Ще нэ вмэрла Украина?
А была она жива?
— Да хочь бы нэ було вийны, — причитает и крестится православная теща.
— Да, война это страшно, — вторит ей мой марксист-ленинец отец.
— Пусть будет, — вставляю я, — И желательно скорей. Так что она закипает.
— Что ты несешь! Ты ее в глаза не видел, а я знаю. Страшнее войны нет ничего! – орет, выходя из себя, папа. Маленькая семейная война. Пока идеологическая. Но отец с тещей смотрят уже на меня как на врага. Сущие миротворцы. Это не потому, что я их ненавижу. Они тоже по своему любят меня. Ведь помогали с жалкой пенсии своей, когда мне было совсем туго. Просто у нас сложные взаимоотношения.
Да, я не видел, как танковая армия Манштейна в походном марше проходила наше богом забытое село. Но я видел другую, не менее страшную войну. Она разгоралась во мне. Не на жизнь, а на смерть. И никто не хотел уступать. Две величайшие силы истории сошлись в бою за бессмертную душу мою. Что мне в сравнении с этим репрессии, голодомор или тихая украинская термоядерная ночь? Разве это со мной?
Я совершенно справедливо опасался, что однажды меня окончательно замкнет, я возьму веревку и вздернусь в сарае. Там предыдущий хозяин заботливо оставил мощный крюк под потолком, назначение которого так и остались для меня большою загадкой. По долгу зачарованно смотрел я на него, не отрывая глаз. Он точно искушал и гипнотизировал меня.
Ни до, ни после еще не представлялись мне мои дела столь безнадежными. Я был полный банкрот. И материально и в смысле духовном. Такого краха либерализм еще не знал! Я разорен! – как страшно мне было это осознать. Право, даже смешно. Теперь совсем не страшно пожелать это всем хозяйчикам лотков и лавочек. Пусть вылетят в трубу к чертям собачим, пойдут по миру с сумой или удавятся. Не страшно. Страшно это только тогда, когда случается не с кем-то, а с тобой.
Все усугублялось тем, что все вокруг по-прежнему как крысы приспосабливались и выживали. А сама Украина даже якобы, судя по сообщениям СМИ, если и не процветала в полную силу, то была на пол пути к этому. Щедро родила земля и беззаботно и счастливо сплетали веночки и хороводили в ядовито зеленых лугах ряженные в ленточках и красных сапожках дивчата. Президент который год повторял что этот год поворотно решающий в судьбе свободной Украины и тот кто его переживет, будет жить долго и счастливо. Я чуть ли не верил.
Но быстро шел к катастрофе. Мне перестали занимать, а я перестал отдавать. Потом приехали рабочие в желтой с красной полосой машине и отрезали трубу, по которой в наш дом шли газ и уют, за якобы мою большую им задолженность. Дом резко перестал быть обитаемым. И хотя я был в такой беде не один — сосед давно срубил соседнюю посадку на дрова и приступил к следующей — меня это почему-то повергло в полное уныние. Свет совсем другое дело. Свет отключают всем, даже тем, кто платит и это не обидно, как служба в армии. Тем более есть объяснение: веерное отключение в связи с падением какой-то частоты. А с газом потому, что я из гордости вовремя не похлопотал о субсидии. Ее получали все особенно те, чьи доходы зашкаливали. Только я один раз сходил, увидел какие там убогие и жалкие люди в очереди стоят и как там в ними толстожопые тетки церемонятся и понял, что такого унижения не смогу стерпеть. И пусть будет как будет. Задолженность росла, пока не стала космически нереальной.
Вскоре соседи стали пугать мною детей: Смотрите как он сир и беден, как презирают все его. Чого цэ вин у тэбэ сыднэм сыдыть, — науськивала теща и так с трудом терпевшую меня жену. Вы не умеете жить. Надо копеечку до копеечки. – выручали советами доморощенные мудрецы. Почему ты не отправишь его работать? А может ему пороблэно? Меня свезли к попу. Там как всегда с большого будуна, в наиболее напряженный момент снятия порчи и изгнания бесов меня стошнило. После чего облеванный наместник бога на земле выдворил меня подонка с печатью дьявола из святого храма навсегда. И святые богомольцы как змеи прошипели вслед: в него вселился бес. Неужели и правда я теперь законченное ничтожество?
Боже, какие все вокруг остолопы, — думал я, — как могу я бросить пить и пойти работать, если даже жить тошно?
Какой-то облом непонятный начался во мне давно. Я эту якобы выстраданную Украиной либеральную незалэжнисть, въехав в нее с комфортом лежа на диване, как все, как-то совсем не оценил. Всем пообещали много сала, горилки, колбасы и независимости. Что еще нужно человеку для счастья? Мне даже казалось, что эта дурь у всех вскоре выветрится и все одумаются. Я тогда понятия не имел что такое распад – страшная сила. Как смерть.
Казалось бы, я хотел жить как все. Иметь семью, детей, дом, достаток в нем. Но теперь и это зашло в тупик. Все почему-то перестало способствовать. Даже жена, перестала давать почему-то. Даже сгорающая от любви к своему народу украинская власть. Цены на сало стремительно и бесконтрольно поползли вверх.
Я тогда пришел к отцу и пожаловался: Папа, я больше не могу. Я не вижу просвета.
Хлюпик! — заорал он, — о горе мне, что за сын у меня такой слабовольный? Да ты посмотри, как мы с матерью упираемся! Да сейчас кто шевелится во как живет. Дома, машины какие у них. Как одеваются. А ты совсем раскис. Посмотри: как молодые, энергичные живут. Дома – полные чаши.
Он хотел меня добить, что б я не мучился.
Плохо, говорит, конечно, что Украина от своей атомной бомбы отказалась. Теперь никто с нами не считается. Да что уж поделаешь.
О боже. Отец! Не ты ли внушал мне величие! Не ты ли учил гордиться нашей великой, огромной страной! Ненавидеть предателей и трусов. Как доказывал мне, что Горбатый развалит ее. А я пытался привить тебе либеральные ценности, почерпнутые мной из программы «До и после полуночи».
С каких это пор ты стал великоукраинцем? Разве Украина отвоевала себе законную независимость как Голландия или Швейцария? Разве какую-то свою великую самобытную идею в мир принесла. Честно, я тогда очень крепко задумался и забухав пуще прежнего, все чаще к своей последней отраде – крючку наведываться стал.
А однажды утром зазвонил телефон (я даже вздрогнул: мне давно уж никто не звонил) и какая-то тетка сказала: Вася повесился.
Какой Вася?
Как это Вася? Я же знаю Толстого, он повеситься не мог. Я ж его видел позавчера. Он даже выглядел более менее нормально. Не то что я. С Лысым железные двери вставляет. Нынче на железные двери большой спрос. Постоянный передел собственности тому очень способствует. Мы с Толстым даже не друзья были, так просто знакомые. Даже непонятно до сих пор, зачем мне его жена позвонила и откуда мой телефон взяла. Я то тут при чем? Это Лысый с ним постоянно контачил, а я так от случая к случаю. Толстый мастеровой мужик был, но поедет, шабашку сделает, а денег за нее выбить не может. Все его завтраками кормят. Бывало даже совсем голодал или одну крупу перловую зимой жрал. А у него детей трое. Любил видно кончать в нее. Ему-то и одного по нашей жизни многовато. Да и еще собаки две зачем-то завел. Тощие, жалко смотреть на них. Лысый же, как бульдог, выдерет свое из кого угодно. Вот из жалости Толстого к себе и взял. Не могу говорит на собак его голодных смотреть.
Примчался, вижу: лежит в гробу, едва помещается. Огромный мужик был. И такой лох — прости господи. Даже я в свое время умудрился ему свой старенький, ржавый «жигуль» впарить. Расхвалил, он и повелся. Денег у всех назанимал. Тогда еще занимали. Счастливый был, благодарил. А машина, скажу честно, убитая была. Даже не знаю кому бы я ее еще кроме него сплавил.
Просто я показал ему как она бежит весело. Еще девчонки отличные подвернулись, просто огонь. Ночь — глаза выколи. Хотя тогда хоть какие-то в нашем вшивом городишке были фонари. А мы бухие в сисю летим, я газ уж в самый полик утопил. А, Толстый, как бежит! Самому уже страшно, а девчонки — сучки визжат, подзадоривают и не страшно им ничего. Как не перекинулись, никого не сбили? А потом девчонки совсем с ума сошли, сами с себя одежду срывать стали. Будто мы герои или рок звезды какие-нибудь. Так и переженились. Только он чуть раньше. Конечно, молодые, глупые были тогда.
Бабы – суки еще те! Могут в небо поднять, а могут такой напряг создать, если опечалятся, загрустят и давать перестанут. Это так к слову. Еще б ему моя машина то не приглянулась.
Как стали его выносить, поднять не можем. Такой тяжеленный. Я с ним в последнее время от случая к случаю виделся, опять таки говорю, а теперь поминаем и Ленка – жена его по секрету шепнула: клинило в последнее время его, на религию даже подсел. Задумается и смотрит вдаль. Библию начал читать. Хотя я эту книжку в руки взял: не библия смотрю, а «закон божий», что при царе горохе всем вдалбливали. И однажды говорит: все вы идолопоклонники. И глаза безумные, страшные. Про нас значит. А самым недостойным на земле жить себя дурак счел.
Лысый говорит, бил ее последнее время – жену свою значит. А она затюканная смотрела наверно на него как зверек загнанный и что он хочет от нее не понимала. А то возьмет и заплачет. Убивала она его видно этим видом своим, я знаю. Ох и дурак же ты, Вася, «закон божий» читать. Ведь ерунда там сплошная, нашу жизнь уже не объясняющая. Фарисеи поработав все что хочешь запудрят.
Я стоял у гроба и думал: «если не уеду отсюда…». Что же он мертвый во мне больше мыслей, чем живой вызывает? Ведь нет его… и… осенило: « Есть!» Только не в теле уже.
Умерло оно в мансарде своего так и недостроенного дома. И может быть, накинувши петлю на шею смотрело, как плывут по небу облака. И солнце, выглянув из-за тучки, поразило своим безразличием. Ну очень огромным оно показалось.
Облака по-прежнему летят куда-то и кто скажет зачем? Мне из сарая не видно.
Ну очень дом свой вначале Вася достроить мечтал. Он его на квартиру сменял. Только и здесь просчитался. Такую рухлядь взял, что и домом это нелепое сооружение не назовешь, подсунул деятель один, как я свой жигуль, распиарив, подсунул. Какой же ты Толстый идиот еще беспомощней чем я был! Верил, что из говна конфетку слепить можно. Большой фантазер и выдумщик был. Я уж не буду про все распространяться. Повесился и то не как все. С выдумкой. Веревкой даже уши зачем-то себе обмотал. И интересно, зачем?
— Никогда не видела, что бы так чудно вешались, – заметила, глянув в гроб, соседка, будто люди только и делают на Украине, что на разный манер вешаются.
Меня как током тогда пронзило, вдруг понял: все у нас общее. Только он первым решился.
Почему один и тот же мужик если мечтой окрылен, то и самолеты и ракеты каких мир не видывал строит и рекорды всякие спортивные и открытия и книги пишет и в войне с цивилизованной Европой побеждает? А то найдет на него, ляжет на диван, тупо уставится в потолок и смотрит в никуда и никакая сила не в силах его ободрить. Разве что чудо.
Тут точно чудо случилось со мной тогда. Ужрался на поминках до чертиков в глазах. Иду во тьме, давно и безнадежно утонувшего города и слезы застилают глаза. Слезы моего очищения, моего просветления, как радовали они меня! Так с меня хрен слезу выдавишь. Безлюдно кругом. И тут вдруг навстречу бомж божий. Их уже пол города наверно уже. Я то сам в то время мало чем от этой великой армии соотечестенников отличался. Но этот уж особо убогий был. Я подошел к нему и отдал ему все свои сбережения. Две или три гривны. Брат, пусть посетит нас надежда, — глупо, с пафосом сказал. И тут, как затряслись его руки, помутилось у меня в голове, как начал я его пинать. Я бил с каким-то звериным остервенением вначале руками, потом ногами, словно это был не человек, а мешок с дерьмом. Покуда он и впрямь не стал безжизненным мешком. Сдох наверное собака.
— Ты же сука, Толстый, самая настоящая сука! Зачем ты сделал это? — Я ревел навзрыд. Мне еще обидно было: ведь если теперь вздернусь, не стану первопроходцем уже. Мне это важно. Я ж гордый.
А потом что б меня не искали собрал сумку и смотал. Даже выписался окончательно.
— Уезжаешь, что ж так? – сказал знакомая (наш город не Рио, в нем все так или иначе знакомы друг с другом) паспортистка. Здесь болото, — сказал я. — И в болоте можно жить припеваючи, — хитро ухмыльнулась она, задвигая в ящик стола взятку. Что-то там не так с документами у меня было. И мне нечего было ей возразить.
Вячеслав Мельник .