Мюнхенский натюрморт
— КТО ВЫ ТАКОЙ, ГОСПОДИН
Шпаке?
Есть в Мюнхене площадь с милосердным названием «Рот-кройц-платц» (площадь «Красного креста») с возвышающемся разукрашенным тридцатиметровым шестом, называемым «Майбаум». Такие своеобразные шесты установлены на всех районных площадях Мюнхена. Говорят, в старину, на этих шестах висели призы, которые мог достать самый смелый бюргер, рискнувший подняться на такую высоту без всяких приспособлений.
Так вот, каждый четверг на этой площади устраивается импровизированная ярмарка с торговыми палатками на колёсах, старомодными мини — каруселями и приходит в определённый час на своё место любимец бюргеров — шарманщик Фридрих Нойман. Этому старому шарманщику около 80 лет и одет он в баварский национальный костюм — «драл», состоящий из вышитой белой рубашки, коричневого кожаного жилета, потёртого замшевого камзола, а на ногах блестящие ботинки и белоснежные гетры с бубенчиками. А самое интересное у шарманщика Ноймана — это профессиональные регалии на широком поясе камзола: круглые и шестигранные серебряные медали, датированы начиная от 1812 года и до сегодняшних дней. Дело в том, что его предки все были шарманщиками и жили в этом районе города, называемого «Герн» и «Нимфербург-Нойхаузен». И шарманка у Фрица Ноймана настолько стара и очень разукрашена, что диву даёшься, как из этого двухсотлетнего «музыкального ящика» звучит органная мелодии от фуг Баха, Гайдна, Брамса до солдатской сентиментальной мелодии «Лили Марлен», которую распевали солдаты вермахта, тоскуя по фатерлянду.
Восторгаясь мелодиями старой шарманки, я немало заплатил Нойману и, в конце — концов, познакомился с ним.
— Господин Нойман, вас все знают и очень уважают… Почему? — спрашиваю я.
— О, герр Чагаеф, баварцы очень любят собираться вместе, пить пиво или шнапс, вспоминать добрые старые времена, когда не было воин, когда они были молоды! — отвечает шарманщик, переставляя регистр на новую мелодию.
— Господин Нойман, а кто вон тот долговязый и седой мужчина, лежащий на кирпичной лавке? Почему он громко сквернословит в общественном месте?
— Кстати, он ваш земляк, не в обиду вам сказано, улыбнувшись, ответил шарманщик. Его зовут Георг Шпаке, несмотря на буйный характер, он очень добрый и хороший парень. Если хотите, я вас с ним познакомлю. Но только после того, как он допьёт свою бутылку шнапса. Иначе к нему подходить нельзя, у него идет «процесс алкогольной медитации». Вы же видите – он жестикулирует руками и что-то говорит вслух.
Однако мне не хотелось ждать, когда закончится «процесс». И я решил, на свой страх и риск, подойти к «земляку».
— Кто вы такой, господин Шпуке? — подойдя к нему, спросил я по-немецки. Я допустил ошибку в имени лежащего на лавке субъекта: произнес вместо буквы «а» — букву «у», отчего смысл слова поменялся и превратился в немецкое слово – «плевок».
Ответа не последовало. Мужчина повернул медленно голову в мою сторону, посмотрел на меня с презрением, потом поднялся со своего места во весь двухметровый рост и, брызгая слюной, спросил: «Как ты меня назвал, чертов незнакомец? Кто тебя подослал, негодяй?!»
Я испугался и, виновато улыбаясь, смотрел снизу вверх на рассерженного гиганта с красивыми голубыми глазами и окладистой седой бородой. В это время к нам подошел шарманщик Нойман и, хлопнув по плечу моего «земляка», что-то сказал ему на баварском диалекте, который я еле разобрал:
— Что же ты, Георг, набросился на своего земляка, который хочет с тобой познакомиться и поговорить? Не хорошо…
— А ты, Фриц, откуда его знаешь?- спросил Георг Шпаке. Много разных русских понаехало в Германию – все они бывшие коммунисты или христопродавцы.
Тут я не выдержал и по-русски спросил у Георга:
— Георгий, так вас, кажется зовут. Вы говорите по-русски или только по-немецки?
Глаза у собеседника как-то расширились и он пристально посмотрел на меня. После небольшой паузы он немного задумался и, сосредоточившись, мне ответил на очень ломаном русском языке, путаясь в ударениях и интонации каждого слова:
— О-очен… плёхо… говор-ръю по…русскому… Болше шесть… десатков лет я не говор…ръю по русскому… Я ужэ думаю… и говор…ръю по-немецки…
— Я тоже не очень хорошо говорю по-немецки, но попробуем так: я буду спрашивать вас по-русски, а вы будете отвечать по-немецки, продолжил я собеседнику. Надеюсь, что русский язык вы помните с детства.
— Да-да я всё помню, но не могу говорить! — оживленно ответил по-немецки Георг Шпаке.
— Жора, начните свой рассказ с того, кто вы такой и как попали в Германию?
— Вы меня назвали «Жора», улыбнувшись, сказал мой собеседник, а в детстве мое имя произносили, именно, так! Родился я в 1930 году на Кубани, в станице Дундуковской, недалеко от Новороссийска. Фамилия моих родителей Шпак (по-украински — скворец), а не «Шпуке — Шпаке», как теперь записано в моем паспорте. Отца, бывшего казачьего станичного атамана, звали Александр, мать Прасковья, а двух сестер – Варвара и Марфа. О том, как прошло «расказачивание» моих родителей и родственников в годы гражданской войны, я рассказывать не стану.
В сентябре 1942 года германский вермахт освободил от советской власти нашу станицу Дундуковскую и атаман Кубанского войска Шкуро позвал моего отца командовать казачьей сотней против советских войск. Мы хотели, чтобы казаки снова получили свои земельные наделы и хорошо жили. К сожалению, в феврале 1943 года мы были вынуждены всей семьёй отступать с войсками через Ростов в сторону Таганрога. Мне было всего 13 лет, а сестрам, соответственно, 15 и 17 лет. Вы знаете из истории, как развивались военные действия на фронтах, нам не повезло.
Мы оказались на территории Австрии в апреле 1945 года и отец, с остатком своей казачей сотни, сдался в плен к англичанам. Наша мать с детьми оказались в небольшой альпийской деревне на берегу горной реки Дравы, а лагерь с военнопленными, где у англичан находился мой отец, распологался в 3-х километрах от нашей деревни. Таких казачьих семей в Австрии было около 5-ти тысяч, и кто-то из мужей или членов семьи находились в плену у англичан.
Вскоре англичане встретились с советскими «чекистами», так назывались они тогда, и начали передачу пленных казаков и членов их семей в руки советских органов НКВД. Под конвоем нас повели через мост на левый берег Дравы, в советскую зону оккупации Австрии. Тогда мы поняли, что нас собираются вернуть в Советский Союз. Отец сказал матери, когда она пришла к нему на последнее свидание в лагерь военнопленных: «Прасковья, в России нам делать нечего – там остались коммунисты. Нужно ехать в Англию или Америку. Я думаю, что англичане нам помогут». Он ошибался. Англичане нас предали! Когда конвой вёл отца и его товарищей через мост, мы все были рядом с ним и видели, как он с тремя друзьями из бывшей сотни напал на конвоиров и разоружил их. Тогда английские солдаты из своих джипов открыли пулеметный огонь по пленным и членам их семей. Отец и его товарищи погибли с оружием в руках первыми. Все остальные: женщины и дети начали прыгать с моста в бурную реку Драва, чтобы спастись от пулеметного огня. Моя мать и сёстры прыгнули первыми, а за ними – и я с двумя товарищами – сверстниками. Вода понесла нас вниз по течению, но англичане продолжали стрелять из пулемётов по плывущим людям. Мать и сёстры погибли, а мы трое скрылись за большими камнями на левом берегу Дравы. Вода в реке была красной от крови.
Я не знаю, сколько человек спаслось в тот день, но мы, трое мальчишек, вечером направились в горы, чтобы уйти от преследования. Поднялись высоко и несколько суток голодные блукали по лесу. Наконец, на старой горной дороге нашли брошенную немецкую машину, в которой было несколько ящиков с разными продуктами. Мы сытно поели, набили солдатский ранец консервами и сухарями, а остальное спрятали в валежнике, так, на всякий случай. Ещё две недели мы шли по ущельям и перевалам, обходя горные сёла, чтобы не попасть в руки военных или немецкого населения.
Короче говоря, к августу 1945 года мы пришли в одно небольшое село, расположенное в Верхнем Тироле. Там стояла небольшая кирха (церковь) и мы обратились к священнику с просьбой нас накормить. Кое-как мы уже говорили по немецки. Отец Конрад – так звали священника, приютил нас в церковной келье, переодел в католический наряд. Мы ему помогли по хозяйству, пасли скот и свиней в горах. Так мы трое жили и учились грамоте в церковно-приходской школе вместе с немецкими детьми. Безусловно, отец Конрад знал, кто мы такие и почему оказались в его пастве, но никому он об этом не рассказывал. А мы перестали между собой общаться на русском языке, чтобы не вызвать подозрения. В возрасте 18 лет мы уже имели документы с вымышленными именами и фамилиями, но уже не в Австрии, а в Баварии.
Георг Шпаке прервал свой рассказ, нагнулся и взял начатую бутылку дешевого самогона «Кюмель». Затем отпил несколько глотков коричневой жидкости и, не закусывая, поставил бутылку на место.
— Пока я рассказывал о себе, у меня пересохло в горле..,-сказал он, словно, извиняясь за свой поступок.
— Жора, это вы извините меня за свою назойливость, я заставил вас долго говорить. Простите, я с самого начала не представился вам. Меня зовут Шагин Чагаев, я собственный корреспондент российской газеты «Приазовский край» и очень хочу написать о вашей судьбе — кубанского казака, чтобы ваши земляки в России знали правду о гибели невинных людей тогда, в мае 1945 года…
— Имя у вас, господин репортёр, непонятное, звучит не по — русски. — улыбнувшись, заметил Георг Шпаке.
— А я, действительно, не русский, а просто — армянин, которых очень много живёт на Кубани и Дону, ещё с времён правления императрицы Екатерины II-ой.
— Я помню у нас в станице Дундуковской, было много соседей — армян, которые дружили с моими родственниками, а несколько из них служили в казачьей сотне моего отца и в 1944 году погибли в Чехии при обороне Праги.
— В России меня все называли Василием или, просто, Васей… Так что вы можете меня называть Васей.
-Это имя для меня не ново. Василем звали одного из моих друзей, которые спаслись тогда в мае 1945. Но недавно умер от рака лёгких в Гармише, где жил со своей семьёй. Второго друга звали Иван, а здесь его записали Иоганом, он попал в автокатострофу под Нюрнбергом и погиб. Так что остался из троих земляков только я, не знаю, сколько ещё буду жить. Семьи у меня не было, я жил всегда один, да и характер у меня неуживчивый с людьми, особенно, с женщинами. Немки – женщины очень расчетливые, недобрые к мужчинам, за это я их не люблю. А других у меня не было. Теперь, когда мне уже 75 лет, зачем мне жена? Доживу в богодельне и сам.
— Жора, у нас в России таких людей называют «бомж» — человек без определённого места жительства. Милиция таких людей преследует и старается изолировать от общества.
— Вася, ты ошибаешься. Меня немецкая полиция оберегает, чтобы со мной ничего не случилось. А социаламт платит за жильё и моё скромное содержание. Правда, на выпивку денег не выделяется – это существенный недостаток социальной помощи!
Когда рядом сидящие с Георгом алкоголики услышали последнее замечание в адрес социаламта, то разразились громким смехом. А Георг тем временем снова выпил несколько глотков самогона, закурил сигарету и стало ему хорошо!
— Жора, напротив нас, на такой же кирпичной лавке, сидит разукрашенная весёлая старушка в кругу молодых «петушков», которые что-то пьют и выкрикивают нацистские лозунги. Кто она?
-Это, Вася, не простая старая кукла, многозначительно подмигнув, произнёс Георг. Она дочь известного фельдмаршала Рейхенау, бывшего командующего 6-ой армией вермахта. Мне ещё отец рассказывал в 1943 году о том, что если бы Рейхенау был жив, то катастрофы под Сталинградом не было, потому что Гитлер никогда бы не подставил под окружение 6-ю армию любимого и преданного ему фельдмаршала. В июле 1942 года фельдмаршала хватил сердечный удар с инсультом и он умер. Вместо Рейхенау командующим 6-ой армией стал генерал Фридрих Паулюс, бывший начальник штаба Рейхенау. Когда гроб с телом Рейхенау прибыл в Мюнхен, то самолёт, при посадке, врезался в ангар аэродрома и от тела фельдмаршала ничего не осталось.
И вот эта «старая кукла», от которой пахнет дешёвым одеколоном и «варёным дерьмом», каждую неделю, уже много лет, по субботам и воскресеньям собирает этих юнцов вокруг себя и угощает за свой счёт. А они напиваются и вопят разные лозунги против иностранцев.
— А почему полиция их не останавливает и не штрафует? – наивно спрашиваю я. – Ведь выкрикивать такие лозунги запрещено.
— Эта восьмидесятилетняя патронесса убедила полицейских в том, что «мальчики» — это её «подопечные сироты» и когда они веселятся, то могут и «пошалить». Что в этом предосудительного? Вот этим и занимается «гроссома» (большая бабушка).
— Жора, почему в Мюнхене так много турок и что ты можешь о них рассказать?
— Ничего удивительного… Ещё в 1953 году, известный канцлер Аденауэр и министр – президент Иозеф Штраус, который возглавлял правительство Баварии, решили быстрыми темпами восстанавливать индустрию Германии за счёт дешёвой рабочей силы. Те молодые немцы, которые вернулись домой из плена, были немощными и больными, им нужно было платить социальное пособие. А несколько тысяч молодых турок, которые ни с кем не воевали, добровольно приехали на несколько лет учиться строительному ремеслу и немного заработать.
Вот они строили заводы БМВ и восстанавливали промышленность Баварии. Хозяева платили им втрое меньше денег, чем немецким рабочим. Турок это устраивало и они попривозили сюда свои семьи и начали размножаться здесь как кролики. Турки – люди смекалистые, открыли свои магазины и кафе, начали одевать и кормить немцев. Их дети учатся в немецких школах и вузах. Таким образом, в Германии сейчас проживает более шести миллионов турок.
— Жора, а как же с лозунгом: «Германия только для немцев»? – спрашиваю я.
— Слушай, Вася, когда ты перестанешь мне задавать «подшкурные» вопросы? Я устал на них отвечать, пересохло в горле! На сегодня хватит, я ухожу домой. Встретимся здесь в следующий четверг. Если хочешь, приходи…
Однако, Жора Шпак загадочно и надолго исчез. Я сожалею, что мне не удалось его сфотографировать. А на «Рот-кройц-плаце» по — прежнему весело, а мне, почему – то, скучно и грустно без Жоры, хотя Фриц Нойман всё так же крутит свою шарманку…
Шагин Чагаев
Мюнхен 26.04.2006