МАШИНИСТ НИКОЛАЙ БАБИН

Как ни странно, а поутру Николай Бабин чувствовал себя превосходно. Нигде не болело, не ломило, не дергало. И ничего, что случилось с ним ночью, хоть убей, не помнил. А ночью происходили события даже для близких ему людей страшные.
Два года назад, сбрасывая с крыши снег, он оступился и с этой крыши слетел. Слетел неудачно. Сломал руку и получил легкое сотрясение мозга. Как раз с этого-то времени все и началось. Может, от падения, а может, так судьбой было предписано, а превратился машинист маневрового тепловоза Николай Бабин в лунатика. Правда, лунатиком не таким, чтобы там по карнизам лазить, по чердакам, нет. Лунатиком он был тихим, что никак не соответствовало его крепкой высокорослой фигуре. Даже странно — такой большой дядя и такой тихий лунатик. Вообще-то Бабин любил порядок, организованность и дисциплину. К этому приучил его отец, который тоже был машинистом, к этому приучила работа на тепловозе.
Начиналось все так. Часам к двенадцати, к часу, когда сон уводил его в свои закутки, Николай громко и очень отчетливо говорил, как говорил, когда начинал работу: «Ну, начали». И начинал маневрировать. Выпрастывал из-под одеяла ноги, поудобнее усаживался, толкая жену и выглядывая за спинку кровати, маневрировал. Причем, маневрировал здорово — и за себя, и за диспетчера.
— Шестьдесят пятый, Бабин! — это диспетчер.
— Слушаю, шестьдесят пятый! — это Бабин.
— На седьмой путь контейнеры! — это опять диспетчер.
— Понял. На седьмой путь контейнеры, — говорил он в кулак.
Радиосвязь была четкой. Николай улыбался и ехал на седьмой путь, облокотившись на ту же кроватную спинку, из-за которой выглядывал. Потом диспетчер командовал ехать по двадцать первому пути на контейнерную базу, и Бабин ехал на контейнерную. Ехал, отвечал на команды, возвращался, опять ехал. В общем, каждую ночь от отрабатывал очень аккуратно часа по два, два с половиной. После маневров — под одеяло и спокойненько досыпал остаток ночи. А утром — как стеклышко. Причем, когда Николай приходил с настоящей ночной смены и ложился отдыхать днем, ничего подобного с ним не случалось. Поэтому жена, так и не привыкшая к ночным выходкам мужа, решила, что он лунатик. Она боялась, что когда-нибудь случится авария, и во время маневрирования всегда сидела рядышком с мужем, словно помощник машиниста. Но муж работал безаварийно. А она все боялась. При авариях же обычно в окошко выпрыгивают. Утром жена со слезами рассказывала Николаю о его работе. Тот не верил и кипятился:
— Да не может быть! Надь, ведь я же должен помнить-то! Хоть кусочек. Я же не помню, Надь!
Надежда в ответ плакала и упрашивала Николая сходить к врачу. Николай не шел.
— Чего ради? Засмеют ведь. Меня же перед работой всегда проверяют. Заметили бы, наверное.
— Ты же там не спишь! Как ты этого не поймешь?!
— Все, — говорил Николай и уходил на работу. Как-то после особенно изнурительной ночи жена не выдержала. Проводив Николая в день, она пошла к свекрови и все ей рассказала. О всех своих двухгодичных железнодорожных курсах. Свекровь, конечно, разволновалась.
— Ну что же ты, Надя, а? Раньше надо было. Эк затянулась болезнь-то. Подумать только. Эх вы, чучелы огородные.
— Я поначалу думала, что пройдет. А потом — стыдно ведь, мам.
Разговор шел на кухне, где сосед свекрови, некто Анатолий Пуков, чинил водопроводный кран. Когда женщины закончили разговор, условившись, что уговорят «лунатика» сходить к психиатру, Пуков громко усмехнулся:
— К психиатру хотите, значит? Валяйте. Только запрячут Колюху месяцев на шесть и справочку выдадут потом, махонькую такую справочку со словом «псих». И не видеть тебе, Надюшенька, денежек, которые мужик тебе носит. Шиш.
Он показал шиш. Женщины, конечно, испугались и задумались.
— Вот что, — заговорщицки прошептал Анатолий и сунул свою тощую конопатую физиономию меж голов испуганных женщин. Обеих же приобнял. — У нас в армии тоже лунатик был. Тот , все по казарме шарахался. Стукнется лбом о стенку и в обратную сторону поворачивает. Чутья у него никакого не было. Все время то с синяком, то с шишкой ходил. Бился — страсть как. Но у нас старшина был. Невзоров. Мастак — на все пять. Он и вылечил. Лунатиков, оказывается, испугом лечить надо. Только напугать надо вовремя. Если его на крыше пугнешь или на проволоке, они, бывает, ходят по проволоке-то, тогда, считай, хана. Упадет вдребезги. Надо момент выждать.
— Ты уж, Анатолий, давай покороче. Он ведь нам сын да муж вон ее, — свекровь показала на Надежду. Надежда кивнула и объяснила:
— Он по проволоке не ходит. Он на кровати сидит. Спокойный.
— Вот это и надо. Так я и не дорассказал. Невзоров выждал момент и вылил на лунатика ведро. Тот проснулся — и все. Больше лунатить не стал. Позаикался, правда, месяца три — и все. Зато человек.
— Где же нам Невзорова-то твоего взять? — забеспокоилась свекровь.
— Зачем он? — Пуков, казалось, обиделся. — Это же просто. Как синхрофазотрон. Я уже сам шестерых вылечил.
Женщины, услышав умное слово, приумолкли.
— Тазик есть? — спросил Пуков.
— Эмалированный или…
— Цинковый, простой, — перебил «лекарь».
— Есть. Только он не чистый. Я полы из него мою.
— Плевать, — сказал Пуков. — И молоток приготовь.
Тут встряла свекровь.
— Ты что удумал? Анатолий, смотри,— грозно предупредила она.
— Во сколько приходить? — как в больнице, строгим голосом спросил Анатолий.
— Часов в двенадцать. Я как занавески раздвину, ты и заходи. Дверь открою.
— Ладно. Но чем позже — тем дороже, — поставил условие «лекарь» и скоро ушел.
Когда Надежда возвратилась от свекрови, Николай был дома и смотрел телевизор. Жена села рядом. Показывали про летчиков. Комментатор в конце сказал очень, красивую фразу: «Тот, кто хоть раз ощутил полет, обязательно захочет еще и еще раз ощутить это чувство».
Николай вспомнил крышу, вспомнил полет, чувство этого полета и почему-то разозлился и выключил телевизор.
—Захочет, не захочет. Полет!—бубнил он.—Еще раз. На-кася, — он протянул в сторону телевизора кукиш.
Надежда, следившая за мужем, тихо порадовалась:
«Это даже к лучшему, что вспомнил, уложить бы теперь пораньше.»
Легли как обычно. И, как обычно, к двенадцати, Николай произнес: «Ну, начали!»
Надежда раздвинула занавески и зажгла свечу. Вошел Пуков. Он недолго постоял на пороге и, когда глаза привыкли к полутьме, тихо скомандовал:
— Инструмент.
Надежда вручила ему оцинкованный тазик и молоток. Лекарь, крадучись, подошел к машинисту, у которого работа только-только начиналась. Поднял над головой лунатика таз и, размахнувшись, треснул по нему молотком. Николай встрепенулся, завертел головой, остановил взгляд на Пукове и с криком: «Куда в кабину лезешь?!» — блызнул лекаря в лоб.
Анатолий Пуков упал и с хорошей скоростью заскользил к серванту. Если комната была бы, например, как кинотеатр, Пуков, надо думать, ехал бы через весь кинотеатр. Но сервант погасил скорость лекаря, и он остановился. Малиновым звоном отозвался хрусталь, и глухо шлепнулась какая-то керамическая посудина. А оглушенный машинист упорно и зло допрашивал диспетчера:
— Диспетчер! Что случилось? Сход, что ли? Диспетчер, але, сход что ли? Диспетчер! – крикнул он.
Диспетчер не отвечал. Николай подул в кулак, радиосвязь не работала. Он тяжело вздохнул и устремил свой мутный-мутный взор на ополоумевшую жену. Тихо спросил:
— Сход, что ли, а, Надь? – Он уже почти проснулся.
У жены сами по себе потекли слезы.
— Нет схода, Коля, — всхлипывая , сказала она, — все вагоны на месте. Видишь, состав стоит.
Николай оглядел комнату, но кроме стонущего Пукова никакого состава не заметил.
— А этот что здесь? Что ты здесь, мормышка обсосанная?
— Ничего, — Пуков встал и, потирая виски, сел за стол у окошка. Надежда включила свет и загасила свечку.
— Ну, язви тя! Никто еще так не реагировал. Скольких уже вылечил, а этот. Тьфу! «В кабину не лезь»,- передразнил он машиниста. – Нужен мне твой тепловоз, как попу гармошка, понял?! В кабину, видишь ли, к нему полезли,- он обиженно взмахнул руками. — Чего у тебя брать-то там? Колесо запасное?
— Не положено посторонним , — профессионально ответствовал Николай, словно и впрямь сидел в кабине своего тепловоза. – По инструкции не положено. Все, — отрезал он.
Пуков выбежал из кабины, простите, из квартиры, громко хлопнув дверью. Николай достал из холодильника бутылку молока и, не отрываясь, выпил. Потом закурил, сел за стол и спросил:
— Чего это он?
— Тебя, дурака полуношного, лечил. Хватит. Сколько можно маневрировать-то. Два года уж. — Она заплакала взахлеб.
Николай сел рядом с женой, обнял и стал ласково успокаивать.
Эту ночь спали спокойно. Может, лечение помогло. А, может, на станции вагонов не было или обеденный перерыв. Во всяком случае, давно так спокойно не спали. Очень давно.