Тебе, единственная, посвящаю.
Автор.
Раннее летнее утро.
Я сижу на кухне в одних шлепанцах и слушаю, как в саду с костяным звуком падают в траву спелые антоновские яблоки.
Солнце, чуть приподнявшись над кронами старых яблонь, режет косым своим лучом кухонный полумрак.
Скрипнула дверь.
Ты входишь босая, в небрежно накинутом халатике, и первая утренняя сигарета дымится в длинных пальцах твоей руки.
Волосы, собранные в большой золотистый узел, светятся в солнечном луче, и чашка крепчайшего кофе, который ты пьешь мелкими, неторопливыми глотками, медленно плывет мимо меня, к столу, на котором стоит пустая бутылка вчерашнего вина.
Сделав еще один глоток, ты поворачиваешь ко мне свое лицо.
-Надо что-то делать с этим невыносимым Семеном, — говоришь ты и ставишь чашку на стол.
-Сегодня утром я снова видела, как он в саду трахал Катьку.
-Ну и что в этом странного? – спрашиваю я, и мне, действительно, все равно, где и кого трахает Семен.
-Так она же ему дочь! – делаешь ты круглые глаза.
-Инцест? – вяло интересуюсь я.
-В чистом виде! – подтверждаешь ты, и присаживаешься ко мне на колени.
От тебя вкусно пахнет кофе и яблочным вареньем, которое в большом медном тазу уже стоит на плите.
-Он делает это все чаще и чаще, — продолжаешь ты, и я вижу, что это тебя заботит всерьез.
-На месте Семена было бы глупо отказаться от такой потаскушки, как Катька, — размышляю я вслух, — а, в общем, было бы неплохо найти ему постоянную подружку.
…У тебя на шее прелестный, маленький, легкий завиток волос, и я стараюсь поймать его губами.
Тебе щекотно, и ты, смеясь, отстраняешься от меня и грозишь мне пальцем.
…А в это самое время, сидя на стуле, Семен невозмутимо умывает лапой свою усатую, круглую морду.
Этот сад давно никто не чистит, и он стоит дикий и заросший, как сельский дядька, не бривший свою рожу третью неделю.
Старые яблони еще плодоносят, и ты каждое утро собираешь их дань.
-Принеси мне из сарая лестницу, — просишь ты, и я покорно выполняю твою просьбу.
Приставив её к толстому и шершавому стволу, ты лезешь по лестнице вверх, туда, где почти горизонтально земле протянула свою руку толстенная яблоневая ветвь.
-Давай-ка, я сам полезу наверх, прошу тебя я.
-Нет, я сама, отвечаешь мне ты и легко взбираешься на ветку, по-моряцки крепко и широко расставив свои загорелые ноги.
Тяжелые, зеленовато – желтые антоновки падают в твой подол, и через пару минут он уже полон, а ты так и стоишь в метре от моей головы, бесстыже задрав до пояса платьице и улыбаясь, смотришь на меня.
Крохотный треугольник твоих легкомысленных трусиков, обрамленный внизу курчавой светлой порослью, светится маячком на фоне загорелого тела, и я, задрав голову, поедаю тебя глазами.
Заметив мой взгляд, ты лукаво смотришь на меня.
-Как ты думаешь, не пора ли нам в парикмахерскую? – спрашиваешь ты меня.
-Сегодня я сбрею все, что там найду, — обещаю я, и, не вытерпев, лезу вверх.
Ты смеешься и делаешь вид, что тебе страшно.
Тем временем, собранные тобой яблоки сыплются в густую траву, а еще через несколько минут утреннюю тишину нарушают лишь твои стоны, да жук, ползущий по высокому травяному стеблю, с удивлением таращится на двух влюбленных, на время покинувших этот мир…
Уже жарко, а в траве полным-полно еще не собранных яблок.
Вчера приходила твоя мама и сказала, что это – не по-хозяйски, и мы должны собрать яблоки и порезать их для сушки.
Солнце уже высоко, и единственное желание – поскорее забраться в душевую, которая примостилась в дальнем конце сада.
Вчера мы с тобой целый вечер носили воду ведрами, наливая её в огромную бочку на её крыше.
Теперь там – двести литров теплой воды, и я, постепенно начинаю от тебя отставать, одновременно смещаясь влево – в сторону душа.
Ты бредешь впереди, пока не замечая моей хитрости, время от времени наклоняясь за очередным яблоком.
Где-то там, сзади, остались твои трусики, и теперь ты идешь налегке, подразнивая меня при каждом наклоне белизной двух сдобных булочек.
Наконец, ты замечаешь мой маневр, и, срываясь с места, бросаешься к двери летнего душа, на ходу сбрасывая с себя пропотевшую майку.
Я ловлю тебя уже в дверях, и мы одновременно протискиваемся внутрь, лихорадочно срывать с себя одежду.
Как только я накидываю крючок на дверь, ты приседаешь и ловишь меня губами, и я мгновенно замираю, охваченный ни с чем не сравнимым чувством блаженства.
Стремительно нарастающий предвестник уже торопит меня, но я знаю, что еще рано, что это только игра.
Почувствовав, что я на грани, ты приподнимаешься и становишься ко мне спиной, наклонившись к маленькой скамье.
Повернув ко мне лицо, ты ждешь, когда же я войду, и я, не испытывая твоего терпения, тут же делаю это.
Застонав от удовольствия, ты двигаешься мне навстречу, задавая свой ритм.
-Не спеши, я хочу тебя почувствовать, — просишь ты.
Я останавливаюсь на секунду и в этот момент ты начинаешь со мной играть, то сжимая меня своими сильными мышцами, то отпуская вновь.
Потом ты наращиваешь темп, и уже не стонешь, а сдавленно кричишь:
-Теперь не останавливайся, прошу тебя, только не….
Сильнейший оргазм, испытываемый тобой, приводит меня в такой восторг, что я тоже начинаю кончать, забыв обо всем на свете, и моя струя бьет в любимую, жаркую, сладкую девочку, которую ты так неистово насаживаешь на меня.
Потом я обнимаю тебя и ласкаю твои соски, и ты, еще продолжая по инерции двигаться, удовлетворенно смеешься, а потом, поднявшись и обняв меня, целуешь и шепчешь:
-Я тебя люблю…
…Ближе к вечеру ты устроила генеральную помывку, для чего я сразу после обеда нагрел воду в титане.
Набуровив полную ванну воды и вылив в неё пол флакона шампуня, ты, охая и повизгивая, влезла в горячую воду и блаженно зажмурясь, распласталась в ней, надеясь, наверное, пролежать так до вечера.
Нежась в ванне и что-то напевая себе под нос, ты нежишься в ней, изредка протягивая мне то одну, то вторую ногу, — для массажа.
Бедняжка, ты так «натрудилась» за утро, так «наработалась» в душе, что теперь все твои мышцы просят только одного, — массажа и отдыха.
Я наклоняюсь к тебе, и, целуя пахнущие яблоками губы, спрашиваю:
-Чего ещё изволите, Ваше Величество?
Её Величество изволило потребовать, чтобы я поцеловал её ещё раз, а потом ещё…
В это время в ванную небрежной походкой заходит Семен, и, окинув нас оценивающим взглядом, презрительно щурится.
-Пошел вон, потаскун! – говорю я ему, и котяра нехотя вывыливается вон, забыв при этом закрыть за собой дверь.
-Теперь он будет тебе мстить, — смеёшься ты, и мягкой губкой трешь себе грудь.
-Ваше Величество, не царское это дело, саму себя купать, — говорю тебе я, отбирая губку.
Её величество благосклонно кивает головой, и её преданный вассал с удовольствием начинает её купать, не забывая при этом время от времени целовать особенно загрязненные места.
Таких мест набирается до сотни, и ты смеешься, радостно и возбужденно, прижимая мою голову к себе.
Ты уже хорошо загорела, и только там, где были твои чисто символические плавочки да лифчик, остались белые полоски нежной кожи.
…Через час ты уже сидишь в спальне, в огромном, наверное, ещё бабушкином велюровом кресле, и пунцовым лаком красишь ногти на руках и пальцах ног.
Твои мокрые волосы обёрнуты большим полотенцем, и синий махровый халат накинут на голое тело.
-А ты кое-что забыла, — напоминаю тебе я.
-Что? – спрашиваешь ты, — что я ещё не сделала?
-Ты хотела сходить к парикмахеру, — сказал я, и сделал пальцами «вжик-вжик».
Ты откидываешь полу халата и внимательно рассматриваешь растительность на своем лобке.
-Да, ты прав, пора бриться, но, сегодня облом, давай это сделаем завтра, — просишь ты, а я, не теряя зря времени, тут же опускаюсь на колени и целую твои завитки.
От удовольствия ты закрываешь глаза и сползаешь на край кресла, откинув голову назад.
Как я люблю тебя целовать!
Опускаясь все ниже и ниже, я не пропускаю не одного сантиметра твоей сладкой лодочки, и, когда большой и сильный бугорок вспухает в моих губах, ты издаешь глухой, сдавленный стон, зовущий меня в бой.
Закинув ноги на подлокотники кресла, ты просишь меня:
-Сделай мне больно-о-о-о!
Последние твои слова сливаются в сплошной стон, и только иногда ты снова шепчешь мне:
-Да, да, ещё сильней!
Когда ты уже на самом краю накатившегося на тебя цунами, и твой стон переходит в крик, я отпускаю тормоза и бешено вонзаюсь в тебя.
Ты хватаешь воздух открытым ртом, и, уже не в силах что-либо сказать, кричишь и бьешься, все сильней и сильней нанизывая себя на меня, и мы кончаем, сливаясь в этот момент в единое, мощное, любящее и желающее существо.
Чувствуя мою струю, ты улыбаешься сквозь выступившие на глазах слезы, и тихо просишь:
-Не выходи, побудь еще там…
…Вечер.
Мы сидим с тобой в креслах, которые я вынес из комнат и поставил на открытой террасе.
Плед, которым я укутал твои ноги, все время сползает вниз, и я, то и дело наклоняясь, ловлю его и снова укутываю им тебя.
-Иди ко мне, просишь ты, и я усаживаюсь рядом, прямо на пол террасы, и кладу голову тебе на колени.
Мы сидим и молчим.
Что могут сказать друг другу два любящих существа, если их бессмертные души, лаская друг друга, сейчас там, в раю, откуда изгнал нас Творец ещё шесть тысяч лет назад?
Первые звезды высыпают над нашими головами, и летучие мыши черными, бесшумными тенями начинают свой порхающий полет между деревьями сада.
Гоп! Гоп!
-Слышишь, как падают яблоки? — спрашиваешь ты меня.
-Это не яблоки, это моё влюблённое сердце стучит у меня в груди, — говорю тебе я.
-Ты раньше многих любил? – неожиданно спрашиваешь ты.
-Я случайно встретил их на пути к тебе, — отвечаю я, зная, что ТАК сильно, как тебя, никого полюбить уже не смогу.
2006-08-01
Рюссельсхайм