После разгрома 2-й ударной в Волховских лесах и сдачи в плен командующего, меня — старшего лейтенанта Вяземцева, выведшего из окружения половину своей разведроты, взял в оборот особый отдел 48 армии. Били крепко, все пытались выяснить, почему генерал Власов оказался у немцев. Потом полгода фильтрационных лагерей, лишение звания и направление в 28 отдельный штрафной батальон Ленинградского фронта.
Прибыл под конвоем в декабре 42, аккурат под Новый Год. Командир, майор Хлудов в блиндаже открыл мое личное дело.
— Так, бывший разведчик со знанием немецкого. Это хорошо. Соображаешь, куда попал?
— Наслышан.
— Значит, так. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Пойдешь к разведчикам. Они третьего дня одного потеряли, как раз со знанием немецкого. Притащите трех языков, напишу рапорт о переводе в регулярные войска. Сбежишь, или пропадешь без вести, сам знаешь, что с семьей будет. Ферштейн? Рядовых не брать, только офицеров. Семаков!
— Слухаю, гражданин майор, — в блиндаж вошел пожилой ординарец.
— Отведи новенького к разведчикам. И прекрати, наконец, свои «слухаю», а то точно в следующий раз в ухо получишь. Наберут, понимаешь, врагов народа.
Зимой 42 года Ленинградский фронт крепко вмерз в землю. Основные сражения шли под Сталинградом и на Кавказе. У нас же линия фронта уже полгода не менялась, поэтому быт бойцов был более-менее налажен. По крайней мере, блиндаж разведчиков ничуть не уступал блиндажу командира батальона. Только накурено было так, что хоть топор вешать. И запах стоял не махорочный, а немецких дорогих сигарет.
— Рядовой Вяземцев. Прибыл для дальнейшего несения службы, — доложил куда-то в темноту.
— Прибыл и прибыл. Сегодня прибыл, завтра убыл, — из-за стола поднялся высокий грузный мужик в гимнастерке без ремня. — Командир разведвзвода Матюхин. Ты, я гляжу из строевых.
— Так точно. Бывший командир разведроты из 2-й ударной армии, бывший старший лейтенант.
— Уже неплохо. Как к нам попал?
— Не успел застрелиться и вышел из окружения.
— Небось, оружие потерял и драпал так, что пятки сверкали.
— Никак нет. И оружие, и документы вынес и бойцов вывел. Не повезло, командующий наш в плен сдался, вот и повозили мордой о стол на всю катушку.
— Считай, еще подфартило. Немецкий знаешь?
— Три курса университета. Свободное владение.
— Да, ну. Вот повезло нам, так повезло. Значит, сегодня и выходим. Шумаков, Зинченко, бросайте нахрен карты, через час працевать пойдем. А ты новенький крепко-накрепко запомни. Все, что сегодня увидишь, вместе с тобой и умереть должно. Если хоть полслова сболтнешь, любой из нас тебя кончит и глазом не моргнет. Не взяли бы в этот раз, да уж больно твой немецкий позарез нужон. Сегодня у фрицев рождество ихнее, так что серьезное рандеву намечается.
Через час группа из четырех человек была готова к выходу. Все в белых масхалатах, с трофейными автоматами, финками и по две гранаты немецких у каждого. Меня поставили третьим в цепочку, вслед за Зинченко, молодым невысокого роста парнем, судя по говору, откуда-то с севера. Попрыгали и пошли, прямо в начавшуюся пургу. Ничего не видно, но чувствую не на нейтралку идем. Интуиция разведчика подсказывает. Но молчу, предупреждение командира хорошо запомнил.
Через час перерезали колючую проволоку и подползли к линии окопов. Послышалась музыка и пьяные крики. Самое интересное, что кричали по-русски.
— Ты, сука по тылам ошивался, когда я врагов народа в расход пускал!
И все в таком духе. Тут до меня дошло — особисты гуляют из загрядотряда. Вот значит куда мы шли! Но молчу, смотрю, что дальше будет. Тут один из особистов вылез из землянки и пошел пошатываясь по окопу, заодно справляя малую нужду. Гляжу, Шумаков на него хрясь сверху. Придушил немного и на бруствер выкинул. Очень все профессионально сделал. Секунд двадцать потратил, не более. Интересные дела. Чтобы своих в плен брали, такого я еще на этой войне не видел. Дальше началось быстрое отступление. Опять под колючку, мимо своего блиндажа и на нейтралку. Особиста несли по очереди. Пурга, ничего не видно, но командир наш упорно шел прямо на немецкую линию окопов. Немного не дошли, свалились в какой-то ров. Отдышались, прошли по рву метров двести и… Когда я услышал звуки губной гармошки и немецкую речь, то инстинктивно схватился за автомат и передернул затвор.
— Тихо, — Зинченко навалился на меня, — еще одно движение без команды и ты труп.
Командир вошел в блиндаж, из которого и доносились немецкие голоса. Я ожидал, что немедленно начнется стрельба, но ничего не происходило. Наконец, через несколько томительных минут послышался голос Матюхина.
— Заходите хлопцы, все нормально.
Дальнейшее напоминало театр абсурда. В блиндажа находилось четыре немца, в полном боевом снаряжении. На столе стояла бутылка открытого шнапса, мелко нарезанная колбаса и несколько зажженных свечей. Самое интересное было то, что возле стола лежал без сознания связанный немецкий офицер в чине майора.
Меня била мелкая дрожь. Командир хлопнул по плечу.
— Не дрейфь, сейчас все поймешь. У нас тут давно взаимовыгодный обмен налажен. Мы им своих особистов поставляем, они своих. Секретов ни те ни другие особо не знают, зато план по «языкам» и мы и немцы исправно выполняем. Все живы-здоровы, а что еще на этой войне надо.
— Так ведь наших же сдаем.
— Запомни, сынок, — Матюхин зверем посмотрел на меня. — Особист нашим быть не может. Вот Курт, — он показал на высокого немца, наливающего в этот момент шнапс в стакан, наш. Он шахтером до войны в Эльзасе работал, когда я уголек в Донбассе рубил. Усек. Так, что кто здесь наш, а кто нет мы тебе сами скажем. Зинченко, доставай сало и самогон.
Едва расселись в тесном блиндаже.
— За понимание, — командир поднял стакан. — Новенький, спроси-ка у немцев, как у них дела?
Я перевел. Курт поднялся и долго-долго начал говорить.
— В общем, он всех нас поздравляет с рождеством христовом, желает, чтобы эта проклятая война побыстрее закончилась и приглашает всех потом к себе в гости. Да, он обижается, что опять они нам отдают майора в обмен на капитана. Не очень справедливо, говорит.
— Есть такой момент, — согласился Матюхин, — надо было Шумакову, когда он в окоп прыгал, званием поинтересоваться. — Переведи, в следующий раз полковника притащим, есть у нас такой самый главный и по званию и по сволочизму. Начальник особого отдела дивизии.
Выпили, закурили. Курт достал гармошку и начал играть «Расцветали яблони и груши». Шнапс, я уже и забыл как действует алкоголь, ударил в голову. Я впал в забытье и слушал, как разговаривают и поют песни на только им понятном языке люди, волею судьбы собравшиеся на нейтральной полосе между 48 нашей и 16 немецкой армиями. Люди прекрасно понимающие, что как только начнется весеннее наступление, те из них, кто останется жить пойдут в атаку и будут стрелять друг в друга, но пока есть возможность, они пьют немецкий шнапс и русскую самогонку, справляют католическое рождество и может быть соберутся вместе на православное. Если, конечно, наши добудут начальника особого отдела дивизии.
Мы выжили еще один день — это и было главным на Ленинградском фронте в декабре 1942 года.
Рождество в штрафбате
0 комментариев
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
Военная байка, не выдерживающая никакой критики с точки зрения логики и здравого смысла, в общем, особенности национальной войны, по-моему даже, с явной отсылкой. С точки зрения изложения всё не так плохо, вообще, соединив жестокие военные реалии с утрированным невероятным сюжетом, можно достичь больших результатов, и я не сказал бы, что автор заведомо на неверном пути. Рассказ просто небольшой, в нём всё равно не развернёшься. Чтобы достичь эффекта, к примеру, «Поправки-22», нужно много написать страниц, приучить читателя к такой манере изложения мыслей. Ну и ещё кое что нужно, конечно… Тогда и получится, как у Хеллера — роман на 90% анекдот, а когда в конце убивают стрелка, потрясение огромнейшее, как будто на твоих глазах человек погиб.
Там их слишком много. И без комментарий людей воевавших ясно одно — каждый из таким замечательным образом доставленных языков будет допрошен соответствующими структурами и обстоятельства их захвата станут широко известны, поскольку никакого резона скрывать их у этих самых языков нет. Не нужно быть гением сыска, чтобы сложить два и два и раз навсегда прекратить такого рода обмен, даже если предположить, что однажды его идея пришла в чью-то буйную голову и он в самом деле смог осуществить её на практике, что невероятно уже само по себе. И даже если преположить, что так называемых этих языков каждый раз удаётся захватить и переправить за линию фронта так, что они не имеют представления, кто именно их схватил и тащит, причём с обеих сторон, а это тоже в высшей степени маловероятно, всё равно — в человеческом обществе невозможно, пардон, пукнуть, чтобы это сразу же не стало хоть кому-нибудь известно. А здесь совершенно новый человек, бывший офицер, приходит к разведчикам и они в ту же минуту привлекают его для участия в таком деле… Как Вы думаете, долго такое может продолжаться при таком отношении к делу, если даже предположить, что такое в принципе возможно? Дело не в том, было ли на войне как в советских фильмах или по-другому, дело в логике… И потом, я не буду спорить, поскольку не слишком компетентен, но что, и впрямь штрафников посылали за линию фронта? И вообще — какой план по языкам, причём здесь план, нужна ценная информация, да сам тот факт, что разведчики какого-то подразделения постоянно доставляют одних лишь особистов, захваченных при однотипных обстоятельствах, уже заставил бы задуматься тех, кто задуматься должен… В общем, я писал, что с точки зрения здравого смысла этот рассказ абсурден, мне казалось, и автор не претендует на реализм, а тут я, похоже, как раз и ошибся…
А нельзя ли точнее указать, что именно Вы имели в виду? Если Вам кажется, что фраза «неизвестно кто в плен утащит» может быть развита до Вашей истории, я думаю, Вы совершенно превратно её понимаете. Для меня нет никаких сомнений, что человек просто пропадал, его считали похищенным, а на практике он скорее всего был убит и тело спрятано. Вы вообще, как я понял, офицер, хоть и морской, хотелось бы знать, как Вы себе представляете, к примеру, выход группы на разведку? Это ж не в грибы люди пошли, до свидания, вечером будем, целая куча людей готовит переход через линию фронта, надо же, чтобы элементарно свои не перестреляли при переходе, наше подразделение, через позиции которого разведчики выдвигаются, готово в случае обнаружения группы прикрыть её отход огнём, сапёры указывают коридор в минном поле и т.д. И в этой вот обстановке группа волоком тянет связанного по рукам и ногам, с заткнутыми ушами и завязанными глазами неизвестно кого в тыл к немцу, а иначе быть не могло, потому что схваченный не должен был знать, что его схватили свои же, и похищение и передача немецкой разведке должны были проходить так, чтобы он изначально и до конца считал себя попавшим к немцам. И это повторяется регулярно, и никому нет дела?
Да и вообще, необходимым условием для подобного обмена, является ОДНОВРЕМЕННОЕ приказание двум разведподразделениям по разные стороны линии фронта отправляться в поиск… Так, может, и генералы наши с немецкими сговаривались по этому вопросу? Или Вы думаете, что разведчики ходят в поиск по собственной инициативе, а потом задним числом объявляют начальству, мы, мол, сбегали в тыл врага, немца поймали? А связь между двумя разведками как в таких случаях осуществляется, голубиной почтой? Вы знаете, Дмитрий, я буду откровенен, Вы можете сорок ветеранов-разведчиков мне живьём в доказательство привести, я всё же поверю не их словам, а логике и здравому смыслу. Такая ситуация невероятна в принципе, а многие детали Вашего конкретного рассказа делают её ещё невероятней. Рассказ ведь сам по себе не так плох, как я говорил, это байка со своими законами, зачем же делать его гораздо хуже, отстаивая его правдоподобие?
Вы знаете, у этого рассказа много противников и много сторонников.
Вы считаете так, я иначе. Это жизнь.
Интересно как факт. если фактом является.