На каменном полу, покрытом чёрной соломенной трухой, на спине, закинув руку за голову, лежит человек. Над ним низкий каменный же потолок, вокруг четыре стены с единственным крохотным тёмным окошком, забранным толстой двойной решёткой. Это тюремная камера, она в замке, замок вырастает из голой скалы, торчащей посреди моря, море есть часть великого океана, омывающего планету, планета летит в пространстве, вращаясь вокруг собственной оси и по вытянутому эллипсу вокруг ближайшей звезды. Скорость вращения огромна.
Впрочем, это не слишком заметно. Вокруг оси планета обращается за день. Вокруг звезды – за год. В принципе, может даже показаться, что она покоится, но это ощущение ложно. Скорость колоссальна, гигантский волчок, запущенный непостижимыми силами, безостановочно вертится во тьме, его собственная плоть лезет с него, содранная диким неутомимым движением и каждый день, осклабившись в бешеном развороте, сдувает в пространство прах того, что ещё недавно было. Ветшают здания, дороги и платья. Рассеиваясь мелкой невидимой пылью, иссякают реки и моря. Вянут кроны деревьев, скукоживаются и исчезают плоды, иссыхают женские груди и лезет мясо с мертвецов в могилах. Но живое не сдаётся, судорожно вцепившись в бока безумной карусели, оно пускает корни, растёт, строит дома, выстреливает побеги и вынашивает детей, распад и возрождение попеременно торжествуют друг над другом, но узник на соломе в камере замка на острове посреди океана в возрождении не участвует. Чужой рукой он заключен в пределы безнадежного тления, он отрезанный ломоть, и пускай лёгкие его ещё не перестали дышать, а кровь – струиться, пускай таинственные внутренние силы ещё кое-как латают прорехи его истощённого тела, пускай борода ещё растёт на ужасном его лице, но всё это лишь жалкая видимость, и живи узник на воле столько, сколько он прожил здесь, борода его была бы больше втрое. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он очень сильно переживал по поводу своего положения. Было время, когда он метался по камере и бился об эти самые стены, силы его были удесятерены отчаянием, и в этом столкновении что-то должно было не выдержать. Стены выдержали. Отчаяние нет. Взрыв погасил сам себя, лопнули и рассеяли кипевшую кровь две-три маленькие жилки, надорвалась и стала свободнее тесная грудь, согнутый до предела стержень сломался, и голод, мрак, смрад и одиночество затянули излом ржавчиной и паутиной, а человек, не понял, человек решил, что просто стал мудрее. Сейчас, лёжа на куче гнилой трухи, он повторяет себе: «Ничто не одолеет меня, я сам могу стать для себя всем миром. Я мыслю, следовательно, существую». Что ж, возможно, он во многом прав. Возможно, что эта мысль и не плоха. Беда только в том, что она у него единственная.
Человек лежит. Небо за зарешёченным окошком начинает сереть, белеть, потом даже синеть, но человек не встаёт, только меняет несколько раз положение, стараясь устроиться поудобнее. Стена над ним сверху донизу исчерчена тонкими белыми полосками, группами по семь, шесть коротких, одна длиннее. Это календарь, ничего общего с действительностью он не имеет, человек бросил следить за временем уже давным давно. Зачем вести учёт самых обыденных явлений, в которых всё равно никогда и ничего не изменишь, когда можно сосредоточиться на обдумывании более важных вещей? Так сказал себе человек в тот день, когда ему впервые не хватило воли провести очередную черту. Теперь он так себе не говорит. Теперь он просто об этом не думает. Зачем? Всё равно ничего уже не исправить, календарь не восстановить, прошло слишком много дней, месяцев, лет, слишком много на этой соломе в этом замке сделано оборотов вокруг оси и звезды, раз за разом, на огромной скорости, вместе с островом, океаном, планетой, всё вперёд и вперёд, в пыль, прах, бездну, узник первым, замок за ним, всё остальное потом.
«Ничто не одолеет меня, я сам могу стать для себя всем миром. Я мыслю, следовательно, существую». Что ж, возможно, он во многом прав. Возможно, что эта мысль и не плоха. Беда только в том, что она у него единственная.
+++
Превосходное описание ! Убедительное ! Если б не существовал , сидящий в этой же камере человек , который знаком нам как граф МОНТЕКРИСТО !
Но , монтекристы , как это ни печально , — одиночки ! Большинство , — не лягушки , попвшие в кринку с молоком , и это надо признать .
А вы , 1492 , хорошо пишите !
Если даже описание в чём-то и убедительное, всё равно тяжеловатое, на мой вкус. «Слишком много слов», как сказано было Моцарту в «Амадее». Умел бы написать лучше — написал бы, считал бы, что произведение помимо недостатков не имеет определённых достоинств, не показал бы и этого.
Самое трудное — написать час, день, минуту жизни одного человека. Поэтому сама тема — вызывает огромное уважение. И эта тема — всегда. Нова. Аббат Фариа — только повод для размышлений. Понравилось
Вторую рецензию имею на это произведение и кажется мне, что немногочисленные мои читатели относятся к миниатюре благосклонно, но совершенно превратно понимают один момент, важный и не столь уж важный одновременно. Я назвал свой скромный труд «Отсутствием аббата Фариа», потому что аббат Фариа в нём отсутствует…
Как ни странно, 1492, но мы именно так и поняли. Аббат- повод. Вы-хорошо пишите. но мне, грешной женщине, почему то хочется спросить… Ну, не совсем словами Раневской, обращенными к Пете «А есть любовница?»…. Это в смысле, почему в ваших прелестных миниатюрах так мало счастья и нет даже тени наслаждения жизнью. Слог есть, ритм прозы. Так как вы т 1492, то это дает некую свободу вопросов и размышлений. Извините. и, конечно, пишите. счастья вм в НГ!
Вы не совсем правы, дорогой рецензент, если Вас уж так заинтересовал этот вопрос, то на данном сайте в разделе «Запретный плод. Поэзия» Вы можете найти мои миниатюры, где счастья — полные штаны.
Г-н Лезинский, жизнь покажет, кто монтекристо, кто по тюрьмам, а кто просто так «сочинитель миражей». Вы живете в удивительное время и в удивительной стране. Однако, не все то золото, что блестит, а бриллиант, он и в навозе бриллиант, а не только в каземате. А что – бы узнать по больше, нужно пожить по дольше. Успехов . Иван Грозный.