За Полярным кругом
Весной 1950 года ответ, наконец, пришёл — Константину Тимофеевичу предложили место инженера. После ада Красногорского совхоза полярный Норильск казался теперь неслыханной благодатью, обетованным краем. Он воспрял духом:
«26 марта 1950 года
пос. Норильск
Красноярского края
Здравствуй, добрый день, родная моя и горячо любимая Катя!
Прошу прощения за долгое молчание, которое вызвано серьёзными изменениями в моей жизни, изменениями, конечно, к лучшему. Этому и ты должна за меня порадоваться. Наконец-то устроился на работу по специальности на Норильском полиметаллическом комбинате. Я не могу писать тебе подробно о том, что это за комбинат и что он собою представляет. Скажу только, что совершенно не ожидал здесь увидеть хорошо благоустроенный и огромный город, мощные предприятия и заводы, оснащённые первоклассной техникой и оборудованием. Жить и работать здесь можно хорошо. На первых порах, разумеется, трудновато, но со временем всё наладится.
Основная масса самых важных металлургических, коксохимических и других заводов находится в котловине и со всех сторон окружена высокими сопками. Счастливое место Норильск — рядом каменный уголь и руды. Климатические условия, правда, здесь очень тяжёлые: сильные морозы и ветры, растительность древесная самая жалкая. Но я себя чувствую значительно лучше, чем под Красноярском. Снабжение продуктами вполне удовлетворительное, есть также промтовары. Плохо пока с жилищным устройством. Приходится жить в общежитии, где в комнате 20-25 человек. Но летом, вероятно, устроюсь лучше и в этом отношении.
Катюша, родная! Должен тебя и несколько огорчить. Дело в том, что, во-первых, по дороге из совхоза в Красноярск я крепко отморозил правую ногу, которую сейчас лечу здесь в Норильской поликлинике. Врачи предлагают лечь в больницу и сделать операцию, т.е. отнять большой, наиболее пострадавший палец. Но мне кажется очень неудобным в самом начале работы бросать всё и ложиться в больницу. С другой стороны, ходить на службе калекой тоже не хочется. Не знаю пока, что делать. Может быть осложнение, лучше, пожалуй, лечь в больницу и расстаться с большим пальцем.
Во-вторых, Катюша, в Красноярске пришлось ждать посадки на самолёт три недели, денежной помощи (кроме оплаты за билет) никто мне там не оказывал. Поэтому нуждался и голодал, продал на рынке даже присланные тобой сапоги. Всё-таки добился своего; но прибыл я в Норильск в жалком состоянии. Теперь стараюсь одеться, обуться и хорошо питаться. Думаю, что по-человечески жить мне всё же теперь нужно. Поэтому свой пока небольшой заработок (1400 рублей в месяц) я трачу сейчас в течение двух месяцев только на себя. А затем начну высылать тебе и, возможно, старушке-маме.
Отдаю себе отчёт в том, что здесь, в Норильске, мне придётся, вероятно, жить долго, может быть, до конца жизни. Пугает одиночество, нерадостная моя старость. Но что делать? Тебе, Катюша, с плохим здоровьем ехать в Норильск нельзя. Старушка-мама тоже вряд ли решится двинуться сюда, в полярный район на жительство. А одному мне жить дорого, скучно и плохо без всякой дружеской, родственной помощи и поддержки. Вот так сложилась несчастливо наша жизнь, помимо всяких наших желаний. И всё же я очень рад, что перебрался сюда, в Норильск. Есть здесь Дом инженерно-технического работника, научно-техническая библиотека, магазины и прочие учреждения. Вечером весь город залит электричеством, по улицам ходят автобусы. Между заводами и рудниками — железнодорожное сообщение. А главное, своя по душе работа! Это меня чрезвычайно радует и трогает. Теперь есть для чего и для кого жить. Ведь ты и мама знаете, в каких условиях, с плохим состоянием здоровья мне пришлось жить в Красногорском совхозе.
Беспокоюсь сильно за тебя, Катюша, за Галю и Серёжу. Давно не знаю, живы ли вы, здоровы ли? Как твоё здоровье, Катюша, как работаешь? Хорошо ли идут учебные дела у Гали в институте? Как учится и живёт мой дорогой мальчик Серёжа? Имеешь ли связь с Марусей и Геннашей? Как-то они живут в Угличе? Как здоровье мамы и как она, на твой взгляд, выглядит?
Вообще, напиши мне поскорее большое, подробное письмо по адресу: Красноярский край, Главный почтамт, до востребования.
Катюша! Помни, что я тебя и детей так горячо и глубоко люблю, что каждое твоё письмецо будет для меня всегда большой радостью. Пиши чаще, больше и обо всём. Как сейчас жизнь в Москве? Что нового?
Ну, пока прощай, шлю тебе, детям и старушке-маме сердечный привет, обнимаю и целую всех вас, желаю здоровья и успехов. Константин.»
Бабушка тогда ответила, что он должен подумать о себе, оставив на время заботы о ней и уже почти взрослых детях (им было 19 и 16 лет), попытаться обустроить свою личную жизнь, ибо одиночества ему до конца дней она желать не могла. Если он встретит на Севере кого-то другого, — ну что ж, она поймёт, примет всё как есть. Но переезд в Норильск её тоже не пугает, она готова покинуть Москву, чтобы соединиться с мужем.
Он прислал обстоятельное, подробное письмо, честно и без прикрас описав то, что ждёт её на Севере:
«11 мая 1950 года
пос. Норильск
Красноярского края
Здравствуй, родная моя, горячо любимая
и глубокоуважаемая Катя!
Получил первое твоё письмо (сюда в Норильск). Прости, что задержал с ответом, т.к. с 22-го марта по 11 мая находился на излечении в больнице. У меня сейчас всё в порядке, лишился только большого пальца на правой ноге. Но хожу теперь хорошо и с сегодняшнего дня начинаю работать. Досадно, очень досадно вышло с ногой, ничего из-за болезни не заработал. Нашему брату по бюллетеню не платят.
Знаю, что тебе, Гале и Серёже жить, работать и учиться приходится в крайней нужде, и я всё время сильно беспокоюсь о вас, всё время думаю, как и чем вам поскорее помочь, как вопреки всем трудностям добиться снова совместной жизни. Я отлично понимаю, почему ты написала мне в письме столько неприятных вещей, вроде того, например, что могу забыть тебя и детей, заняться устройством новой жизни здесь (с кем-либо ещё). Нет, Катя, ты жестоко ошибаешься! Горячо тебя всегда любил и люблю, глубоко уважал и уважаю тебя, всегда стремился и стремлюсь сейчас всегда быть с тобой и детьми. Не виноват я, что жизнь повернулась к нам самой страшной, ужасной стороной. Без конца — мучения, разлука и разлука! Даже моя жизнь в Угличе, при частых наездах к вам в Москву, нисколько не удовлетворяла меня (думаю также, что и тебя). Вот почему рад твоему согласию приехать с Серёжей в Норильск.
Видишь ли, Катя, в чём дело. Горячо любя тебя и детей, я больше всего боюсь из-за своего личного эгоизма, своего желания жить с вами вместе испортить вашу жизнь в Москве, без меня, вызовом сюда в Норильск, в Заполярье. Условия жизни здесь крайне тяжелы по климатическим, жилищным и трудовым соображениям. И если ты решаешься на переезд ко мне, то потом не упрекай меня во всём, что ты здесь почувствуешь и увидишь. Должен честно, открыто предупредить тебя и Серёжу об этом. Будет очень и очень трудно с плохим здоровьем для обоих нас. Катя! Прошу тебя совершенно выбросить из головы дурную мысль о моём якобы нежелании твоего приезда сюда. Единственное, что я хочу — это лучшего для вас, а не для себя. Подумай, Катя, хорошенько, и ты в конце концов поймёшь меня, согласишься со мной во всём. Конечно, в Норильске многие живут очень хорошо. Малолетние дети выглядят не хуже, чем там у вас, «на материке». Безупречно поставлена лечебная помощь. Всё время, непрерывно ведётся жилищное строительство. Есть автобусное движение, Дом ИТР, кино и библиотека. Много продуктовых и промтоварных магазинов, столовых и ресторанов. Производство угля, руды и металла здесь огромное. Специалисты хорошо оплачиваются, пользуются полярной надбавкой. Лица же «с чёрным ярлыком», подобные мне, не пользуются многими здешними благами, и об этом приходится постоянно помнить и сожалеть. С этим приходится всегда считаться. Не буду подробно изъясняться по этому поводу. Особенно плохо с жилищными условиями. Жилищный кризис здесь крайне острый. Сейчас я живу в гостинице, в общей комнате на 25-30 человек, плачу 7 рублей за сутки. Устроиться больше негде. В месяц это составляет 210 рублей. Подписался на заём, каждый месяц буду уплачивать 200 рублей. Прочих вычетов из зарплаты — 150 рублей. Вот считай — 560 рублей в месяц я не смогу лично иметь у себя. Если буду успешно работать на заводе, то мне должны будут прибавить оклад, зарплату. Катя! Ты не представляешь, почему мне так тяжело с деньгами, почему я, при всём желании, не помогаю пока тебе и детям. На ноги пока не встал, не оделся, расходов очень много. Стараюсь экономить, но ничего не получается. Питание дорогое, 350-400 рублей в месяц уходят не знаю куда. Не имея квартиры, пользуюсь столовым питанием. За всё втридорога приходится платить. Совсем другое дело было бы при семейной жизни.
Перехожу к самому главному. Как нам устроиться для совместной жизни здесь, в Норильске? Можно действовать двумя путями. Первый путь заключается в том, что ты, Катя, должна лично, в Москве обратиться в отдел кадров треста «Норильстрой» Министерства внутренних дел (где там, найди!) с просьбой по договору послать тебя на работу в Норильский полиметаллический комбинат в качестве химика-аналитика. Чисто, опрятно, хорошим почерком (без грамматических ошибок) напиши заявление о приёме на работу, автобиографию, анкеты; предъяви служебный список, характеристику из Института, где работаешь. В общем, попытайся оформить всё договором, подъёмными, суточными и прочими деньгами, полагающимися за приезд в Заполярье. Если ты этого добьёшься, то садись с Серёжей в поезд «Красноярск — Москва». В Красноярске слезай, садись на пароход, идущий вниз по Енисею. В Дудинке сойдёшь с парохода, садись на поезд, идущий в Норильск. А в Норильске я тебя встречу и сделаю всё, чтобы устроиться с жильём и работой. Помогу во всём. Это самый лучший путь. Законтрактованному специалисту должны будут дать квартиру обязательно. Первый пассажирский пароход приходит в Дудинку около 15-го июня. В дороге ты и Серёжа должны быть очень осторожны и бдительны. Берегите деньги, подальше прячьте. Избегайте воров.
Для Серёжи здесь есть горно-металлургический техникум. Если хорошо подготовится к приёмным экзаменам, то он будет получать потом стипендию (400 рублей в месяц). Ему будет неплохо в Норильске. Есть Дом физкультуры, очень хороший стадион и каток. Будет ходить в кино, театр, клуб и т.д.
Второй путь. Ты присылаешь своё заявление, автобиографию, копию с диплома и послужного списка, а также характеристику с производства сюда в Норильск, в отдел кадров комбината. Указываешь в заявлении на причину выезда из Москвы, т.е. на желание жить и работать с мужем, который работает инженером на металлургическом заводе. Отдел кадров должен выслать отсюда тебе вызов (а МВД должно помочь оставить работу в Москве). Должны выслать договор, подъёмные и прочее на двух человек. Тогда можешь трогаться в путь. Квартира тогда тоже будет.
Галю придётся оставить в Москве. Пусть учится в институте, будет специалистом, поступит в Москве на работу, а затем живёт, как хочет. Будем высылать ей денег отсюда каждый месяц. Я, возможно, буду получать около 2000 рублей, ты — 1600-1800, Серёжа — стипендию. Можно будет хорошо жить, одеваться и питаться. А года через 3-4 будет видно, как дальше — здесь жить или же уезжать снова в Москву.
Решай и действуй сама, Катя! Мы ещё можем быть снова счастливы, если ты сумеешь приехать сюда ко мне.
Катя, родная моя, любил и люблю тебя всей душой, всем сердцем. Считаю за счастье быть вместе с тобой. Но от меня это мало зависит. Жизнь меня придавила так, довела до такого болезненного состояния, что больше сопротивляться невзгодам, бороться с трудностями я уже не в силах. Нет больше творческой энергии, бодрых сил, молодости. Поэтому-то я и очень желал бы твоего приезда с Серёжей сюда. Но и на трудности тоже надо открыто смотреть. Снова пишу, подумай, прежде чем ехать в такой дальний путь, взвесь все «за» и «против», а тогда решайся. Жить в одиночестве мне тяжко, но если тебе и детям в Москве лучше, чем со мной здесь, то тогда воздержись от выезда. Как ни тяжело, а буду скоро снова тебе помогать, высылать деньги.
Бабушке, моей маме, пока не пишу, нет сил и времени. Передай ей от меня низкий поклон, обними и поцелуй за меня. Желаю ей многих и многих лет жизни, мечтаю когда-нибудь снова её увидеть. Сюда приглашать её было бы совсем бессовестно, долго не выдержит.
Привет передай Марусе, Геннаше и Герочке, всем нашим московским друзьям и знакомым. Гале и Серёже желаю всяческих успехов в учёбе и жизни. Не рассказывай им что-либо плохое обо мне. Я не виноват, что жизнь так несчастливо сложилась у нас, лишила их отцовской заботы и поддержки. К лучшему повернуть теперь уже невозможно. Клевета загубила меня, а вас заставляют так тяжело жить и мучиться из-за меня. Против клеветы был я беззащитен, никакие жалобы, заявления не помогли. А теперь истину в моём положении восстановить уже нельзя. Так и придётся умирать с «замаранной совестью».
Кончаю, желаю всем вам здоровья и успехов в труде, учёбе. Крепко обнимаю и целую вас от всего отцовского сердца (уже, к сожалению, плохого, дряблого). Пиши мне, Катюша, чаще и побольше, единственная моя радость, мой горячо любимый друг! Не думай обо мне плохо, не беспокойся, береги своё здоровье и здоровье детей. Поцелуй Галю и Серёжу за меня. Может быть, надумают мне сами написать. Буду очень рад и благодарен. Хочется вложить в письмо побольше любви и нежности, но, прости, чувствую себя ещё неважно. Нога побаливает, буду ходить на перевязку в поликлинику, надо окончательно залечить палец.
Прощай, жму крепко руку, целую.
Константин.“
Бабушка колебалась — жалость к одинокому, больному мужу боролась в ней со страхом за сына и дочь — волна арестов безжалостно сметала и подросших детей «повторников». Мысль о том, что шестнадцатилетний Серёжа мог остаться совершенно один, без родственников в Норильске, а Галя, молодая талантливая художница, — попасть в тюрьму (студентов сажали особенно часто, например, за преклонение перед Западом), леденила ей душу. Один раз вырвав их из лап смерти, она не могла, не имела права снова искушать судьбу. Добровольный выезд из Москвы означал в то время и в её положении потерю прописки в столице навсегда. Мужу она ответила, что придётся немного подождать, пока дети встанут на ноги, тогда можно будет всерьёз обдумать устройство совместной жизни.
Он всё понимал и не требовал от жены невозможного:
«15 августа 1950 года
г. Норильск
Здравствуйте, родные, дорогие и горячо любимые мои —
Катя, Галя и Серёжа!
Прошу простить меня, что долго не писал вам. После больницы долго не мог чувствовать себя здоровым, работа на заводе плохо у меня шла, обстановка и условия были крайне тяжелы и неблагоприятны. Вот причины, которые мешали мне писать вам. Но сейчас всё изменилось к лучшему, настроение значительно поднялось, помогла хорошая жилищная обстановка. Один из крупных работников комбината Кабанов Сергей Степанович (называю фамилию, потому что он, проезжая Москву, обещал заглянуть к вам), уезжая в отпуск с семьёй, предоставил в моё распоряжение свою квартиру. Плачу за неё много, но зато спокойно живу и работаю. Правда, на носу зима, а я снова не знаю, где буду жить. В общежитии или гостинице вряд ли будет возможно хорошо устроиться, не хотелось бы.
Все ваши письма получил, но к своему огорчению не смог вовремя ответить. Я рад, что начал вам оказывать денежную помощь. Пока работаю, буду ежемесячно переводить вым в Москву по 400-500 рублей. Вы поймёте меня, как я был рад, когда получил от вас телеграмму с подтверждением моего первого перевода в июле месяце, как я горевал, что раньше не мог вам помогать (так как не работал по специальности). О моих мытарствах до этого вы знаете. При всём горячем желании ничего не мог вам посылать, а напротив, вынужден был просить помощи от вас. К счастью, наконец-то это прошло (может быть, ненадолго, но прошло!).
Я рад также за вас, что вы остаётесь жить в Москве, несмотря на моё несчастье. Не скрою от вас, что всем своим любящим сердцем и душой был бы рад снова жить вместе с вами. Для меня лично жизнь здесь, далеко на Севере, была бы лучше, если бы ты, Катя и Серёжа приехали бы ко мне. Но я не эгоист, не хочу, чтобы вы из-за меня покинули Москву, ухудшили условия своей жизни. Вы знаете из моего письма о Норильске, как трудно здесь жить и работать людям нездоровым и слабым. А затем, что самое главное и важное, — это непрочность моего теперешнего (более или менее) благополучного положения. В любой момент, как только я сдам в работе, как только изменится что-либо (например, по распоряжению из Москвы), во мне нуждаться здесь не будут. Особенно трудно здесь с жилищным устройством. Не судите меня строго, но я считаю, что был бы плохим мужем и отцом, если бы вздумал настойчиво звать вас сюда. Одному мне надо бороться с болезнью и жить, зачем же вы из-за меня будете страдать и мучиться, терпеть всяческие лишения. Хотя здоровье моё скверное, прошу вас не волноваться, не беспокоиться за меня. Знаю, что любите и уважаете, а может быть, и жалеете своего несчастного мученика-отца. Поверьте мне, что хочу вам только хорошего и не могу поступить так, чтобы вам было хуже из-за моего положения и горя. Я бы очень хотел сам подольше здесь работать, но, к сожалению, это не от меня будет зависеть. Возможно, что так до конца своей жизни всё время буду мучиться, и я не надеюсь когда-либо снова быть вместе с вами, когда-либо увидеть вас, обнять и расцеловать. Вероятно, сердце подведёт. Но всё же пока не волнуйтесь, не мучайтесь из-за меня. Живите своей жизнью, работайте и учитесь, как все советские люди. Буду вам помогать, насколько хватит сил и здоровья. Помяните меня потом хоть добрым, хорошим словом. На большее не претендую.
Катя! Я волнуюсь за тебя! Не знаю, как сейчас состояние твоего здоровья? Поправляешься ли хоть понемногу? Береги себя, питайся теперь получше. Навсегда храню в себе самую лучшую, глубокую любовь к тебе, благодарность и большое уважение как к человеку, другу верному и матери. Очень желаю, чтобы и ты обо мне кое-когда вспоминала. Ведь в нашей прошлой жизни не было ничего плохого.
Хотел бы, чтобы ты, Катя, побывала бы у моей мамы, узнала бы, как она живёт, здорова ли? Напиши мне о ней. Когда я бедствовал в совхозе, она мне крепко, крепко помогла. Должен ей 600 рублей. Надеюсь, что сумею вернуть эти долги… Ох, если бы я был здоров! Я бы смог и ей бы помогать, но сейчас уже не могу, плохо, плохо со здоровьем. Думаю, что простит меня. Не виноват перед нею, старушкой. Она-то знает, что я ни в чём не виновен, мучаюсь из-за других людей, с которыми пришлось работать на Дальнем Востоке, которых я, конечно, не мог знать хорошо, их прошлое тем более. Шлю ей свой горячий привет, низкий поклон, обнимаю и целую.
Доченька Галя! Мама писала, что ты хорошо учишься в институте. Очень рад, рад сердечно за тебя, за твои успехи. Уверен, что так будет у тебя и дальше идти учёба, переборешь все трудности и будешь хорошим специалистом. Желаю тебе здоровья и новых успехов. Будь предана Советской власти и партии Ленина-Сталина! Несчастье отца не должно тогда сильно отразиться на тебе. Даже если бы я действительно был в чём-либо виновен, всё равно дочь за отца не должна отвечать, и ты спокойно учись, иди своей дорогой в жизни. Буду очень тебе благодарен, если найдёшь времечко написать мне о себе.
Дорогой сынок Серёжа! Я поздно смог получить твоё хорошее, ласковое первомайское письмо, долго молчал, не мог ответить своевременно. Не сердись, прошу тебя, на меня за это. Старость, болезнь — не радость! Хотел бы, чтобы ты поступил в техникум, получил бы хорошую специальность. Это требует большого упорства, настойчивости и труда. Был бы счастлив за тебя, если бы ты стал хорошо заниматься. Очень рад за твои физкультурные успехи, не бросай и продолжай это благое дело. Будешь здоров, будешь отлично учиться, тогда жизнь тебе улыбнётся, будешь хорошо себя чувствовать, скорее выберешься к самостоятельной жизни и труду, который тебя будет удовлетворять. Не обижайся на меня, пиши мне почаще, обращайся за советами, может быть, чем-нибудь окажусь полезным тебе. Крепко обнимаю, целую и жму руку твою. Будь молодцом, бодрым и живым юношей.
Должен просить тебя и Галю беречь маму, освобождать её от тяжёлой физической работы, быть к ней повнимательнее. Относитесь к ней с особой заботливостью. Берегите ей, так как ваше воспитание, рост, учёбу и проч. — всё это она одна, без отца, вынесла на своих плечах, на своём горбу. Вы обязаны ей своей жизнью, своим умственным и физическим развитием. К сожалению, роль матери познаётся и оценивается обычно слишком поздно, когда становишься взрослым. Чем раньше вы позаботитесь о своей маме, тем дольше она проживёт. Берегите, берегите её, она у вас замечательный человек. Любите её, уважайте крепко. Теперь вам всем будет легче, буду ежемесячно помогать.
Катя, горячо любимая моя жёнушка, мой дорогой друг! Знаю, что трудно тебе жить. Обращай внимание на состояние своего здоровья, обращайся чаще к врачам, лечись, восстанавливай свои силы. Не знаю, может быть, ты полюбишь кого-нибудь вместо меня (а ты свободна в этом отношении, поступай так, как тебе будет лучше самой), но помни, что до конца своей жизни я буду тебя горячо любить и преклоняться перед твоей материнской честностью и заботой о Гале и Серёже, никогда ни в чём не упрекну тебя. Ты не виновата в том, что жизнь так жестоко обошлась со мной, что нам не приходится быть вместе, жить и работать так, как хотелось бы. Я продлжаю жить потому, что в действительности совесть моя чиста перед властью и партией, находясь в положении «отверженного», всё же не теряю пока желания жить, стараюсь быть полезным государству своему.
Кончаю письмо, надеюсь, ответите мне по адресу:
г. Норильск Красноярского края, Севастопольская улица, дом 4, кв. 24.
Ещё раз обнимаю, крепко целую, желаю здоровья всем вам.
Ваш папа.»
Это одно из самых трагических писем, написанных Константином Тимофеевичем. В нём такая сломленность, такая покорность судьбе, обстоятельствам! Завещание больного, сорокатрёхлетнего человека, перед которым маячит призрак смерти — уже совсем не страшной, близкой, почти желанной. Последние слова любви, просьба простить и по-русски помянуть хотя бы добрым словом.
Когда я смотрю на фотографии Константина в молодости, меня не покидает странное ощущение, что будущее своё он предчувствовал, потому и принимал всё с каким-то чисто христианским смирением, не озлобляясь, хотя в Бога, как он говорил, совсем не верил. На большинстве своих портретов Константин Тимофеевич не улыбается, он внутренне напряжён, взгляд устремлён в сторону от объектива, а в глазах читается немного испуганный и всё же упрямый вызов тому, что находится перед ним. Так способны смотреть люди, у которых что-то есть «за спиной», у которых есть прошлое, а там моменты печальные, грустные, а зачастую драматические встречались гораздо чаще, нежели моменты радостные. Люди с подобным прошлым вот так — обречённо, с упрямым вызовом — смотрят вперёд, они уже знают, что будущее сулит им те же дары, которые доставались и в прошлом: горести и печали гораздо чаще, чем радости.
И на этоть раз, в августе 1950 года, дурное предчувствие его не обмануло — начинался последний адов круг:
«16 сентября 1950 года
Красноярский край
село Дудинка, почтамт, до востребования
Дорогая, родная и горячо любимая моя жёнушка Катя!
Не хотел тебя расстраивать новым несчастьем, но скрыть от тебя это не могу. Напротив, помоги мне, пожалуйста, очень и очень прошу тебя. Дело в том, что с 9-го сентября я уволен из Норильского комбината и по указанию местного отдела МГБ вынужден был переехать из Норильска за 103 км в село Дудинку, к самому берегу Енисея. Здесь в Дудинке работы по специальности нет, с жильём тоже очень трудно устроиться. Что будет со мной, при моём очень больном состоянии (сердце, болезнь ног, еле хожу и передвигаю ноги) не знаю. Лишён буду возможности помогать вам, моим дорогим, деньгами. Единственный выход из положения — это написать, наконец, самому тов. Сталину И.В., что я и сделал. Посылаю тебе с этим письмом написанное мною письмо в Кремль, в приёмную нашего вождя. Перепиши его (попроси, вернее, Галю переписать чётким, хорошим почерком), запечатай в конверт и пошли по почте. Единственная надежда на возвращение к вам, к нормальной жизни и труду. Больше надеяться не на кого, не на что!
Сократили меня, очевидно, из-за того, что я долго (около трёх месяцев) болел и что раньше был в заключении по очень серьёзным статейным пунктам. Не знаю, хватит ли теперь сил снова перенести такое неожиданное несчастье. Во всяком случае — плохо,очень плохо! Напишу тебе о своей дальнейшей жизни. Помогать мне пока не нужно, да и чем ты, тоже больная, с детьми, сможешь помочь. Есть у меня немного денег, перед выездом из Норильска перевёл тебе третий раз 500 рублей и послал телеграмму. Пока не волнуйся, не беспокойся обо мне. Береги себя, Галю и Серёжу. Может быть, устроюсь на сидячую, спокойную, но, вероятно, плохо оплачиваемую работу. Что будет со мной, пока просто не знаю. Предвидеть трудно.
Передай мой сердечный привет и низкий поклон старушке-маме.
Крепко обнимаю и целую всех вас.
Константин.
P.S. Буду ли зимовать в Дудинке или где-то в другом районе — ничего неизвестно. Сообщу, когда твёрдо всё выясню.»