантики жвачек. – Здорово, да! – Доверительно прошептал он и побежал играть дальше.
-Ничего здорового, — подумал К., глядя в след циклопу.
9.Уже начало смеркаться, задница занемела сидеть, да и пиво допито уже тысячу лет назад. Пора и честь знать. К. встал, огляделся еще раз и направился в узкий проулок, ведущий к оживленной магистрали. Его шаги эхом ударялись о каменные стены домов, еще чуть- чуть и их будет не различить среди общего городского шума. На втором этаже одного из домов открыли окно. Послышалось шуршание, точно мяли в руке бумажный пакет и сильно пахнуло жаренной рыбой. К. перешёл на тротуар, к самой стене, теперь в просвете проулка стала видна церковь со звонницей и золотыми куполами. Надо же было именно в этот момент колоколам зазвонить к вечерней службе. «Христианство изжарилось!» – усмехнулся К.
10 К. спустился в метро. Еще у турникетов его неприятно поразила толпа. Гигантская мясорубка. Давка и бессмысленная злость. К. пытался отшучиваться и мило улыбаться окружающим. Вдавиться в вагон удалось только со второй попытки. Там было душно. Навалилась усталость. Даже одежда казалась тяжелой, как свинец. Кто — то толкнул его в бок и тут же со всей силы отдавил ногу. Человек с внешностью монстра из сна протискивался сквозь тело толпы. Он хриплым голосом выкрикивал выгодное предложение приобрести три никому не нужных журнала по цене одного, но сам не верил, что на это хоть кто- то купится. В другое время К. увидел бы в нем миф о Сизифе, как минимум эссе об абсурде. Но сейчас, с К. стало происходить что — то странное. От каждого слова он наливался яростью, как бык на корриде. У него сводило скулы от ненависти и гнева, так всерьез он уже давно ничего не воспринимал. Это больше походило на приступ, внезапное помутнение рассудка, словно волна набежала. К. аж дрожал от возмущения, хотя потом даже не смог вспомнить, что же конкретно вызвало в нем такое бешенство. Ярость разрасталась, уже не поддавалась контролю. Люди вокруг, если их еще можно было так назвать, скорее бесформенная масса, потная, захлебывающаяся в собственных испарениях, тоже начали заводиться. Сначала раздались возмущенные бабские голоса, затем матерные окрики мужиков. Все начали толкаться. Кто — то с силой пнул продавца журналов. Тот упал бы, если было куда. Из носа у него потекла кровь. Он кулаком размазал кровь по лицу и, чуть не плача, съежился, как испуганный зверек. Толпа разделилась на защитников бедняги и остервенелых обвинителей. Поднялся общий ор. К. тоже с пеной у рта что-то кричал и размахивал руками. Все были точно в беспамятстве. Наконец, поезд подъехал к станции, и открылись двери. Порция фарша кубарем вывалилась из вагона. Туда же, под всеобщие крики и пинки, вытолкали торговца. К. протиснулся к выходу, но встречный поток внес его обратно. Ярость отступила, осталась растерянность. К. мог поклясться, что эта агрессия пришла из вне, как некое инородное тело, противостоять которому было не возможно. Некая неконтролируемая сила походя задела; сила лишенная всякой жалости и разумности, просто потому что жалость и разум, присущи исключительно человеку, в этой силе, же, ничего, человеческого не было, да и быть не могло. Вот, собственно, и все.
О чем говорили все эти знаки? Были ли они знаками? Какой талант нужен, что бы увидеть в них внятную речь? К. вернулся в гостиницу совершенно разбитый. Ему уже было плевать на все эти вопросы. К. включил телевизор. Шли новости. Диктор с бесстрастным лицом читал всякую дребедень, видно, ему тоже было искренне плевать на все, что он говорит. От такой безупречной речи, с твердыми шипящими и выверенной интонацией, приятно тупеешь.
Вечером следующего дня К. опять включил телевизор, просто так, для фона. Неожиданно фон прервался экстренным выпуском новостей. Диктор на этот раз выглядел более оживленным. К. прислушался. Новость, и в самом деле, поразила.
Оказывается, как раз в тот день и, даже, в тоже время, когда К. просиживал штаны на тихой Питерской улочке, в Минске гуляли Пивной фестиваль или что — то в этом роде. Народу вывалило на центральную площадь, как снега на рождественской открытке. Многое множество. Совершенно неожиданно начался сильный ливень. Гроза, град, словом светопреставление. Развеселая толпа ринулась в подземку ближайшего метро. Они спасались от летнего дождя, но что — то в них переклинило, они ошиблись, люди ополоумели. Они, и в самом деле стали спасаться, забыв про дождь. Паника изуродовала их мозг. Ливень то длился не более 10 минут, а толпа успела до смерти затоптать 54 человека! Нежные девушки поскальзывались на своих изящных, модных шпильках и падали, падали, и умирали, и капли дождя падали и тоже разбивались об асфальт.
К. больше никогда не приезжал в Питер. Тревожная мысль засела у него в голове. А что, если бы он отобрал не именно эти знаки, а акцентировался на других, наверняка их там было предостаточно. Или, хотя бы не искал между ними связи, не подал бы им импульса сложиться в некую комбинацию и ожить? Может, тогда бы и обошлось? Ответа на этот вопрос он так и не узнал.

Добавить комментарий