«Дитя Голубой собаки»(первый завет Интуэри)

От автора:

Правка только орфографическая.
Экранизация этого произведения запрещена .
Некоторые книги, должны оставаться только книгами.
Читать вдали от суетленности.

Книгу категорически запрещаться читать людям с неустойчивой психикой,
что не верят в Голубую собаку!
Побочные эффекты могут выражаться в следующем:
Психоз, паранойя, фобии, шизофрения (вплоть до прогрессирующей кататонической и
Блейлеровской шизофрении), необратимые деформации мышления и личностного
отношения ко всему окружающему, прогрессирующий суицидальный синдром, а так же
абсолютное помешательство.
Предостережение носит сугубо объективный характер и не имеет ничего общего с
субъективным мнением автора, ибо написано предостережение лишь потому,
что многие после прочтения книги, выходили навсегда из этой древней, странной
«игры»…
++++++++++++++++++++++++++++++++
Лилай Интуэри

«Дитя Голубой собаки»
(откровенья небесной пешки)

Лекарство от суетленности

сделано в тишине

++++++++++++++++++++++++++++++++
Подарок, не требующий отдарка
Натали Шидловской, и всему Человечеству в целом.

++++++++++++++++++++++++++++++++++
Пролог:

Я видел мир, поэтому я плачу…

++++++++++++++++++++++++++++++++++
Иди плескайся в чудесах!

Еще не высох пруд священный!

Еще есть солнце в небесах,

А в сердце помысел не тленный…
Ход 1

Его не спросили, желает он этого или нет…
И все же…
В одну из темных августских ночей, на огромной круглой доске стало одной фигурой
больше…
Это событие, в тот миг почти никак не отразилось на великой баталии, что
продолжалась уже множество тысячелетий.
Лишь только грустная улыбка старой, черной пешки, лежавшей на больничной койки
крепко прижимая к себе новорожденного, свидетельствовала о том, что
произошедшие было хоть для кого-то весьма значимым событием.
Но радость старой, бездомной пешки была не долгой. Уже ближе к утру главной
ладье родильного дома две пешки в белых халатах сообщили о том, что черная
мать-пешка покинула навсегда эту доску, скорей всего, отправившись в другие
более сложные и совершенные игры, нежели эта.
И теперь лишь один Небесный Гроссмейстер знает, в образе какой фигуры навеки
усопшая черная пешка вступит
в новую игру.
И, конечно же, маленькая черная пешка не знала, да и не могла знать и понимать,
своим малюсеньким костяным умишком, что вечером этого же дня, его мать —
Эдельвейс Тео, как и всех других умерших бездомных пешек, отправили на кладбище
«Никому не нужных фигур», что располагалось в самом дальнем левом нижнем углу,
мрачной клетки А69
Таким образом, новорожденную черную пешку на несколько дней оставили в
роддоме.
Так прошло несколько дней и вскоре новорожденного, направили вместе с
сопроводителем-нянечкой из угла клетки Е1, в центр клетки Е2, где располагался
огромный «Пешкин дом» основанный еще давным-давно добрым Реджио Годфри, в
котором содержали маленьких пешечек разного цвета кости, что по каким-то
причинам лишились своих родителей.
В Пешкином доме не любили черных.
И хоть весь персонал тоже состоял целиком из обыкновенных пешек, только
взрослых, все равно они не меняли своего отрицательного отношения к маленьким
черным фигуркам, ведь все взрослые в Пешкином доме, да и большая часть маленьких
воспитанников была белокостной.
Этим положением вещей взрослые белые пешки всегда очень гордились, и когда в их
компании разговор заходил
о том, что же все-таки лучше черные или белые, конечно же, они всегда выступали
за превосходство белой кости над костью черной, что собственно и следовало от
них ожидать.
«Белое-это свет, черное — тьма»- говорили они друг другу и в знак согласия
многозначительно кивали друг другу костяной головой, тем самым лишний раз
убеждаясь в свой неповторимости и значимости на этой круглой доске.

Пожилая белокостная пешка-директор Сирена Левиофановна Цербер, что с давних лет
безнадежно все метила
в касту ферзей, долго размышлять над тем, как назвать новенького не стала.
Вместе с черной малюткой пришла бумага, в которой его покойная мать еще до
рождения черной пешки, и до своего скоропостижного ухода с доски, просила, чтоб
ее сына назвали Савант Тео.
Наверно лишь один Небесный Гроссмейстер знал, каким образом покойной матери
удалось угадать пол своего ребенка еще до рождения. Старая Сирена Левиофановна,
тогда крепко задумалась над этим, но, чуть позже перестав сомневаться в том, что
здесь нет никакой изощренной уловки, все же проявила величайшее благодушие и
исполнила последнею волю умершей черной пешки.
Так и сделали…
С тех самых пор Пешкин дом, уже официально пополнил новый житель по имени
Савант.
В этом доме помимо самого Тео Саванта на очень-очень скромное финансирование
играло еще почти, что полтары сотни других воспитанников. Среди всех
пешкин-домовцев, черных фигурок, могло набраться не больше десятка, включая в
этот список и самого Саванта.
Время шло…
Маленький черный пеш — Савант медленно, но верно рос, превращаясь в самую
обыкновенную фигуру-пешку каких на игровой доске было и без того уже несколько
миллиардов и вот это огромное сообщество как раз, и называлась «Шахматы». Тем
самым термином, который множество раз можно было встретить на страницах
множества книг
по разным методикам обучению игры и в книгах непосредственно по самой истории
игры.
А история игры, и история самой круглой доски, как известно всегда была
удивительно богата на события и тайны…
Ни одна еще фигура за все существование шахматной доски не могла с абсолютной
уверенностью, что крепко подтверждалась фактами дать ответ на вопрос «От кого
произошла первая пешка?». Различные мнения по поводу правильного ответа привели
Шахматы к тысячам теорий, но все же самыми весомыми и в то же время самыми
спорными было только две…

Тео рия 1: Первая пешка путем фигурной эволюции произошла от обыкновенной
шашки, что до сих пор населяют доску и проще всего их встретить или в дикой
природе или в шашкопарке, куда так любят ходить маленькие фигурки вместе со
своими родителями.

Тео рия 1: Первую пешку, как и эту игру, и саму великую доску, а так же как все
другие доски и игры, что возможно существуют за пределами наших клеток, создал
Великий Небесный Гроссмейстер.

Этих два весьма спорных ответа на один вопрос, были виновниками многих
поспешных, роковых ходов всего Шахматного сообщества. И хоть почти ни одна живая
фигура, никогда не признавалась в этом, но по правде говоря, все величайшие
события, баталии и авантюры на круглой доске, происходили именно из-за того, что
фигуры безмолвно пытались доказать каким-либо действием правоту друг другу
первой или второй теории.
Конечно, без костяной крошки и преждевременных уходов из игры не обходилось…
Самой великой костедробительной баталией, считалась ужаснейшая война,
продолжавшаяся с 1941-1945 год. Тогда, в битве за новые клетки и в защите своих
старых клеток, в общей сложности с круглой доски было сметено
в небытие более 50 миллионов фигур.
Но как ни странно, эхо великой битвы не долго гуляло по костяным сердцам.
И вновь белые заявляли, что лучшее — это белое…
И вновь черные заявляли, что лучшее — Это черное…
И вновь лишь редкие фигуры, распятые на кресте мнений, и преданные и проданные
за тридцать безсовестников НеоИудами, кричали каждой клетке и фигуре:
«Остановитесь!!!
В вас нет Небесного Гроссмейстера!!!»
И вновь с разных клеток пропадали десятками тысяч ни в чем не повинных фигур,
что ни сколь не желали войны,
а хотели просто играть! По простому играть, по всем правилам — наслаждаться
счастьем сделанных ходов, которыми никому не загораживали пути!
Но желание стать королевой дремлет в каждой пешке…
И не смотря на все безумие выдвигаемых идей иных пешек, ладьей, ферзей и
королей, что призывали братство — Шахмат к страшным делам, за ними шли все новые
фигуры, которые, конечно же, навряд ли предполагали, что главная костяная мечта
костяных властителей их костяных дум — купаться в костяной крошке и править
всеми клетками сразу.
Да…
История Шахматной доски была на удивление щедра, на события.
Савант Тео начал интуитивно понимать это намного раньше своих сверстников.
Ему не было еще и двух лет, а он уже выговаривал почти три сотни слов. Но это
странное явление, ни сколь не вызвало более снисходительного обращения с ним, а
лишь наоборот, во много раз озлобило всех белых воспитателей.
Парадокс! Но чем быстрей развивался черный пешик — Савант, чем глубже он начинал
осознавать само существование великой игры и себя в этой игре, тем тщательней
воспитатели старались оградить его от того,
что во многом могло лишь поспособствовать его дальнейшему развитию.
Его стали больше не допускать в игровую комнату, после того как однажды, из
множества разноцветных кубиков Савант сложил большого слона. При чем все было
сложено с такой потрясающей математической точностью,
что если бы все слоны состояли исключительно из подобных цветных кубиков, их бы
схожесть с созданным Савантом слоном, не у кого не вызвала бы сомнения.
Но больше всего негодование воспитателей вызвало то, что черный пешик, откуда –
то прознал о том странном мифе, что ходил по игровой доске уже множество
тысячелетий.
Миф заключался в следующим: что будто бы на доске есть загадочная клетка Е9,
что таит в себе тайну всей игры…
— Скажите, — спросил однажды маленький Тео – Где находиться клетка Е9?
— А зачем тебе – насторожился белокостный воспитатель
— Я хочу знать, что такое Игра!
— Никто этого не знает, и ты тоже не должен знать!!! – морщился белокостный
Серебряников
— Но, раз есть вопрос, то значит должен быть где-то на него ответ!
Серебряников вновь поморщился
— Истины не приносят счастья! Истинно лишь непознанное – ответил он сухо и пошел
докладывать о нарушителе тайн директрисе пешкиного дома.

Спустя несколько дней, когда все остальные воспитанники как всегда, брюзжа
слюной, ползали по полу лепеча что-то на непонятном предпешенском,
нечленораздельном языке, черная пешка Савант, был заперт в старом темном чулане,
за излишнею болтливость и уверенность в существовании мистической клетки
Первые дни заточения он искренне надеялся на то, что на воспитателей снизойдет
жалость, и его снова выпустят из чулана, разрешив играть вместе со всеми. Но
даже спустя неделю игры его не выпустили.
Белые пешки руководствовались безмолвным законом игры, законом который он сами
себе придумали «белому-белому, черному — черное».
Поэтому с тех самых пор Тео Савант постоянно находился взаперти, скудно питаясь
тем, что ему иногда скорее даже не приносили, а подбрасывали. Но Савант все же
голодал даже тогда, когда был сытым.
Духовный голод мучил его все время и у него случались даже голодные обмороки.
В те минуты он чувствовал себя чернейшей пешкой, у которой ничего нет, а если бы
и было, то и это отняли другие фигуры. В его маленькой черной головке —
кастрюле, обдавая горячим паром мысли, беспрестанно кипели странные идеи и
суждения об великой Игре , что иногда выкипали наружу в виде мучительно долгих,
многосуточных диалогов с самим собой.
Лишь только одна очень старая белая пешка, уборщица Оет Роматес, что ранним
утром и поздним вечером мыла полы в пешкином доме, по-доброму относилась к
Саванту.
Она никогда не метила в королевы, считая, что статус фигуры определяет вовсе не
длина ее хода и не ее шахматный статус, а нечто совершенно другое.
«Что есть фигура? Что есть сердце фигуры?» — спрашивала она у других, а затем
сама же и отвечала
– «Настоящее сердце-это всегда душехранилище! Это таинственный комитет по
хранению совести и добра! Обменивайтесь, пока есть возможность содержимым своих
внутренних складов! Ведь сегодня мы фигуры, мы еще в игре, а уже завтра костяная
пыль. А что может пыль? Помните, ходами вашими, а не количеством срубленных
фигур будете вы измерены…»
Многие считали ее сумасшедшей, ибо несла она иногда какую-то несусветную чушь о
том, что главное в великой игре — сращивать сердца всех фигур в единое целое, а
также сращивать все существующие клетки доски в клетку одну. По ее мнению, это и
было одним из истинных правил великой игры.
И в самом деле, как глупы были эти слова!..
Ведь каждая здравомыслящая фигура, чуть ли не самого своего появления на круглой
доске считала, что смысл Игры для всех фигур заключался в следующем — захватить
как можно больше клеток, при этом без всякой жалости срубая множество ей самой
неугодных фигур. Причем было совершенно неважно, чего стоили другим эти ходы.
Ведь нужно было успеть осуществить все это, а иначе что может костяная пыль?
Однажды ранним весенним утром, когда круглорыжая — девочка Солнце еще только
начала сонно зевать рассветом, Оет Роматес подошла к двери темного чулана.
Она поставила ведро, наполненное водой на пол, а швабру с тряпкой приставила к
стене.
Осторожно оглядевшись, белая пешка торопливо просунула в маленькое зарешеченное
окно двери чулана таинственный бумажный сверток.
-Возьми!- прошептала она, озираясь по сторонам — Это подарок! Ведь у тебя
сегодня день рождение! Как-никак уже семь лет!!! Совсем стал большой!
-А что здесь?- спросил Савант тихо и испуганно, вставая с грязного матраса
лежавшего на полу.
-Это различные теории о правилах великой игры. Я сама их не читала, мне удалось
их выкрасть из библиотеки
на втором этаже.
Савант неумело начал разворачивать сверток. Ему никогда не дарили подарков и
потому, он по привычке как-то весь испуганно съежился, думая, что это очередная
белокостная шутка, после которой его снова будут воспитывать апперкотами до
состояния полного нокдауна.
Вскоре бумага упала на пол.
Маленькая черная пешка-вонючка держал в руках несколько толстых потрепанных
книг. До этого он никогда не видел книг, а лишь слышал о них.
Вдруг улыбка волшебной, цветной птицей слетела с круглой планеты его лица.
— Но ведь я совсем не умею читать эти черточки…- грустно прошептал он и
заплакал
-Хм… — задумалась старая белая пешка. — Я не подумала об этом. Думала, что
тебя научили. Сама я очень плохо читаю. Могу сказать тебе одно, эти самые
«черточки» называются буквами, из них состоит алфавит. Это как говорили мне в
школе «уникальный визуально-слуховой код, в котором можно излагать все что
пожелаешь.
Можно затолкать в эти черточки всю Игру, нужно лишь умение! Каждая буква
соответствует одному или нескольким звукам. А ну, поднеси книгу к свету, а то я
плохо вижу.
Тут темно. Да, Да! Вот именно так, поднеси к свету книгу. Книги любят свет
ровно настолько, на сколько свет любит книги.
Савант взобравшись на скамейку, поднес одну из книг к первым золотым
кудрям-лучам круглорыжей девочки — Солнце, что проходили сквозь зарешеченное
окно в каменной стене, за которой находилась туманная долина. Старая пешка
прищурилась.
— Вот, видишь. Здесь написано » Алексей Пешков. Теории зарождения игры». Видишь
эту первую большую букву? — спросила она.
-Да вижу — восхищенно прошептал Савант перелистнув страницу, чувствуя, что он
медленно проникает в новые знания
-Это буква «А»! Повтори «А»!
— А — повторил он
-А это «Д», а вот та круглая «О», а те две «Б» и «Р»… А рядом с ними снова уже
вовсе не буква- незнакомка,
а буква-знакомка «О»…
Вскоре Оет Роматес озвучила в слух все существующие буквы.
-Хорошо…- сказала затем она, тревожно озираясь по сторонам. — На сегодня
хватит. Если ты запомнил хоть несколько букв, это уже хорошо. Может быть
когда-нибудь мы продолжим этот урок, а пока мне пора идти. У старой белой
пешки, еще очень много — много черной работы — и она медленно пошла по узкому
коридору ведущему к выходу из подсобного помещения.
Черная пешка-вонючка с восхищением смотрел вслед своей первой учительнице.
-Хорошо!- воскликнул он, чувствуя в тот миг какую-то непомерную сытость в своей
чернокостной, противной душе.- Я запомню!!! Ты слышишь, тетенька Оет, я
обязательно запомню!!! Только подожди чуть-чуть!!! Я хочу тебе
что-нибудь попробовать прочесть!!!
И тут же Тео Савант, спрыгнув со старой скамейки и открыв первую, попавшуюся на
глаза книгу, начал медленно, но верно читать по слогам.
Старая белая пешка вдруг замерла и ведро, наполненное водой, вдруг выскользнуло
из ее левой руки.
Ведро с грохотом упало, и на полу образовалась огромнейшая лужа.
В лужу упали и ключи от подсобки на длинной красной ленточке
-Нет!- четко выговорила она. Но голос пешки-вонючки переплавил ее «нет» в «да».
Савант открыл странную, древнюю книгу…
— — прочел он название книги, а затем:

» Ход 1

1.Каждая пешка стремиться познать правила великой игры»…

Старая белая пешка перекрестилась, слушая Саванта, и возвела руки к небу,
мысленно произнося хвалу тому самому Небесному Гроссмейстеру, в которого теперь
мало кто верил. Тяжело дыша, она подошла к зарешеченному окну двери. Грязная
пешка-вонючка, увидев наблюдателя, слегка смутился по началу, но потом быстро
освоился и продолжил…

«2. Истинная суть любой фигуры разного цвета кости и разных размеров, что живут
на разных по размеру и цвету клетках всегда едина — творить добро, лишь ради
сотворения добра
3.Иные суетные говорят, что белое к белому, а черное к черному. Но знайте, что
суть сего мнения есть ложь,
ибо как в черных фигурах есть белые души, так и в белых фигурах есть души
черные.

4.Не делите великую круглую доску на множество разных клеток, ибо для всех
круглая доска лишь одна клетка большая, а все фигуры на ней одна фигура, что
зовется великой цивилизацией Шахмат.

5.Помни, что множество видимых клеток есть лишь в твоих глазах и душе, но нет,
не было и не будет их на самом деле на самой доске.

6.Кто вынянчит и выстрадает сердцем эти слова, тот узреет начало всего того, что
кроется за этой игрой,
но никогда не узреет конца всего того, ибо конец одной игры есть начало игр
следующих.
Ибо конец игры двояк: первый наступает, когда фигура уверует в бессмысленность
себя и игры, и тогда все говорит в тебе, что удел фигуры мал и что смысл пешки —
глупый ход.
Это толкование конца не верно.
Так как истинный конец — есть начало, и не зря кругла доска, как и этот смысл.

7.Все слова, сказанные тоже двояки по действенности своей. Чувствую что, одни
прочтут их глазами другие сердцем. Но помни, что нет ничего зорче глаз души той
фигуры, что желает творить добро, лишь ради самого сотворения добра.
Ибо тогда такая фигура — небесная пешка, чье королевство собственные дела и
помыслы.
И чем больше ее королевство, тем дальше сиянье от невидимой короны на голове
сердца небесной пешки.
И тем больше алмазов своих поступков раздает небесная пешка и в черные и в белые
руки, все дальше шагая по шахматной доске к таинству бытия, что зовется клеткой
Е9.
Туда где спрятана истинная суть всех игр и всех правил.
Идет к тому, кого зовут Совершенным игроком и Великим Небесным Гроссмейстером.
Туда, где рождаются мечты».

Черная пешка-вонючка Тео Савант захлопнул книгу дочитав первый ход и пристально
посмотрел в глаза старой пешки.
Он молчала.
-Что случилось, тетя белая пешка?- спросил сильно испуганным голосом Савант.
— Ничего, Савант… Ничего… — ответила тихо она — Кажется великая доска на пути
к новым Голгофам,
хоть ты и питаешься Савант лишь только диким медом и акридами в пустыне своих
помыслов…
Ты совсем из другой игры, Тео Савант!!! Совсем из другой… — прошептала старая
пешка и вновь быстро перекрестилась.

Поздней ночью, после того как Савант уже получил « жгуче – калечащее лекарство
от любопытности,
он лежал на старом грязном матрасе, все, не осмеливаясь открыть странную книгу.
На книге была изображена чернокостная пешка стоящая по пояс в воде озаренная
лунным светом.
Она смотрела только вдаль….
«Дитя Голубой собаки» — прочел Тео шепотом.
Савант осторожно открыл книгу и начал читать…

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Иди плескайся в чудесах!

Еще не высох пруд священный!

Еще есть солнце в небесах,

А в сердце помысел не тленный…

Это не было любовью с первого взгляда.
Это была любовь с первого звука.
Как только они сошли с душного поезда на незнакомой станции, среди тысячи разных
звуков, маленькая Элэри Оушенс вдруг расслышала нечто столь притягательное, что,
застыв с небольшим чемоданом в руке, начала прислушиваться.
Она точно нюхала ушами.
Ее острый слух стал носом лучшего парфюмера мира. И этот изнеженный носик
презрительно отталкивал от себя тяжелое паровое дыхание уставшего после долгой
дороги поезда, и скрипучие голоса суетливых поджарых грузчиков, что расхваливали
пред толстыми чемоданами приезжих абсолютную свободу своих маленьких железных
тележек.
Мир этих рутинных, изоднявденьческих звуков, был огромным флаконом весьма
посредственных, блеклых духов.
Но все же слух юной Элэри Оушенс, улавливал среди огромного скопища разных
скучных запахов-звуков, какой-то странный, прекрасный аромат, что прозрачной,
шелковой лентой, невидимой нитью, уходил к розовому горизонту, за зелеными
холмами.
Папа, — спросила Элэри Оушенс у отца, не отрывая слуха от волшебного аромата. –
Мы теперь здесь будем жить?
Худой, черноволосый мужчина среднего роста, поправив желтую соломенную шляпу на
голове, нежно похлопал дочь по плечу
— Да, доченька. В семи километрах от этой железнодорожной станции, наш новый
дом. Тебе там понравиться.
— А что мы будем там делать?
— Как что?!! Жить!!! Конечно же, жить!!! Слово «жизнь», это ведь замечательное
слово! Даже в начале всего было слово, доченька, и словом тем, было слово
«жизнь»!
Маленькая девочка в красивом розовом платье пожала плечами.
— Человеку кроме жизни ничего не надо.
Отец широко улыбнулся. Ему всегда нравилось прямота и простота в словах дочери.
Он знал, что именно в белоснежных храмах детской простоты рождаются священные
слова- колокола, которые нужно подвешивать над планетой, и звонить в них,
пробуждая все Человечество от гибельного заблуждения во мраке страшного,
безвыходного лабиринта грехов.
— Пойдем, милая Элэри. Нас ждет такси – шепнул Амортео Оушенс, взяв за руку
светлокудрую дочку.
Элэри нехотя оторвалась от чарующей ленточки, что уходила за далекие зеленые
холмы.

Они ехали по витиеватой, пыльной дороги, которая желтой непослушной кудряшкой,
растянулась до самого горизонта.
Где-то пел одинокий соловей. От долины к долины неслось журчанье вешней воды.
Повсюду звон цикад.
В этот день даже у больных должно быть была спокойна душа .
В колосья мисканта просочились капли вчерашнего дождя…
Межа полевая….
Феноменальная красота этой древней земли, плескала в глаза тысячи разноцветных
красок, точно не просто смотришь, а ешь вкуснейшие конфеты.
Сидя на заднем кожаном сиденье, Элэри ела взглядом вкусную конфету высокого
горячего неба.
Расправившись с ней, светловолосая, кудрявая девочка съела несколько десятков
пальм, а затем вновь начала прислушиваться к загадочному, усиливавшемуся звуку.
— Что это папа? – обратилась она к Амортео, что сидел рядом. Отец, надвинув на
загорелый лоб желтую шляпу, придавался сладостной дреме. Ему грезилась горячая
пустыня. Он медленно зевнул, подставив ко рту ладонь.
— Где? – спросил Амортео Оушенс и снова зевнул.
— Вон там, за холмами! – и кудрявая девочка в розовом платье указала рукой туда,
где по ее мнению пряталось начало таинственной ленточки.
— Это океан!!! – произнес торжественным голосом оживившийся Амортео Оушенс.
— ОКЕАН?!! — забеспокоилась Элэри, заерзав на месте – Но ведь ты ничего не
говорил!!!
— Да. Мы будем жить на самом берегу океана. Это был сюрприз для тебя! Ты ведь
хотела найти себе друга?!!
Элэри не знала что ответить. Мечтательным взглядом, девочка вновь вцепилась в
далекие зеленые холмы, зная, что спустя несколько минут дорога пойдет в гору, и
она увидит Океан!
Не пруд, не маленькое озеро, а Океан, огромный Океанище!!!
Прозрачная звуковая ленточка, вдруг стала совсем ясной.
Элэри слышала далекий шум прибоя.
— Так значит, это он поет? – восхищено прошептала она, и на всякий случай больно
ущипнула себя за нос, чтоб убедиться, что ей это не сниться.
Пожилой чернокожий водитель, добродушно рассмеялся.
— Да, девочка! Мы здесь все так и говорим. Шум прибоя — это голос Океана! Слово
«Океан», я всегда пишу с большой буквы! Он ведь живой!!! Другие люди, что
никогда не видели Океан, мало верят в это. Люди ведь странные существа. Мертвому
– жизнь, живому – смерть! Я бы тоже наверняка не верил в то, что он живой, если
бы его не встретил. Да!!! Именно встретил, как встречают любимого друга. Это
было много лет назад. Так много, что иногда мне кажется, что я всегда его знал.
— Простите, — обратился с улыбкой Амортео Оушенс к пожилому таксисту, слегка
наклонившись вперед. – Как вы думаете, нужно ли теперь моей дочке кошка, которую
я обещал ей купить? Как ты хотела назвать ее Элэри? Ах, да!.. Самапосебе!
Странное имя, не правда ли?!!
— Не нужна мне уже твоя кошка, папа!!! Пусть Самапосебе гуляет сама по себе! У
меня теперь есть целый Океан!!! – отозвалась счастливая Элэри.
— Ну и хорошо, пупсик мой волшебный! Моя милая Мяукалка!.. – и отец нежно
поцеловал дочку в щечку. – Не будешь больше мяукать? А?
Но Элэри лишь ехидно улыбнулась и, сощурив хитро веселые глаза, показала ему
кончик языка, покачивая головой.
— А что это значит? – спросил таксист, совсем не понимая, о чем они толкуют.
— Понимаете, Элэри постоянно мяукает, когда ей что-то не нравиться. Это
признаться, выводит из себя. Я бы мог вынести триллион триллионов ее жалоб, но
только не ее мяуканье. Она это прекрасно знает. Ведь так, моя розовая киса по
имени Врединка?
И Элэри тихо мяукнула в ответ отцу. Пожилой таксист рассмеялся.
— Какая у вас забавная дочка! Правильно, девочка, зачем тебе кошка?!! У тебя
ведь теперь есть целый Океан! Кошки всегда гуляют сами по себе. Они очень
самолюбивые и эгоистичные существа. Этим кошки сильно похожи
на людей, или может люди на кошек. Другое дело Океан! Океан – это не кошка! Это
скорей огромный соленый пес, который никогда тебя не предаст, если его
по-настоящему любишь!
Только ты его не бойся, он же Тихий!!!
Голубая собака. Да! Так называла его моя бабушка. У ней была собачья жизнь…
Сердце Элэри Оушенс, все больше наполнялось священным счастьем детства. Тем
самым счастьем, когда ты рад до кончиков улыбки самой жизни, рад совершенству ее
чудес! В такие минуты сердце так счастливо стучит в груди, точно кто-то бьет в
огромный колокол.
— Вместо кошки у меня будет собачка! – мечтательно прошептала Элэри, видя, что
зеленые холмы скоро закончатся и новый, мокрый друг облает ее веселым шумом
прибоя.

Машина проехала еще несколько десятков метров и встала.
— Собачка! – сказала девочка, пораженная красотой океана.
Куда не кинь, не брось, не зашвырни свой взгляд, всюду была Голубая собака.
— Она огромная!!! Нет, она огромнейшее огромная!!! – закричала Элэри Оушенс и,
открыв дверь, выбежала из машины на зеленый пригорок, залитый горячим желтым
медом солнечных лучей.
— Куда ты? – встревожился отец, выходя следом.
— Пускай. Пускай смотрит, – отозвался пожилой таксист. – Знакомство с Голубой
собакой – это потрясающее знакомство. Так говорила моя бабушка. У ней была
собачья жизнь.
Легкое, розовое платье светлокудрой Элэри трепал озорник ветер. Она встала на
самый край пригорка. Отсюда тело Голубой собаки, казалось еще крупней и
красивей.
Это была любовь с первого взгляда!
С первого вздоха!
С первого запаха!!!
Любовь, от самых корней, от первой страницы, от начала начал!
Глаза Элэри блестели от счастья.
— Здравствуй, волшебная собачка! – закричала она громко-громко и, расставив обе
руки в стороны, быстро замахала ими, прыгая на месте, тем самым, изображая
какую-то загадочную птицу, что видимо еще не была открыта мировой наукой.
Голубая собака приветствовала добрую девочку соленым лаем разбивающихся о берег
волн.
Амортео Оушенс стоял позади дочери и тоже был счастлив.
— Я твой друг!!! – прокричала девочка еще громче, и беззаботное эхо, подхватив
ее слова, просыпала их звуковым дождем над океаном. – Я буду за тобой ухаживать
и дружить с тобой! Только, чур, от меня не убегать – и Элэри нахмурив брови,
погрозила океану в шутку пальцем.
Отец подошел к дочери и взял ее за руку. Элэри подняла кудрявую голову. В ее
светло-голубых глазах плавали триллионы маленьких искорок.
— Ну, и чего ты стоишь, папочка?!! Поздоровайся с моим другом!!! — сказала она
серьезным голосом так, точно отец совершил какую-то фатальную, непростительную
ошибку. Амортео, вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, которого вдруг застукали
за поеданием запретного варенья, что припасли исключительно для праздников.
Амортео незамедлительно снял желтое соломенное солнце со своей кудрявой головы и
почтительно поклонился.
— Добрый день, мистер Океан! Как ваше мокрое здоровье? Не болеете засухой? Не
болит ли соленая спина от тяжелых кораблей?
— Вот видишь, Голубая собака! – крикнула Элэри — Мой папа тоже очень рад
встречи с тобой! Правда, он у меня не очень то вежливый . Но ничего, справлюсь с
этим как нибудь. Ох, и мороки же нам детям с этими взрослыми… — и девочка,
почесав нос, тяжело вздохнула. Затем Элэри поманила к себе пальцем отца. Он
склонился над девочкой, зная, что она хочет сказать что-то очень важное.
— Так, папочка. Ну, что это, в самом деле, такое?!! То ты отказываешься верить в
то, что все лужи произошли от дождей, то не разрешаешь мне курлыкать вслед
улетающим журавлям. А тут еще это! Подумать только, не поздороваться с
Океаном!!! Это ведь ужасная невежливость! Значит, со скучными дядьками и тетками
мы здороваемся, а с Океаном нет?!! – и Элэри сердито топнула ногой.
— Но я не хотел, доченька! – извиняющимся тоном начал оправдываться Амортео едва
сдерживая проступающею на лице улыбку.
— Ничего не знаю! Ты повел себя как последний взрослый! Но ведь, если ты
взрослый, это еще не означает, что ты человек! Дай вам взрослым волю, вы всех
Голубых собак перестреляете нефтяными пятнами и химическими отходами!
Посмотри, какая красивая Голубая собака. Как можно убивать ее?!! Ведь это сердце
Мира!!! Видишь? – и она указала рукой в заветную даль, где покоилось огромное
древнее тело ее нового друга.
— Вижу! – отозвался отец. Его взгляд приковала к себе невообразимая красота
Голубой собаки. Ее блестящая, волнистая шерстка голубого цвета, переливалась на
солнце тысячами красок. Соленый пес нежился под золотыми лучами, медленно
облизывая языком волны желтые щеки песчаного берега.
«Хлюп».
И волна соленым языком пробежала по множеству песчинок, а затем вновь отхлынула
обратно…
«Хлюп».
И снова желтые щеки берега влажны от проявленной любви Голубой собаки…
— Вот что, папочка, — сказала серьезно Элэри, поставив руки на пояс – Если ты
будешь и далее вести себя подобным образом, то никакого примерного поведения от
меня больше не дождешься!
Не убивай мою Голубую собаку.…
Иначе я вновь буду мяукать! Я перестану с тобой разговаривать, и буду мяукать!
Да, да!!! Мяукать! Буду мяукать утром, мяукать днем и мяукать вечером! На улице,
в гостях, дома, за ужином, и даже во время сна! Представляешь, сплю я, сладко
похрапывая и помеукивая! Я буду мяукать всегда и везде!!! Ну, что мяу? – и она
жалобно мяукнула хитро сощуривши глаза.
— Нет!!! Нет!!! – быстро заговорил обеспокоенный отец складывая ладони крестом.
– Обещаю, что буду серьезно относиться к твоему сырому другу! Клянусь не
купленной кошкой!!!
-Вот и хорошо – радостно произнесла Элэри Оушенс и ласково улыбнулась – Я всегда
знала, что мой папа самый лучший! В отличие от многих других взрослых, ты
уважаешь Голубую собаку. Знаешь, я тут подумала. Если Океан – Это голубая
собака, то эти красивые луга, наверное, зеленые черепахи! А небо – это синее
дерево, на котором вместо листьев тысячи белых облаков.
— Тогда, что такое солнце? – спросил заинтересованный предположениями отец.
— Ой, папа, ну это же очень просто! Солнце – это желтая бабочка! Смотри, как она
высоко сегодня взлетела!
Ух, не достать, горячее насекомое! Мир так красив, а мы этого не видим.… Вот
солнце взошло.… Вот солнце село… Никто не заметил этого. Вот человек родился.…
Вот человек умер.… Дальше, не хочу продолжать.
— Я не буду с тобой спорить, милая Элэри. В спорах вырождается истина – сказал
отец, слыша далекий звук древнего колокола в словах доброликой девочки, в чьих
глазах жила Вечность.
Пожилой таксист, что с нескрываемым умилением наблюдал за происходящим, вдруг
просигналил.
Пора – сказал он скучным голосом, по доброму завидуя тому, что отец с дочерью
впервые смотрели на Голубую собаку. Он сам был не рад тому, что прерывал их
знакомство с Океаном.
Но то, было его работой. Ждали новые клиенты. Ему не хотелось отвлекать отца с
дочерью. И он оправдывал себя лишь тем, что времени у него совсем мало. И в ту
же минуту понимал, что время любому человеку как раз и дается для подобных
знакомств с красотой, а не для заполнения каких-либо скучных бланков и подсчета
размера продовольственной корзины.
Веласт Фехнер помнил слова своей бабушки: «Тратя время на осознание Мира, ты
лишь преумножаешь время. От того и кажется, что мудрые люди старей других людей.
Ведь им дарованы дни про запас. Поэтому трать свои секунды лишь на разговор с
веками. Не слушай никого. Если бы ты прочел книгу о своей жизни, то понял бы как
безмысленно иди за толпой, боясь показаться странным в глазах других. Помни о
том, что истинная суть Мира лишь то, что будет в сердце Вечность. Все остальное
лишь средство познание этой сути».
Амортео взял Элэри за руку, и они пошли к машине.
— Ну, как понравился Океан — спросил таксист Веласт у Элэри Оушенс, заводя
машину
И хоть девочка не ответила, таксист все же получил ответ, посмотрев на ее
счастливое лицо.

Пыльная кудряшка дороги теперь вела вниз…
Туда, к Голубой собаки…
И они ехали к ней, согретые желтой бабочкой солнца, что сидела на синем древе
неба, освещая огромного стадо зеленых черепах.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Тео Савант медленно захлопнул книгу.
На его лице играла радужная улыбка.
Как близка была ему по духу милая Элэри Оушенс…
Она смотрела только в даль, и мечтала лишь об Океане…
Тео вновь задумался над загадочной клеткой Е9.
Он представлял, как вместе с той веселой кудрявой пешкой они идут, взявшись за
руки к заветной клетки, и смотрит в заветную даль…
Тео спрятал книгу под одной из старых половиц и, подогнув под голову кусок
гнилого матраса, закрыл глаза. Вскоре Савант заснул…
Он видел себя на берегу этого странного создания по имени Голубая собака и
подставлял костяное лицо свежему ветру…
Рядом стояла кудряшка Элэри…
Она протянула ему маленькую руку, и они пошли к ногам Голубой собаки – к кромке
сонной воды…
Вдалеке распускалась черная хризантема ночи, и крылья желтой бабочки тонули в ее
смуглых лепестках…

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Две белых пешки медленно потягивая кофе, лениво играли в людей.
И белая пешка-директор, с заметным налетом старости на костяном лице — Сирена
Левиофановна Цербер, и пешка-воспитатель, Владимир Мантихорович Серебряников,
очень любили эту игру.
Особенно их всегда поражало то, что эта незатейливая игра в людей, очень была
похожа быт самих шахмат.
Представьте себе, люди тоже делились на сословия и чины!
Например, то, что в нормальной реальности называлась пешками, в придуманном
игровом мире звалось «массами» или просто «быдлом».
И быдлу тому, не разрешалось ходить широкими шагами по доске.
Чуть выше над «быдлом» располагались «чиновники». Их размещали по углам игровой
доски. А уж выше всех находились «олигархи» и «бандиты». Особо они друг от друга
ничем не отличались, от того-то их многие и путали. Эти фигуры могли ходить как
угодно и когда угодно, причем было неважным какова траектория их ходов. Она
могла быть иногда прямолинейной, а иногда зигзаговидной.

-Сирена Левиофановна ,- начал Серебряников поглаживая левой костяной рукой свою
козлиную бородку,- Вы не находите, что есть в этой примитивной игре, есть нечто
похожее на нас,
на само бытие шахмат?
Есть что-то… — ответила она, аккуратненько поставив кружечку на тарелочку, что
стояла на столике- Хм… Было бы весьма забавно, если бы вдруг сами люди стали
играть в нас!!!
Вы только представьте себе, как бы это смешно и странно выглядело!!! Вот сидят
два быдла и играют в шахматы передвигая пешки!
Сказав это, Сирена Цербер стала раздумывать над новым своим ходом. Владимир
Мантихорович близко подвел восемь чиновников к ее фигурам. Не раздумывая, она
отдала на съеденье почти все свое быдло, лишь бы сохранить своего последнего
олигарха.
-Скажите,- обратился вновь пеш с козлиной бородкой — а что вы собираетесь делать
с той черной пешкой-вонючкой, что всячески пытается посрамить величие нашей
белой кости?
— Как что?- удивилась она, аккуратненько снова взяв со столика кружечку своей
беленькой, тоненькой ручечкой
— Белое к белому, черное к черному! Забыли?!! А?!! — и она расхохоталась. —
Зачем нам содержать черную грязную кость? Не лучше ли его как и других, продать
через пару лет на запчасти? Знаете ли, из пяти-шести черных вонючек, получается
одна замечательная белоснежная крошка!
Ведь проводя аналогию с «быдлом», чернокостные тоже ничего не значат на нашей
круглой доске! Или знаете сейчас очень модно, держать в доме чернокостного раба.
Может его кто возьмет? Сама видела подобное в доме подруги-ладьи.
У нее, кстати, живут в хлеву четыре совершенно новых вонючки. Купила их на
выходных, за сорок, нет, вспомнила за тридцать, да за тридцать условных единиц.
Видите ли, по выходным к ней обычно приходят гости, благородные фигуры скажу я
вам: величавые слоны, медлительные ферзи!
Смею вам доложить, что с помощью чернокостных, играют они в одну забавную игру
под названием «Белое превосходство». Цель игры: доказать чистоту своей голубой
крови и белизну кости.
В последний раз убедительней всего это получилось у одного старого ферзя. Он
ухитрился железной палкой с шипами, разбить вдребезги трех чернокостных за
каких-то полчаса!!! И представьте себе, крошки от тех черных вонючек осталось то
всего ничего!!!
В пыль их превратил. А что может пыль? Пыль в пыль не сотрешь! Поэтому,
пришлось покупать новых.
-Браво!!! — ответил восхищенно Серебряников — Настоящий мастер!!! Я тоже иногда
играю в подобные игры!!! Однажды мне удалось выгрызть сердце одного
чернокостного своими зубами. Признаюсь вам, я долго потом чистил зубы! Но это
было так давно…
А теперь так скучно играть стало, что даже распять некого….
— Мы с вами не физики, но хорошо знаем законы. А именно закон всеигрового
унижения. Это очень нужный закон. И откуда только берется эта грязная черная
кость?!!- задумалась директриса.
-Вы правы! Нарожали сволочей !!! Доска наша, ведь вовсе не резиновая!!!
Свободного места в клетках с каждым днем все меньше! К тому же сейчас
происходят глобальные изменения самой доски. Совсем недавно, клетка Н26 целиком
ушла под воду! А клетки А03 и В84 выгорели дотла, от невесть откуда взявшегося
ужасного пожара!
— Наша круглая доска сходит с ума!!!- подержала фигуру с козлиной бородкой
Сирена Левиофановна.- Костяная пневмония и шахматный грипп, лишь за несколько
лет унесли с доски около тридцати двух тысяч фигур, конечно не считая
чернокостных. Может быть, все-таки был прав тот чернокостный Иоанн
Гроссмейстерослов, что жил много лет игры назад?
— В чем прав?- удивился воспитатель.
-В том, что СКОРО НАСТУПИТ КОНЕЦ ИГРЫ!!! Тот самый ШАХМАТОКАЛИПСИС!!!
-Нет!!! Этого быть не может!!! — еще сильней изумилась белоснежная пешка с
козлиной бородкой — Шахматы представляют собой величайшую нацию!!! Мы сильней
этой круглой, паршивой доски!!! НАМ неВОЗМОЖНО ПОСТАВИТЬ МАТ!!!
— Кто знает, Адольф Ильич.… Ой, простите, то есть Владимир Мантихорович. Я
оговорилась от волнения. Кстати вспомнила ,что у той пешки-вонючки, в чулане
недавно нашли одну странную книгу . Я книгу ту, с призрением все же немного
просмотрела, и одно мне очень хорошо запомнилось. Там вот что сказано. Даты я не
буду употреблять, чтоб не пугать вас. Кстати их в ней очень много. Озвучиваю
дословно.

«И ниспадет карающая ладонь Небесного Гроссмейстера….
И сметет она все фигуры от мала до велика,
и все величие шахмат с доски грешной в небытие вечное,
где лишь страх сущ. да скрежет зубов.
И лишь уже там,
на рубеже последнего вздоха,
той незначительной части, что за всю свою игру были честными небесными пешками,
будет даровано заслуженное прощение
и пропуск в вечную, совершенную игру»…

Они молча продолжили партию…
Воспитатель, потирая козлиную бородку, вновь наступал чиновниками, бандитами и
олигархами на фигуры директорши.
Она же видя это, действовала как всегда холодно и точно, подставляя под удар
свое последнее быдло.
Благо ей его никогда не было жалко.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

-В этом доме, есть дом! Это дом, в котором жить хочется! – воскликнула Элэри,
как только переступила порог их нового жилища.
И вправду, во многих других домах, что уже успела повидать кудрявая девочка,
можно было делать что угодно, но только не жить. А этот дом был совсем не
таким. В нем не хотелось умирать, в нем жить хотелось. Жить с душой! Жить, на
босу душу!!!
Отец расплатился с чернокожим таксистом, что-то тихо сказав ему на прощанье, и
тот быстро уехал, вновь пожаловавшись на собачью жизнь своей странной бабушки.
Взяв тяжелые чемоданы, Амортео вошел в дом следом за Элэри. Дверь была не
заперта. Старый хозяин, что жил здесь раннее не боялся воровства. Брать было
совсем нечего. К тому же местные жители всегда уважали доброго старика Сантьяго
Эрнехе.
Он многие годы ходил в Океан на своей маленькой лодке. И когда Голубая собака
была щедра на дары, Сантьяго всегда делился с местными жителями вкусной рыбой.
Их новый дом, находился в двухстах метрах от Океана. Он стоял несколько поодаль
от остальных домов.
Всеми жителями крохотного рыбацкого селения Гоботэгоб, он считался самым первым.
Потому, что жизни всех кто жил здесь, сходились именно на Голубой собаки.
У самой воды, сбившись в кучку, стояли рыбацкие лодки, что тоже чем-то походили
на собак.
Просмоленные деревянные щенята, всегда были верными друзьями своих загорелых
хозяев с веселыми обветренными лицами. Они уже не раз выковыривали людей из
когтистых лап мокрой смерти. И даже тогда, когда рыбакам казалось, что гибель
неминуема, благодаря усилиям и упорству деревянных собак, гибель становилось
минуемой.
И миновав очередную гибель, бесстрашные и на удивление упрямые деревянные
собачки, вновь гордо поднимали конусообразные головы, стремясь к далекому
горизонту по голубой шерстке Голубой собаки.
Иногда они возвращались победителями. И их глубокие брюхи были битком набиты
вкуснейшей океанской рыбой.
В эти дни хорошего улова, люди повязывали на весла длинные красные ленточки, что
было знаком признательности за тяжелый труд лодок. Такая отличившаяся
деревянная собака, с гордостью уходила туманным утром в очередное плавание за
новой добычей. Другие менее удачливые лодки, восхищено смотрели ей вслед и по
ночам им снились огромные косяки рыбы, безветренная гладь сонной воды и длинные
красные ленточки.
Конечно, не всегда Голубая собака находила общий язык с деревянными щенятами.
Бывало, она ощетинивалась тысячами серых водяных валов, и осатанело лаяла
ужасным штормом.
Не такой уж тихий, Тихий океан…

Элэри Оушенс, вместе с отцом уже более двух часов, разбирала чемоданы. Девочка
постоянно пыталась, найти повод, чтоб улизнуть на улицу и увидеть Голубую собаку
вблизи, но отец ее не отпускал. Хотя ему тоже очень хотелось бросить все и
помчаться вприпрыжку к океану. Его останавливало странное чувство рутинны, то же
чувство, что заставила просигналить чернокожего таксиста.
Тем временем, желтая бабочка все ниже опускалась с голубого дерева и от того
крылья ее становились пурпурными.
Наступал вечер.
Вечерело.
Отбелел день.
Отоднило.
После трехчасового вскрытия толстых животов чемоданов и раскладыванию их
внутренностей по новым местам, Элэри тяжело вздохнула, и села прямо на пол
обидчиво скрестив руки на груди.
— Предупреждаю папа, я сейчас буду мяукать!!! – серьезно заявила она.
— Не мяукай! – ответил отец, в тот миг сильно занятый извлечением из брюха
грузного чемодана коробки с лекарствами.
— А я буду мяукать!!! – и Элэри как всегда в подобных случаях громко топнула
ногой.
— Не мяукай – повторил Амортео Оушенс, извлекая на свет белую коробку с красным
крестом.
— Буду мяукать!!! Буду!!! Мяу?!! – крикнула весело зеленоглазая девочка, и вся
серьезность вспорхнула с ее лица пугливой птицей. – Мяу – у – у – у – у- – у –
у- -у – у- -у!!! — протянула Элэри, и запрыгала маленьким, сумасшедшим
бельчонком, по дому, в котором так сильно хотелось жить.
Отец тихо чертыхнулся. Ему стоило больших усилий не улыбаться. Он как мог,
сдерживал улыбку, но она все же просочилась наружу сквозь надуманную маску
взрослой серьезности.
И вдруг улыбка взошла!!! Именно взошла над планетой его лица маленьким добрым
солнышком.
— Мяу? – вопросительно мяукнула девочка в розовом платье, что, уже успев
забраться на большой дубовый стол, на котором лежали старые газеты, наблюдала за
приятными переменами в настроении отца.
— Ну, погоди, розовая киска! – хихикнул Амортео – Сейчас я тебя поймаю! Киска
любит рыбий жир?!! У папы есть целая пятилитровая бутылка, этой вкуснющей
жидкости! А еще у папы есть кипяченое молочко с содой и белой густой пенкой!
Моментально вспомнив, все те феноменальные ужасы, что описал отец, Элэри
брезгливо поморщилась, чувствуя как по телу холодным, пупырчатым стадом бегут
мурашки.
В том городе, откуда они уехали, были очень холодные зимы. Такие холодные, что
казалось, даже люди состоят из снега, не говоря уже о домах, в которых жить, ну,
совершенно не хотелось.
Элэри очень часто болела. Грипп и простуда без спросу входили в ее организм,
подолгу в нем задерживаясь.
И тогда папа изгонял этих непрошеных гостей противным рыбьим жиром и кипяченым
молоком с ужаснейшей белой пенкой!
И какой же злой дядя придумал пить кипяченое молоко и рыбий жир?!!
Наличие в мире кипяченого молока и рыбьего жира, по мнению Элэри, были прямыми
свидетельствами того, что дьявол существует!
Она знала, что лечение болезни подобными средствами совсем не помогает. Просто
белая пенка и рыбий жир, настолько страшные вещи, что даже простуда и грипп их
пугается, убегая из тела!
— Ну и мяу! Кошмар!!! Киска, такой пищей не питается!!! — сказала Элэри качая
головой, до сих пор ощущая на кожи пупырчатое стадо маленьких мурашек.
— Хорошо. Тогда… – замолчал на полуслове отец, позабыв о том, что вскрытие
чемоданов еще далеко не завершено.
— Мяу? – вопросительно мяукнула Элэри
— Кто быстрей до океана?!! — и он, показав Элэри кончик языка, побежал к двери
ведущей во внешний мир.
— Ах, вот ты как!!! Ну, теперь то я знаю! Буду мяукать всегда, когда чего-то
захочу!!! Ох, и намяукаюсь от души! Предлагаю тысячу мяуканьей на этой недели! –
и Элэри так и не успев надеть свои желтые резиновые сандалии, рванулась босиком
за отцом по деревянному полу, что проворчал ей что-то на своем скрипучем языке.

Желтая бабочка была уже совсем низко над землей, и от того крылья ее стали
пурпурными.
Отец взял дочку за руку.
— Готова ли розовая киска к встречи с Голубой собакой? – спросил он и веселые
морщинки проступили вокруг его глаз.
— Да. Предлагаю пять миллионов мяуканьей, в подтверждение этих слов! – ответила
босоногая Элэри утвердительно кивнув кудрявой головой.
— Ну, тогда мяу!!! – крикнул отец, и они побежали по теплому песку к Океану.
Целый день голубая шерстка соленого пса, щетинилась высокими волнами. Но вдруг
шерстка начала разглаживаться. Сам озорник — ветер не мог понять, в чем дело.
Полный штиль голубой шерсти, вот что случилось!!!
Когда до воды оставалось около ста метров, отец остановился, тяжело дыша, а
затем медленно уселся на теплый песок.
— Беги, киса, к своей Голубой собаки. Я не могу. Устал. Давно не делал таких
пробежек.
— Мяу!!! – крикнула босоногая Элэри и помчалась дальше одна.
Отец сидел на песке и видел, как дочь с душераздирающим визгом бежит к океану,
оставляя на желтых губах берега маленькие поцелуи собственных следов.
Амортео Оушенс, подставил к глазам ладонь и в ярком свете заходящей бабочки,
силуэт Элэри походил на маленького ангела, что бежит на встречу с небесами,
которых ангел давно, очень давно не видел.
Словно три вечности прошло с момента разлуки.
«И все-таки, дети – это совершенные взрослые» – подумал Амортео и, набрав в
ладонь пригоршню сухого песка, медленно разжимал пальцы, наслаждаясь неописуемой
красотой тонкой, песчаной струйки.
-« Только дети, знают суть. Только они скучают на земле по небу, но не скучают
на небе по земле, в отличие от взрослых. Лишь человеку с сердцем ребенка
открываются великие истины. И истинами теми не может быть создание атомной
бомбы, но может быть создание измерителя весенних сосулек и осенних луж.
Бог – это тоже ребенок, только совершенный.
Мы земные дети небесного дитя!
Мы друзья Голубых собак, желтых бабочек и зеленых черепах!
Человек — друг планеты.
И просто, и истинно.
У Человечества все же есть сердце, и это круглое сердце наша планета!
Планета детей.
А мы забыли об этом, и вот стоим у самого выхода из сердца пред самым
инфарктом, слыша, плачь да скрежет зубов. Лишь добро, не даст круглому сердцу
остановиться! Нужно только помнить о том, что Человечество — это не «мы», что
Человечество – это «я»!!!
В словах этих Вечность»

Амортео снова набрал в ладонь теплого песка и вновь разжимал пальцы…
И падали песчинки обратно…
Те, что были когда-то скалами…
Те, что были когда-то горами…
И был в этом священный круг бытия.

Добежав до воды, Элэри остановилась, переводя дыхание. Розовая кошка смотрела на
Голубую собаку. Тихий океан, стал очень тихим.
Девочка села на корточки, и осторожно, особо ласково провела маленькой ладошкой
по светлой изумрудной воде.
Элэри гладила Голубую собаку.
— Океашка! – шепнула босоногая девочка.
Горячая бабочка пряталась до следующего утра за горизонт, и в пурпурном свете
ее небесных крыл, маленькая девочка сидела на желтом песке и гладила Океан.
Вечерело.
Белоглазая девушка День, вновь слепла ночью.
Элэри осторожно водила ладошками по волшебной, голубой шерстки.
Никогда и никто в этих краях не видел Океан таким спокойным. Он будто бы стал
ручным, под влиянием девочки, что вовсе не хотела приручать и дрессировать
Голубую собаку, а просто желала с ней дружить. А еще иногда, конечно лишь совсем
изредка, своему мокрому другу ей хотелось промяукать веселые, смешные песенки на
своем собственном специальном мяучном языке. В тех песенках – мяуканьях, Элэри
призывало все Человечество к немедленному запрету рыбьего жира и кипяченого
молока, особенно с пенкой! А еще она искренне желала счастья всем людям на
земле. Ей хотелось дружить не только с Голубой собакой но и со всем миром. Элэри
желала дружески пожать миру меридианистую ладонь. Ведь планета Земля – это
древний друг, а не враг! Иначе разве бы она разрешила жить на себе людям? Но
люди этого до сих пор в отличаи от Элэри не понимали. И по-прежнему обвиняли
Землю у которой не было ни рук, ни ног в создании войн и распрей.

Океан превратился в огромное спокойное озеро.
Смотришь на него и в сердце мед и стихи…
Ни всплеска…
Ни волны…
Ни движения…
Он стал громадным голубым зеркалом и в него смотрелись ленивые розовые облака и
пробуждающиеся синие сверчки – звезды. В зеркало недвижимой водной глади,
смотрелся весь мир, и видел мир, что он прекрасен. Смуглые ладошки девочки
слегка касались изумрудной воды
— Океан… Океашечка. – приговаривала Элэри Оушенс, и сердце ее билось быстро и
жадно. Это маленький комочек в груди хотел жить! Жить жадно, до последнего
глотка, до финальной секунды!
Жить на босу душу, в доме, в котором хотелось жить, что находился в мире, в
котором хотелось жить.
Огромная Голубая собака смирно лежала у босых ног доброликой девочки, боясь
шелохнуться.
Элэри вдруг почувствовала что, ее мокрый друг действительно живой.
— «Голубая собака, это не большая лужа соленой воды, Голубая собака – это живая
собака!
И стук ее сердца – шум прибоя!» — подумала девочка и сама удивилась своей мысли,
чувствуя, что угадала что-то очень важное и таинственное.
— Элэри, пойдем ужинать!!! – вдруг крикнул кто-то за ее спиной. Она обернулась.
Странное состояние, в котором она прибывала сидя у Океана, не позволило Элэри
узнать голос отца.
Амортео подошел ближе и, подобрав с песка маленький круглую гальку, швырнул её в
даль. Камушек, описал длинную дугу и упал в воду. Но вот что было странно. Хоть
камень и упал в воду, в том месте, в котором он вошел в соленого пса, кругов не
возникло. Такое не было возможным. Амортео ущипнул себя, но ущипление себя не
поспособствовало возникновению кругов на воде.
В ту же самую секунду, как камушек погрузился в огромное соленое озеро, Океан
вновь пришел в движение. И снова большие волны покатились на берег, заполняя
пространство шумом прибоя.
— Ты это видела? – спросил потрясенный Амортео у дочки.
Но девочка не ответила на вопрос. Она чувствовала, что Голубая собака
испугалась.
— Элэри, что с тобой? – забеспокоился отец, видя очень грустные светло — голубые
глаза дочки,
в коих умирали миллионами веселые искорки.
— Ты испугал его папа – ответила она печальным голосом и, встав с песка,
отряхнула коленки и пошла, опустив глаза в сторону дома…

Они возвращались молча, согретые пурпурными крыльями горячей бабочки, что
пряталась до утра в голубой шкуре океана.
Отец шел следом за дочерью, ступая на ее отпечатавшиеся на песке маленькие
следы. Иногда, прямо на ходу, Амортео набирал горсть песка из-под ног и выпускал
его обратно маленькой золотой струйкой.
И был в этом действии священный круг бытия.
И было какое-то далекое предчувствие уже совсем близких чудес…

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

С тех пор как воспитатели узнали о том, что восьмилетняя пешка-вонючка
научилась читать, да еще к тому же и писать, его вообще больше не выпускали из
темного чулана.
Часто его сильно били белоснежными костяными руками по чернейшему телу.
Пешка-вонючка кричал иногда, что совсем не специально научился читать, а затем и
писать, просто копируя буквы, на бумагу зная их лингвистическое назначение.
Но его не слушали, повторяя всегда одно и тоже: «черному черное, белому белое».
Все книги Саванта уже давно сожгли вместе с его первыми корявыми рукописями. По
странному стечению обстоятельств, Саванту все же удалось сохранить одну книгу, а
именно: «Дитя Голубой собаки»
Старенькую белую пешку Оет Роматес уволили, как-то прознав, что она помогала
маленькому чернокостному.
Оставшись без работы, старая пешка, стала ходить просить подаяние на вокзалы и в
метро, ибо есть и пить ей было теперь нечего, а на другую работу ее не брали,
зная, что она жалеет чернокостных.
Ее отовсюду безжалостно прогоняли, будь то вокзал или паперть церкви. Те
чернокостные, что долгие годы тоже побирались по разным местам, завидя белую
пешку на своей теретории били ее и прогоняли, считая, что она наверняка шпионка.

Однажды Оет Роматес избили до полусмерти. И никто точно не знал, выжила ли она.
Узнав об этом, противная маленькая вонючая пешка долго плакал и, видя как по
черным костяным щекам сбегают вовсе не черные слезы, плакал еще сильней.
Время тогда казалось, идет совершенно медленно. Минуты напоминали тысячилетия.
Даже ни минуты и секунды, а скорей миголетия, минутолетия и секундолетия.
Даже после того как, заслышав его всхлипы, в чулан приходили воспитатели,
устраивая очередную кулачно-пинательную профилактику,Савант все равно на
замолкал…
Так он, не вставая, проплакал ровно три дня…
Однажды ночью, он вновь достал из под старой половицы, древнею, потрепанную
книгу и продолжил ее читать…
Фантазия Тео Саванта вновь полетела свободной птицей в заветную даль…

В эту же первую ночь их прибытия на новое место, Элэри и Амортео сидели за
большим дубовым столом на кухне, в доме, в котором хотелось жить.
Горела маленькая настольная лампа, озаряя мягким светом помещение. Свет был
приглушенным, тихим как спящий котенок.
Элэри с самого детства совершенно не переносила яркого света и громких звуков.
Она любила, когда в доме было много причудливых теней, а от того предметы
приобретали совсем иные загадочные очертания. Когда предметы, не заставляют
раздеваться до гола, до полной обнаженности материи, обнажая под ярким светом
каждый изъян, каждую трещинку.

Уже давно отвечерело.
Элэри медленно пила томатный сок, глядя в окно, за которым черной хризантемой
распустилась густая, южная ночь.
Горела тихая, настольная лампа.
На столе стояла шахматная доска. Отец и дочь решили играть в шахматы, но этого
не вышло. Куда-то запропастилась одна фигурка – маленькая черная пешка. Амортео
уговаривал Элэри играть, но она отказывалась, так как играла только черными. У
Элэри Оушенс был дар к игре в шахматы, и она всегда выигрывала отца, каждый раз
заставляя его искренне удивляться

Отец, задумчиво и неторопливо размешивал крепкий кофе маленькой алюминиевой
ложкой.
И он и дочь, думали о Голубой собаке, глядя в большое распахнутое окно,
выходившее прямо на Океан. Теплый ветер приносил в дом, в котором хотелось жить
запах далеких зеленых черепах, что лежали огромным зеленым ковром на этой
древней земле уже много тысячелетий. На то луга и были зелеными черепахами, ведь
черепахи живут очень долго.
Старые механические часы, стоявшие на одном из недовскрытых чемоданов, уже давно
перешагнули худыми медными ногами стрелок ту самую заветную черту, после которой
Амортео всегда оправлял Элэри спать.
Но это был совсем другой дом. Не тот, в котором они жили раннее.
Здесь сама жизнь была совсем другой. Жизненной была жизнь, а сам мир был миром
настоящим, без скучностей и пошлостей больных суетой и тленом людей.
Из головы Амортео, все никак не выходил тот камушек, что он бросил в Голубую
собаку и не увидел расходящихся, центрических кругов. Океан точно проглотил
камень. Словно живым существом была эта большая соленая лужа.
Амортео вытащил маленькую ложку из кружки с горячим кофе, и аккуратно стряхнув с
нее маленькие капли резким движением руки, положил алюминиевое веселко на
дубовый стол.
Он оторвал взгляд от окна, за которым черной хризантемой цвела тропическая ночь,
и посмотрел на Элэри. Снова в ее светло- голубых глазах плавали маленькие
веселые искорки, что способны были зажигать не только человеческие сердца, но и
главное сердце, круглое сердце — голубую планету Земля, что уже давно находилось
в предынфарктном состоянии. И где-то там, вдали, где плачь и скрежет зубов, уже
готовили ржавую лопату к рутинному процессу закапывания одного из самых главных
чудес, что редко верило в свою чудесность и в способности творить чудеса.
К закапыванию Человека.
Но мертвые не могут танцевать…
Подперев левой рукой свою кудрявую, светловолосую голову, а правой рукой
неспешно поднося стакан с томатным сокам к губам, девочка смотрела вдаль. Глаза
Элэри Оушенс были прикованы к соленому гиганту и в них застыло хрупким, но
прекрасным цветком нежность и любовь. Любовь в абсолюте. Истинная любовь, когда
любишь потому, что любишь. Потому, что смысл любви в любви.
И в этом смысл.
И в этом лавр.
И в этом крест.
Элэри смотрела вдаль…
Это было ее любимым занятием.
Все то, что находилось вблизи, было пропитано суетой и тленном людского «я».
Элэри знала, что мир очень давно опирается не на собственные побуждения души, а
на негласные законы быта.
Этого Элэри не любила, а от того лишь манящая сказочная даль, казалось ей самым
близким другом.
Ей удалось даже вывести формулу всемирного унижения и формулы войны, что
заключалась в следующим:
«Грех+равнодушие= Война».
Она сама была не рада, что ей так легко дается эта скорбная, полная соленого
жемчуга математика. И от того лишь глядя в поэтичную даль, она на время забывала
о страшных формулах.
«Даль – это то место, где живут мечты», – думала Элэри Оушенс — «Вблизи мечты не
живут, не размножаются и быстро умирают, а потому, нужно всегда оставлять
какую-то часть мечты там, вдали, а иначе она умрет от излишней близости к суете
и тлену. Ведь все истинные мечты — уроженцы дали. Человек – единственная
национальность мечты. Лишь там, у себя дома, мечты обладают феноменальной силой,
что вдохновляет на величайшие подвиги! Они нашептывают сердцам светлые
стремления.
И мы идем вдаль на встречу дали, не страшась суеты и тленна, ибо тогда помысел
наши не тленны и не суетливы при виде однодневного.
Человек с мечтой – Человек, человек без мечты – кусок мяса. Лишь только то, что
несет в себе добро, мечту и веру в чудеса дружит с тысячелетиями, но то, что не
несет этого, дружит лишь с секундами.
Вот он истинный Человек, что идет к звездам, храня мечту в своем сердце!!!
И имя ему Мечтатель!!!
И имя ему Живущий на босу душу!!!
И имя ему Легионер Белого Легиона!!!
И нет разницы, какой век на дворе. Вечное всегда вечно. Люди никогда не
менялись, не меняются, и не изменяться, изменяться лишь декорации вокруг людей
и отношение к этим декорациям.
И не имеет значения, откуда люди смотрят вдаль, из окна дома своего или из
иллюминатора космической ракеты, главное, наиглавнейшее лишь то, что они
смотрят!!! Этот взгляд их суть.
Этот взгляд и есть стержень Человека, та самая истина, что люди так долго
искали, при этом давным-давно ее найдя.
Но, даже живя в чудесах, люди в чудеса не верят.
И в этом смысл.
И в этом лавр.
И в этом крест.
Без мечты Человек, не Человек, а мясо в тряпках».

Элэри отхлебнула из стакана. Там, вдали, освещенная миллиардами светлячков-звезд
спала Голубая собака. Ее мокрый друг.
— Скажи, — произнес Амортео Оушенс, сделав небольшой глоток кофе – Что означали
твои слова, когда ты сказала, что я кого-то испугал.
Но девочка никак не отреагировала на вопрос. Она даже не шелохнулась и не отвела
взгляда от окна. Лишь стакан сока, что она изредка подносила к своим тонким
губам, свидетельствовал о том, что девочка не каменная. Настолько в тот миг
Элэри была поглощена своими раздумьями. Лишь глаза ее были живыми, в них жило
какое-то странное предчувствие приближающихся чудес. Тонкое предчувствие. Как
весенний ветер, что принес первое тепло.
-Элэри – громко сказал Амортео, без оттенка грубости в голосе, и постучал
алюминиевым веселком по дубовому столу, на котором под тусклым светом лампы,
танцевали загадочные тени.
-Что? – и девочка, глотнув томатного сока, посмотрела на отца. В глазах
по-прежнему жило что-то таинственное и древнее.
— Что означали твои слова, когда ты сказала, что я испугал кого-то?
Элэри снова согнула в локте левую руку и оперлась на нее своей светловолосой
головкой. Веселые, непослушные кудряшки цвета меда, утопили в себе ее тонкие
смуглые пальцы.
Элэри вдруг медленно зевнула и потянулась, сощурив глаза. Спина ее выгнулась как
у кошки.
— Это был Океан, папа. Ты его испугал – сказала девочка тихим, сонным голосом,
причиной которому был долгий путь к их новому дому, в котором хотелось жить, и
продолжительное вскрытие больших, грузных чемоданов.
Элэри сильно устала.
Амортео усмехнулся, пожав плечами. От этого движения в его стакане с кофе
пробежала мелкая рябь, словно кофе вдруг стало очень холодно, и он от этого
покрылся мурашками.
— Как может бояться меня эта большая соленая лужа? – и Амортео отхлебнув из
кружки, перевел свой взгляд за окно, туда, где цвела черная хризантема ночи.
— Предупреждаю, папа – серьезно начала Элэри, потирая руками сонные глаза – Я
сейчас буду мяукать!!! Буду так противно и громко это делать, что с неба все
звезды попадают, а песок, услышав меня, убежит с грустным шуршанием жить в
далекие пустыни!!!
— Все!!! Все!!! – быстро начал говорить отец, подняв вверх обе руки – Сдаюсь!
Океан, это не лужа! Прости, я забыл свое обещание! И все же, как я мог испугать
Голубую собаку?
Элэри видя, что отец действительно заинтересован ее ответом, глубоко вздохнула
— Понимаешь, он действительно живой. Помнишь, давно, когда я была еще совсем
маленькой, то часто убегала из нашего старого дома, в котором вовсе не хотелось
жить, и долго бродила по Садомогоморску?
— Конечно, помню. Я находил тебя то в осеннем парке, то у синей ленты реки и
вел обратно. Помниться, по дороге домой ты всегда жутко мяукала!
— Это я его искала, папа. Сама того до конца не понимая, я постоянно искала в
нашем городе, в котором не хотелось жить свою Голубую собаку. Я всегда
чувствовала ее присутствие. Особенно сильно это чувство проявлялось там, на
окраине городе.
— Разрушенная площадь древних храмов? Там, до того как наш город Богов
переименовали в Садоммогоморск, стояли древние храмы. Православный храм,
католический, буддистский и мусульманский. Эти храмы взорвали в день
переименования города. А еще в этот день родилась ты, Элэри Оушенс. Моя милая,
доброликая Элэри. Помниться в этот день была ужасная суматоха, я бы сказал даже
суета тленная, суетленность.
-Я все это знаю, папа – ответила Элэри. – Позже именно на этой древней площади,
то странное, глубокое чувство большего всего давала знать о себе. Стоя на руинах
каждого храма, я чувствовала что-то совершенно одинаковое, общее. В каждом
разрушенном храме жила Голубая собака.
Храмы, как раз и были частицей Голубой собаки. Они отличались когда-то по своему
строению друг от друга, но всегда были едины по содержанию, по главному смыслу.
И тогда я поняла, что все эти храмы лишь единый храм, что сам не знает об этом.
Как, например, голова – это часть человеческого тела, как часть этого тела и
рука и нога. То есть эти храмы были одними и теми же частями единого тела. И
каждая часть тела постоянно пыталась доказать, что может жить самостоятельно. Но
разве это возможно?
Это тело разорвало само себя!
И руки стали жить отдельно от ног, а ноги от рук. Но в чем смысл бытия части от
целого, что не допускает свое отношение к целому, при этом еще называя себя не
частью от целого, а целым от какой-то части? То есть, зачем нужна шея, если нет
головы?
— И в чем смысл головы без шеи? – подхватил отец, вновь удивленный разуму дочери
— В этой безумной гонки за монополией на истины и чудеса, истинная вера, что
далека от многочасовых стояний на коленях и замаливания грехов за деньги,
потеряла свое истинное тело. Она разорвала себя на тысячи кусочков и теперь не в
силах собрать. Руки никак не доползут до ног, ноги никак не доползут до рук.
Одна лишь голова этого тела, что зовется человеческой душой, твердит нам, что
что-то не так. Что организм смертельно болен!
Лишь один человек знал лучше других об этом, поэтому его и распяли. И тело его
тоже разорвали на сотни кусков, на тысячи правил и миллионы предположений. А
ведь этих частей вовсе не миллионы. Их всегда было и будет всего три:
Он был.
Он жил.
Он творил добро и красоту, глядя вдаль.
И в этом смысл.
И в этом лавр.
И в этом крест.
И сказал он, по сути, тоже совсем немного:
Творите добро!
Сохраняйте и создавайте красоту!
Смотрите только вдаль!
Элэри поняла не все из того, что сказал отец. Но она чувствовала, что этим
словам никак нельзя пропадать. Что их должны слышать. Ей было очень жаль, что
подобных слов почти нет в сегодняшних словах людей. Если бы слова эти были хоть
в одной книги, каждый, кто их прочел, понял, что он не кусок мяса, завернутый в
тряпки, что в нем живет Человек смотрящий вдаль. А это самое главное. Но, увы,
пока этого не происходило.
Люди, вновь и вновь обменивали однодневное на вечное, заражая мир суетленностью.
Не веря в то, что круглому голубому сердцу планеты осталось биться совсем
чуть-чуть.
Всего лишь несколько значительных поступков, осталось до вечного плача и
скрежета зубов.
Мясу мясное.
Вечным вечное.
И хоть Человечество одобрилось к злу, озлобившись на добро, от добра зла не жди!
Спасутся лишь Смотрящие вдаль.
Они уйдут на вечность в Вечность, и на остановившимся черном сердце планеты,
останутся лишь белые отпечатки их босых душ.

Амортео вновь посмотрел за окно, там, вдали, запутавшись в теплых лепестках
черной хризантемы ночи, о чем-то пела Голубая собака.
— Чем я обидел твоего друга? – серьезно спросил отец.
— Тем, что ты веришь в существование океана, но не веришь в существование
Голубой собаки! Тем, что для тебя небо, это просто небо, а не высокое синее
древо, чья листва белые облака!
Тем, что луга, по-твоему, просто луга, но никак не стада зеленых черепах!
Ты обидел Голубую собаку – сказала очень серьезно.
Элэри Оушенс, что была последним ребенком, рожденным в Богове, потому как
появилась на свет в час переименования города, по просьбе большинства жителей.
По их мнению, само название города, совсем не способствовало туризму, а также
свободному и гармоничному развитию личности.
Жить в Богове, значит жить на босу душу. Жить в Садомогоморске, значить жить на
босо тело.
Второй вариант устраивал всех намного больше, нежели первый. К злу люди
приходят намного быстрей, чем к доброму. И хоть зло более заметно, оно никогда
не было сильней добра. Есть один факт, который доказывает это, его невозможно
опровергнуть не ошибившись. Пока существует мир, добро сильней зла.
Слова Элэри сильно потрясли отца. Он всегда знал, что девочка обладает великим
даром — объяснять вечное на языке однодневного. Этим даром обладали многие
дети. И детям тем не всегда было малое количество лет, встречались дети, что
были детьми и в тридцать три года и в шестьдесят лет. Многие не понимали, почему
их называют детьми. Ведь они совсем не играли в игрушки и не бегали по крышам.
Но они все же оставались детьми.
Это были дети Голубой собаки.
Те, что смотрели вдаль, зная, что сложность в мире лишь одна: доказать другим,
что все истинное и важное в жизни, очень просто, а от того и совершено. И что
каждый человек, от части дитя Голубой собаки.
Все из нее вышли все к ней и вернемся.
Глубоко подавленный услышанным, Амортео, отхлебнул остывшего кофе.
Элэри угадала…
Из него выветривались чудеса и вера в чудеса.
Теперь, мир был вовсе не круглым сердцем человечества, а обыкновенным скучным
шариком, который ему хотелось зашвырнуть в самую холодную часть вселенной.
Он презирал людей, ровно настолько, насколько призирал самого себя. Презрение
было огромным. Амортео ненавидел это двуногодвурукое чудовищное мясо,
целенаправленно уничтожавшее мир. Самое страшным было то, что он сам был одним
из чудовищ. Был вирусом страшней вирусов прочих, потому, что человек обладал
интеллектом. Смертельный вирус с мозгами – вот что такое Человек. В отличие от
всех других вирусов, он уничтожал себе подобных. Выходило, что, уничтожив мир,
вирус уничтожит себя.
Он самоликвидируется. Гениальное изобретение. Совершенное оружие.
И Амортео Оушенс однажды стал посредником в его медленном уничтожении, хотя
Элэри Оушенс об этом ничего не знала…
Амортео часто думал об этом и понимал, что в своем начале человек все-таки
витамин, а не вирус.
Все факты указывали на то, что разум и душа должны жить вместе, в симбиозе,
совершенствуя мир.
Но люди вышвырнув из себя души в связи с их надуманной ненадобностью, ушли
совершенствовать свой разум.
И у них это получилось.
«Витамины», превратились в «антивитамины, а если точней в «вирусы».
Люди проникали в тело планеты.
Они загрязняли голубые вены рек радиоактивными отходами, вгрызались под
коричневую кожу земли железными комарами нефтяных вышек, выкорчевывали зеленые
волосы лесов и джунглей.
Двуногорукое мясо, завернутое в тряпки, проклятые вирусы убивали планету.
Убивали то, что дало им жизнь.
И кричала земля от боли землетрясениями, и орали моря наводнениями.
И плакала планета чудовищными катастрофами, и вместе с ней плакало племя
вирусов.
И был этот плачь планеты, плачем предсмертным…
Амортео слышал иногда этот плачь. И очень часто вспоминал то страшное
изобретение которому дал имя своей дочери.
От этого огромное, неумолкаемое чувство стыда не давало ему спать по ночам. Ведь
он был одним из вирусов. Одним из стада двурукодвуногого мяса. И он знал, что в
последней войне победит вовсе не человек, а смерть и хаос. То, что побеждало
всегда, в любой войне, но люди не верили в это, приписывая себе эти безумные
победы.
Пусть будет так.
Единственное, что выиграло Человечество, за все войны, это тысячи тонн гнилой
истерзанной плоти.
Браво!!!
Какой потрясающий приз!!! Нужно выпилить из костей мертвых круглые медали и
вешать их всем выжившим на шеи.
Но будет скоро та самая война, после которой человечество действительно получит
приз – полное уничтожение. Этот будет первая и единственная по праву
заслуженная награда.
В последней войне победит смерть. Люди дошли до абсолютного абсурда в изложении
старых истин шиворото-навыворотничиским способом.
Амортео больше не чувствовал себя «витамином». Он хранил свою мечту слишком
близко к суетленному и слишком далеко от заветной дали.
В один из дней, когда его навсегда отстранили от секретного проекта, его мечта
умерла. Но никто не пришел на ее похороны и поминки, кроме самого Амортео.
Ничего на свете не могло быть ужасней того, что мечта Амортео была в следующем –
придумать себе мечту.
Это конечно странно звучало, но было правдой. Он не придумал себе мечту,
постоянно это откладывая. Но нет человека без мечты, как нет мечты без человека.
То, что называют мечтой, от невнимания к своей сущности превратилось в нечто
очень странное. Постоянно занятый Амортео стал мечтать о том, что когда нибудь
сядет и начнет придумывать себе мечту…
Минуло много лет…
В один из серых, осенних дней, он вдруг осознал, что уже никогда ничего не
придумает.
Так тихо и незаметно умерла мечта о мечте Амортео Оушенса, мечта о том, что
Амортео, когда нибудь начнет мечтать. И поминая свою мечту терпким, крепким
вином, Амортео Оушенс конечно не предполагал, что в мире очень много людей с
мечтой как у него.

— Что с тобой, папочка? – спросила, встревожено Элэри, видя, как сильно
побледнел отец.
— Ты угадала – сказал грустно он.
Суета и тлен уже давно жили в сердце Амортео. Суетленность, вот что выковыривает
из людей Человека. Амортео долго прятал от всех, свою принадлежность к
суетленному.
Но Элэри знала.
Сердце ребенка не обманешь. Можно обмануть разум ребенка, но только не сердце.
Потому, что в нем всегда живет Голубая собака, а ее невозможно обмануть.
Она все чувствует и все знает. Тот, кому кажется, что у него это все-таки
получилось, обманул не Голубую собаку, а самого себя. Обманывать других не
хорошо, но хуже всего себя обманывать. Если ты обманут собой, значит ты, это уже
вовсе не ты, а кто-то другой.
И снова сея суетленность по миру, идет этот «кто-то», а ты смотришь ему вслед и
никак не можешь остановить.
— Я больше не верю в Голубую собаку. Прости меня, Элэри. – прошептал Амортео
Оушенс, чуть было не проговорившись о своей страшной тайне. – Я думал, что,
увидев океан во мне что-то измениться. Но все во мне осталось по-прежнему.
— Ты хотел увидеть Океан? – спросила дочь
— Да, я хотел увидеть океан, моя милая Мяукалка.… Но все тщетно. До сих пор,
океан для меня пишется с маленькой буквы. Я больше не отношусь к мигу как к
веку. Я утратил миголетие в сердце!
— Нет! – и Элэри топнула ногой – Посмотри, как приходит в мир после долгой зимы
дожделицая весна, так после долгой грусти придет в твое сердце радостнощекое
счастье! Голубая собака, это ведь не только Океан. Голубая собака – это все что
нас окружает! В тебе самом живет Голубая собака!
— Значит, ты меня вылечишь? – взмолился отец
— От чего, папа?
— От суеты и тлена. От суетленности!
— Ну, конечно вылечу!!! — и Элэри засмеялась – Начнем лечение прямо сейчас!!!
— А что нужно делать? – изумился отец
— Как это что? Мяукать, конечно!!! Мяу? – и веселая кудрявая девочка
вопросительно мяукнула.
— Мяу!!! – утвердительно отмяукал в ответ повеселевший Амортео.

Так, и случилось, что в ту самую ночь, два человека сидели на кухне, в доме, в
котором хотелось жить, и весело мяукали, глядя из распахнутого окна на Голубую
собаку, что сладко спала под нежными лепестками черной хризантемы.
И было в их мяуканье намного больше смысла и красоты, чем в речах многих людей.
И были они в ту ночь последними жителями города Богов.
Потому, что жили они в ту ночь на босу душу.
И ночь мяуканья, была прекрасной ночью.
Как прекрасна каждая секунда жизни,
Каждая минута жизни,
каждый час жизни,
каждый день жизни, и как вся жизнь человеческая.
Ведь кроме жизни, человеку ничего не надо.
МЯУ!!!

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Дочитав очередную главу, Савант встал и вновь подняв старый гнилой матрас,
достал из потойной дырки то, что не нашли воспитатели. В отличаи от трех своих
верхних и двух нижних зубов, огрызок карандаша и клочок бумаги ему удалось
сохранить.
Он присел на скамейку у окна и, взглянув в окно в которое лился золотистый свет,
спутника круглой доски-Луны, тяжело вздохнул.
В этом нелегком и грустном вздохе ощущалась непомерная, вовсе не детская
усталость, что рождается скорей не от боли в теле, а от боли в душе.
Тео Савант снова вздохнул и принялся выводить кривые буквы…

******************
На имя директора Вселенной,
а также, всех других метафизических миров.
Повелителю и создателю
всех существующих досок и игр,
Великому Небесному Гроссмейстеру
-Совершенному игроку,
от маленькой черной пешки Тео Саванта.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Тео Савант, прошу разъяснить тебя Великий Небесный Гроссмейстер, твое
собственное поведение по отношение ко мне за мои годы игры…

Вглядываясь в волокнистое мясо своей жизни, я нашел в нем множество гадких,
жирных червей, что поедают мою душу, выгрызая из нее розовощекое счастье
детства, оставляя черные дыры горя.
Этими червями были и есть те несчастья, что происходили со мной, а также с теми,
кто по-доброму относился ко мне.
Так как у меня нет ни матери, ни отца, я не знаю, кто я и для чего я, и от того
множество безответных вопросов застряли острыми осколками камней в теле моего
разума.
Уважаемый Небесный Гроссмейстер, мне стыдно это обсуждать, но я все же скажу то,

что сам вижу и чувствую.
Дорогой Совершенный игрок, совсем недавно я узнал страшную тайну — НАША ИГРА НЕ
СОВЕРШЕННА!!!
Ни одна фигура даже толком не ведает истинных правил игры!!!
Нашу круглую доску, фигуры поделили на великое множество клеток, и жители
каждой клетки убежденно утверждают, что только их клетка может являться значимой
в игре!
Фигуры делят друг друга по цвету кости и игровому статусу.
Королевы призирают ферзей, ферзи призирают слонов, а слоны в свою очередь
призирают пешек. Но даже среди пешек есть эта ужасная «дележка»!
Я не могу до сих пор понять, почему мне не разрешают играть вместе со всеми? За
что меня постоянно бьют? Разве я хуже других?..
Или может быть, всему виной то, что я всего лишь грязная чернокостная пешка, и
мне и подобает быть обиженным всеми, ибо об этом идет речь в одном из правил
игры, с которыми я просто визуально не знаком?
И хоть мысль эта часто гнездиться раздумьем в моем разуме, все же я ей не
верю!
Почему-то мне всегда казалось что, фигуры играют не по правильным правилам, а
по правилам, которые они придумали себе сами. Причем, одни фигуры придумывают
их лишь для себя, другие для миллиардов!
Из этого безумия, собственно и проистекает весь сумбур, творящийся на игровой
доске, и этим же объясняется безжалостная рубка на ней друг друга!

Прости меня, Небесный Гроссмейстер, но я все же напишу тебе то, что думаю сам об
этих самых правилах…

Мне кажеться,что здесь все очень просто…
Так же просто и истинно как мечта Элэри Оушенс, хотя, ты ее не знаешь.
Все фигуры равны друг пред другом, нет высших, как нет и низших фигур.
Нет ни чернокостных ни белокостных.
Нет королев, королей, ферзей, слонов и других фигур.
Нет этого и не было!
Есть лишь одна фигура, я называю ее небесной пешкой.
Все мы небесные пешки, что должны довольствоваться красотой нашей круглой доски
и творить добро друг другу, лишь ради самого сотворения добра!
Длина хода небесной пешки, зависит от чистоты ее костяной души!
Чем добрей небесная пешка ведет себя в игре, тем дальше может совершать она
ходы.
Смысл жизни небесной пешки — творить добро и лишь тогда ты, Небесный
Гроссмейстер заберешь ее в совершенную игру, где каждый знает истинные правила!
Незнаю, что ты думаешь о моих словах Небесный Гроссмейстер…
Только очень прошу тебя не обижаться на маленькую черную пешку-вонючку!
Не потому, что я боюсь тебя, а потому, что я совсем не желаю тебе зла!
Ибо, желая зла другому, желаешь зла лишь себе. Злой благодарит злом, добрый —
добром
Меня ничто не пугает, ни побои, ни мое заточение
. Если бьют мое черное тело, я помню о том, что им не избить моей души!
Если запирают тело в чулане, я помню, сердце каждой фигуры — есть великая
свобода
! Одного я лишь боюсь….
ЧТО БУДЕТ, ЕСЛИ НАСТУПИТ КОНЕЦ ИГРЫ?!!
Что будет с другими фигурами и со мной?!!
Ведь конец игры наверняка может наступить!!! Ведь цивилизация Шахмат, уже давно
играет совсем не по тем правилам!!! Они не ведают, что, по их мнению,
совершенно безобидные ходы, на самом деле влекут за собой чудовищные
последствия!
ШАХМАТЫ САМИ СЕБЕ ПОСТАВЯТ МАТ, И НЕ ПОЙМУТ, ЧТО ВСЕ ЭТО МОЖЕТ ЗНАЧИТЬ!!!
Прости их, Небесный Гроссмейстер, ибо не ведают они что творят!!!
Хочешь, ради этого прощения, я больше никогда не буду плакать когда меня будут
снова бить, и не буду больше просить еды, когда буду голодать?!!
Хочешь, ради их прощения, я больше никогда не буду думать о своей маме и Элэри
Оушенс?!!
Если желаешь можешь меня даже срубить, только не руби других!!!
Все!!!
Все тебе отдам, кроме одного!
Я никогда и не отдам тебе своей мечты, ибо мечта эта как раз и заключает в себя
мольбу о прощении всех фигур и об разъяснении им истинных правил игры…»

Тут Савант остановился оторвав карандаш от бумаги и сильно задумался над тем,
что написать еще.
Его костяная спина сильно болела. За долгие годы, Тео Савант сам стал походить
на шахматную доску
в миниатюре, где границами меж клеток были шрамы, ожоги, царапины, синяки,
ссадины и порезы.
Он вновь вспомнил пережитую боль унижения, и от того на душе стало очень горячо,
точно в нее залили ведро кипятка.
Савант солгал Небесному Гроссмейстеру.
Все же иногда болело не только его тело, но и его душа.
В такие минуты, Тео чувствовал себя наичернейшей, наигрезнейшей и наивонючешей
пешкой-уродцем, чей ход лишь один – полное безходство. Полное лишение права хоть
на один даже самый дрянной ход.
Но чем еще мог козырять пред Совершенным игроком Савант?
Что мог он предложить кроме как своей подленькой души и уродливого сердца?
Ведь даже его собственное тело и то, хотели уже в скором будущем отправить на
запчасти!
Соленый жемчуг выкатился из глаз черной пешки-вонючки.
Снова Савант крепко сжал карандаш, точно схватился за хрупкий, роковой круг,
брошенный ему тонущему в загадочном Океане, из которого никто еще не выбирался
живым.
Савант открыл самое тайное в себе…

» Я устал одевать свою жизнь на босу душу.» — вывел он, сильно надавив на
карандаш.
— Ты же знаешь, Небесный Гроссмейстер, как тяжело это — жить на босу душу!
Как колки, как железобетонны секунды,
минуты,
часы,
дниииииии,
неееедееели,
меееееесяцы
и гооооооооооооооооды,
очень долгие, точно тысячилетия
гоооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооды,
когда идешь по ним совсем босодушим!
Как тяжело тогда сохранять в себе это самое босодушие!!!
Когда мной это остро ощущалась, я ждал твоих слов и знамений…
Но молчал ты, Небесный Гроссмейстер….
В такие дни, в своем темном чулане, я лежал на старом матрасе и пристально
слушал тишину, поедая ее собственным слухом, ибо больше есть, было, нечего.
Как странна на вкус тишина!..
По началу было очень вкусно и мне и вправду казалось, что вот-вот и я услышу
твой мудрый тихий голос.
Но шли секунды, затем минуты…
Тогда уход времени, походил на страшную похоронную процессию, что проходила мимо
меня самого…
-«Он не ответил.»-сказала одна секунда, пройдя мимо,
-«Он не ответил»- заявила вторая и тоже удалилась.
Черная процессия тянулась…
Время тянулось….
Я тогда еще подумал, насколько все же странное это самое «время». Фигуры даже
слыша, как тикают часы, все равно утверждают, что у них нет время. Время есть и
его в тот же самое время как бы и не существует вовсе.
Наверно время есть лишь потому, что его нет!
Глупость? Увы, не соглашусь с этим….
И вновь тиктакали часы….
Слух мой по-прежнему вгрызался в тишину, но тебя в ней не было!!!
Тишина была, а тебя не было!!! Понимаешь, не было!!!
Однажды, при схожих обстоятельствах, я лежал на матрасе, слушая тишину, и
нечаянно подслушал разговор двух воспитателей проходивших мимо чулана. Они
говорили о тебе…
И знаешь, что сказал один из них? Мне страшно об этом говорить.
Он сказал, что ТЫ ДАВНО УЖЕ УМЕР!!!
Неужели это так, Небесный игрок?!! Неужели ты умер?!!
И жив ты в наших костяных сердцах лишь тогда, когда сам умираешь по
настоящему?!! Неужели, Чем МЕРТВЕЙ ТЫ, ТЕМ «ЖИВЕЙ» ВЕРА В ТЕБЯ?!!

Тут Савант замер на миг. Глаза его расширились от ужаса, руки сильно дрожали.
Буквы и без того непонятные и кривые, теперь уже совсем утратили хоть какой —
либо намек на изящность и ровность, походя на какой-то необъяснимый шифр.

» Но если ты умер, то как же мы?.. — написал пешка-вонючка — Если ты умер, то
тогда вместе с тобой умерли и все фигуры и наша игра уже давно закончена, просто
об этом никто не знает!!!
Это так, Совершенный игрок?!!
Неужели, это так?!!
ИГРЫ БОЛЬШЕ НЕТ?!!
И значит, обречена на безответность и на запоздалость мольба моя о прощении?!!
И смотрим мы на небо, и лжет нам небо…
И смотрим мы на солнце, и лжет нам солнце…
И смотрим мы на игру, и лжет нам игра…
Обнадежь меня надеждой, или хотя бы надеждой на надежду, Небесный
Гроссмейстер!!!
Ответь мне!!!

Рост. Sкриптум: С великим нетерпением и надеждой, буду ждать от тебя ответа!!!
Ответ можешь направлять по адресу: Центр клетки Е2. Пешкин дом.
Старый темный чулан до востребования.
С великим уважением к тебе, маленькая чернокостная пешка-сирота Тео Савант.»

Оторвав карандаш от бумаги, он взял листок обеими руками и аккуратно положил его
на свое костяное колено…
Спустя минуту, Тео Савант держал в своих руках бумажный самолетик, в чье белое
клетчатое тело, вплетались странным серым узором кривые строчки.
Наступила минута, которую Савант ждал уже очень давно…
Взобравшись на скамейку, он поднес своего целлюлозного друга к зарешеченному
окну.
Белый носик самолетика высунулся на несколько сантиметров из окна чулана, точно
нос какого-то загадочного, сказочного существа, которому вот-вот предстоит
отправиться в совершенно неизвестный мир! И потому, нужно было хорошенько все
обнюхать пред началом опасного полета.
Ведь ни бумажный самолетик, ни сам Тео Савант, абсолютно ничего не знали, что же
находиться за стенами темного чулана. Не знали, куда ведут нити пыльных, желтых
клубков-дорог, как не знали и о том, откуда например, летят белыми стаями
пушистые, ватнообразные птички-облака.
В каких краях эти самые белоснежные, волшебные пупсики вылупляются и где
заканчивают свое вовсе не бренное, пушистое житие?
Ведь где-то на небе, наверняка существует родильный дом для облаков!!!

Пешкин дом был построен на возвышенности и от того, то, что лежало внизу,
никогда не было видно. И в эту ночь все вновь заволокло густейшим туманом.
За окном ничего не было видно кроме слабого лунного света, тумана внизу и
облаков на небе. О сколько раз Савант тоскливо смотрел в это окно.
Окна — это иконы одиноких…
У Саванта быстро-быстро забилось сердце в костяной груди.
Сердце не объезженным диким скакуном буйствовало и рвалось на свободу, чувствуя
вокруг себя костяную клетку ребер. И хоть как нервная система на пару с
подсознанием и сознанием не пытались его успокоить, силясь кормить сердце
сигналами, призывающими к уравновешенности в своем поведении, бешенный красный
скакун, все равно снова и снова раздраженно бил копытами по клетке.
Ведь сердце Саванта было из породы сумасшедших мечтателей! А эти сердца, как
всем уже давно известно, не усмирить хлыстами событий и сбруей непонимания!!!
Сердце из такой породы живет лишь понятиям: «Или все, или ничего».
Такие многоклапаные скакуны, уж лучше навсегда прыгнут в бездонную пропасть
ужасного черного одиночества, нежели будут питаться всю жизнь безвкусным овсом
однодневного и спать в хлеву чужих заблуждений.
Можно убить тела этих скакунов, но никогда не будет возможным подчинить себе их
души! Можно изжарить их тела на сковородке грязнейшей критики, посолив их злыми
усмешками, но НЕЛЬЗЯ, НЕВОЗМОЖНО УСМИРИТЬ ИХ ДУШИ!!!
Эти быстро трепыхающиеся скакуны, эти многоклапаные кони, являются крылатыми
пегасами на олимпе добра и совести!!! Свет исходящий даже от их мертвых тел,
будет всегда просачиваться сквозь безвозвратный занавес времен, будет сочиться
со страниц книг и кинескопов телевизоров!!! И его невозможно уничтожить, ибо
суть его — Вечность!!!

Савант стоял у окна, и сердце его быстро билось.
ПРИШЛА ПОРА СЛОВУ «ПОРА»!!!
Именно тому самому слову, что дремлет в каждой фигуре, но очень жаль, что не
каждая фигура верит в это.
В то, что внутри ее есть великое добро и звук ее будущих ходов к великим
поступкам.
«Пора» наступило!!!
Пора было для «пора»!!!
Тео Савант отвел назад правую руку, в которой сжимал своего единственного на тот
момент друга, а затем резко ее распрямил.
Клетчатый путешественник, на большой скорости протиснулся сквозь толстые,
железные прутья, точно сквозь зубы кого-то страшного существа по имени
«Всетщетно». Это существо с огромной скоростью размножалась по клеткам, подчиняя
себе все новых фигур.
Но на этот раз Савант его победил!
Бумажный самолетик медленно опускался в неизвестные края, что укутал до утра
теплым платком густой туман. Вскоре он полностью скрылся в тумане, все дальше
продвигаясь в совершенно неведомый мир.
Савант грустно улыбнулся ему на прощание.
— Игра еще не закончена!- прошептал он.
В эту ночь Тео Савант впервые за свою еще пока совсем короткую игру, счастливо
улыбался во сне.
Ему снилась мама…

Спустя два года, за день до того как Саванта, а также некоторых других
воспитанников должны были увезти на продажу, произошло нечто удивительное…
Это случилось в тот самый вечер, когда в чулан, в очередной раз пришли
воспитатели, чтоб тактильным образом, при помощи своих белоснежных кулаков,
снова объяснить Саванту свое толкование правил игры.
Так совершенно случайно у черной пешки, оказались забытые запасные ключи от
чулана.
В ту же ночь он сбежал!
Уходя, из Пешкиного дома, взяв с собой только недочитанную книгу, он нацарапал
ржавым гвоздем на стене слова:

«Лишь только сращивая сердца и клетки в единое целое, можно избежать окончания
великой игры,
ибо это одно из ее священных и истинных правил…»

Уже следующим ранним утром, впервые проснувшись не в грязном чулане, а от того,
что миллионы золотых лучей щекотали его сомкнутые веки, Тео Савант тихо
прошептал:
— Да здравствует Солнце!!! – сказал Тео и впервые в своей Игре счастливо
улыбнулся, чувствуя, как напряглись отрафировавшиеся, ослабшие мимические мышцы.
Это были его первые слова на свободе.
Затем Тео Савант улегся на свежую, зеленую траву и принялся за дальнейшее чтение
волнующей сердце книги…
Когда он дочитал последнее предложение очередной главы, резкий порыв ветра вдруг
захлопнул книгу и тонкое белое перо, служившее Тео закладкой, совершив несколько
плавных кругов в воздухе, легло на желтую пыльную дорогу…
Заостренный кончик пера указывал на Восток…
Это было таинственным приглашением…
Тео Савант пустился в путь, туда к клетки Е9, где рождаются мечты…
В воздухе витал сладкий запах приближающихся чудес…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Элэри Оушенс все никак не могла уснуть на новом месте.
За окном слепая старуха – ночь медленно прозревала розовым утром.
Элэри вдруг вспомнила старого дядю Альберта Мирда, из Садомогоморска, которого
прозвали «человек – понедельник». Он никогда не спал.
Может быть, я тоже больше не буду спать?» — подумал Элэри, и тут же сонно
зевнула, тем самым, опровергнув свое предположение
Светлокудрая девочка лежала на кровати и смотрела в окно…
Рядом с кудряшкой лежал ее любимый плюшевый медвежонок, что мирно спал в отличаи
от Элэри видя во сне далекие родные звезды.
Элэри не спалось…
Голубая собака звала розовую кошку….
Что-то древнее и совсем непонятное просыпалось в душе Элэри Оушенс, от шума
прибоя и тихого плеска изумрудной воды, словно она слышала песни Голубой собаки
уже тысячи тысячелетий до этого.
Ум девочки призывал закрыть глаза и ждать прихода волшебного сна, но сердце
другое говорило и рвалось навстречу к Океану, к тому, что само по себе сонное
волшебство и волшебный сон.
Элэри скинула с себя тонкое одеяло и, поправив длинную белую ночнушку, встала с
кровати.
В доме, в котором хотелось жить, было темно. Крадущейся, кошачьей походкой,
Элэри прошла мимо большого серого дивана, на котором спал в одежде отец,
надвинув соломенное солнце себе на лоб.
Амортео улыбался во сне. Ему снилось огромное поле желтых подсолнухов, над
которым летел табун белых крылатых лошадей.
В прихожей Элэри споткнулась о большой недовскрытый чемодан, что серым
прямоугольным камнем лежал на скрипучем полу. Девочка стиснула зубы от боли, но
не закричала. Крик остался невыкричанным.
Крик был забракован молчанием.
Нащупав во тьме медную ручку входной двери, которую скорей можно было назвать
выходной дверью, Элэри потянула ручку вниз до щелчка и выходная дверь тихо
отворилась. Девочка вышла на цыпочках на порог и осторожно закрыла дверь, что
вновь превратилась из выходной двери обратно в дверь входную.
Светало.
Утрело.
Старуха – ночь прозревала новым утром и черная хризантема мглы, вяла от часу в
час.
Синие древо неба скрылось в густой листве серых облаков. Вдали тусклым розовым
светом горел горизонт. Это желтая бабочка – солнце поднимала свои лучистые,
горячие крылья.
Элэри сошла по ступенькам вниз и ступила босыми, совершенно безобувьными ногами
на остывший за ночь желтый песок. Он был не горячим, а прохладным, словно черная
хризантема ночи, выпила из него все живительное тепло, чтоб в очередной раз
расцвести над миром.
Элэри сделала первый шаг навстречу Голубой собаки…
В этот же миг огромный Океан, что неторопливо и лениво облизывал соленым языком
прибоя желтые щеки берега, точно старую кость, словно насторожился.
Все смолкло.
Ни звука…
Ни движения…
В длиной белой ночнушке, которую трепал теплый ветер, Элэри шла к Голубой
собаки.
Линия горизонта была укутана в одеяло тумана. Что-то странное и таинственное
скрывал в себе туман.
Словно он, был занавесом, который вот-вот должен был открыться и Элэри увидит
потрясающей красоты спектакль. Но пока занавес не открывался. Туман лишь
сгущался, тем самым еще более заинтриговывая премьерой юную зрительницу.

Отойдя от дома на сто метров, Элэри оглянулась. Дом, в котором хотелось жить,
полностью скрылся за густым занавесом, а вместе с ним растворились в чарующей
дымке другие дома и зеленое стадо травянистых черепах.
Теперь Элэри видела лишь Голубую собаку.
Еле слышный шепот изумрудной воды, как совершенное мгновение, как первая песнь
сказочной птицы, проникал в самую душу и грел ее маленьким солнышком.
Голубая собака читала Элэри Оушенс свои стихотворения.
Девочка не сразу поняла это. Лишь прислушавшись к пугливым звукам прибоя,
присмотревшись, к синим хребтам успокаивающих взгляд волн, она поняла, что это
осмысленные стихотворения. В этих таинственных строках не было человеческого
слова, а потому они были совершенны. Еще задолго до того как человек научился
говорить и писать, эти стихи уже звучали над миром. На уровне подсознания, Элэри
всегда это чувствовала.
Они были в сладком шорохе листвы, что чертит в ночи на стенах загадочные,
причудливые тени, и тогда казалось, что эти тени буквы какого-то древнего,
неизвестного алфавита.
Элэри слышала эти стихи, когда лежала в высокой зеленой траве, еще там, в городе
Садомогоморске, что когда-то был городом Богов.
Но те стихотворения, не были столь ясны, столь поразительно явственны, в отличие
от стихов которые она слышала в этот миг.
То, что читало тысячи веков свои поэтические шедевры людям, видимо обиделось на
жителей Садомогоморска, а от того и в шорохе листвы и в песнях ветра, слышалась
какая-то скрытая обреченность. Будто бы то, что создавало эти стихи, читало их
так же, как читает свои шедевры никому неизвестный, печальный поэт собственному
отражению в зеркале.
И очень странно и грустно, что в зеркале отражается лишь его одинокий скорбный
лик. И нет рядом тех, что смотрели бы вместе с ним в то зеркало.
Элэри медленно шла навстречу к Океану. Она не знала, что рождает эти
стихотворения. Девочка чувствовала, что Голубая собака лишь пересказывает кем-то
сказанное. Что даже Голубая собака, это лишь одно из стихотворений загадочного
Поэта.
Поэт прятал свое творчество во всем, что окружает людей, а иногда отзывался и в
самих людях светлыми чувствами и добрыми поступками.
« Значит, тот самый Поэт был всегда рядом со мной, а я об этом не знала!» —
прошептала Элэри, медленно шагая босыми ногами по желтому песку. — « Нет! Нет!
Поэт не был рядом со мной! Он был во мне самой! Он – это все. Значит, это мы
рядом с ним, а не Он рядом с нами. Хотя…»
Тут Элэри глубоко задумалась, продолжая слушать синие стихотворения пенистых
волн.
« Мы не рядом с ним. Мы часть его! Ведь если тот Поэт — это все, то значит мы
это тоже он! Мы не можем быть частью от целого, если этим «целым» является все!
Ведь если Поэт – это все, то и мы тоже все! Люди тоже Поэты!!!» — восхищенно
прошептала Элэри, остановившись в нескольких метрах от изумрудной воды.
Девочке вдруг стало очень стыдно за все Человечество. За суету и тленность их
поступков.
Люди не жили на босу душу!
Они позорили совершенного Поэта, а значит, позорили себя!
Люди лишили солнце солнца, лишили небо неба, а собой лишили себя!
« Человечество считает себя настолько умным и прекрасным, что легко позволяет
себе делать ужасные глупости» — подумала Элэри и сама поразилась точности этой
мысли.
Что–то древнее и таинственное просыпалось в ней. Этим загадочным, необъятным
существом и был совершенный Поэт.
В Элэри Оушенс просыпался Бог…
В ней просыпался Бог лишенный шиворото-навыворотнического трактавания. И она не
собиралась укладывать заново его спать в глупую кровать атеизма, как делали в
подобных случаях другие люди, что поэтичным далям предпочитали прозаичную близь.
В девочке просыпался тот самый Бог, что лишен скучных формулировок, что не увяз
в догмах и постулатах разных религий, которые будто бы даже знали, как Бог
должен выглядеть.
И если Бог выглядел несколько иначе, чем следовало выглядеть Богу, он не
считался Богом, даже если он на самом деле Богом являлся.
И люди, веря в Бога, однажды с ним встречаясь, в него не верили.
Встреча с Богом – тяжелая встреча.
Еще сложней для людей проходят встречи с Божьими посланниками.
Тут только два варианта:

1.
А) Сначала распять.
Б) Примечание: после распятия обязательно плакать (от 1 – N веков), а также
винить всех кроме себя.

2.
А) Особо внимательно выслушать посланника.
Б) Записать все сказанное.
В) По возможности сфотографировать.
Г) Затем распять. Для профилактики. Для дальнейшего процветания великой нации
двурукодвуногого мяса, завернутого в тряпки.
Д) Примечание: процесс распятия, как ни странно всем хорошо известен. Поэтому
затруднений не вызовет. Подробности смотри под пунктом 1(Б).

В Элэри просыпался Бог.
Божественный Бог, что просыпается лишь в человечном Человеке.
И есть для Бога, лишь одно определение и обозначение: Бог – это Бог и лучше уже
не сказать.
Многие люди не понимали этого в отличие от Элэри Оушенс. Девочка знала, что они
воевали меж собой уже много веков, доказывая друг другу одно и тоже, но только
разными словами. Способы доказывания своей правоты постоянно
«совершенствовались», Сначала доказывали словом, потом мечом и копьем, а чуть
позже свинцом и атомом.
Чем же в дальнейшем люди будут доказывать что-то друг другу, Элэри не знала. Но
знала одно, это доказательство, эти кровавые речи будут последними.
Все умрет.
Останется только одно единственное слово.
И словом будет слово «Бог».
И почти никто из ранее живущих на земле, так и не догадается о том, что никогда
и ничего не было кроме этого одного слова, и что все и вся было этим словом.
Человек умирает.
Поэт нет.
В ком есть Поэт, в том смерти нет.
« Что века» — думала Элэри, глядя на Голубую собаку – « Что тысячелетия? Лишь
тленном и суетой живущие, измеряют время минутами и годами. Истинная мера
времени – добрые дела.
И хоть Человечество прожило уже много тысячелетий, с точки зрения измерения
бытия добрыми делами, оно еще совсем юное.
Человечество – это маленький, глупый ребенок, который предпочел состариться,
превратившись в безумного старика, так и не решившись повзрослеть до
здравомыслящего взрослого.
Человечество забыло свое предназначение. Запамятовало свой истинный вектор
развития, свой стержень, что создан из трех правил Вечности:
1.Творите добро!
2.Сохраняйте и создавайте красоту!
3.Смотрите только вдаль!
Ломоть хлеба, протянутый грустному нищему, дороже речей о нищете. И дороже всего
золота мира. Но не потому, что золото по духовной стоимости ниже хлеба, а
потому, что золото – это хлеб тленных и плачущих.
Это другой хлеб.
Других ртов.
И во ртах этих вместо зубов грех.
Золото – хлеб мертвых.
Хлеб – золото живых».

Таинственный Поэт говорил в душе Элэри Оушенс.
Она присела на сырой песок у самых ног Голубой собаки и протянула ладони к воде.
— Собачка – прошептала светловолосая, доброликая Элэри, нежно погладив
маленькими ладошками соленую воду, над которой повис густой туман.
Океан вдруг снова превратился в огромное тихое озеро. Со стороны Элэри
напоминала маленькую бесстрашную дрессировщицу, которая приручала к себе
какое-то ужасно огромное и феноменально сильное существо.
Но светлокудрая, доброликая дрессировщица, делала это не ради удовлетворения
собственной корысти. Она просто хотела дружить с Голубой собакой.
Ее маленькие ладошки гладили по шерстке соленого пса, а тот замер от
неописуемого наслаждения. Ладошки крохотными темными лодочками скользили по
водной глади.
— Давай с тобой дружить? – сказала тихо-тихо Элэри, боясь услышать отрицательный
ответ.
И Голубая собака услышала кудрявую девочку с веселыми искорками в глазах.
Вдруг, огромная масса сдвинулась с места, и снова легкие волны побежали по
красивой синей шерстки.
Одна из пенистых волн, вынесло на песчаный берег к самым ногам Элэри какой-то
странный круглый предмет. Девочка осторожно очистила кругляш от зеленых
водорослей и ахнула. В розовой жемчужине, отразились изумленное лицо Элэри
Оушенс. Жемчужина была большой, и едва умещалась в маленькой ладошке.
Элэри смотрелась в свое новое розовое зеркальца и глаза ее светились счастьем.
Она понимала, что круглый дар был знаком того, что Голубая собака согласилась
дружить с девочкой, которая так любила мяукать.
Океан подарил ей свое стихотворение, что рождалось где-то на самом дне, в
таинственных глубинах.
Элэри вдруг тоже сильно захотелось сделать что-то очень приятное и доброе для
своего нового друга. Она положила жемчужину в карман белой ночнушки и стала
думать над этим, смешно сдвинув светлые, тонкие брови. Ничего интересного не
вспоминалось, кроме того, странного стихотворения из старой книги, что часто
перечитывал папа.
В такие минуты Амортео Оушенс становился особо печальным, и Элэри не понимала,
зачем читать книги, от которых становиться грустно. Отец говорил, что она
когда-нибудь это поймет.
И тогда Элэри тайком от отца выучила несколько стихотворений из книги, которая
наводит грусть. Она сделала это на всякий случай, вдруг книга потеряется. Ведь
это часто случалось, люди любили книги, от которых им хотелось глупо смеяться,
но не любили книг, что нагоняют умную, осмысленную грусть. Люди вообще не любили
то, что пробуждало в них людей.
Мясу мясное…
Вечным вечное…
Сидя на желтом песке, Элэри начала читать стихотворение, посвященное Голубой
собаки…

«Продавцам звезд

Быть всегда вне пространства и времени –
Вот удел человека с мечтой.
Я из древнего, странного племени,
Что дружило с вечерней звездой.

Раньше племя безумных романтиков
Ела взглядом конфеты дождей.
А теперь вместо них только фантики,
И бессмыслица вместо идей.

А теперь называем мы звездами,
Тех, что звездами вовсе не созданы.
Тех, что тащат нас в бой на убой,
С одинокой печальной звездой.

И купились на них!
И поверили!
Однодневному вечное вверили!
Но звездою не будет звезда,
Та, что свет не несет никогда!

Души…
Души!!!
Вы стали все льдинами!
Вы, живя, не умеете жить!
Брошу все!!!
Заплетусь в август ливнями!
Буду с осенью сердцем дружить!»

Дочитав стихотворение, Элэри замолчала. Впервые девочка поняла смысл этих строк.
Вдруг из–за густого занавеса тумана, на сцену взгляда Элэри, выплыла старая,
просмоленная лодка, на весла которой были повязаны длинные красные ленты.
Пустая лодка проплыла еще несколько метров и уткнулась деревянным носом в берег.
Это было приглашением….
Элэри осторожно взобралась в старую, рыбацкую лодку и оттолкнулась от желтого
берега длинным и тяжелым веслом.
Красные ленточки медленно заскользили по воде, вслед за лодкой уплывающей к
горизонту.
Туда, где рождались мечты…
— Да здравствует Голубая собака!!! – прошептала восхищенная Элэри Оушенс…

Конечно же «МЯУ»!!!

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Именно в то тысячелетие…
В тот век, год, месяц, день, час, минуту, секунду, Элэри Оушенс, впервые вышла в
Океан…
И в тот же миг, Океан впервые вошел в Элэри…
Девочка медленно отдалялась от желтого, песчаного берега…
Тяжелые весла с длинными, красными ленточками неторопливо поднимались и
опускались, ворочая тяжелую сонную воду. Они стали двумя деревянными ладонями,
что будто бы прощались и с желтым берегом и с неспешной жизнью на берегу.
В такое туманное утро, было особенно приятно разрезать носом лодки, точно
ножницами синею, немного измятую ветром бумагу пенистых волн.
Элэри впервые выходила в Океан…
И впервые Океан входил в Элэри…
Они безмолвно врывались в души друг друга, словно влюбленные…
Без разрешения…
Без порицания…
Это было их первым свиданием…
Глаза Элэри блестели от счастья и в них весело резвились триллионы искорок.
Голубая собака читала девочки стихотворения, посвященные ей, и Элэри с
восхищением слушала тихую оду вихрастых волн.
О, как же все же красиво и просто заплетал соленый поэт, успокаивающий плеск
воды в белые кудри пены…
Тонкая как нить желтая линия берега вскоре полностью скрылась в густом как мед
тумане. Элэри неторопливо поднимала тяжелые весла и все дальше отдалялась от тех
мест, где жили люди и жила та самая скучная «близь». И хоть светлокудрая девочка
отдалялась от земли, она чувствовала, что все же к чему-то приближается.
И этим «чем-то» была поэтичная «даль»…
Старая просмоленная лодка, напоминала деревянную птицу, чьи крылья-весла лениво
опускались в синею воду,
а затем вновь поднимались и по невидимым перьям сбегали большие соленые капли.
Птица улетала от берега…
Доброликая Элэри вдруг почувствовала, что нос деревянной птицы тянет влево. Она
опустила просмоленные крылья, и птицу увлекло за собой загадочное течение.
Теперь кудрявая девочка плыла туда, в заветную даль, в открытый Океан, в самое
сердце Голубой собаки …
Элэри, потерев покрасневшие от непривычной работы ладошки, осторожно забралась
на нос лодки и сев на корточки, впилась мечтательным взглядом в необъятный
простор, расстилающийся впереди.
Вокруг было очень тихо. Так тихо, что даже крылья-весла, чуть слышно разрезавшие
сонную воду, казалось, создают такой ужасный шум, что хотелось закрыть ладонями
уши. Элэри встала, подняла весла в лодку, а затем вновь забралась на нос,
усевшись на корточки.
Нельзя было нарушать эту тишину! В ней ощущалась нечто священное, а от того
любой всплеск, любой шорох, походил на громкий взрыв.
Девочка смотрела по сторонам, но ничего не видела кроме тела Голубой собаки и
густого тумана.
Не было видно ни неба, ни земли. Элэри точно находилась в каком-то неведомом,
таинственном театре.
Она сидела у самого занавеса, зная, что вот-вот он распахнется и начнется
чудесное представление.
Голубая собака по-прежнему походила на тихое озеро. Ее шерстка выпрямилась, став
гладкой и ровной.
Деревянная птица – лодка, подобрав свои тяжелые крылья – весла, отдавшись
течению, плыла к горизонту…
К тому, что всегда заворожило взгляд девочки, потому, что до горизонта
невозможно было добраться. Он всегда был и будет той самой поэтичной далью и в
нем никогда не поселиться прозаичная близь, которой Элэри была уже давным-давно
сыта.
Именно за наличие в себе поэтичной дали, девочка любила горизонт.
Ведь заветная даль розового горизонта, всегда приковывала взгляды истинных
мечтателей. Тех, в ком жил и живет настоящий человек, что способен смеяться до
слез и плакать до смеха. И хоть всех мечтателей всегда убеждали в том, что
горизонта невозможно достичь, они к нему все равно стремились. И именно это
стремление, именно эта вечная влюбленность в горизонт, приближала их к нему,
назло всем пространственным законам.
И они становились его частью…
И хоть тела их, их оболочки мысли, жили в прозаичной близи, сердца мечтателей
пребывали в тот миг, в поэтичной дали. И помыслы их, и стремления их уходили к
истокам горизонта, как уходила в те минуты мечта доброликой и босодушей Элэри
Оушенс, что плыла куда-то в деревянной птице по телу Голубой собаки.
О чем мечтала в тот миг Элэри Оушенс, не знал никто…
И если бы даже об этой девочке кто-то написал книгу, автор, конечно же, умолчал
бы о мечте Элэри.
Потому, что есть вещи, которые остаются не тленными лишь тогда, когда их не
озвучивают вслух. Это похоже на приятный запах лесной мяты. Лишь там, в лесу,
где растет мята, запах совершенен. Но пересади мяту в кадку, и в запахе
появляется скучная примесь по имени «близь».
Нет.
Нельзя было пересаживать вечную мечту Элэри Оушенс в кадку однодневности!
Пусть все то, о чем в тот миг мечтала девочка останется величайшей тайной
Человечества!
И пусть те, что разочаровались в жизни, вдруг вспомнят о таинственной мечте
Элэри, о мечте которую невозможно раскрыть. И это вдохновит Человека на новые
подвиги, на новую веру в чудеса!
И тогда Человечный Человек, тот, что всегда пишется с большой буквы, тот самый
босодуший, добрый мечтатель, будет жить в людях до тех пор, пока они не раскроют
мечту Элэри Оушенс.
А это не случиться никогда!!!
Ибо даже раскрыв все чудеса мира, людям не удастся раскрыть последнее чудо –
мечту Элэри Оушенс.
А значит, пройдут года, пройдут века и тысячелетия, и всегда среди
двурукодвуногого мяса, будут находиться люди, в чьих взглядах только даль…
И эти взрослые дети перевернут мир!..
И этими детьми, будут дети Голубой собаки…

Мясу мясное.
Вечным вечное.
Мяу?

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Элэри медленно наклонилась к зеркальной воде, и в соленом зеркале отражалась ее
счастливое лицо. В глазах шумела пьяная весна и розовый горизонт.
Деревянная птица все дальше неспешно улетала от желтого берега, увлекшись
таинственным течением.
Девочка протянула свою тонкую руку к сонной воде. Борта лодки были высокими, и
ей пришлось наклониться. Горячая от работы детская ладонь, осенним листом легла
на шкуру Голубой собаки.
Элэри растопырила худенькие пальцы, и они и вправду стали походить на маленький
листочек сентября, что упал с какого-то загадочного древа.
Приятная прохлада остудила проступающие красные мозоли.
Девочка оторвала от Соленого пса свою ладонь и не поверила своим глазам…
Она еще никогда не видела ничего подобного!
Чудо, что произошло прямо на ее глазах, сильно растревожило эмоциями покой
девочки и по ее телу колючими стадами помчались от пяток к голове миллионы
малюсеньких мурашек.
Сердце, сбесившейся птицей просилось на волю, норовя выпорхнуть из костяной
клетки ребер.
Не зная, что же помогло родиться этому чуду на свет, девочка сделала то, что
делали всегда люди в схожих ситуациях.
Она испугалась…
В ужасе, отпрянув назад, и крепко вцепившись маленькими ополоумевшими крабами –
пальцами в борт лодки, Элэри впивалась двумя копьями глаз в отпечаток
собственной ладони оставшийся на воде.
Деревянная птица вдруг остановилась, вонзившись деревянными когтями тяжелых
весел, соскользнувшими по непонятной причине в воду.
Элэри от страха стало очень холодно. Она боязливо озиралась по сторонам.
Где теперь ее дом, в котором хотелось жить?..
Где желтый берег, запеленавший в себя тихую жизнь небольшого поселка?
ГДЕ?!!
Теперь, даже пожелав возвратиться назад из чертовой «дали» в свою милую «близь»,
она не в силах была это осуществить. Триллионы маленьких искорок в ее глазах, в
панике метались из стороны в сторону. Зрачки двумя светло – голубыми зайцами
бегали по лодки, по густому туману, и, сделав несколько кругов, постоянно
возвращались на одно и тоже место – на отпечаток ладони на воде.
И вдруг кудряшке – Элэри стало очень стыдно, оттого, что она испугалась этого
чуда.
— « Чего я боюсь?.. » — спросила себя доброликая – « Ведь это чудо! Настоящее,
на200ящее чудо!.. Вот так оно и есть… Дурачка ты, Элэри Оушенс!!! Зачем тебе
стремиться только вдаль и смотреть на горизонт?!! Зачем все это, если ты боишься
чудес?!!! Если ты жаждешь чудес, но боишься чудес?!! По дороге к чудесам ты
озираешься по сторонам, пристально все оглядываешь: «Не под этим ли кустиком
скрывается добрый волшебник?!! А не под тем ли деревом прячется та самая голубая
фея?!!» Но, как только с ними встречаешься, с криком бросаешься без оглядки
бежать назад! А потом опять их ищешь.… А потом опять от них убегаешь!
Совершенный Поэт ты мой!..
Что же интересно о тебе думает этот волшебник и эта фея?.. Они считают тебя
сумасшедшей! « Да, эта та самая странная девочка, что ищет нас, а, встретив,
убегает, а потом вновь приходит и вновь убегает»…
Не нужно бояться истинных чудес!!!
Ведь истинное чудо не может нести в себе зла!!! Не стоит искать в чудесах
математики!!! Чудеса умирают не от поэзии восхищений, чудеса умирают от алгебры
страха!!!
О, сколько таинственного и прекрасного человечество уже успело пристрелить
сухими и острыми кончиками цифр… Мы вгоняли длинными, зазубренными копьями цифры
– единицы в сердца тайн и чудес, и в их предсмертных хрипах слышали, о том, что
Земля круглая, что нет горизонта и нет поэтичной «дали»!
Есть только «близь»!!!
И нет ничего кроме «близи». Кроме этой проклятой, мерзкой субстанции, которой
захлебываются насмерть чьи-то мечты, а порой даже мечтанья о мечте!!!
Скоро умрут все чудеса!!!
Обезчудесимся мы…
Обезнебесимся мы…»

Элэри покраснела от стыда и в наказание, очень сильно укусила себя за локоть, но
не дала ветвистому древу боли криком выкорчеватся наружу.
« Ты дурочка, Элэри Оушенс!!! И даже не смей сама с собой спорить!!! Не
испугалась розовой жемчужины, но побоялась отпечатка ладони на воде! Так
испугалась, что все затряслась прозой и сыпались с ветвей души твоей сгнившие
плоды поэзии мечты. Это все потому, что ты сама стала частью этого чуда! Именно
из-за этого, многие люди бросают мечтать.
Это очень странно, но люди бояться творить чудеса, имея все предпосылки к их
созданию. Они тоскуют по тому, что всегда у них пред глазами! Над сердцем, под
сердцем, вблизи сердца и даже около! Живя в чудесах, утопая в чудесах, человек
не верит в их существование.
Большое видиться на расстоянии, а малое лишь вблизи…
Вот люди и тянут чудеса, в свою черную близь, запрягая их в формулы и аксиомы.
Я не против прогресса, я против убийства чудес.
Прогресс регресса – вот истинный путь современного человечества.
Дурачка ты Элэри…
И люди как и ты убивают чудеса…
И люди калечат чудеса…
И растет в синем лесу Вселенной, на голубой опушки «Земля» страшный гриб –
поганка…
И растет атомный гриб…
А за ним другие грибы, еще более ядовитые…
Где же голубая опушка спросите вы?
Незнаю…
Грибы посадили,
грибы искали,
грибы собрали,
но вот варить некому»…

Элэри Оушенс знала:
« Нельзя упускать чудеса. Желая встретить чудо, встретив чудо, от чуда не
убегай, иначе, что же в этом чудесного? ».
Элэри глубоко вздохнув, снова склонилась над таинственным отпечатком маленькой
ладошки, что остался на шкуре Голубой собаки. Она осторожно протянула худую руку
к отпечатку, дотронувшись до него кончиками пальцев. Чудо незамедлительно
отреагировало на прикосновение, словно прикосновение стало катализаторам для
дальнейшего развития чуда. Водный отпечаток вдруг дернулся и превратился в
контуры лица Элэри.
Вода выплетала узор и из множества мельчайших складок.
Вскоре «водная», зеркальная Элэри, смотрела на Элэри Оушенс.
Отражение улыбнулось Элэри. Подавленная девочка растерянно улыбнулась в ответ.
— Ты ведь играешь со мной? Правда, Голубая собачка?!! – спросила растроганная
чудом Элэри у своей зеркальной двойняшки.
Отражение, в знак согласия, подмигнуло светлокудрой девочке левым глазом, и
показала ей кончик языка.
— Я так давно мечтала с кем-нибудь поиграть!.. – мечтательно сказала Элэри. В ее
глазах блестела гроздь соленого жемчуга. – У меня ведь никогда не было друзей!..
Все считают меня странной.… Даже папа, и тот редко понимает мое плюшевое
настроение,… Я знаю, это все оттого, что он не умеет мяукать и пьет кипяченое
молоко с противной белой пенкой! Ну, ничего… Я его вылечу!
Отражение, внимательно слушало доброликую девочку, в чьих смешных кудряшках
пряталось солнце. Голубая собака понимала Элэри Оушенс.
В сумрачном тумане, все происходившее в тот миг, было исполнено какой-то
сказочной сказочностью и чудесной чудесностью. Горизонт был настолько близок,
что казалось, стоит лишь протянуть к нему свое сердце, и его тут же отогреет
теплая, заветная даль от скучных морозов близи.
— Ты понимаешь меня, Голубая собачка!!! – обрадовалась Элэри Оушенс и весело
хлопнула в ладоши. Отражение снова утвердительно мигнуло глазом и быстро начала
открывать и закрывать рот. Голубая собака пыталась сказать что-то девочке, но не
могла этого сделать.
Соленый пес не владел не совершенными языками, в том числе и человеческим. Он
умел говорить лишь на совершенном языке. На языке тишине, в котором лишь одно
слово равно всем словам…
И словом этим было безмолвие, ибо даже в начале всего было это слово, длилось
это слово уже много тысячелетий…
И словом был Бог…
— Ты хочешь мне что-то сказать, Голубая собачка? – спросила девочка.
И как только она произнесла эти слова, все огромное тело Океана пришло в
движение.
Прямо из сонной, прозрачной воды, начали вырастать ввысь, огромными синими
колонами водяные столбы.
Они были огромными. Лодку обдавало тысячами брызг. Элэри обхватив голову руками,
с восхищением смотрела на рождение нового чуда. Сотни водяных столбов походили
на стволы громадных деревьев. Из Океана вырастал фантастический лес.
Достигнув определенной высоты, каждый столб начинал видоизменяться.
Одни превращались в здания, другие в фонарные столбы, третьи в дороги.
Вот выросло одно здание, а за ним второе, третье…
Из воды вырастал целый город! И Элэри не могла не узнать проклятый город. Город,
что когда-то носил название город Богов – город Садоммогоморск…
В метрах ста от деревянной птицы, выросла площадь разрушенных храмов, а чуть
поодаль изувеченный памятник одному поэту Теобальдо. Поэта давно все забыли и он
жил на чердаке заброшенного музея.
Из воды вырастал проклятый древний город…
Все было точно настоящее. И дома и улицы и дороги. Лодку качало на волнах средь
домов и площадей, но Элэри совершенно не боялась качки. Нельзя бояться чудес!
Когда последний столб закончил сформировываться, превратившись в здание суда,
пред Элэри лежал самый большой город планеты, город Садоммогоморск.
Вдруг просмоленная лодка снова сдвинулась с места, на этот раз ее понесло не
вперед, а назад. Элэри плыла вдоль высоких домов по длинным улицам. Все было в
этом водном городе кроме людей.
Когда деревянная птица вылетела за пределы города, она остановилась.
Элэри вновь почувствовала сердцем, что вот-вот должно родиться новое чудо. И ее
ожидания незамедлительно оправдались…
Новый водяной столб, начал вырастать прямо под лодкой. Он был намного больше
остальных. Голубая собака возносила Элэри к небесам. На отметки двести метров,
столб застыл. Вскоре для Элэри весь город был словно на ладони. И девочка
видела, как вдруг, все здания водного Садомогоморска, начали рассыпаться на
миллионы капель и эта «живая» вода стремилась к площади древних храмов. Прямо на
этой площади столбы сплетались друг с другом, и из воды вырастала таинственная
башня феноменальных размеров.
Голубая собака возводила новое сооружение.
Элэри узнала в сооружающимся здании, ту самую башню, которую видела в одной
старой книжке.
— Вавилонская башня! – прошептала девочка
Вдруг Элэри увидела множество маленьких фигурок, что, находясь внутри строящейся
башни, о чем-то ожесточенно спорили. Они дрались, кусали друг друга. Лишь
небольшая группа фигурок все время силилась разнять дерущихся, но к ним не
прислушивались, не приглядывались и не причувствовались.
Они звали сорящихся к выходу, зная, что башня скоро рухнет от словесной кувалды
вражды.
Но не шли за ними другие…
С великой скорбью, покидали башню некоторые из одумавшихся…
И когда вышел из башни последний, Вавилонская башня рухнула…
Это было страшное зрелище!!!
Миллионы тонн воды водяным градом пали в Голубую собаку.
Все дерущиеся, были погребены на веки. Небольшая группа одумавшихся, сидела у
обломков Вавилона и плакала. Но средь плачущих, нашелся тот, кто указал сердцем
и рукой на далекий горизонт. Старая фигурка с посохом, призывала идти вперед, но
плачущие не верили, что можно пройти сквозь груды Вавилона.
И тогда старец ударил посохом о водную гладь…
И расступился Вавилон…
И пошли плачущие к далекому горизонту…
Элэри тоскливо смотрела в след уходящим…
И когда последний скрылся в туманной дали, обломки Вавилона вновь рухнули. Весь
Океан снова пришел в движение. Лодка с Элэри медленно опустилась вниз. Город
полностью исчез. Вскоре Голубая собака вновь походило на огромное тихое озеро…
Ни всплеска…
Ни движения…
Ни звука…
По воде куда-то вдаль скользили две красных ленточки…
Мяу.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Тео Савант ходил по великой доске…
И видел Тео, страшную вражду средь разных фигур…
И видел Тео, чудовищную ненависть, что была в каждой клетки…
Непередаваемое безумие овладело всем шахматным сообществом. Фигуры рубили друг
друга направо и налево, без права на пат…

Спустя несколько дней Тео Савант пришел в город Н – столицу клетки Е4.
Город носил странное название уже много тысячелетий и был самым большим городом
на всей шахматной доске.
«Город Н» — прочел Тео, входя в него через главные ворота.
— Скажите, — спросил у стража стоящего у врат – Почему у этого города такое
странное название?
Белокостный страж — пеш, поморщился, завидев черную вонючку – Потому, что этот
город не может иметь имени.
— Почему? – изумился Тео
— Имена дают тому, что живое по своей сути, даже если это «что-то» не умеет
дышать. А этот город всегда мертв, хотя и кипит игрою. Он убивает и поедает
ежедневно тысячи фигур. То, что имеет имя, всегда на него отзывается. Но этот
город не отзываться никогда. Ты можешь прожить в нем сто лет и, уехав из него
лишь на день, все равно по приезду ощутишь это цементное безразличие. У камня
нет памяти. И хоть этот город и назван городом «Эн» это все же не имя, а скорее
бездушный координат на оси нашей круглой доски…

Светало…
Утрело…
Проходя мимо пустынного вокзала, Тео вдруг увидел одну старую белокостную пешку,
что лежала прямо на асфальте и сильно кашляла. Ужас охватил Саванта, когда он
узнал в пожилой фигуре Оет Роматес.
Ее лицо сильно постарело. Ее руки были исколоты пластмассовыми комарами.
Когда-то давно, пластмассовый рой не был столь многочисленным и могущественным.
Но шло время, и пластмассовые комары строили себе новые гнезда на чердаках и в
подвалах, обживались в бардачках автомобилей и в дамских сумочках, прятались в
карманах пешек и королей.
Они быстро эволюционировали, постоянно видоизменяясь, становясь все более
живучими, отбрасывая старые штампы и заменяя их новыми более совершенными.
Перемещаясь из клетки в клетку, от одних фигур к другим фигурам, они покоряли
сердца и вены. Тысячи километров вен, были объезжены ими и окончательно
покорены. И как только фигура становилась новым рабом пластмассовых комаров и
теряла все свое шахматное достоинство, другие фигуры начинали считать ее
чернокостной, даже если до этого ее кость была белой.
Обращая в рабство все новые фигуры, пластмассовые комары использовали их в своих
целях.
Они управляли их костяными ногами, и рабы шли на поиски новых доз.
Они руководили их костяными глазами и руками, и фигурки снова и снова вгоняли в
себя искусственную радость, искусственную гадость!
Все было до невозможности искусственным, вот только горе падших фигур, всегда
было самым настоящим, взаправдашним, насамомделе-настоящинским!!!
Настоящим!!!
Надвестиящим!!!
Намиллионоящим!!!

Как оказалось, несколько дней назад, Оет лишили квартиры и теперь она жила, или
скорее выживала на мрачных улицах города Н.
Причиной тому стало желание одного молодого белокостного короля, что хотел
превратить их квартал в огромный торговый комплекс. При помощи подлых игровых
технологий, уже через три дня Оет оказалась на улицах города Н. Некоторое время
она тайно вела свою бренную, несчастную игру в подвале одного дома на улице
первая Третийрейховско-Святогитлеровская.
Этот дом был домом белокостных и от того, опасаясь быть замеченной, Оет лишь
только ночью изредка выходил из подвала, чтоб раздобыть еды. Ее квартира
находилось неподалеку от площади разрушенных храмов.
Оет сильно удивилась встречи с Тео
— Что с тобой тетенька Оет? – испугано, спросил Савант подбежав к ней
-Наверное, такова судьба всех нас, Тео — сказала она, стоя на краю последнего
вздоха, пред самым своим уходом из партии, — наверно, шахматы до самого конца
великой игры, будут считать фигур, что ютятся по вокзалам, чердакам и просят
подаяния в метро, исключительно чернокостными, даже их душа всегда кость белая.
Как глупы они в своем мнении. Случилось что плохое с какой-нибудь фигуркой, так
тут же она для всех прямо-таки чернеет на глазах… Милый, Тео.… Прости меня за
мои слова, но я все же скажу тебе… Клетки Е9 не существует.
— Не…
Савант, хотел, было попытаться ее переубедить, но слова страшным комом крепко
застряли в горле.
И он в ту же секунду своей игры, четко осознал, что в горле каждого
чернокостного, до самого последнего ухода из игры, до дня пока не окажешься на
краю последнего вздоха, застревает тот самый словесный ком, состоявший из их
умерших, не выскребленых собственным голосом криков.
Теперь он вспомнил, что уже много раз видел, слышал и чувствовал этот крик, этот
ком в глазах, в движениях и поступи тех, чья бренная, рутинная игра, как и игра
самого Тео была очень тяжелой.
Но больше всего немого эха от не рожденных криков — комов, было в глубоких
вздохах чернокостных, что раздавались повсеместно по всей площади огромной
круглой доски.
Оет Роматес тяжело кашляла. Превозмогая усталость, Тео дотащил тетушку Оет до
начала вокзальной площади, надеясь найти помощь. Оет было очень плохо. Она
медленно умирала.
Редкие ранние прохожие, будто совсем не замечали, ни Саванта, ни стонущей от
боли Оет Роматес.
Белые фигуры: надменные офицеры, легкомысленные слоны, недоверчивые пешки и
торопливые ладьи, спешили мимо черного пеша поскорей снова занять свои игровые
должности, и вновь продолжить великую партию.
Савант вдруг схватил одну проходившую мимо пожилую ладью за белую костяную руку.
— Ради Небесного Гроссмейстера, помогите!!!- прошептал черный пеш эти слова как
заклинание, в магическую действенность которого он сам мало верил.
Белая ладья презрительно сморщила свое лицо. Ее слегка еще покачивало после
бурной ночи.
Она отдыхала у знакомого слона. Повеселились замечательно. Особо ей понравилось,
что на этот раз именно она стала победителем в игре «докажи превосходство белой
кости», собственными руками приколотив длинными гвоздями к полу, какую-то
чернокостную пешку-вонючку. Конечно, теперь белая ладья жалела о совершенном.
Еще бы, гвозди ведь были сувенирными! Где еще такие возьмешь?..
Белая ладья пристально посмотрела в глаза Тео.
— Вы поможете? — тихо переспросил черный пеш Савант.
— Нет. Слишком мелкий ход. Так мелко крупные фигуры не ходят, — и она резво
застучала каблуками по асфальту.
Звук каблуков походил на звук пистолетной осечки. О сколько уже было таких
«осечек» в игре черного пеша!
Хоть бы кто, хотя бы один раз «выстрелил» по настоящему, без проклятых
«осечек»!!!
Он хотел, было крикнуть что-то в след белоснежной ладье, но не смог, застыв с
открытым ртом.
Вновь чернокостный малыш почувствовал тот самый комок в горле.
Теперь он находился в глубокой растерянности. Он впервые задумался над тем,
сколько же всего застревает в горле каждой чернокостной фигуры, тех самых
невыкричанных, невыскребленых комков-криков за его бренную игру.
Может быть тысяча?!!
А может быть миллион?!!
Сколько же придется испытать ей на себе этих страшных «осечек»?!!
-Да будет проклято Солнце!!! — утирая белоснежный жемчуг, прошептал Савант
сквозь зубы, подняв голову к небу. Точно пытаясь своим, словом плюнуть прямо в
лицо Небесному Гроссмейстеру.

Савант вновь пытался кого-нибудь остановить, но все отвечали примерно также как
и белая ладья, заостряя свое внимание в первую очередь на мелкоходности просьб
черного пеша.
И он опять слышал удаляющийся стук «осечек» по мокрому асфальту.
И тогда Саванта Тео посетила одна безумная по своей сути мысль…
Он оторвал свою черную, кудрявую голову от груди задыхающейся тети Оет, затем
встал и громко сказал.
— Всем чернокостным — безжалостная рубка!!! Прочь из игры, дети ночи!!!
Его слова остановили одного молодого белого ферзя проходившего мимо.
— Черному черное, белому-белое!!! — сказал черный вонючий пеш и к слушателю —
ферзю, присоединились еще две молодых пешки в желтых, соломенных шляпках.
-Кто этот чернокостный, что так правильно говорит? — спросили пешки у офицера.
— Не знаю и не хочу знать. Слишком мелкий ход! — ответил он, покручивая костяной
рукой русые усы.
Тео Савант не замолкал.
Он говорил лишь только то, что ему уже на протяжении многих лет игры негласно
вбивали в голову достопочтейнийшие белые фигуры в пешкином доме.
Слушателей становилось все больше. Вдруг кто-то бросил ему под ноги огрызок
яблока, а за ним следом полетела мелкая монетка.
Закон всеигрового унижения все более явственно проявлял свою несокрушимость и
величие в тот ужасный миг.
Один пожилой слон, под горячее одобрение и восхищенье публики, швырнул не одну,
а целых три монеты. Право, такой доброты многие еще никогда не видели!
К ногам маленькой Тео подкатывались новые монеты, но его это вовсе не радовало.
Ведь сколько бы Савант не говорил сейчас, застрявший ком-крик в горле ни на
миллиметр не уменьшился! Наоборот, он постоянно рос, превращаясь в огромный
комище, который уже никогда не удастся из себя извлечь до конца, выкорчевать
полностью! Этот ком, проедет и растопчет все прекрасные цветы событий в его
игре, оставив от них жалкие, бренные ошметки.
Ком рос.
Толпа слушателей росла.
Некоторые фигуры кричали браво, умиленные столь правдивым рассказом обо всем
ничтожестве чернокостной расы.
Черный пеш-вонючка говорил…
И ком, целый комище в горле его души все ширился и уплотнялся. Ком катился по
событиям в игре Саванта. По его голоду, по безжалостному срублению его мечтаний
и надежд. По тысячам презрительных взглядов и миллионам злых насмешек.
Ком набирал скорость.
Вот он раздавил улыбку Оет Роматес, что сказали о том, что она уволена.
Вот ком размозжил счастья еще совсем маленького Саванта, которому сказали, что
ему больше нельзя играть со всеми.
Страшный ком!!!
КОМИЩЕ!!!
Он давил, уничтожал все светлое и ценное в игре Тео Саванта, и черная вонючка,
уже не видела фигурок, зажмурив глаза. Цветные картины воспоминаний, проплывали
мимо маленького пеша, а ком, став огромным свинцовым шаром, набрасывался
голодной гиеной на них и размалывал, разжевывал воспоминания, выплевывая лишь их
черно- белые, до ужаса блеклые осколки, которые падали на дно души Саванта
огненными гвоздями, входя в нее по самую шляпку. Его подлая душа стала походить
на ежа, от неимоверного количества гвоздей на своей тонкой шкурке.
Ком не успокаивался.
Он застыл, затаился кровожадным чудовищем и все ждал, когда же на пастбище
памяти чернокостного пеша, выйдет молодой, наивной ланью новое воспоминание.
Вдруг Савант смолк и начал медленно опускаться на землю.
Он уже совершенно ничего не видел и не слышал. Лишь только страшный свинцовый
ком, стоял пред его глазами и хищно ему скалился, намекая на то, что его пир еще
только начинается.
Белые фигурки, окружавшие Саванта быстро разошлись, посчитав, что уже и так
свершили слишком много хорошего для чернокостной – вонючки. Ведь многим нужно
было спешить к знакомым художникам, чтоб те, написали с их светлых,
одухотворенных прелестным поступком лиц, хотя бы несколько икон!
Поэтому никто не подошел к упавшей вонючки.
Это был слишком мелкоходный ход.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++

Ход 2

Энола Джей вдруг резко открыла глаза и тут же их закрыла.
Два голубых зрачка, точно два фотоаппарата, пораженные увиденным кадром
незамедлительно захлопнулись.
Энола Джей попыталась вздохнуть, но вместо воздуха хлебнула ртом большой глоток
соленой, темной воды, тут же закашлявшись. Сознание Энолы не в силах найти
логическое обоснование происходящему словно взбунтовалось. Голубоглазая девушка
никак не могла вспомнить кто она и где она. Триллионы самых различных догадок и
домыслов атаковали разум свинцовыми пулями, но ни одной из пуль не удавалось
пробить стальную броню правильного ответа.
Как вдруг одна из догадок, впилась со всего маху в ее сознание. И тогда
чудовищный страх парализовал душу девушки, сделав ее покорным рабом собственных
раскаленных эмоций.
— Я тону! – мелькнуло в голове Энолы Джей, так, точно вдруг кто-то провел остро
отточенным скальпелем, по ее телу и фонтаном брызнула горячая, липкая кровь.
Энола Джей попыталась найти какую либо опору, то за что можно было бы
ухватиться. Но ноги и руки вязли лишь
в темной океанской воде.
Со стороны девушка с каштановыми волосами, напоминала беспомощную куклу –
марионетку, что по каким-то неизвестным причинам покинула свой театр и утратила
свои нити.
Кукла тонула…
С каждым новым взмахом рук и ног, кукла Энола чувствовала все острее, что еще
совсем чуть-чуть и останки невидимых нитей зовущих к поверхности навсегда
лопнут, и она пойдет на холодное, мрачное океанское дно мертвым куском мяса.
Энола Джей вновь резко открыла глаза, так же резко, как открывают окна во время
пожара, чтоб сделать глоток живительного воздуха. Два голубых окна распахнулись,
и еще более оцепеняющий ужас заковал душу девушки
в наручники паники.
Она взглянула наверх и увидела, что поверхность океана, освященная белым светом,
стремительно от нее удаляется. До сих пор не понимая, что она, кто она и как
здесь оказалась, Энола Джей отчаянно боролось со смертью.
В разум огромным острым шурупом вкручивалась единственная мысль:
«Во…………………………..
Воздуха!!!»
Ее легкие бессмысленно сокращались, пытаясь высосать из обезвоздушевогося
организма хоть каплю прозрачной жизни. Тело титановым удавом все сильней
обвивала судорога. Белая майка, длинные джинсовые шорты и серые кеды
превратились в непостижимо тяжелые гантели, что все настойчивей звали девушку
туда, к холодному дну океана.
Эноле с трудом все же удалось стянуть с себя кеды, и они пошли на дно, сильно
раздосадованные тем, что не прихватили с собой хозяйку.
« Воздуха!!! Во……………………Воздуха!!!!» — вкручивался раскаленный шуруп – мысль в ее
бунтующий разум.
«Во……………………………………………………………………………………здуха»

Энола Джей все явственней ощущала, как из ее тела проклятая темная вода
высасывает последние силы.
Она несколько раз ненадолго теряла сознание. И тогда мертвая, неподвижная кукла
опять просыпалась в ней.
Кто знал, где находилось сознание Энолы в момент потери сознания. Но, даже
находясь там, меж всем живым и мертвым, она вновь возвращалась в реальность, и
тогда мертвая кукла оживала и невидимые, почти утраченные нити опять приходили в
хаотичное движение.
«Во…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..здуха.
Во………………………………………………………………………….зду…»

Где-то там в этот миг, на дне губительного океана, лежали старые кеды девушки, и
они предчувствовали, что скоро должно все кончиться и их одиночества навсегда
разделит девушка с длинными каштановыми волосами, распластавшись по дну мертвой
куклой утратившей навсегда свои нити.
Голубые окна иногда распахивались в надежде на то, что поверхность еще не так
далека и тут же закрывались когда осознавали, что расстояние постоянно
увеличивается.
«Во………………………
В………………………….
Возду……………………….»

Силы покидали Энолу Джей…
Они уходили от нее поверженными героями, низко пустив головы. Следом за ними
тоже с особо низко опущенной головой шагала жизнь девушки, боясь оглянуться
назад.
Жизнь уходила от Энолы Джей…
Жизнь уходила из Энолы Джей…
Она уходила в начале по маленькой капле, как из треснувшей плотины, затем тонким
ручейком, а чуть позже целым бушующим безвозвратным потоком.
Плотина рушилась…
Мимо вокзала сознания других людей, должно быть, пронеслись бы в это мгновение
скоростные поезда лет
с вагонами событий, но только не мимо вокзала сознания Энолы, ибо она не могла
ничего вспомнить из своей жизни, по-прежнему не зная, что она и кто она.
Энола Джей вдруг взглянула в глаза собственной смерти…
Ее голубые окна неторопливо распахнулись, и она осознала, что от безмолвного
крика «Воздуха!!!», осталось лишь многоточие. Девушка вдруг представила себя
лежащей мертвой на холодном дне океана рядом со своими старыми кедами. Этот
образ как ни странно не вызывал у нее страха, а скорее наоборот, от него веяло
каким – то роковым, но все же блаженством. Веяло мертвой, но свободной куклой.
И тогда Энола Джей поняла, что жизнь почти, что полностью ее покинула, стыдливо
опустив глаза , поэтому девушка перестала бороться за то, чего не вернешь…
« Воздуха………………………
Возду…………………………..
Во………………………………..
……………………………………………………»
Теперь Энола Джей боролась не за свою жизнь, а за свою смерть, ибо борьба за
смерть пусть странная, но все-таки тоже борьба, где проигравший всегда
победитель.
Девушка прекратила подчиняться тонким нитям и чувствовала, как все быстрее
превращается в свободную,
но мертвую куклу.
«………………………………………………………………………..»

Она отдалялась все дальше от невидимого бездушного кукловода, медленно
приближаясь к своим старым кедам, зная, что за голубыми окнами глаз не увидеть
ничего кроме белой метели черной тоски.
Энола смотрела в глаза своей смерти…
Смерть смотрела в глаза своей Энолы…
Они поначалу впивались друг в друга враждебными, злыми взглядами, но чуть позже
нашли что-то общее, родное
в этих взглядах. Смерть стала милее жизни, и Эноле хотелось смотреть и смотреть
в ее роковые черные очи.
« Может быть, люди от того и бояться заглянуть в глаза своей смерти, зная, что
могут найти в них нечто настолько близкое, что не смогут оторвать от этого
глаз»… — вдруг подумала Энола Джей, все быстрей приближаясь к своим старым
кроссовкам.
Теперь ее уже совершенно не беспокоило кто она и что она, ведь уходила в тот
миг Энола Джей туда, где не было
и не будет имен, ибо тщетность и небытие правят тем миром…
Энола Джей тонула в жизни, всплывая в смерть.
Смерть хорошела на глазах. Из старой, костлявой старухи, она превращалась в
юную, понимающую красавицу-подругу, с которой очень сильно хотелось поделиться
последним вздохом. Разломить пополам последний вздох, точно кусок хлеба и
протянуть половину своей новой подруге со словами « Ешь не спеша, больше нет. Я
буду верной тебе смерть не всю жизнь, а на всю смерть».
Где-то там в те секунды, на дне губительного океана лежали старые кеды девочки…
Они знали, что их тряпочное одиночества скоро закончиться и рядом с ними ляжет
Энола Джей – мертвая кукла, утратившая навсегда свои нити.
Голубые окна иногда резко открывались, тая последнею надежду увидеть
приближающуюся поверхность, и тут же захлопывались, зная, что надежды себе уже
не оправдают.
« ……………………………………………………….»

Глупая мысль – шуруп давно выпала из ее головы.
«……………………………………………………………………………
В……………………………………………………………………………….
ВО……………………………………………………………………………
ВОДЫ!!!»

Энола Джей теперь вовсе не желала воздуха, ей хотелось нахлебаться соленой
жидкости и она слегка приоткрыв рот, погружалась в черную пучину.
Но, вдруг пристально глядя в добрые любящие глаза своей подруге – красавицы, она
вновь на миг разглядела в них тот ужасающий, оцепеняющий старческий взгляд.
Энола Джей почувствовала как ее старые почти, что разорванные нити снова
впитывают в себя силу. Что-то придавало ей энергии и звало к поверхности.
«…………………………………………………………..
В…………………………………………………………..
ВО…………………………………………………………
ВОЗДУХА!!!» — пронзило сознание молнией.

Мертвая кукла с длинными каштановыми волосами оживала.
Как прежде ее голубые окна были распахнуты для мира, пусть чудовищного в тот
миг, но все же мира.
Новая подруга звала ее обратно, предвкушая сытную трапезу последним вздохом
мертвеющей куклы. Но хоть как бы ни пыталась смерть изобразить из себя добрую
красавицу, Энола видела под ее искусственной кожей тысячи глубоких черных
морщин.

«ВОЗДУХА!!!»
Энола, что есть сил, раздвигала руками и ногами тяжелую сонную воду, словно
отмахиваясь от нее как от злого наваждения. Толчок за толчок, движение за
движением, метром ха метром, Энола Джей приближалась к поверхности ведомая
невидимыми нитями.
Девушка с длинными каштановыми волосами умирала для смерти и вновь рождалась для
жизни. Энола Джей не понимала что она, кто она и как здесь очутилась. И все же у
ней было свое «Я». Пусть неосознанное, не до конца узнанное и все же «Я»!
И это «Я» хотело жить!
И это «Я» безмолвно кричало; « ВОЗДУХА!!!»

Когда до поверхности оставалось около семи метров, сквозь открытые окна голубых
глаз, Джей разглядела загадочную фигуру странного человека, что смотрел на Энолу
и дожидался ее всплытия. Этот загадочный человек не спешил нырять за девушкой.
Он просто смотрел на нее и ждал.
Вдруг Энола поняла, что именно тем самым кукловодом и был этот человек, что
подал ей спасительную нить. Именно от него исходила та таинственная сила, что
помогла разглядеть девушке в смерти смерть, а не блаженное забвение.
Загадочный человек будто бы проверял Энолу. Стоила ли она протянутой нити или не
нет.
Фигура на поверхности сопереживала ей, и она ощущала это на каком-то интуитивном
уровне. Девушка откуда-то знала, что этот человек может дать лишь нить, а
выбираться дальше каждый должен самостоятельно.
Нет. Он не являлся злым и эгоистичным, просто таков был негласный устав этого
кукловода. Ведь если бы он исключительно самостоятельно вытаскивал всех кукол за
нити, то куклы никогда бы не осознали того, что они во многом сами кукловоды
самих себя, и лишь им подчиняется заветная нить.
Кукла, поверившая в это, перестает быть куклой и становиться кукловодам, что
протягивает уже другим их же собственные нити.
Энола Джей стремилась к поверхности, хаотично раздвигая черный бархат океанской
воды.
«ВОЗДУХА!!!» — теперь уже совсем ясно. Не как мольба на паперти безнадежности,
а как праздничный звон колокола в церкви целенаправленного стремления.
С каждым новым движением, желание жить все отчетливей, все явственней
пульсировало в ее душе:
«Жить!!!!
Воздуха!!!
И точка!»

Между Энолой и поверхностью оставалась менее двух метров губительной сонной
воды. И Энола все стремительней сокращала расстоянье, видя, что загадочный
человек искренне рад этому, а от того детская совсем наивная улыбка вырастала
маленьким теплым цветком на планете его лица.

Отступала смерть…
Наступала жизнь…
Черная старуха убегала. По началу она походила на страшное чудовище, но в ту
секунду чудовище вовсе обессилело и обезчудовищилось до состояния полной
безобидности, превратившись в маленькое жалкое существо, что убегала от Энолы,
поджав под себя беспомощность точно хвост.
Там, далеко, на холодном дне океана, лежали обозленные на Энолу Джей старые
кеды, понимая, что им вскоре
не с кем будет разделить вечное одиночество. И рядом с ними, увы, не будет
лежать мертвая кукла с красивыми голубыми глазами.
Мечте старым кедам видимо, не суждено было сбыться, так как Энола все быстрей
приближалась к поверхности.
« Воздуха!!!!» — как жесткий, неоспоримый приказ и никаких многоточий.
Хаос в движениях девушки приобретал логику. Энола плыла к поверхности, зная, что
заветная, спасительная нить больше не лопнет. Нить становилась плотнее, жестче,
походя на толстый железный трос, что был не склонен к неожиданным разрывам.
Загадочный человек с радостной улыбкой наблюдал за Энолой Джей. Это не он спасал
девушку, а девушка спасала себя, ибо люди просящие спасения, уже себя спасают
себя тем, что искренне желают спасенья. Они сами носят кончик той заветной нити
в своей ладони, но не видят нить, пока кто-то на нее не укажет.
Как и Энола Джей, загадочный человек тоже совершенно ничего не знал о самом
себе.

До поверхности оставалось то самое расстоянье, что стоит называть « расстоянье
протянутой руки». То самое расстоянье, которому нет цены, ибо не метры и
километры, а именно это величина, именно это расстоянье, есть мера всех мер.
Мера человека в мире, и мера мира в человеке.
Странная фигура склонилась над спокойной океанской водой. И тут же пальцы Энолы
Джей ощутили прикосновение, которому вот-вот суждено было сбыться. Энола даже не
столь это чувствовала, сколь просто откуда-то твердо знала об этом.
Загадочный человек медленно опустил руку в воду…
Пальцы их рук сплелись в некое сказочное существо, в котором было все то, что
можно было бы назвать настоящим, добрым, человечным. Сплетенные пальцы были
похожи на забытое миром растение, из которого еще совсем чуть-чуть и покажется
наипрекраснейший цветок, чей аромат – запах самого Бога.
Лишь когда Энола ощутила своей рукой другую руку, она наконец-то поняла, что
лишь ее собственная нить вытягивала тонущее тело и душу из роковой пучины
океана. Она в одно и тоже время была и куклой и кукловодом, а тот странный
человек, лишь толчком к пониманию и осознанию этого.
Загадочная фигура медленно и очень осторожно вытащила Энолу Джей на поверхность
океана и аккуратно уложила ее на сонные волны.
Энола, плотно захлопнув голубые окна, глубоко и жадно дышала. Таким сладким
воздух ей еще ни казался никогда. К тому же, Энола Джей не помнила кто она и что
она, а значит, что это были ее первые глотки воздуха в жизни, в которой помнишь
и осознаешь себя.
Странный человек молча стоял рядом с Энолой.
Длинные, каштановые волосы девушки сбились в мокрый комок, и соленая вода
сбегала с них тонким ручейком, по смуглой долине ее юного и красивого лица,
вдоль голубых плотно захлопнутых окон.
— Господи.… Спасибо!.. — прошептала Энола Джей, что не знала кто она и что
она, человеку, что тоже не знал кто он и что он.
Энола Джей, вдруг поймала себя на мысли, что впервые слышит свой голос, и слова
«Господи.… Спасибо», фактически были ее первыми словами.
Все для Энолы в настоящее время было «первым» и «впервые». Внезапно девушка
попыталась встать, но как только она оторвала от воды свое уставшее тело,
последние силы покинули ее, и она вновь рухнула на синие волны.
И тут случилось то, что до глубины сердца сильнейшем образом потрясло и испугало
Энолу Джей намного сильней, чем океанская глубина и костлявая старуха.
Фантастическая по своей сути мысль поразила и пронзила острой стрелой мишень
разума.
— Я лежу на воде – сказала Энола так удивленно, что сказанные ей слова, не были
даже одеты в яркие эмоциональные одежды, настолько она растерялась.
Голубые окна вдруг резко распахнулись и девушка, чуть приподняв голову,
взглянула на своего спасителя.
Спаситель стоял на воде.
Голова Энолы вдруг сильно закружилась. Ее начало подташнивать, и она вновь стала
уходить под воду. Так быстро, будто бы кто-то выдернул из-под нее надувной
матрас, что держит людей на волнах.
Энола несколько раз хлебнула полным ртом соленой воды и обмякла, потеряв
сознание, став снова мертвой куклой, не верящей в силу своей нити.
Старые кеды безмолвно радовались.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Одно голубое окно неспешно распахнулось…
За окном темно-синяя конфета неба, была завернута в плотный, воздушный фантик
густого как желе тумана.
— Ты очнулась сестра? – спросил чей-то добрый, босодуший голос.
Лежа на спине, Энола Джей с усилием приподнялась на локтях.
Спаситель стоял на воде…
Энола чувствовала, как душу начинает обвивать огромным питоном неконтролируемый
страх. Но ее страху что-то не дало распространиться пугающей змеей по телу и
душе. Фобиообразный питон был кем-то быстро перехвачен и умерщвлен до состояния
легкой взволнованности.
Энола отчетливо понимала, что снова лежит на воде, но на этот раз она не тонула.
— Не бойся сестра… – казал тихим и добрым голосом спаситель Энолы Джей — Страх
отучает людей ходить по воде.
Не зная, что ему ответить, Эноле оставалось лишь удивляться тому, что она до сих
пор не ушла под воду на очередное свидание со старыми кедами.
Девушка вдруг поняла, что спаситель был прав. Именно он каким-то таинственным
образом парализовал ее страх
и лишь благодаря этому волны держали на своих соленых спинах хрупкое тело юной
девушки.
Энола преодолевая усталость, уселась на корточки. Завидев это, спаситель Энолы
Джей, что стоял в метрах десяти от нее медленно пошел ей навстречу. Энола Джей
не верила своим голубым окнам.
Спаситель шел по воде.
Странный человек мягко наступал на синие волны как на надежную, проторенную
тропу. И тропа та была сродни тропе к мечте, ибо крепче, чем тропа к мечте троп
не существовало.
В глазах Ходящего по волнам плескалась поэтичная даль. Лицо переполняла
вселенская доброта, мудрость и покой. Спаситель тихо подошел к Эноле Джей и
протянул ей свою руку.
— Встань сестра. Тот, что имеет ноги, должен делать шаги.
Энола сильно разволновалась и, боясь подавать спасителю руку, вдруг резко
спрятала ее за спину.
— Но если я снова упаду? Ведь я не умею ходить по воде! – прошептала она
дрожащим голосом полным скорби
и мольбы.
Спаситель нежно улыбнулся Эноле. От этого душа девушки наполнилось согревающим
утешением и надеждой.
— Говорю же тебе сестра, не бойся. Вера в поражение сторониться побед. В мире
этом, есть еще та таинственная земля, не знавшая человеческой стопы. В хождении
по воде, главное помнить не о том, что ты идешь по воде,
а о том, что идешь, просто идешь.
Энола Джей протянула свою маленькую ладонь спасителю. Их пальцы вновь
соединились, словно две сложнейшие детали неизвестного механизма, что не могут
работать по отдельности друг от друга. Девушка как можно осторожней разогнула
ноги в коленях и неуверенно встала на синею волну.
Спаситель и Энола Джей стояли на воде.
— Как ты здесь оказалась сестра? – спросил спаситель голубоглазую девушку, чьи
волосы каштанов цвет.
— Я не зна… — она остановилась на полуслове. В голове с огромной скоростью
замелькало множество незнакомых картин. Энола видела какую-то странную,
маленькую девочку, что шла по горячему песку к океану, и видела огромную
шахматную доску, где вместо фигур были люди.
Миллиарды мельчайших обрывков памяти проносились мимо сознания Энолы Джей.
Она будто бы стояла в каменном доме на незнакомом пляже, а за окном бушевал
ураган и сотни тысяч песчинок проносились мимо, не одна из которых не
задерживалась в памяти девушки дольше мгновения, улетая в небытие.
— Я не знаю… — вымолвила печально Энола Джей, не в силах вспомнить хотя бы одну
из промелькнувших только что песчинок.
— А кто ты, Ходящий по воде? – спросила девушка, чьи глаза – голубые окна дома
светлой души.
— Я тоже не знаю – ответил искренне спаситель – Но мне известно хорошо лишь одно
– я должен свершить что-то очень важное, ибо сердце мое золото других сундуков.
— Но что ты делаешь здесь, посреди великого океана? – изумилась Энола
— Я ищу Мир людей.… Ты не знаешь, в какую сторону мне следует идти? – спросил
он и радушно улыбнулся
— Что?!! Что ты ищешь? – переспросила взволнованная девушка, чувствуя, что
что-то огромное просыпается в ее памяти от слов спасителя
— Я ищу Мир людей. Ты ведь оттуда сестра моя? Тогда скажи мне, в какую сторону
нужно идти. Я так сильно устал от долгих скитаний по воде.… Я не могу понять, в
чем допустил ошибку
— Какую ошибку? – поинтересовалась, насторожено Энола
— Я иду на зов человеческих сердец. Эти добрые души ждут меня уже очень много
лет. Но как только я следую на зов их сердец, вдруг чувствую, остановившись
посреди пути, что снова ошибся. Я чувствую великое зло, исходящее от зова, будто
бы это не зов это вовсе, а страшный звериный рык. И тогда я вновь понимаю, что
совершил очередную ошибку. А ведь я так хочу стать зарею веры в их ночи
сомнений.
Энола Джей всерьез забеспокоилась. Что-то феноменально большое и злое вставало
пред голубыми окнами от слов « Мир людей ». Она не знала точно, что означают эти
слова, но это «нечто» несло в себе ужасное, губительное и бездушное. Ее ноги
вдруг подкосились и она, еле слышно охнув, села на прямо воду.
— Что с тобою дитя? Тебе плохо?
— Незнаю… — прошептала грустно Энола Джей – Ты ищешь безуспешно Мир людей, но
мне почему-то кажется, что ты никогда не ошибался, выбирая к нему свой путь.
Ошибались лишь зовущие тебя.… Скажи мне мой спаситель, откуда ты пришел?
— Оттуда – и спаситель мягко улыбнувшись, повернулся к девушке спиной, указав
рукой на поэтичную даль, туда, где небо сливалось с океаном, или может быть,
океан сливался с небом…
Энола снова невольно охнула…
На спине загадочного человека росли еще совсем маленькие, полупрозрачные крылья
с длинными белыми перьями. Но больше всего голубоглазую Энолу поразило то, что
под юными крыльями были крылья другие.
Обрубленные крылья…
Они почернели от старости и их изуродованные концы заросли морщинистой кожей,
уродливо свисавшей вниз. Множество чудовищных глубоких шрамов исполосовали
старые обрубки крыльев до состояния сплошного шрама.
И если бы у странного человека не было других, еще не обрубленных крыльев,
Энола Джей никогда бы не приняла эти черные куски мяса тоже за крылья.
За обрубленные крылья…
Энола обратилась к спасителю сильно дрожащим, натяжным, как перетянутая,
бракованная струна голосом, что
вот–вот мог лопнуть рыданием.
— Ответь мне, ты когда-нибудь ранее был в Мире людей?
Спаситель сложил вместе свои ладони задумчиво оперевшись о них лбом, и только
тогда Энола заметила, что и на его ладонях есть огромные сквозные дыры, заросшие
полупрозрачной тонкой, еще совсем молодой кожей.
— Я не помню этого сестра – признался честно Ходящий по воде.
— Но откуда у тебя эти шрамы?!! – вскрикнула девушка, резко вскочив на ноги,
указывая на ладони, чувствуя в себе возрождающегося, хищного питона
парализующего страха.
— О чем ты сестра, я ничего не вижу! – ответил он, пристально рассмотрев свои
изуродованные ладони.
Девушка так и застыла в оцепенении от этих слов, не зная, что ответить ходящему
по воде.
Странный человек не видел своих шрамов.
— Пожалуйста, покажи мне дорогу в Мир людей – сказал он очень тихо, взглянув
добрыми глазами на Энолу.
Энола Джей опять ощутила какое-то чудовищное зло, исходящее от слов «Мир людей».
Она пока не понимала,
что представляет собой этот мир, но хорошо осознавала, что она тоже часть этого
страшного мира. Часть звериного рыка, одна из безумных нот долгой какофонической
рапсодии.
Энола долго молчала. Небо чернело на глазах, туман сгущался, начинал накрапывать
дождь.
Первая капля холодного дождя упала на плечо девушки. Это вывело ее из
оцепенения.
— Нет! – быстро и четко выговорила она, взглянув прямо в глаза спасителю. – Я не
покажу тебе дорогу в Мир людей, брат мой.
— Но почему сестра? – изумился загадочный человек и доброжелательно улыбнулся
— Потому, что ты не видишь собственные шрамы и путаешь зов со звериным рыком! –
произнесла громко она
и сделала то, во что в тот миг истинно верила.
Энола Джей уверено шагнула вперед по воде в сторону того самого необъятного зла,
что так явственно ощущала.
— Куда ты? – изумился спаситель – Это неверный путь! Я шел по нему однажды и
остановился на половине дороге, чувствуя, что вновь ошибся!!!
— Я иду домой! – бросила ему фразу Энола и сделала следующий шаг в сторону Мира
людей.
Холодный ливень усиливался. Океан смешивался с небом, или может быть, небо
смешивалось с океаном. Туман стал таким густым, что девушка с трудом видела свои
ноги.
Она внезапно ощутила, как треснули стекла ее голубых окон, и из них посыпался
градом тонны соленого жемчуга.
Энола Джей шла босиком по воде в мир людей и громко рыдала.
За ней шел спаситель.
— Постой сестра! Это неверный путь! Это не может быть верной дорогой!!! Не может
быть миром людей!!! Не может!!!
Энола на ходу утирала соленый жемчуг, и шла дальше, стараясь не оглядываться.
Большие соленые капли слез падали в соленый океан и он становился их хранителем.
Чтоб выразить всю свою боль, все отчаянье, Эноле хотелось вычерпать весь океан,
и залив его в свои голубые окна глаз, рыдать тысячами тонн соленой воды. Ей
хотелось, чтобы все залило этими слезами.
Энола Джей шла по воде в Мир людей. В соленый мир, где «глазной соли» хватит еще
не на одно поколение.
Ее хватит на несколько океанов, по которым будут бродить новые спасители и не
понимать, что эти океаны и есть суть мира людей.
Энолу Джей заливало соленым ливнем слез и пресными слезами ливня.
— Скажи, куда мне нужно идти?!! – раздавалось постоянно за спиной девушки. –
Скажи, где путь в Мир людей?!!
Я так устал ходить по воде.…
Но рыдающая девушка молчала и продолжала торопливо идти по воде.
Сначала она осторожно ступала на волны, боясь провалиться, но, видя, что
спаситель не отстает, перешла на быстрый шаг, а затем и вовсе побежала.
Ливень, слезы, океан, туман, небо.…
Все перемешалось, став единым целым.
— Скажи мне, скажи!.. – раздавалось позади – Я так устал ходить по воде.… Скажи
мне сестра, скажи!.. За что ты вновь бросаешь меня?!!
Энола Джей бежала что есть сил по воде, крепко стиснув зубы. Она разрезала телом
точно ножницами беснующуюся воду и густой туман. И хоть как бы не были быстры ее
ноги, она вовсе не рвалась в Мир людей. Девушка просто хотела больше не слышать
тоскливый голос спасителя за своей спиной и потому бежала еще быстрей.
Ее сердце, билось сумасшедшей птицей в костяной клетки ребер. Бок сводило
режущей болью. Спаситель не отставал. Он вовсе не бежал, а шел спокойным шагом
по воде вслед за девушкой с длинными каштановыми волосами, и она никак не могла
от него оторваться.
— Я ничего не скажу тебе!!! Не скажу!!! – кричала Энола Джей на бегу, и утирала
руками, новые градинки соленого жемчуга, что катился по щекам.
Ледяной ливень хлестал мокрой тряпкой воды по щекам. Пару раз Энола чуть было не
упала, спотыкаясь
о кудрявые, пенистые волны. Девушка продолжала бежать в Мир людей не на его
тихий зов, а на его звериный рык, что становился все яснее игромче, а от того
еще более ужасней.
Поражала злоба рыка…
Пожирала злоба рыка…
Он был похож на смертельный выстрел в висок. Выстрел длиною в несколько
тысячелетий.
— Скажи!!! Умоляю тебя, скажи мне!!! – доносился печальный голос ходящего по
воде
— Нет!!! Нет!!! – кричала на бегу Энола Джей, и из разбитых стекол сыпались
новые грозди соленого жемчуга.
В те минуты, она так сильно желала выплакать, выреветь, вырыдать всю себя до
конца, до дна, до последней капли, до состояния абсолютной душевной сухости!
Реветь градом, фонтаном, ручьем, рекой, океаном! Рыдать тысячами тысяч
океанов!!!
Энола Джей рыдала, а вместе с ней рыдало и серое небо, и неспокойный океан.
Девушка знала, что такие слезы достойны любой щеки. Только щеки, а не платка,
ибо утирать такие слезы было бессмысленно. Они заново впитываются в глаза.
Голос спасителя отдалялся…
— Скажи, сестра, скажи…
— Нет!!! – выкорчевывала новый крик Энола голосом из своего горла, и, не
останавливаясь, все бежала вперед,
веря не в то, что может бежать по воде, а в то, что может бежать, просто бежать.
«Рыдать!!!
Бежать!!!
И точка!!!» — как пусть суровый, но далеко не абсурдный приказ, которому еще
никто не осознал цены.
Спаситель отставал…
Он дошел до середины пути и остановился, услышав сердцем, что снова ошибся, ибо
молящий зов, все быстрее сменялся диким звериным рыком. И этим рыком
захлебывалось все человеческое в самом человеке, что жил в Мире людей. Звериный
рык поначалу прятался в зове, в страданиях, в скорбной мольбе, но как только
появлялись те, чьи сердца золото других сундуков, зов исчезал, превращаясь в
рык, раскрывая хищную пасть.
Лишь, чуть позже, сытый и счастливый звериный рык, превращался обратно в
траурный зов, но лишь до первых признаков голода.
Спустя некоторое время голос спасителя смолк, затерявшись далеко позади, средь
соленых ливней слез и пресных слез ливней. Энола Джей, пробежала еще около ста
метров и, запнувшись об кудрявую волну, повалилась на воду.
Сил больше не было, были только слезы. Ледяной ливень хлестал ее по телу, слезы
хлестали по душе. Так больно хлестали, что Энола чувствовала каждой клеткой
организма эти страшные обжигающие ожоги. Голос спасителя исчез, оставив Энолу
Джей наедине с диким звериным рыком…
Где-то далеко позади на холодном дне глубокого и великого океана, старые
кроссовки вдруг сильно обрадовались, чувствуя, что их хозяйка в те минуты очень
сильно жалела, что не осталась навсегда вместе с ними.
Кукле хотелось умереть, но проклятые нити не рвались и все еще тянули Энолу Джей
к новой поверхности жизни.
— ВОДЫ!!! — прошептала Энола

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Энола Джей шла босиком по воде на звериный рык Мира людей…
Холодный ливень усиливался и сотнями тысяч ледяных стрел впивался в синее тело
океана и тот стонал от боли высокими, серыми водяными валами.
Туман сгущался, и его мрачные клубы принимали пугающие очертания.
Энола часто падала, спотыкаясь о беснующуюся воду, но каждый раз проклятые нити
заставляли ее подняться, и живая кукла желающая умереть шла дальше.
Девушка не знала, сколько длиться ее путь. Время из хорошо выверенной,
математике подчиняемой субстанции, преобразовалось в неуправляемое «нечто»
лишенное всяких закономерностей, что, хохоча с неимоверной легкостью, вытягивала
то секунды в часы, то часы в секунды. Оно играло с девушкой, пьянея от
приближающегося звериного рыка Мира людей.
Чем дальше шла по воде Энола Джей, тем с каждым новым шагом все отчетливей и
громче становились какие-то странные, настораживающие звуки, скрытые за мрачным
занавесом густого тумана. Она точно шла по длинному, совсем ей незнакомому
коридору, а слева и справа за плотной ширмой, шел какой-то страшный спектакль.
Энола видела размытые очертания величественных городов, слышала миллионы чьих-то
голосов говоривших на неизвестных ей языках и неспешно продолжала свой путь.
Слева и справа от Энолы раздавался звук гнущегося железа, пулеметная стрельба,
чьи-то усталые вздохи и душераздирающие крики.
Непередаваемая какофония усиливалась.
За клубящимся занавесом мелькали тени людей и загадочных машин.
Вдруг Энола почувствовала, как что-то липкое и теплое согрело ее озябшие от
холодной воды ноги. Она посмотрела вниз. Вода стала значительно темней, чем
ранее. И тогда девушка наклонилась и, зачерпнув воду в ладонь пригоршню соленого
океана, поднесла ее к своим голубым окнам, сильно покрасневшим от лишь недавно
остановившегося града соленого жемчуга. Но как только голубые окна распознали
то, что находилось в маленькой ладони девушки, они захлопнулись и Энола в ужасе
разжала ладонь, торопливо вытирая ее о свою одежду.
Кровь…
Целые реки крови, алой как последний закат планеты пред вечной ночью небытия,
вытекали из-за занавеса тумана на тропу Энолы Джей.
Кровь словно была живой, и девушка слышала ее черный скорбный шепот своим
сердцем.
Как ни странно Энола не могла идти по крови. Она быстро погружалась в нее
сначала по щиколотку затем еще глубже. Из-за клубящегося занавеса тумана лилась
бурным потоком человеская кровь и девушка откуда-то знала, что именно она делает
звериный рык непобедимым. Именно эта алая кровь топит в себе все искренние, все
босодушие зовы, и они тонут в ней, становясь составляющей частью дикого рыка.
Становятся той больной, зараженной злом кровью, что перегоняет через себя
круглое сердце планеты уже множество тысячелетий.
Девушка находилась по пояс в крови. Голубые окна ее глаз были крепко захлопнуты,
не в силах смотреть на красную, ядовитую реку войны. Ей очень не легко удавалось
продвигаться вперед. Мышцы озябших ног сводило режущей судорогой и Энола все
пыталась встать на кровь, но у ней этого не выходило.
И вдруг она поняла, в чем дело.
«Ходящий по крови, не способен ходить по воде, Ходящий по воде не способен
ходить по крови» — осенило неожиданно Энолу Джей.
За мрачным занавесом тумана мелькали миллионы расплывчатых теней. Готовилось
какое-то феерическое, помпезное представление. До девушки доносились тяжелые,
низкие звуки трубящих боевых рогов, призывающие к новым походом за новыми
реками.
Звенели цепи. Стреляли танки. Гремели пушки.
Энола Джей находилась в центре звериного рыка, у самой его огромной, зубастой
пасти.
Кровь прибывала, но девушка не могла повернуть назад, вспоминая того, кто ходил
по воде, и молил ее показать путь в Мир людей. Туманная ширма скрывала огромный
театр, в котором вот-вот должно было начаться феерическое спектакль с особо
трагичным финалом, что способствовал рождению сотням тысяч тонн соленого
жемчуга.
— Покажи ему путь… — шептала пребывающая алая кровь – Покажи!!!
Каждая капля роковой реки, умоляла девушку показать ходящему по воде путь в Мир
людей.
Кровь голодала по новой крови…
Вдали раздавалась пушечная канонада и гул многотысячных марширующих колон.
Звериный рык оглушал сердце великой ненавистью и бездушием так сильно, что Эноле
пришлось, заткнув уши и крепко стиснув зубы продолжать свой путь. Ей еле
удавалось сдерживать горы соленого жемчуга, что давил на плотно захлопнутые
голубые окна.
В воздухе пахло мертвой жизнью…
В воздухе пахло живой смертью…
Энола Джей дышала не просто обыкновенным воздухом, а чьими-то последними
вздохами. Воздушная масса в самом центре звериного рыка целиком состояла из них.
И каждый раз, делая новый вздох, пред голубыми окнами мелькали чьи-то
искореженные болью и печалью лица. Эти вздохи хранили в себе непередаваемую
скорбь и от части раскаянье. Они врастали в Энолу мольбой о спасении, но она
ничем не могла им помочь, и в очередной раз делала очередной вздох.
«Выдох вздохов, чьих-то последних вздохов… Что может быть страшнее этого?!! –
спрашивала себя Энола все глубже уходя в реку крови.
Вдруг девушка застыла, а вместе с ней застыла и бурлящая кровь, почувствовав,
что именно сейчас произойдет что-то необыкновенное
И тут же туманный занавес резко распахнулся…
Ярчайшая вспышка даже сквозь закрытые глаза ослепило Энолу Джей, словно в небе
вспыхнуло тысяча солнц
в одно мгновения.
Фантастическое огненное древо высотою в несколько сотен метров вырастало со
страшной скоростью средь мертвого леса утраченных душ и последних вздохов Мира
людей.
Ствол огненного древа стремительно увеличивался в размерах и тысячи его ветвей
жалили смертью города и страны. Люди с криком умирали задушенные в огненных
петлях миллиона горящих ветвей древа.
И древом тем был самый громкий, самый сокрушительный и никем неуправляемый
звериный рык Мира.
Энола Джей не жалела в тот миг лишь об одном, что вспышка на время лишила ее
зрения и она не видела происходящего вокруг. Но, даже не видя, а лишь слыша
происходящее, она не в силах была остановить безотчетный страх, заполняющий душу
криками и плачем.
Огненное древо, Каиново древо полностью поглотило Мир людей, использовав людские
жизни и их кровь для подпитки своих черных корней, что уже уходили к самому
ледяному дну великого океана, сплетаясь воедино со старыми шнурками кроссовок и
седыми локонами костлявой старухи.
Мир превратился в мертвую куклу, навсегда утратившим спасительную нить и то
самое расстоянье, что следует называть «расстояньем протянутой руки».

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Вокруг было так тихо, что можно было оглохнуть от тишины.
Ливень прекратился, словно небо, осознав неимоверное количество истраченной
воды, экстренно перекрыла невидимые краны внутри черных туч, неторопливо
ползущих уродливыми гусеницами по темному небу.
Смолк шепот крови, и ее уровень так быстро падал, что вскоре Энола Джей снова
стояла на воде.
Ее путь превратился в знакомый коридор, чьи стены – клубящийся густой туман.
Энола Джей шла босиком по успокоившейся, отбесившейся зеркальной океанской воде.
Ее тошнило, и сильно кружилась голова, от бессилия и свежего запаха крови, что
впитала в себя мокрая одежда.
За занавесом тумана на длинных, высохших ветвях огромного потухшего древа
качались миллионы мертвых людей.
Их размытые, расплывчатые очертания мелькали пред глазами Энолы. Театр Мира,
стал пугающим театром теней
и девушка становилась невольным зрителем этого сумасшедшего представления.
Она продвигалась вперед. Далеко впереди какой-то смутный силуэт шел ей
навстречу. Загадочный человек, чье лицо и почти что все тело было сокрыто в
тумане, продвигался к Эноле, широко расставив руки, будто бы желая обнять весь
мир. Он словно нес на своих плечах тяжелый крест.
Энола все пыталась разглядеть, кто же это мог быть, но туман не позволял ей
этого сделать, жадно всасывая черты приближающегося в свои мрачные густые клубы.
Лишь когда Энолу и идущего разделяло около десятка метров, туман беспрекословно
сдался, срывая с таинственной фигуры туманную дымку.
— Здравствуй сестра, – тихо сказал Ходящий по воде, вбивая свой взгляд в
неподвижную зеркальную воду, в которой отражалась его сильно изуродованное лицо
и тяжелый, железный крест за плечами.
Его ладони были прибиты ржавыми, длинными гвоздями к кресту. На большом железном
кресте, выкованном из обломков потухшего огненного древа, было написано кровью
Ходящего по воде «Е9».
— Что с тобой, брат? – испугалась Энола Джей и соленая жемчужина выкатилась
маленькой градинкой из ее глаз.
— Ничего, сестра… Порой, я широко расправлял руки, желая обнять, любимый мир…
Мир людей.… Но когда я пытался вновь свести руки вместе, вдруг понимал, что не
могу этого сделать, чувствуя приколоченным себя к кресту. Теперь я вечно обнимаю
Мир…
— За что распяли тебя? – закричала Энола, безуспешно пытаясь вытащить ржавые
гвозди из ладоней ходящего по воде.
Спаситель молчал.…
В глазах его жила знакомая Эноле кукла, потерявшая нить. Любое слово, сказанное
им сейчас, не оправдало и не вытащило бы ржавых гвоздей из ладоней, что были
намертво приколочены к железному кресту, выкованному из обломков огненного
древа.
Спаситель молчал, но его ладони были огромными книгами в несколько тысяч
выстраданных самим сердцем страниц…
Два кожаных тома, повествующих о силе и беспощадности звериного рыка Мира людей.
И Энола Джей читала эти книги, находя в каждой кровавой строке, в каждом
написанном слове что-то знакомое и родное, то чем сама была от части.
Частью Мира людей…
Куда ты теперь? – спросила Энола у распятого
— Туда. В поэтичную даль. Я там еще никогда не был.
— Но ведь ты совсем недавно был там и спас меня!!! – изумилась девушка.
— О чем ты сестра? Я впервые вижу тебя!
Не сказав больше не слова, Ходящий по воде, продолжил свои скорбный путь в
сторону поэтичной дали.
Позади него оставалалась лишь длинная водяная дорожка, чтобыла пропахана комлей
железного креста…
Как ни странно на спине ходящего по воде не было юных, молодых крыльев. Лишь
совершенно свежие обрубки свисали лохмотьями с израненной спины.
— ВОДЫ!! – снова прошептала Энола Джей осознавая, насколько безобразно подшутило
над ней сошедшее с ума время.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Долгий, исполненный вселенской мудрости, низкий звук долетел до Энолы Джей
листом осенним…
Вот один лист, кружась на невидимых ветрах сел птицей золотой рядом с душою
Энолы….
За ним следующий…
Музыкальная осень овладевала печальным сердцем девушки, и она шла в сторону
звукового листопада, что пьянил и одурманивал душу неземной красотой.
Кто-то там, вдалеке, за густым занавесом тумана играл на дудуке. На том древнем
инструменте, что дружит с небесами, ибо песнь его – горная вершина, ибо голос
его – синяя высота…
Вскоре вдалеке Энола Джей разглядела большой полузатопленный шар, что был
обмотан множеством ржавых цепей и пластмассовых проводов. На шаре сидел одинокий
старец и играл на дудуке, печально отпуская свой взгляд голубем белым к небесам
черным.
Подойдя к шару поближе, Энола сильно удивилась. Полузатопленный шар был
точнейшей копией планеты Земля.
Энола поразилась тому, что смогла это каким-то образом вспомнить.
Она подошла к седому старцу с длинной белой бородой и негромко с ним
поздоровалась. Но старец никак не отреагировал на ее доброжелательное
приветствие. Он лишь мельком взглянул на девушку, чьи волосы цвета каштана, а
потом опять бросил свой взгляд в поднебесье. Старец чего-то терпеливо ждал от
молчащего неба. Новые звуки вылетели из дудука старца, что был сделан еще
давным-давно из абрикосового древо познания растущего в райском саду.
Звуки летели волшебными, яркими бабочками куда-то вдаль…
Энола Джей невольно заслушалась. Пред ее голубыми окнами поплыли чудесные
пейзажи…
Звук…
И Энола вдруг увидела себя средь осени рыжей, чье желтое сердце стучит листвою в
ночное стекло…
Новая цветастая бабочка – звук…
И хрусталь весны белой рассыпался подснежниками по зеленым ладоням лугов….
Бабочки летели в сердце Энолы…
Бабочки несли столь огромное, светлое чувство, столь ясную мысль в себе, что ей
хотелось называть их не просто бабочками, а баобабочками, за внутреннее,
искреннее величие своей души.
Звук…
И она видит себя стоящей на горах истерзанного, гнилого человеческого мяса…
Энола Джей резко распахнула голубые окна глаз во внешний мир, чрезвычайно
напуганная тем, что узрела в своем внутреннем мире. Она впилась глазами в
седобородого старца. Лицо старика пылало непередаваемой, всеохватывающей
ненавистью. В блеклых зрачках плескался неконтролируемый огнь новых войн и
бедствий.
Лишь спустя минуту, когда старик пришел в себя, девушка решилась задать ему
вопрос
— Кто ты? – спросила она у старика сидящего посреди великого океана на
полузатопленном земном шаре.
Старик не ответил. И тут Энола поняла, кем все же был этот странный старец,
увидев в его выцветших глазах миллиарды людей и тысячи городов.
— Тебя зовут Человечество! – потрясено вымолвила она, и старик грустно кивнул
головой в подтвержденье этих слов.
— Да, милая Элэри Оушенс… Меня зовут именно так уже много, очень много
тысячелетий. – ответил он и отложил свой дудук в сторону.
Девушка с длинными каштановыми волосами вновь потеряла дар речи. Что-то забытое
просыпалось в ней от этого незнакомого имени – Элэри Оушенс. Мысли заскакали
бешеными мустангами по ипподрому ее сознания, а логика все никак не могла
объездить хотя бы одну из диких лошадей, постоянно с них падая.
— Но ведь меня зовут Энола Джей! – растерянно бросила она старику, не зная,
отчего ей, вспомнилось это имя.
Старец ухмыльнулся.
— Ты всегда была очень загадочной Элэри Оушенс. Это мне все время в тебе
нравилось. Я часто за тобою наблюдал, в те особо грустные дни, когда рядом не
было никого их тех, что стремились бы в заветную даль, храня мечту в сердце…
Особенно мне дорог тот день, когда ты ушла к своей Голубой собаки.
Абсолютно ничего не понимая, Энола Джей не знала, как следует ответить старцу.
— Можешь быть ты хочешь увидеть этот день? – спросил он. Энола безмолвно качнула
головой. Тогда старец спрыгнул с шара, погрузившись по пояс в холодную воду.
Старец не умел ходить по воде. Он наполовину своего тела уходил в нее.
Старик напрягся и начал медленно проворачивать руками полузатопленный земной
шар. Шар завертелся, и мелькали пред глазами Энолы пластмассовые провода и
ржавые цепи.
Когда шар остановился, Человечество указал пальцам на маленький клочок земли,
что был сокрыт за тонкими электрическими шнурами. Энола подошла ближе и
пристально присмотрелась….
Ее зрение приобрело необыкновенные способности. Взгляд жил отдельно от тела. Он
несся на огромной скорости к земле. Мелькали гигантские города и миллионы людей.
Но сердце Энолы чувствовала, что нужно смотреть вовсе не туда.
Оно рвалась к Океану.
Взгляд долетел до какого-то неизвестного пустынного берега. Там стояла глубокая
ночь, и мгла черной хризантемой расцветала над спящим миром. Энола вдруг увидела
как из старого дома, что стоял поодаль от остальных, вышла незнакомая маленькая
девочка со смешными светлыми кудряшками на голове. Девочка осторожно закрыла за
собой дверь и пошла по остывшему песку к соленой воде.
— Голубая собака! – прошептала Энола Джей, увидев глазами Элэри великий Океан.
Сердце маленькой кудряшки, билось столь же быстро и жадно, как и сердце самой
Энолы Джей. Элэри села в старую рыбацкую лодку и скрылась в тумане…

Энола Джей оторвала свой взор от шара, снова вернув свой взгляд в себя. Она, как
и прежде ничего не могла понять. Раскаленные звенья мыслей, никак не могли
слиться в единую логическую цепь.
— Но ведь я не Элэри Оушенс!
— Это правда и не правда – ответил Человечество. – Больше я тебе ничего не
скажу, ибо тайна эта не принесет тебе счастья! – и старик — Человечество
действительно больше не желал возвращаться к этой теме разговора.
Энола Джей долго молчала.
— Скажи мне, Человечество, что ты делаешь здесь посреди водной пустыни, сидя на
полузатопленном шаре.
Он долго подбирал слова, хотя можно ли было подобрать их к столь пугающей
истории
— Я нахожусь здесь уже множество тысячелетий. Когда-то я был совсем юн, а мой
милый, голубой шар не уходил под воду грехов…. Но все чаще случалось так, что
тело мое враждовало с моей душой. Порой мной овладевала неконтролируемая
ненависть, и тогда я рвал этот шар зубами. Я кусал сам себя и сам же и плакал.…
А потом, когда приступ зла проходил, я долго залечивал душевные раны игрой на
дудуке. И они иногда затягивались, в отличаи от ран, что оставались на круглом
теле планеты.
— А кто тебе дал этот древний дудук? – спросила Энола
— Странный человек с большими крыльями. Как он говорил, этот дудук сделан из
древа познания, что росло в райском саду и носило на своих раскидистых ветвях
абрикосы искушений. Дудук сделан в назидание мне, чтоб я помнил, что означает
поспешность.
А еще он сказал, что если я доиграю до конца свою мелодию поющего сердца, мой
шар превратиться в воздушный шарик и улетит к небесам…. И долго будет плыть
средь звезд его длинная красная нить…
Энола Джей вдруг вспомнила распятого Спасителя идущего из Мира людей ей
навстречу.
— И что же ты сделал, Человечество, с тем странным человеком, когда он к тебе
приходил?
Морщинистое лицо Человечества вновь наполнилось ненавистью, а в глазах запрыгали
языки пламени огненного древа.
— Значит, это ты отрубил ему крылья!!! – закричала Энола отступив от жалкого
полоумного старикашки на несколько шагов назад. – Это ты!!! Ты!!! – кричала она.
И вдруг голубые стекла снова треснули, и из них посыпался соленый жемчуг. Такой
крупный, соленый, что глаза резало от боли. – Значит это ты, звал его к себе
своей игрой на дудуке, чтоб он подошел поближе!!! Чтоб расстояние между вами
сократилось до расстояния протянутых когтей!!! Это ты, Человечество, талантливо,
или даже скорее гениально маскировал свой дикий, звериный рык под молящий,
скорбный зов!!!
Старик медленно приходил в себя. Огнь страшного древа в его глазах затухал
— Мне никогда не доиграть до конца свою мелодию, ибо играю, ее я не для себя, а
ради лишь того, чтоб Ходящий по воде подошел ко мне ближе. От этого земной шар
все быстрей уходит под воду. Туда к холодному, мертвому дну на свидание с
черноокой старухой и твоими старыми кедами… — ответил он
Энола Джей не могла сдержать града слез…
— Так знай, Человечество, Ходящий по воде вновь ищет тебя!!! Он снова идет на
твой звериный рык, принимая его за скорбный зов!!! Он верит тебе, он верит в
тебя, а ты… Ты ждешь его, широко разинув зубастую пасть! Я видела огрызки
крыльев на его спине, на них отпечатки твоих зубов Человечество!!! Ходящий по
воде, умолял показать путь в Мир людей! Он не верит, что дорога, которое
подсказывает ему собственное сердце – верная дорога, ибо от нее исходит великое
зло! Ибо Ходящий по воде, не может ходить по крови!
Энола Джей упала на зеркальную воду и еще сильней зарыдала, вспоминая совершенно
детскую, наивную улыбку Ходящего по воде
— Почем, Человечество ты на этот раз ты продаешь своих Спасителей?!! Какова цена
покупки-продажи Ходящих по воде, по курсу бездушия и безбосодушия?!! Сколько?!!
Тридцать серебряников?!! А может тридцать пять?!!
Человечество стыдливо молчало. Оно все пытался закрыть своими руками от взгляда
Энолы изуродованный земной шар, оплетенный ржавыми цепями и электрической
паутиной проводов.
Шар все стремительней уходи под воду, на свидание с костлявой старухой и
старыми кедами. Он походил на поплавок, что вот-вот должен был указать на то,
что что-то клюнуло. И этим «что-то» станет огромная, титанических размеров акула
войны, что навсегда утянет голубой поплавок в толщу сонной воды.
— Ты Человечество, дряхлый, сумасшедший, полностью обезнебесивший и
обезбосодушившийся старикашка! – кричала еще громче еще надрывней рыдающая Энола
Джей. – Захлебываясь суетой и тленом, рвешь ты себя собственным диким, звериным
рыком в черном лесу вселенной. Но знай, круглый зверь, и на тебя найдутся
смертельные капканы! Я говорю пророчество: В холодный, дождливый день, треснет
твой дудук, и голубой поплавок навсегда уйдет под воду!

Они замолчали.
Человечество, обхватив лицо руками, вспоминал свою сумасшедшую, полную ошибок
жизнь и тоже плакал.
Он понимал, что пошлого прошлого и прошлого пошлого не исправить.
Он вспоминал тысячи Голгоф и тысячи распятых, что умели ходить по воде. Великая,
пожирающая боль рвалась наружу звериным воем. Человечеству хотелось рвать на
голове волосы, но он уже давно полностью облысел и высокий старческий лоб,
вспахали плугом фатальных событий.
Черные мысли переполняли чашу разума и холодное, обжигающее не огнем, а льдом
раскаянье стекало по чаще прямо в душу.
«Что сделал я за жизнь свою?!! – думал старик – Человечество – Я Человек!!! Я
должен был челом своим, глазами своими смотреть в века, а не в секунды!!!
Челом своим глядящий в век – вот, что такое Человек!!!
А кто я?!! Жалкий умалишенный, душилишенный и добралишенный старикашка! Я
уничтожаю свой дом! Дом, в котором когда-то хотелось жить, а теперь хочется лишь
умирать! Я сам сотни тысяч раз поджигал этот дом, и с каким-то осатанелым
восхищением, наблюдал, как разгорается бревна. В саду моем не осталось деревьев,
кроме огненных древ!
Что вокруг меня? Что внутри меня?
Лишь идиотизм, лишь абсурд…
И нет теперь утешенья! Эти радости искусственны!
Пьянея от ненависти, я изрезал ножом войны свое тело и безмолвно наблюдал за
тем, как течет на холодное дно тонкая, алая ленточка. Что может значить жизнь
моя, раз в ней столько смерти?!!»
Седой Человечество вдруг стал особенно грустным. Никогда в его глазах не было,
столь черной печали. Он потянулся к карману, и достал длинный нож с маленькой
красной кнопкой на рукояти. Неоднократно Человечество изрезала себя лезвием
этого ножа, калеча древнее тело. Но сейчас старец решился на самое страшное. Он
поднес остро отточенный нож к своему сердцу…
— Прощай, Ходящая по волнам… — сказал он грустным голосом — Ты истинное дитя
Голубой собаки, ибо все дети Голубой собаки живут на босу душу, и смотрят только
в даль… — и старик резко замахнулся ножом. Энола Джей еле успела перехватить его
руку и выбитый из ладони длинный нож, медленно пошел на дно океана…
— Постой!!! Зачем хранишь ты у себя дудук, раз всегда думаешь только о своем
ноже? – спросила она – Опомнись, ибо из стали не вырастут цветы! Как дерево по
осени облетает и вновь распускается весной, так и ты забудь скорбь свою, ибо кто
раскаивается в совершенном зле, познает и добро! И с первым лучом солнце добра в
душе твоей, узреешь ты на поле своих духовных мучений огромный сад. Чьи плоды
будут плодами спелыми!
Внимай сердцу своему, как внимает трава, майским дождям веря в свои всходы…
Внимай душе своей, как внимает мать – Земля новым росткам, веря в их всходы…
И тогда твой шар улетит к небесам веселым воздушным шариком…
И долго будет плыть средь звезд длинная красная ленточка…

Энола Джей утерла ладонью соленый жемчуг на своих щеках и босодушно улыбнулась
старцу.
— Живи на босу душу, Человечество!!! Грядет Белый легион детей Голубой собаки –
сказала уверенно Энола и продолжила словами Одногопоэта

«Иди плескайся в чудесах!
Еще не высох пруд священный!
Еще есть солнце в небесах,
И в сердце помысел не тленный!

Ведь храм небес, не бесов храм.
Там смысл секунды – бесконечность!
Ходить не бойся по волнам,
Учя других заплывам в Вечность!…»

Старец не ответил ни слова. Человечество взял в руки древний дудук и издал
первую ноту из мелодии, которую он впервые решился проиграть до конца…

Мяу?!!

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Амортео Оушенс уже третий час ждал звонка от Эдельвейс, сидя на конспиративной
квартире.
Телефон по-прежнему молчал. Амортео несколько раз снимал трубку, чтоб
удостовериться в том, что он работает. Длинный и ровный телефонный гудок, вовсе
его не радовал, потому, что это был всего лишь гудок, а не голос его любимой
Эдельвейс.
Он сильно переживал, понимая, что с ним могут сделать за подобные разговоры с
враждебно настроенными странами. Амортео мог лишиться не только погон, но и
своей головы. Ведь его могли даже т расстрелять, ведь задуманная операция, что
он возглавлял, имело мировое значение.
Телефон вдруг зазвенел и Амортео Оушенс схватил трубку, так быстро, точно это
была ручка кастрюли, из которой убегало кипящее молоко.
— Алло?!! Это ты Эдельвейс? – кричал сильно взволнованный полковник Оушенс
— Я любимый… — ответил приятный женский голос с сильным восточным акцентом – Мы
все подготовили. Здесь с каждым днем становиться тяжелее. Правительство задумало
что-то недоброе.
— А как они?
— Все хорошо. Элиус Тирреб готов нам помочь. Во вторник она отправиться в свое
первое путешествие.
— А как же он?!! – испугался Амортео
— Извини. Я сама переживаю. Пока это невозможно. Может быть чуть позже. Как ты
сам?
— Все хорошо, любимая! Мои идеи подтверждаются. Скоро будет назначен день
первого испытания. Уверяю тебя, это открытие принесет всему Человечеству великое
благо!
— Думаешь?
Да! Я назвал этот проект в честь нашей путешественницы! – усмехнулся нервно
полковник, понимая, чем ему грозит даже частичное разглашение этой засекреченной
информации.
— Хорошо, пусть это открытие носит ее имя. Я так сильно по тебе скучаю, Амортео…
— Я тоже…
— Когда это все кончиться?
— Незнаю, Эдельвейс…
— Знаешь, Амортео.… Быть может именно сейчас, все Человечество стоит у той самой
пропасти, что предсказана еще много лет назад…. Будь осторожен, любимый! Кто
знает, во что могут превратиться твои открытия в чужих руках…
Амортео Оушенс замолчал. Он уже довольно давно подозревал что-то неладное в этой
операции. За ним велась постоянная скрытая слежка.
— Я буду ее встречать – сказал он Эдельвейс
— Хорошо, любимый.… Все! Мне нужно идти. Они могут вычислить, откуда исходит
звонок.
— Знаю… — отозвался полковник, вспоминая тысячи своих хитрых конспиративных
уловок, что не всегда спасали.
— До скорой встречи, Амортео…
Соединение оборвалось и старый телефон из волшебного аппарата, что связывал
голоса любящих друг друга в единый узел, вновь превратился в обыкновенный кусок
пластмассы лишенный всякой волшебности.

…Спустя неделю Амортео встретил свою маленькую путешественницу, а еще через
несколько дней Оушенса отстранили от операции. Его последний звонок все же
сумели перехватить.
Таким образом, Амортео Оушенс, был отстранен от операции и выслан за пределы
военной базы.
Ему сильно повезло. Благодаря нескольким влиятельным друзьям, полковника не
расстреляли и не посадили в тюрьму. Ему пришлось уехать из Садоммогоморска
вместе со своей маленькой путешественницей.
Название операции, предложенное Амортео, не претерпело значительных изменений,
переменили лишь несколько букв.

16 июля на Аламогордской базе ВВС, расположенной в пустынной части штата Нью –
Мексико, прошли первые испытания, закончившиеся триумфальным успехом.

Искристая накипь тумана, уплывала элегией разочарования и печали куда-то вдаль…
Шелковое утро весны, арканом ловким обхватил вечер…
Весна холодна. В глубине заливного поля стаи облаков…
Месяц март был почти на исходе…
За окном белый, усталый день слеп мглою, и черная хризантема ночи вновь
расцветала над миром…
Синие древо весеннего неба, скрылось в густой листве серых туч. Вдали тусклым
розовым светом горел горизонт…
Это желтая бабочка – солнце опускала свои лучистые, горячие крылья…
Энола Джей очнулась оттого, что кто-то нежно гладил ее по руке. Голубые окна ее
глаз распахнулись…
Девушка лежала на большой кровати в старом, ветхом доме в котором когда-то
хотелось жить…
Эноле Джей в этом доме почему-то больше вовсе не хотелось мяукать как когда-то
давно…
Совершенно седой Амортео Оушенс, которому совсем недавно исполнилось семьдесят
лет, сидел рядом с дочерью, и соленый жемчуг катился из его глаз.

Все селенье Гоботэгоб, а так же многие другие люди из соседних рыбацких
поселков, столпились у порога дома, в котором когда-то хотелось жить. Они шумно
обсуждали невероятное чудо, произошедшее этим утром.
Маленькая дочь, сумасшедшего Амортео Оушенса, что утонула в океане тридцать
девять лет назад, каким-то непостижим образом вернулась обратно. Сегодня
пропавшую нашел на берегу ее собственный отец.
Никто поначалу не верил в это чудо, но даже самые воинствующе настроенные
скептики, изменили свою точку зрения, взглянув в обезумевшие от счастья глаза
Амортео Оушенса, что закрывал на ключ двери дома, в котором когда-то хотелось
жить и даже мяукать.
Народ за закрытой дверью о чем-то громко спорил и иногда настойчиво стучал в
окна.
Некоторые выдвигали заражающие идеей предположения, например, что, скорее всего
воскресшая Элэри, умеет превращать железо в серебро, а может быть даже в золото.

Быть не может такого, что она не могла творить чудеса. Ведь народ за дверью
всегда пристально изучал жизнеописание всех святых. Особенно хорошо
штудировалась глава, о том какими чудесами они обладали. Вдруг Элэри могла
возвращать истраченные деньги и прощать убийства? Или может, она была способна
проникать сквозь стены банков и казначейств?
Мир людей настойчиво стучал в дверь, но Амортео не открывал ему, зная, что
сокрыто под скорбным зовом.
Народ за дверью предлагал старику большие деньги, за то, чтоб он позволил
посмотреть на дочь, и еще больше мятой, раскрашенной бумаги, предлагали люди, за
кусочек тела или хотя бы клок одежды Элэри Оушенс.
Амортео громко ругался и не отпирал.
Он к своему сожалению давно знал, что Мир людей – страшный мир. К нему
принадлежат все те люди , что от слова «большие деньги», вдруг испытывали в
своих сердцах волну тепла.
«Большие деньги!!! Огромное количество денег, на которые можно купить все что
угодно!!!
Чье окаменевшее сердце согревает от этих слов?!!» — думал старик, и чувствовал,
что миллионы людей в этот миг, согреты мечтой о зеленой бумаге.
Один раз старик резко распахнув дверь, швырнул прямо в шумную толпу ржавый
будильник и вновь ее захлопнул , усевшись на стул рядом с дочерью.
Ее некогда светлые, веселые кудряшки заметно потемнели, превратившись в
волнистые каштановые локоны.
— Тридцать девять лет!!! Тридцать… девять!!! – шептал Амортео Оушенс и его глаза
вновь наливались безумием, от осознания этого огромного промежутка времени.

В то самое утро когда Амортео не нашел своей любимой, веселой Мяукалки дома, он
бросился к Голубой собаки. Ужасающий крик, пронеся над Океаном в то туманный,
ранний час. Так Амортео просидел до самого вечера, на желтом песке прижимая к
груди белоснежную ночнушку Элэри, что выбросил на берег Соленый пес.
Он был не в силах поверить в смерть своей доброликой, смешной дочки, что так не
любила кипяченое молоко.
— Будь ты проклята, Голубая собака!!! – кричал он, срывая голос, и бросал
большие, тяжелые камни в бушующую воду. – Я проклинаю тебя соленая сволочь!!!
Что бы высох!!! – рыдая, выкрикивал Амортео и обдирал руки до крови об острые
углы древних валунов…
Он около недели беспробудно пил горький виски.
Пред глазами Амортео постоянно стояла любимая Врединка – Мяукалка.
Особенно страшными были его сны. Ему снилась маленькая, милая Элэри.
Веселая кудряшка скакала точно сумасшедший бельчонок по желтому песку и учила
Амортео, как правильно нужно показывать черепаху.
Она ложилась на горячий песок, и забавно дергая ногами и руками, ползла к воде
— Учись, папочка! Таких волшебных черепах ты больше нигде не найдешь!!! Ты сам
тоже так сможешь, если перестанешь пить кипяченое молоко с противной белой
пенкой!!! Кипяченое молоко крадет из нас чудесные способности!!!
Амортео сидя на песке, и смотрел вслед неспешно ползущей к воде кудряшки –
черепашки.
— Подожди меня, Мяукалка! – сказал отец, попытавшись встать, но песок начал
превращаться в цемент и он никак не мог из него выбраться. Тем временем Элэри
ползла к соленой воде, напевая какие-то забавные песенки на своем мяучном языке.
Отец звал Элэри, но она не оборачивалась и каждый раз снова погружалась в
великий Океан…

В Амортео умирала вера в Голубую собаку….
Он ненавидел и откровенно призирал это жестокое, соленное животное, больше
никогда не входя в его синие воды. Многие жители Гоботэгоба, говорили, что ему
лучше уехать из этих мест, а иначе память о дочери съест его душу, оставив от
нее огрызки не прекращаемой не на миг, вечной боли. Старик никого не слушал,
даже не собираясь серьезно задуматься над продажей дома, в котором ему когда-то
так сильно хотелось жить.
Он бережно хранил все вещи кудрявой Мяукалки.
Ее старую, потрескавшуюся шахматную доску и плюшевого медведя по имени Линту,
что означало на древнем садоммогоморском «глориа мивурехос» — «тот, кто живет
лишь полетом».
Элэри каждую ночь, Элэри нежно прижимала мишутку к своей груди.
Эту игрушку, она нашла еще в том древнем городе Садоммогоморске, из которого они
уехали. Плюшевый мишка лежал в самом центре площади разрушенных храмов, под
большим проржавевшим осколком чугунного колокола. Элэри не знала, какому из
разрушенных храмов принадлежал этот осколок. Ее это мало интересовало. Важным
было лишь то, что под осколком лежал плюшевый мишка, стеклянные глаза которого,
были наполнены маленькими звездочками, вырезанными из фольги, что, переливаясь
тысячами ярких цветов, всегда заставляли по-доброму улыбнуться и снова понять,
что мир не так уж плох.

За долгие годы одинокой жизни, Амортео стал молчаливым и нелюдимым. Каждый вечер
он сидел на желтом песке берега и тоскливо вдаль. И лишь когда над миром
распускалась черная хризантема ночи, старик шел обратно в дом.
Но даже возвращаясь в дом, он не чувствовал того, что дом вернулся в него.
Тот дом, в котором так сильно хотелось жить…
Амортео очень жалел о том, что дал секретной операции имя дочери. Когда он
узнал, во что превратилась операция, носившая имя Мяукалки, он сменил дочери
сначала имя, а затем и фамилию.
Так появилась Элэри Оушенс, дочь Эдельвейс Джей.

Энола распахнула голубые окна в Мир людей.
Память возвращалась к ней, и она не верила своей памяти, ибо Мир людей был еще
более отталкивающем, чем она ожидала.
Энола-Элэри словно смотрела бездарно поставленный, плохой фильм, с весьма
прозаичным, предсказуемым сценарием и отвратительным звуком, зная, что ничего
уже не переснимешь, не переделаешь.
Придется сидеть до конца в пустеющем зрительном зале.

— Элэри!!! Доченька!!! Ты очнулась!!! – зашептал сильно взволнованный седовласый
старец
— Кто я папа? – спросила Энола – Элэри Джей – Оушенс.
Более тоскливого взгляда Амортео Оушенс не видел никогда. В голубых окнах жила
такая черная тоска, что Амортео не смог не ответить дочери.
Он словно смотрел в светлые, добрые глаза небесному ангелу, что тихо спрашивал
его, почему ему отрубили крылья.
И седой старик не мог отвести своих глаз от его взгляда, как не мог отвести и
своей мысли от его души…

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Тео Савант стоял на самом краю клетки Е8, за которым не было ничего кроме черной
бездны…
Там, внизу полыхало огненное древо, на ветвях которого висели обрывки его
старого самолетика.
Тео молчал и ком в его горле разрастался до фантастических размеров, блокировав
не только голос, но даже мечты и надежды.
Тео Савант широко расставил руки, подставив лицо леденящему ветру.
Он сделал несколько шагов и сорвался вниз…

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Элэри Оушенс медленно плыла вдаль сидя в старой деревянной птице…
В ее глазах плавали миллиарды счастливых искорок. Они переливались тысячами
цветов, и казалось, сама радуга поселилась в этих добрых, чувственных глазах.
Сердце маленькой девочки билось быстро и жадно, от осознания того, что заветная
даль впускала ее в свою мечтательную душу.
Вдруг вдалеке из-за занавеса белого, густого тумана выпорхнуло что-то белое и
полетело на встречу Элэри.
Бумажный самолетик описал несколько кругов над деревянной птицей и сел на самый
краешек лодки.
Элэри Оушенс протянула к нему свою маленькую ладошку, но не удержав равновесие
упала в сонную воду…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Тео Савант намного лучше других играл в шахматы.
Эта странная, древняя игра, всегда вызывала у него восхищение и уважение. Будучи
еще совсем маленьким, он с легкостью обыгрывал даже взрослых.
Савант был очень странным ребенком, в отличаи от своих сверстников, ему никогда
не хотелось носиться по улицам или играть в мяч.
Шахматы – вот, что было его стихией, которой он отдавался без остатка! Мать
сильно волновалась за сына. Он был сильно не похож на остальных. Если Савант о
чем-то иногда говорил, то только о шахматах или небесах. Больше его ничего не
интересовало. В нем жила какая-то необъяснимая сила, что готова была вот-вот
проснуться и повести за собой народы к заветному, поэтичному горизонту,
распрощавшись с прозаичной близью.
Эдельвейс постоянно размышляла над тем, каким образом, возможно, увезти из этой
обезумевшей страны своего сына – Саванта Тео Джея, к своему отцу – Амортео
Оушенсу.
Уже несколько лет она не могла связаться с отцом Амортео в связи с резко
обострившимся политическим положением.
Однажды утром, Тео Савант как обычно играл сам с собой в шахматы. Это явление
можно было часто увидеть, так как никто не хотел с ним играть, зная, что Савант
непобедим. К тому же все уже заметно устали от его безумных речей о каком-то
крахе Нового Вавилона и роковом Огненном древе.
Тео сидел на кухне, как вдруг услышал странный, нарастающий звук, что доносился
с улицы.
Он взял свою шахматную доску и вышел из дома. Во дворе, у большой старой ивы
стояла мать Саванта, Элеонора Джей.
Она подставила ко лбу ладонь и напряженно смотрела куда-то ввысь.
В небе была «Энола — Гэй»…
Савант вдруг почувствовал великое зло, исходящее от загадочного гула. Звук
нарастал. Тео потянул за руку в дом, но та лишь не глядя, отмахнулась от сына,
завороженная странным звуком.
Внезапно все смолкло…
Город застыл, как застывает взгляд умирающего пред своим последним вздохом….
Стихли голоса людей, шум трамваев, крики торговцев. Даже трава и деревья замерли
в напряжение.
И вдруг «Энола – Гэй» нанесла сокрушительный удар…
В небе расцвело огненное древо….
Тео Савант Джей невольно зажмурился от ослепительной вспышки захлестнувшей весь
город….

…Он сидел рядом с мертвой матерью под черным ливнем и молчаливо смотрел на
шахматную доску, не зная, каков должен быть следующий ход…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

6 августа 1945 года самолет — бомбандировощик B-29 «Энола-Гэй», поднявшийся в
воздух с базы ВВС на Марианских островах, сбросил на город Хиросима бомбу,
созданную из «урана-235» мощностью около двадцати килотонн.
Большой город состоял в основном из легких деревянных построек, но в нем было
много и железобетонных зданий. Бомба, взорвавшаяся на высоте пятьсот шестьдесят
метров, опустошила зону площадью около десяти квадратных километров
Были разрушены практически все деревянные строения и многие даже самые прочные
дома. Пожары нанесли городу непоправимый ущерб. Было убито и ранено сто сорок
тысяч человек из 255-тысячного населения города.
Это был первый удар кувалды Человечества, что выковывал тяжелый, железный крест
из огненного древа…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Энола – Элэри Джей-Оушенс, лежала на кровати в темной комнате дома, в котором
когда-то так хотелось жить.
Она глохла от звериного рыка мира людей…
Энола Джей до хрипоты срывала голос и все кричала, не сводя глаз с распятья, что
висело на стене.
— Он еще ничего не знает!!! Он ничего не знает!!! – надрывалась девушка, и
соленый жемчуг падал из открытых глаз.- Он не знает!! — и новый соленый жемчуг
стекал по щекам
Амортео Оушенс, что испуганно держал за руку дочь, вдруг почувствовал, как по
пальцем Энолы потекло что-то теплое. Он отдернул свою руку, и зажег свет в
комнате и тут же схватился за сердце.
Из рук и ног девочки сочилась алая кровь.
Тем временем за окном, небо с огромной скоростью затягивало черным туманом.
Начинался ужасный шторм.
Голубая собака звала обратно свое дитя…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Под голубым древом неба, алые крылья бабочки-солнца медленно тонули за
бесконечно длинной стрелой горизонта….
Внешний мир был прекрасен и гармоничен, в отличаи от внутреннего мира Амортео,
что сидел в маленькой квартире старой Оет Роматес.
Долгие годы ушли на ее поиски. Лишь благодаря своим друзьям, спустя почти
десятилетие с того страшного дня, ему удалось разыскать ту, что стала свидетелем
последних дней жизни его сына Саванта Тео Джея.
Оет Роматес в тот страшный день, как и многих других врачей, направили в
погибший город.
Амортео Оушенс неподвижно сидел на диване, вбив свой взгляд ржавым гвоздем в
деревянный пол.
— Скажи мне, что произошло в тот день? – спросил он у старухи
— Никто еще тогда не знал что такое проникающая радиация и каковы ее последствия
– с плохо скрываемым ужасом в голосе сказала старуха Роматес. – Я видела десятки
тысяч людей, от чьих костей отслаивалась кожа вместе с мясом, точно это была
какая-то чудовищная, адова линька!
В горле Оет стоял ком и было тяжело говорить.
Амортео не выкорчевывал ржавый гвоздь из пола.
— Я тоже ничего об этом не знал – сказал он. – Я назвал этот секретный проект в
честь своей дочери Энолы Джей, но мне ничего не говорили о том, как будут
использоваться мое открытие, а когда начал проникать в тайну его назначения,
меня отстранили от проекта.
— Энола Джей?!! – прошептала Оет – Тот самолет, что сбросил на город бомбу,
носил название «Энола – Гэй»!!! Об этом имени вы говорили?
— Да – стыдливо признался Амортео – Поэтому 6 августа 1945 года, то, что носила
моей дочери, утонувшей в этот же день, поразила мою жену – Эдельвейс Джей и
моего сына Тео Саванта Джея, который скончался спустя несколько дней после
матери от радиационных ожогов. Так я потерял все…

Оет Роматес хорошо помнила тот день, о котором говорил Амортео…
Сотни тонн мертвого, обгорелого мяса, лежало на улицах разрушенной Хиросимы.
Оет Роматес часто рвало от запаха крови и печеного мяса. Они двигались по
горящим развалинам в поисках оставшихся в живых. Но, к сожалению, средь
бушующего океана смерти им редко удавалось находить островки живых.
В этот день, Оет Роматес слышала очень много последних вздохов. Она дышала
последними вздохами и чувствовала в себе чьи-то искалеченные, несбывшиеся мечты
и раздробленные в пыль стремленья и надежды.
«Город последних вздохов» — так с тех пор она называла и этот город, и все
другие города, где лилась кровь.
Больше всего в разрушенной Хиросиме пугала тишина.
Она походила на чудовище, что застыла пред прыжком.
Звуки детей играющих во дворах, смех мужчин и женщин, скрип колес тележек и
гудки трамваев, все это было съедено огненным древом войны.
— Я видела твоего сына – тихо произнесла Оет Роматес, взглянув на Амортео, что
не спешил вытаскивать ржавый гвоздь из пола. – Я нашла Тео в одном из
разрушенных дворов. Он сидел рядом со своей мертвой матерью и играл в шахматы.
Видимо его рассудок помутился от психологического шока. Он сошел с ума.
Маленький Савант не обращал на меня никакого внимания. Когда я попыталась его
увести, он вдруг взглянул на меня таким странным взглядом… Что-то вовсе
нечеловеческое, жило в тот миг в его глазах. В них ощущалась вселенская печаль
— «Ты не знаешь, где находиться клетка Е9» — спросил Тео
Я не знала, что ему ответить. Как и не знала, что мог значить этот вопрос.
Я потянула его за руку, но он отдернулся и закричал: « Куда исчезла клетка Е9?
Куда? Вы!!!! Вы украли последнею клетку!!! Теперь в игре совсем нет смысла!!!».
Его лицо заливало слезами…
— Что было дальше? – спросил Амортео, таким голосом точно кто-то зачитывал ему
некролог.
Ржавый гвоздь его взгляда, остался в полу.
— Саванта Тео Джея разместили в одной из палаток для самых тяжелых. Кожа и мясо
в некоторых местах его тела отслаивалась до костей. Он был обречен. Это было
великим мучением. Он часто бредил и водил пальцем по воздуху пересчитывая
что-то, но каждый раз не находил то, что искал
— « … Е5, Е6, Е7, Е8.» — тут он на миг останавливался и долго смотрел на что-то,
а затем опять пересчитывал, вновь не находя нужную клетку. – «Одной клетки
нет!» – шептал он пугающим голосом – « Куда же теперь нам всем ходить?!! Куда?!!
Игра закончена!!! Игра закончена!!! Небесный Гроссмейстер умер!!! Умер!!!»

Иногда, когда у меня появлялась минута свободного времени, я прибегала к нему из
своего корпуса. Ведь он находился в другом медицинском участке. Мальчику
становилось все хуже. Необратимые радиационные разрушения изуродовали его тело
до неузнаваемости.
Его хрупкое, юное тело, чем-то походило на маленькую черную пешку. На старую
куклу, что вышвырнули из театра. Окна его глаз были плотно захлопнуты.
В большой палатке уставленной множеством коек, было очень тихо. А от того я
осознавала, что все те, что находились в этой палатки, были уже мертвы.
Все, кроме Тео…
Я села рядом с ним и вдруг его тонкие изуродованные пальцы, схватили меня за
запястье. Я невольно вскрикнула от испуга. Окна его глаз неторопливо
распахнулись. В них жил далекий розовый горизонт, окутанный густым туманом.
— Зачем вы звали меня, раз лавром зовете тернии? – спросил тихо и обреченно
чей-то вовсе не детский, печальный голос. Я утратила дар речи не зная, что ему
ответить
— Кто ты? – спросила подавленно я не в силах скрыть дрожь в голосе.
— «Я тот, что хотел быть утренней зарей надежды в темную ночь ваших скорбей, ибо
сердце мое – золото других сундуков…
Я желал вам добра и светлой лучины в холодном доме души.… Но древний старик
вновь не смог проиграть свою мелодию до конца.…
Зачем просите мира во время войны, раз сами желали лишь войны во время мира?..
Ради чего зовете Ходящих по воде, раз отрубает им крылья, прежде чем они встанут
на ноги?..
Я был распят на атомной Голгофе…
Теперь я ухожу навсегда, ибо тридцать серебряников дороже для вас тридцати моих
слов, и тридцати моих шагов по воде…
Скажу лишь одно, что спасет вас:
Творите добро, лишь ради самого сотворения добра…
Сохраняйте и преумножаете красоту…
Смотрите только вдаль…
Прощайте, глупые дети Голубой собаки….»

Савант Тео Джей сделал свой последний вздох…
Старая Роматес замолчала. В воздухе повисла тишина.

— Иногда, я подолгу размышляю над тем, кем же был тот, что говорил со мной –
вдруг вновь разорвал тишину ее старческий голос.
— Бог его знает… — отозвался Амортео Оушенс
— Вот именно! Только он.… Только Он… – заметила Роматес.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Голубая собака выла ужасным штормом…
Огромные, черные водяные валы, хлестали со всей силы по желтым щекам берега,
точно безмолвно обвиняя землю в измене.
Никогда еще жители Гоботэгоба не ничего подобного. Океан точно взбесился, да
так, что даже бывалые рыбаки украдкой крестились, вытаскивая из лодок паруса и
весла, спешно неся их в дом.
Соленый пес лаял на Мир людей, и из его огромной синей пасти выступала белая
пена.
Пес рвался на берег, желая разорвать на маленькие кусочки каждого встречного.
Океан проглатывал лодку за лодкой, и лишь небольшие щепки выносило обратно на
холодный песок.
Он страшно ревел и в этом реве, ощущалась чудовищная, сокрушительная сила,
которой Мир людей уже много лет не придавал значения. А иногда Мир и вовсе не
верил в эту силу, всячески ее, игнорируя и порицая.

Грандиозная, феерическая мощь ощущалась в каждой движущейся капли великого
Океана.
Голубая собака сметала все на своем пути. Ее священный гнев приобретал
титанический размах, и черные водяные валы росли на глазах, и летели мокрыми
снарядами в Мир людей.
Соленый пес вгрызался пенистыми клыками волна во все то, что существовало на это
земле.
Это ужасный вой был скорбным плачем Голубой собаки, по всем свои погибшим детям,
что умея ходить по священной воде, так и не получили согласия от Мира ступить на
землю.
В эту смуглую ночь шла великая битва Голубой собаки со звериным рыком Мира
людей. Но чем больше расправлял свое огромное тело Соленый пес, тем еще
жалостливей и беспомощней становился рык Мира.
И он скомкивался, сворачивался, сжимаясь до тонкого писка.
Голубая собака соленым мечем рубила наотмашь берег, и на нем оставались
глубокие, длинные шрамы.
Океан хлестал мокрой плетью Мир людей, и тот плакал обломками рассыпающихся
зданий и тонкие красные ленточки крови сбегали по песку в темную, холодную воду
на радость старым кедам и костлявой старухи.

Голубая собака звала обратно Энолу Джей…
Призывала назад одно из своих детей, что настрадались в Мире людей до тернового
венка на сердце …
И Энола Джей слышала священный зов Голубой собаки…
Люди, что толпились у двери дома, в котором когда-то хотелось жить, давно
разошлись сильно напуганные разразившимся чудовищным штормом.
Им так и не удалось взглянуть на чудо, и они ушли ни с чем. Неистраченные
серебряники злобно позвякивали в их нагрудных карманах. Этот звон походил на
звук кующийся цепи для всего человечества в целом. Люди сами выковывали себе
цепь из переплавленных серебряников и с каким-то осознанным диким раболепием
подставляли под эту цепь запястья собственных душ.
Энола-Элэри Джей-Оушенс громко стонала лежа на кровати. Из ее маленьких, похожих
на осенние листья ладони сочилась тонкой, алой лентой свежая кровь.
Отец все старался хоть как–то помочь дочери, обматывая раны белыми бинтами. Но
кровь все равно пробивалась сквозь бинт и вновь выступала в Мир людей, как
неоспоримый факт, как бесспорное доказательство страшного преступления, что
свершил Мир людей. И этого преступника в те минуты судила взбесившаяся Голубая
собака.
Все новые тяжелые волны, черными птицами стремительно падали на берег.
Одна из черных волн, что была в несколько раз выше других, вдруг рухнув на
грешную землю, помчалась к дому, в котором когда-то так хотелось жить. Она, шипя
белой пеной, ударилась о хлипкую дверь и та громко затрещала. Волна была точно
живая, она билась с деревом и проникала сквозь самые узкие щели. Вдруг дверь
распахнулась
Амортео вдруг заметил, что по полу прямо к кровати, на которой лежала дочь,
течет вода. Отец бросился к выходу из комнаты, чтоб захлопнуть все двери и окна,
но Голубая собака не позволила ему этого сделать. Как только он потянулся к
медной ручке распахнутой входной двери, что вела в комнату, вода начала
уплотнятся, превращаясь в нечто, что от части походило на веревку. Веревка
оторвалась от пола, напоминая кобру, и хлестко ударила Амортео по рукам. Отец
вскрикнул от боли и осел, на пол глядя на покрасневшую руку.
— «Элэри одна в комнате!!!» — промелькнула в его голове мысль- комета, оставив
позади себя длинный хвост. страха.
Он вскочил на ноги и бросился к двери. Но Голубая собака оказалась быстрее
Амортео. Дверь захлопнулась пред самым лицом Оушенса. Старик дергал за медную
ручку, но та ни в какую не поддавалась. Что-то держала ее с другой стороны.
Амортео посмотрел в замочную скважину и увидел, что водяная веревка крепко
обвивает ручку двери.
Дом заполнялся водой.
Вода, как ни странно не вытекала наружу, точно целенаправленно желая оставаться
в старом доме.
Энола Джей громко стонала в тревожной темноте лежа на большой кровати. Вдруг она
почувствовала, что кто-то склонился над ее страдающим телом. Голубые окна
распахнулись, и Энола увидела знакомое лицо, что видела когда-то в Океане.
Это было ее собственное лицо, но только еще совсем юное. Забавные кудряшки и
большие голубые глаза состояли целиком из воды.
Девочка улыбнулась девушки.
Приступ великой черной печали и тоски охватил вдруг истекающую кровью Элэри.
— Забери меня назад, Голубая собака… Я так устала ходить по земле… — тихо
прошептала своему юному отражению Энола и, закрыв лицо окровавленными ладонями,
она громко зарыдала.
Голубая собака поняла Энолу Джей…
Великая печаль девушки была фантастической радостью, в сравнении с вечной
печалью древнего Океана, ибо все его тело уже миллионы лет состояло из одной
огромной соленой жемчужины.
Тем временем, старый Оушенс все пытался открыть дверь, ведущую в комнату. И
вдруг дверь распахнулась.
Это произошло настолько резко, что Амортео отлетел на несколько метров назад, и,
ударившись о стену, снова упал в холодную воду на полу. Он попытался встать, но
бок свело режущей болью и старик вновь осел, чувствуя, что у него сломано
несколько ребер.
И тут через распахнувшуюся дверь выплыла Энола…
Голубая собака несла ее на своих соленых руках. Девушка лежала на водной
платформе, что стремительно двигалась в сторону выхода. Руки Энолы свисали вниз,
и позади нее оставалась тонкая алая лента крови.
Голубая собака навсегда забирала Энолу-Элэри Джей-Оушенс из Мира людей. Вода
шумно вытекла из дома и устремилась к песчаной кромке изувеченного берега…
Шторм стихал…
Некоторые жители селения Гоботэгоб, пересилив свой звериный страх, выходили из
своих домов и смотрели в след Эноле Джей, что оставляла позади себя тонкую
красную линию. Некоторые люди плакали, понимая, что свершили нечто ужасное, и
плакали еще громче понимая, что не могут вспомнить суть этого деяния, как и
припомнить миллионы других преступлений, потонувших в зверином рыке Мира.
Голубая собака забирала свое дитя…
Голубая собака побеждала Мир людей, и те спешно крестились, не понимая, что этим
самым знаком лишь подтверждали собственное безумие.
Мир людей ставил на себе крест.
Голубая собака уносила свое дитя в самую глубь тайных просторов, в свое вечное
сердце…
Вскоре шторм стих.
На берегу собралось много людей, что смотрели в заветную вдаль, но не
чувствовали дали.
Кругом была лишь сплошная близь.

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

— Здравствуй, сестра — сказал Ходящий по воде…
— Здравствуй, брат — ответила Ходящая по воде…
Энола и Савант взялись за руки, и пошли в сторону заветного горизонта…
Их путь пролегал меж сотни тысяч древних звезд…
Они шли на встречу клетки Е9…
Навстречу Вечности, что и была сутью Великой Игры уже много тысяч лет…
Ходящие по воде теперь знали все ее правила, и смеялись над глупой сутью своих
прошлых рутинных печалей…
Тем временем где-то там, далеко внизу, старый старик Человечество, сидя на
полузатопленном шаре, смотрел им вослед играя на своем дудуке…
Позади детей Голубой собаки оставались лишь отпечатки их босых душ.

Врач запретил вставать с постели Амортео, но тот ослушался рекомендации и уже
третий час перебирал старые бумаги в своем шкафу. Он искал то, что когда-то
передала ему старая Роматес.
Наконец, в одной из толстой папке бумаг он нашел то, что так долго искал.
Бумажный самолетик его сына после долгих лет забвения в книжной пыли и тьмы
увидел свет.
Амортео Оушенс сильно удивился тому, что самолетик был совершенно новым, хотя
старик отчетливо помнил, что видел его пожелтевшим и очень старым.
Амортео развернул совершенно новый, белоснежный самолетик и принялся читать
долгожданный ответ…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Эпилог

« 1.Каждая пешка стремиться познать правила великой игры»…

2. Истинная суть любой фигуры разного цвета кости и разных размеров, что живут
на разных по размеру и цвету клетках всегда едина — творить добро, лишь ради
сотворения добра

3.Иные суетные говорят, что белое к белому, а черное к черному.
Но знайте, что суть сего мнения есть ложь,
ибо как в черных фигурах есть белые души,
так и в белых фигурах есть души черные.

4.Не делите великую круглую доску на множество разных клеток,
ибо для всех круглая доска лишь одна клетка большая,
а все фигуры на ней одна фигура, что зовется великой цивилизацией Шахмат.

5.Помни, что множество видимых клеток есть лишь в твоих глазах и душе, но нет,
не было и не будет их на самом деле на самой доске.
6.Кто вынянчит и выстрадает сердцем эти слова,
тот узреет начало всего того, что кроется за этой игрой,
но никогда не узреет конца всего того,
ибо конец одной игры есть начало игр следующих.
Ибо конец игры двояк:
первый наступает, когда фигура уверует в бессмысленность себя и игры,
и тогда все говорит в тебе, что удел фигуры мал и что смысл пешки — глупый ход.

Это толкование конца не верно.
Так как истинный конец — есть начало, и не зря кругла доска, как и этот смысл.

7.Все слова, сказанные тоже двояки по действенности своей.
Чувствую что, одни прочтут их глазами другие сердцем.
Но помни, что нет ничего зорче глаз души той фигуры,
что желает творить добро,
лишь ради самого сотворения добра.
Ибо тогда такая фигура — небесная пешка, чье королевство собственные дела и
помыслы.
И чем больше ее королевство,
тем дальше сиянье от невидимой короны на голове сердца небесной пешки.
И тем больше алмазов своих поступков
раздает небесная пешка и в черные и в белые руки,
все дальше шагая по шахматной доске к таинству бытия, что зовется клеткой Е9.
Туда где спрятана истинная суть всех игр и всех правил.
Идет к тому,
кого зовут Совершенным игроком и Великим Небесным Гроссмейстером.
Туда, где рождаются мечты…

Поэтому творите добро лишь ради самого сотворения добра…
Сохраняйте и создавайте красоту…
Смотрите только вдаль…
Туда, где дремлет священная вода…
Ибо все мы небесные пешки одной страной игры…
Ибо все мы глупые дети Голубой собаки.
Воздуха.
ВОЗДУХА!!!

++++++++++++++++++++++++++++++++++
22 года
21 век.

Просьба: Пишите свое мнение ( почта – Lilay12345@mailk.ru)
Ищу издателей моих книг.