Поэма четвертая. Таня Суворова
Начну – (журфаковский Золя
Призвал к ответу) – без утайки.
Мне подмосковнаая земля
Родная. Я на Первомайке,
Что в Болшеве, открыть глаза
На мир изволила однажды.
Живу – не жму на тормоза –
И не избыла к жизни жажды.
В простецкой нашей слободе –
Прядильной фабрики поселке –
Мы жили как бы не в нужде –
И отметаю кривотолки,
Что, дескать, комнатка на семь
Квадратов явно тесновата
На то, чтоб разместиться всем
Троим привольно и богато
Кровати были, стул и стол –
Чего еще для жизни нужно?
Еще был потолок и пол,
Окно и дверь… И жили дружно.
Хотя, конечно, жизнь – борьба.
Сказать по правде – голодали.
Моих родителей судьба
Свела в Иванове, где брали
С задором знания, как прясть,
В мануфактурном институте.
И их потом послала власть
На Первомайку, дескать, будьте
Здесь инженерами вдвоем.
Я к ним явилась чуть позднее.
Вот так и вышло, что живем
В поселке… Чтобы вам яснее
Его представить, поспешу:
Картину выдать всей шарашки,
Родной поселок опишу.
Стоят из бруса двухэтажки.
В них – инженеры, мастера,
Учителя, врачи – элита.
Все было – будто бы вчера,
Ничто из детства не забыто.
Лишь фабрика – из кирпича
Больница, детский сад и школа.
Но не судите сгоряча,
Мол, глушь… Я к детству – без укора.
Что в детстве было – все мое…
Еще кирпичные казармы
Стоят – общажное жилье
Рабочих… Изо всех хибар мы
Чижовский отличали дом –
Обычный сруб, зато отдельный
Да с электрическим звонком.
Восторг был, честно, неподдельный,
Когда, поднявшись на крыльцо,
Мы кнопку вдавливали крепко –
И нам являл свое лицо
Сам главный инженер, чья кепка
И франтовата и нова.
Сын инженера – мой ровесник.
И мной присвоены права
Звонить в ту дверь, а игр наперсник
Меня охотно привечал.
Едва увидев на пороге,
Парнишка радостно кричал…
Меня на жизненной дороге
Сперва отменный аппетит
В родоме отличил… Малышка
Вцепилась в маму и кряхтит…
— Что, не наелась? А не слишком? –
Но невозможно оторвать
Меня от «фабрики питанья»
Примчалась маме помогать
Уже роддомовская няня –
Вдвоем отняли от груди…
— Вот энергичная девчушка!
Расти стремится – погляди… —
Какие мысли черепушка
Моя таила – не понять.
Но я и дпльше ем, как должно,
В охотку – и меня отнять
От сиси только силой можно,
В чем маме – жуткие дела –
Порой соседки помогали…
Пока «в проекте» я была,
То папа с мамой, как о Гале,
Рядили часто обо мне.
Но та, что роды принимала,
Увидев шуструю вполне
Меня, переименовала,
Сказав:
— Вот Танечка пришла! –
Оговорилась акушерка.
Но здесь – особые дела.
Решили, что открылась дверка
В за-запредельные края,
Видна в той оговорке тайна –
И приняла, как факт, семья,
Что дочь не Галочка, а Таня.
Меня до года от груди
Не отнимала мама… Солью
Потом посыпав грудь…
— Гляди,
Кривится! –
Я послушно с ролью
И новой справилась. Вполне
За год от мамы откормилась.
И перевязочки на мне –
На ручках, ножках… Округлилась
В упитаннейший колобок.
В больничке детской говорили,
Что набираю силы впрок….
А рядом с нами немцы жили
Военопленные. И к нам
Заглядывали на подкормку.
Моя, добрейшая из мам,
Делила с ними хлеба корку,
Морковь, капусту и лучок…
Однажды немец заявился.
Увидев пухлый мой бочок,
Он перед мамой извинился:
Мол, понимает – здесь дитя.
Самим нужна еда для малой…
Голодомором не шутя
В послевоенные — ломало
Года — измученный народ.
Бесхлебья испытанья тяжки.
Семей, наверно, семь живет
В той деревянной двухэтажке,
Где мы – на верхнем этаже…
Весь дом – в пеленках, детских зыбках.
Вот мать – на фабрике уже,
А папа трудится в Подлипках.
Там засекреченный завод.
Сказали после – королевский.
Завод ракетный щит кует,
Он под опекою кремлевской.
Но это был большой секрет.
Об этом не судачат дома,
Где на стене висит портрет
Отца народов… Аксиома,
Что он мудрее и добрей
Всех и в стране и в целом мире,
Отнюдь не зверь… А из зверей
В семейной комнатке-квартире –
Полярный мишка, что стоял
На нашем радио фанерном…
Он был живой. Никто не знал,
Лишь я, что ночью многомерно
Медведь внезапно вырастал –
И на мою глядел кроватку,
Потом на цыпочкм привстал –
Так жутко стало, жутко-сладко –
И я к родителям бегу,
Их одеялом укрываюсь
И объяснить им не могу,
Чего так сильно опасаюсь…
В соседстве с домом – магазин.
Хлеб привозила лошаденка.
Раз, помнится, в одну из зим,
Выводят погулять ребенка.
Увидела коня – и в крик.
Меня – на руки – и уносят.
Кричу сильней… Дошло до них:
Наоборот, поближе просят
Меня к лошадке поднести…
Я гладила ее по морде,
Дала улыбке расцвести…
Стык рельсов щелкнул по реборде
Стальных колес… На край земли
Впервые по «чугунке» еду.
Меня торжественно везли
В вагоне к бабушке и деду.
Не от него ли, казака
Анания любовь к лошадкам?
Он скакунов держал, пока
Кубанцев варварским порядком
Не ошарашил новый строй…
— Григорича сослать в болота,
Что за кудыкиной горой…
Но гнить в Сибири неохота –
И незадавшийся кулак
Бежал и скрылся в Дагестане.
Взаправду все случилось так…
— Ну, улыбнись дедуле, Таня!…
Дед, в Хасавюрте садовод,
Большой лелеял сад колхозный.
При нем буланый конь живет…
Неразговорчивый и грозный
Авраменко порой с людьми.
Он сад с ружьишком охраняет.
Зато добреет с лощадьми,
Которых любит, понимает.
От мамы знаю: в старину
Он выводил коней на скачки,
Где брал, случалось, не одну
Награду… Девушке-казачке
Он приглянулся тем, что лих…
А ныне дедушка Ананий
Суров, неразговорчив, тих.
Ожог в душе от тех терзаний,
В которые ввергала власть
Достойнейших сынов России….
Сижу верхом, боюсь упасть.
Но две руки – в них много силы –
Поводья держат – и меня
Оберегают от паденья.
За гриву тихого коня
Держусь… Чудесные мгновенья…
Дед брал меня в колхозный сад
И здесь взгромадживал на вишню.
Сам уходил – дела стоят.
За шелестом ветвей не слышно,
Как он тихонько подходил,
Глядел… Я вишню объедала.
Потом на абрикос садил –
Кормлюсь и здесь… В те дни, бывало,
На фруктах на одних жила –
И вовсе не протестовала.
Хватало солнца и тепла.
Лошадка добрая кивала,
Когда домой меня везли.
Хатенка деда из самана –
(Навоз с соломой свели) –
Ведь надо жить, а денег мало –
Наформовали кирпичи,
На солнце малость подсушили
(Жизнь, выживанию учи
И стойкости)… Избу сложили.
Был пол в избенке земляной
И электричества не знали.
При лампе керосиновой
Белье чинили, шили, пряли,
Вязали грубые носки –
И пребывали в оптимизме,
Не допускали злой тоски –
Ведь знали кое-что о жизни
Не из восторженных речей,
Вождя слащаво восхвалявших…
Изба из серых кипичей
Для детских глаз, в себя впитавших
Духовный свет высоких душ,
Была тогда подобьем храма.
Бал простоват и неуклюж
Рассказ о Боге… В страхе мама
Просила старших, чтоб меня
Религией не нагружали,
Но, в общем, не было ни дня,
Чтоб меж собой не толковали
О вере – и в моем мозгу
Их разговоры отложились –
И многое понять могу
Душой невинной детской. Вжились
Понятья о добре и зле,
О Боге и об антиподе
Напоминавшем о козле
Личиной – так оно в народе
От века принято считать.
При доме дедовом – хозяйство –
Корова, куры, козы.. Знать,
Не поощряя разгильдяйство,
Привыкли жить своим трудом.
Еще – огромная собака.
Косматый Рябчик дедов дом
Оберегал. Когда из мрака
Он выдавал прегрозный рык,
Душа у вора лезла в пятки…
Пес к самостийности привык.
Он с виду признавал порядки,
Внимал послушно деду…. Тот
Меня и пса гулять отправит.
Пес, чинно выйдет из ворот,
Торчком косматый хвост поставит,
Оглянется – а вдруг вослед
Глядит еще на нас с приступки
Внимательно суровый дед,
Что ведал Рябчика проступки, —
До переулка протрусит
Со мною рядышком для вида –
И вот – в сторонку семенит –
Куда – не знаю – деловито.
Я – к речке: рядышком текла
С саманной дедовой избенкой.
Пес, переделав все дела,
На речке находил ребенка,
Учтиво тявкал мне:
— Пойдем?
Мы возвращаемся к обеду.
Пес обмахнет меня хвостом,
Чтоб, значит, бабушке и деду
Не доносила про его
Неразрешенные уходы…
— Не опасайся ничего! –
Был Рябчик никакой породы,
Но умный, точно Цицерон,
Умел со мной договориться.
В семье со всеми дружен он,
Готов за каждого вступиться,
Коль влезет на хозяйский двор
Чужак… Но, услыхав рычанье,
Какой разбойник или вор
По доброй воле на закланье
Клыками Рябчика пойдет?
На троицу по всей избенке
Бабуля травки разнесет…
Чудесный запах в головенке
Рождает сладостный угар.
Дверь из избы во двор приводит
Мощеный кипичом – и жар
Тех жгучих кирпичей проходит
И сквозь подошвы сандалет –
Так солнце кирпичи нагреет…
Печь во дворе… Вкуснее нет
Борща! Лишь бабушка умеет
Такие вкусные варить.
Двор взят заплотом в окруженье.
В нем жерди – чтоб горшки сушить –
Всему находит примененье
Смекалистый станичный люд
Буренку бабушка подоит –
И в эти жбаны разольют
Парное молоко густое –
Такое и в Кремле не пьют.
— Откуда молочко берется?
— Коровки молочко дают…
Уж как мне поглядеть неймется
,
Как доит бабушка ее,
На низенькой скамейке сидя.
И – упоение мое:
Смотрю и удивляюсь, видя,
Как бабушка ее сосцы
Перебирает аккуратно –
Ее не держат под уздцы,
Стоит спокойно, ей понятно:
Подоят – будет хорошо.
Так молоком чудесно пахнет.
Вдруг в щеку брызнет горячо…
Боюсь: хвостом корова жахнет –
Он толстый, длинный у нее –
Она гоняет мух лениво..
Воспоминание мое
И ярко до сих пор и живо:
Большие звезды так низки,
Что к ним несложно дотянуться –
На растоянии руки.
В ведерко струйки льются, льются…
К утру в горшочках с молоком –
На палец корка бурых сливок.
На рынок с бабушкой несем
Горшочки… После нас, счастливых,
Удачно сбывших молоко,
Под своды примет храм Господень.
Стоять всю службу нелегко,
Но я молюсь с большими вровень,
Как все, колени преклонив…
По воскресеньям – причащались.
Пусть атеисты вкось и вкривь
В своих издевках извращались…
Бабуля вскоре умерла.
Рак был тогда неизлечимым.
Но окрестить меня смогла,
Успела… Ангел над крестимым
Защитную протянет длань…
Мне полтора всего лишь года.
В такую разбудили рань –
Зеваю… Славная погода…
За крестных маму и отца
Мне тетя Таня с дядей Борей.
Здесь, в Хасавюрте, до конца
Каноны соблюдали… Вскоре
Дверь церкви взяли на засов,
Оставив маму за порогом.
Борис Абраменко суров –
И настоял на самом строгом
И четком соблюденье всех
Церковных правил и традиций.
Выходит странный человек:
Высокий и широколицый,
С седой косматой бородой,
Что я увидела впервые –
И закатилы жуткий вой…
— Откройте, эй! Вы там живые? –
Снаружи мама бьется в дверь
А я за бороду схватила
Священника – и мысль: теперь
Я в безопасности – чудила –
И так крещенье приняла…
Священник колдовал с водою
И воском, срезал у чела
Три волосинки… С бородою
Его рассталась я уже…
Священник объявил: отныне
Я – в Боге, Бог в моей душе,
И, видно, подивясь картине,
Какой не видывал дотоль,
Сказал, что жить я буду долго…
Как квинтэссенция и соль
Крещения два-три осколка
Сумела память сохранить
От вдохновенного обряда.
Но то, что буду долго жить
Мне помнилось всегда – и рада
Была ту фразу вспоминать…
Потом была дорога к дому,
Где я, не прекратив орать,
Пугала люд, подобно грому,
Умолкла, лишь в избу войдя…
Схватило подсознанье цепко,
Вьявь что случилось… Погодя
Вдруг стала в сны являться церковь,
Так, словно бы я к ней иду,
Но в дверь никак не попадаю.,
Надеюсь, все же попаду…
В воспоминаньях улетаю
В Ковров, где с повоенных лет
Вторая бабушка, Матрена
Жила в бараке, в коем нет
Удобств – и более чем скромно
В клетушках обитавший люд
И одевался и кормился.
Зато как дружно все живут!
Мой дед, Матрены муж, отбился
И от жены и от семьи
Давным давно. Жил где-то в Ялте.
И годы ранние мои
Собой не украшал, на старте
Моей судьбы не повлиял
На мысли внучки… А бабуля,
Чья жизнь – высокий идеал
Достойной скромности: чистюля
И аккуратница во всем.
Не по судьбе быть белоручкой.
Душой сияла – и при том —
Чуть грамотна… Но самоучкой
Она освоила шитье,
Служа богатым в Симеизе
До революции… Ее
Каморка мысль о парадизе
Рождала: ситчики в цветах –
Бабуля шила для соседок,
А я – для кукол: в лоскутах
Мне нет отказа… Двое деток
Ее покинули давно,
Погасли в возрасте невинном,
А сын Геннадий взят войной.
С единственным осталась сыном
Георгием – моим отцом.
Матрена Пенская – партийка,
Одна в семействе – и с лицом
Торжественным вещала тихо,
Как о высоком и святом,
О принадлежности к когорте
Идейных, искренне притом.
Шутил:
— Анкету мне не порти. —
Отец. — Тебя бы надо, мать,
Учтя партийные заслуги,
И в беспартийные принять… –
Ее карьера – в первом круге:
Техничка – высший пьедестал.
Но у нее подход особый
Заметит: только-только стал
В конторе даже малой пробы
Конфликт—скандалец вызревать —
Она к начальству с заявленьем –
Уходит, чтоб не погрязать
В чужие дрязги – и сомненьям
Не предавалась уходя…
Барак с бабулею делили,
Хозяйство скудное ведя,
Трудяги-беднота… Но жили
Все в дружбе – и когда меня
В Ковров к бабуле привозили –
И старшие и ребятня
Тотчас с гостинцем приходили
И приглашали на чаек
С каленым сахарком вприкуску.
Особый, дружеский мирок.
Здесь бытовую перегрузку
Не возводили в абсолют…
В сарае ветхом за бараком
Держала коз: они дают
Ей молочко – к ее дензнакам
Прибавка. Там же держит кур.
С работы приходя. их на травку.
Пошлет кудахтающих дур –
Пусть добывают ей прибавку.
На выходные – ритуал
Уходит бабушка Матрена
В лесок – он тоже прибавлял
К столу чего—то… Оборона
От нищеты – усердный труд.
Когда я у неее в Коврове,.
То и меня в лесок берут.
— Лес дарит силу и здоровье,
Накормит и согрет нас…
А как она груздочки солит
Превкусно – просто высший класс!
И нам под осень соизволит
Отправить баночку грибов.
Любой обед с грибами – праздник.
Ты с ними пальцы съесть готов
Где б взять сейчас таких прекрасных?
Летят снега и ливни льют…
Когда я вырвалась в студенты,
Тогда лишь бабушке дают –
Нет, вовсе не апартаменты –
Лишь комнату… Кирпичный дом…
Включала, правда, коммуналка
И кухню с общим санузлом
Но бабушка грустила:
— Жалко,
Барачный дружеский мирок
Остался в прошлом невозвратно.
Что делать? Вышла за порог,
Теперь не повернешь обратно… –
Не ведал дружеский барак
Разгульно-пьяненьких событий,
Ни брани берзостной, ни драк…
А после общих чаепитий
Играли в карты, домино
Затягивали задушевно
Простые песни – из кино,
Народные – светло, распевно…
Я помню эти вечера.
Мне тоже жалко их ухода.
Но все течет – эт цетера –
Все дальше, дальше год от года…
От дооктябрьских времен
Остался в память «большевичке»
Подарок госпожи – кулон.
Красивый, золотой… Вещичке
Работы тонкой – нет цены.
Щедра была ее хозяйка.
И он в мои приходит сны –
И расцветала Первомайка.
Когда в заморские края
Погнал господ вселенский кризис.
Трудилась бабушка моя
И санитаркой в Симеизе.
Красноармейцев поднимать
Она старалась в лазарете.
Там и дневать и ночевать
Ей приходилось в годы эти.
Возможно, именно тогда
Она сроднилась с партбилетом,
В те романтичные года –
Забыла расспросить об этом.
Мы с однокурсницей моей
Коростиковой, светлой тезкой,
В разгар каникулярных дней,
Освобожденные зубрежкой,
Решили вместе посетить
Владимир, славный град российский,
Вокруг собора походить…
Ковров – в соседстве, тихий, близкий.
Но в нем – таков судьбы гротеск –
Как будто по железу кони
Пустились вскачь – услышишь треск
На дегтяревском полигоне.
— Вступилв в партию? — вопрос
Взамен приветствия бабусин
Татьяну восхитил:
— Всерьез
Подходец.! Это в нашем вкусе… –
На пямяти моей она,
Матрена вовсе не болела,
Была надежна и сильна,
В безделье праздном не хотела
Минутки лишней посидеть.
Всегда ее в трудах видала.
Нет повода ее жалеть.
А оказалось – «два удара»
Она уже перенесла.
Призналась – а меня как током
Вмиг долбануло – ну, дела!
Ее признанье стало шоком:
Матрена-то у нас больна!
— Боюсь, что неизбежен третий, —
Задумчиво шепнув, она
Добавила, что жить на свете
Не разонравилось еще…
Мой папа бережен с Матреной.
Им весь поселок восхищен:
По внешности – наследник трона –
Изысканный аристократ.
Высокий, стройный, темно-русый,
Синь неба отражает взгляд.
Понятно сразу: не зулусы
Прелтечи папы на земле.
Он с виду – «истинный ариец».
Истоки рода вовсе мне
Неведомы – в тумане скрылись
Веков прошедших. Не дано
Мне с родословной разобраться.
От бабки слышала одно:
Дядья, двоюродные братцы,
Троюродные – и родня
Из отдаленного колена
У папы, значит – у меня
Жила под Киевом. И Вена
С Варшавой, вроде, тоже есть
В той географии семейной.
Пусть к нам не доходила весть
Надежная от тех ветвей, но
Приятно все же сознавать,
Что родственик живет в Варшаве,
Не вижу смысла уповать
На встречу: он в чужой державе,
Пускай и дружественной нам…
А папа вырос в Симеизе…
Тянуло к тамошним стенам
Его всевременно… В капризе
Крымчан ушедших городок
В готическом построен стиле.
Отец летел хоть на денек
На встречу с детством. С ним любили
И мы примчаться в Симеиз,
Зеленый городок и — море…
Свободен пляж, поскольку близ –
Туберкулезный санаторий.
Старинный парк зовет в тенек.
В нем статуи богов античных.
Отец вздыхает: если б мог,
То жил бы здесь, где экзотичных
Цветов пьянящий аромат.
У пляжа – скалы. Первой — Дива
К себе приковывает взгляд –
Дух замирает – так красива.
К ней Кошка скальная ползет.
Крутая лестница по Диве
На самый верх ее ведет.
Оградка наверху, чтоб вживе
Приезжий оставался люд.
Я за оградку проникала –
И по скале ползу… Все ждут
На пляже, не свалюсь ли… Скалы –
Манок и для отца. Вдвоем
Мы подбирались к скальным гнездам,
Глядели: кто из сучьев дом
Соорудил поближе к звездам.
Как папа плавал и нырял –
Весь пляж от изумленья ахал,
Порой – в испуге замирал.
Он под водое, единым махом
До красных бочек доплывал,
Буйков, купальню ограждавших…
Отец – Мужчина, идеал.
Подружек назову, признавших,
(Татьяна Зудина одна),
Что выходили на дорожку,
Откуда станция видна,
Выстаивались там сторожко,
Пока со станции домой
Не возвращался поздно папа –
Полюбоваться им… Он – мой!
И мамин. Мамочки-сатрапа
Он верховенство признавал,
Был терпелив с ней и сердечен..
Он все умел: сверлил, паял
И краны избавлял от течи.
Старинный «Зингер» заставлял
Засипекатат по-молодому.
Простую мебель укреплял.
Короче – делал все по дому.
И безотказно помогал
Соседям и друзьям в ремонте,
Чем каждый злоупотреблял.
— Георгия вы мне не троньте:
Ведь он с работы и устал, —
Жалея папу, мать сердилась.
Он улыбался и вставал –
Ведь без него из рук валилась
Отвертка с гаечным ключом,
А у него в руках умелых
Все починялось… Нипочем
Не соглашался с обалделых
От радости соседей брать,
Вручаемые гонорары…
— Георгий. Это как понять?
— Оставим, ладно, тары-бары…
Зато улыбками светя,
Ему навстечу всяк тянулся –
И каждый взрослый, и дитя…
Однажды песик потянулся
К его ногам. Кружит вокруг.
К отцу буквально лезет в ноги.
— Видать, случилось что-то друг.
Отец присел на полдороге –
И морду Шарику раскрыл…
— Конечно! Кость застряла в горле.
Ее мой папа удалил.
И по утрам шагает гордо
На станцию с ним рядом пес –
Добро любое сердце помнит.
Что отвечал он на вопрос
О том, какое дело кормит,
Его семейство – не узнать,
По мастерству в руках умелых
Друзьям, соседям не понять,
Не догадаться: он из смелых
Первопроходцев тех высот,
Куда поднялся спутник вскоре
И миру голос подает…
Мне помнится: проплыли в море
Дельфины… Папа замирал
И не спускал с них глаз лазурных…
Он, повторю, мой идеал…
В один из дней особо бурных
Стояли в бухтах катера –
Команда бережет скорлупку.
Но был один смельчак – ура! –
Согласный отвезти в Алупку.
Мы на борту с отцом одни.
А катерок то с гребня падал….
— Вода отхлынет, ты вдохни! –
То вновь взлетал на гребень…
Рада:
Легко ту качку выношу….
Кряхтит лоханка наша хрупко…
Я с промежутками дышу…
Но вот и цель пути – Алупка.
Мы с папой мокрые насквозь
Как будто нас держали в кадке…
— Не заболеете?
— Авось!
Попьем чайку – и все в порядке! —
Мой организм не распознал
В той тряске захудалой качки,
Болезнь морскую отогнал.
Зато от мамы мне, «морячке»
Досталось, но уже потом…
Отец у нас завзятый книжник.
Мы обживали новый дом.
От веръних полок и до ниэних –
Литература… Стеллажи
Простенки все заполонили…
— Читай. Но снова положи
Потом на то же место. Или –
Не прикасайся,, если ты
Не соблюдаешь мой порядок.
Те книги – папины мечты
Отображали. Тьма закладок
В географических томах,
Физических и фантазийных…
— Какие проблески в умах
Сверкали после событийных
Деяний в давние века. —
Отец был радиофанатом
С паяльником его рука
Не раставалась, чтобы атом
Точней с анода на катод
Перелетал – и звук был чище –
(А может быть – наоборот) –
Паяет, варианты ищет…
Сердилась мама:
— Прекрати.
Квартиру задымил припоем…
— Заканчиваю, Ксан, прости… —
Семейным дорожа покоем,
Отец паяльник убирал,
Все причандалы клал на полку,
Мыл пол и столик вытирал…
Потом вернется втихомолку —
И небывалый агрегат
Построит для сврхдальней связи.
Он «Голосам» заморским рад
Тех корифеев, кто в отказе
Творить на Родине… У нас
У первых «КВН» с экраном
Пазмером с «Приму»… Пятый час.
За линзой с водяным туманом
Засвечивается окно.
Мы смотрим новости, концерты,
Партсъезды, старое кино.
Стучат ногами экстраверты,
Когда экран внезапно гас…
Потом купили и другие,
Но лучший был всегда у нас.
Пусть поначалу дорогие,
Модели новые, отец
Был в этом пункте монолитом —
И маму убеждал вконец,
Что с ярким и контрастным видом
Приятней новости смотреть…
Потом пошли и КВН – ы,
Концерты…
— Пьеха будет петь… –
Экранчик раздвигает стены –
Со всей аланетой говоришь –
И семь чудес великих видишь.
Вот башня Эйфеля – Париж…
А только из Парижа выйдешь,
То попадешь в Вашингтон,
Сидит в овальном кабинете
Красивый моложавый Джон…
Дадумаешься: старцы эти,
Которые сидят в Кремле,
Его переиграть способны?
Вопрос: кто главный на Земле?
Вопросы эти неудобны.
Мой папа щит и меч кует
Космический моей Отчизне –
И он позиций не сдает.
Нет повода, чтоб укоризне
Его с товарищами грызть.
Они, в отличие от старцев
Кремля, чьи мозги чисть – не чисть…
Но, к с частью, до ракетных стартов
Не добирался их маразм.
И вот – апрель. Взлетел Гашарин.
У всей страны энтузиазм:
Прославил ясноокий парень
Команду, взвившую «Восток.
И, значит, инженер Суворов,
Что также заложил исток
Победы, нездоровый норов
Американцев поприжал:
Космопроходец красногзвездный
Приоритет страны держал,
Способной на ракете грозной
Послать и ядерный заряд…
Отец был страстный математик,
Задачке непростой был рад….
Он, инженер и систематик,
Родиться явно поспешил:
Пока он в здравии и силе,
В таланте инженерном был,
Комоды-ЭВМ-ки были
Лишь оснащением ВЦ…
А он прекдсказывал мне время –
Сиял мечтою на лице, —
Когда студенческое племя
В своих общагах заведет
Сверхскоростные терминалы,
Линейка с цифрами уйдет
В историю, в ее анналы
Запишут счеты… Сверх того, —
Он обещал, машина свяжет
Нас с миром, каждого… Всего,
Что он предрек, не перескажет
И Брэдбери в своих томах.
Я, правда, папе, больше верю.
Что будет нового в домах?
Придешь – горит табло над дверью:
«Хозяйка, здравствуй. Сварен суп
И приготовлен винегретик…»
Нет, все-таки, мой робот туп:
Не догадался: мне омлетик
С петрущкой, чтоб в него томат
Был тоже меленько нарезан…
Придется новый автомат
Взять в магазине… Полным бредом,
Фантасмагорией пока
Казались папины прогнозы.
Но, верю, вовсе не века
Пройдут – осуществятся грезы…
Прогнозам не было конца,
А я внимаю без сомнений…
И фотодело у отца –
Одно из страстных увлечений.
Для разных случаев имел
Набор особых аппаратов.
«Любитель» пленкой шелестел
Широкой, «Спутник» — для парадов
И для пейзажей: он снимал
В два параллельных объектива.
Ты после снимочки вставлял
В прибор особый – ярко, живо,
Объемно виделся пейзаж
В два параллельных окуляра…
— «Заря» — подарок Тане. Дашь, —
Мне шепотком, — отцу из дара
Немного тоже поснимать? –
Да, мне – четырнадцать… Понятно:
Сказал, чтоб не сердилась мать,
Что мне ко дню рожденья… Ладно…
Подарок мне пришелся впрок.
Я увлеклась не понарошку
(Продолжение следует)
