Динь-динь

От порыва ветра с грохотом распахнулась балконная дверь и ударилась о сервант, в серванте тонко затренькал хрусталь: «динь-динь». Корина Петровна стояла около серванта, элегантно сжимала чистые руки, её горячее сердце стучало в праведном гневе по поводу неслыханного ослушания дочери, а в холодной голове крутились возможные выходы из создавшейся непростой ситуации.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
Дина недвижно сидела в кресле.
— Ничего.
— Что значит «ничего»? Надо же что-то решать, съезди к нему ещё раз!
— Я уже ездила, не знаю только, зачем…
— Как «зачем»? Свадьба на носу, всё куплено, приготовлено, заказано. Как же так можно?!
— Не будет никакой свадьбы.
— Кто это решил?
— Мы…
— Они решили! А то, что ты на сохранении месяц лежала, уже ничего не значит?
— Нет…
— Это Вадик так сказал?
— Да…
Дина вжала голову в плечи. Невозможно было рассказать маме всё. Что рассказывать? Как Вадик целовался с Соней? Как спрашивал, почему мать Дины не позаботилась о том, чтобы купить ей новое пальто, чтобы оградить его от послесвадебных трат? О том, что однажды она нечаянно увидела, как Вадим смотрится в зеркало и говорит себе-зеркальному «Ты красив, как бог»? Или о том, как третьего дня она упрекнула его в том, что он не пропускает ни одной юбки, а он, гордо и прямо смотря ей в глаза, ответил, что ему не нужна ревнивая жена, и ушёл, и хлопнул дверью, и Дина побежала за ним извиняться, но он прикрикнул «Уйди!», схватил её за руку и, раздирая ногтями кожу на её запястье, шмякнул спиной о стену и уехал, а Дина стояла в коридоре и тупо смотрела, как с руки на пол капает кровь? Сказать, что только сегодня утром она связала своё свадебное платье в тугой узел и выбросила в дальний мусорный контейнер? В тот момент все мысли как-то выключились, и теперь она не знала, что ответить матери.
— Что «да»?! Ты понимаешь, что это значит?
— Это значит, что я не выхожу замуж.
— Ты хочешь сказать, что моя дочь будет матерью-одиночкой?! Ну, спасибо тебе, дорогая! Отблагодарила за добро!
— Что ты хочешь?
— Надо делать аборт, вот что!
— У меня отрицательный резус-фактор… врач сказал, что…
— Диночка, девочка моя дорогая, ты только на третьем курсе! А как же учёба? А мне что же, прикажешь работу бросать и с ребёнком сидеть? Ну ладно, рассорились, но ты ещё встретишь достойного человека, у тебя всё будет хорошо. Зачем же портить себе и другим жизнь?!
— Достойный человек моим ребёнком не погнушается.
— Господи! Да что ты знаешь о жизни?! Я ведь тебе только добра желаю, пойми! Вон ты зелёная вся от токсикоза, опять в больницу надо, а на носу сессия!
— Мам, я всё сдам, не волнуйся, а потом академку возьму…
— Какую академку?! Что я людям скажу?! Дина! Какая ты всё-таки чёрствая девочка!
Корина Петровна гордо ушла на кухню и долго разговаривала по телефону, потом пила валокордин, а через час приехал дядя Артём Петрович. Он о чём-то посовещался с сестрой в её комнате, и они уже вдвоём стыдили, возмущались, жалели, уговаривали, упрекали, рисовали мрачные картины жизни одинокой матери, опять уговаривали, грозили отлучением от семьи, просили пожалеть бедную маму («Ей-то за что такое?! Что она на работе будет говорить? Что её дочка в подоле принесла?!»), ставили вопрос ребром, умоляли, плакали, ругали, довели Дину до истерической невменяемости и снова уговаривали, успокаивали, давали валерьянку, и Дина потеряла сопротивляемость. Артём Петрович быстро позвонил по телефону и договорился об аборте на следующую неделю. Дина до больницы в институт не ходила, не разговаривала, не ела, не думала и почти не спала.
Когда Дину положили на кресло, врач спросил:
— Ну, и как нас зовут?
— Дина.
— Ди-и-ина, Ди-и-и-иночка, Динь-Динь. Кто же нас в такое положение поставил?
— Питер Пэн, — ответила Дина, а врач рассмеялся:
— Может быть, может быть…
Ей сделали укол в вену, и голова её куда-то запрокинулась, а в ушах хрустально зазвенели колокольчики: «Дин-дон, динь-динь».
Дина очнулась в палате, ей принесли лёд, её сильно тошнило, в животе что-то рвалось, жгло и саднило. Пришёл врач:
— Ну, как тут наш ребёнок?
— Ребёнки все в тазу остались, — зло сказала женщина с соседней кровати.
К вечеру приехали мама с дядей и увезли Дину домой. Они хлопотали вокруг неё месяц: фрукты, соки, лекарства, покой. Ещё через месяц Дина сдала сессию и уехала на лето к бабушке на дачу. Постепенно к ней возвращались мысли. Она собирала себя, как рассыпавшуюся мозаику, и уже почти собрала, но на месте одного яркого цветного кусочка была какая-то пустота, зиявшая чёрной непростительно-бездонной дырой. Как-то на берегу пруда дачные подружки завели разговор про «любовь-морковь», и одна веселая девушка сказала:
— Представляете, а я-то, дурында, залетела зимой!
— И что? — спросила Дина, поёжившись.
— Да ничего, матушка моя! Аборт сделала, вот и всё, десять минут в противном кресле, всего и делов-то! — и она радостно и свободно расхохоталась, и заблестела ровными белыми зубами, и тряхнула сияющими локонами, цепочки на её груди позвякивали тонко: «Динь-динь», а Дина смотрела на воду, и в голове её гудело: «Вот и всё… Вот и всё…»