— Привет!, —

Я окликнул Гунчу, который шел в направлении троллейбусной остановки.

— Ты куда?

— Да вот, руку по локоть отрезало, иду на Яня Асара, на комиссию, инвалидность получать.

— А как это случилось?,

поинтересовался я.

— На пилораме замешкался, —

пояснил Гунча.

Я знал Гунчу, работал с ним когда-то на одном заводике. Работником он был не хуже и не лучше прочих, любил выпить и тащил все, что плохо лежало — во времена «развитОго социализьма» это было общей нормой жития. Был колок на язык и образован в общении с себе подобными. Кроме обязательного восьмилетнего, другого образования не имел, поскольку в нем не нуждался.

«Бедный Гунча», — подумал я, а вслух нарочито бодро произнес:

— Удачи тебе, —

хотя знал, что без руки рабочему человеку живется туго. На том и расстались.

Прошло не более полугода, и я опять встретил Гунчу. Он шел в том же направлении, хотя слово «шел» мало подходило к его ковылянию с палочкой. Одна нога его безжизненно волочилась.

— Привет!, —

поздоровался я с ним. На этот раз в глазах Гунчи блеснул недобрый огонек. В здоровой руке он держал палку, и, если бы не боялся упасть, то, похоже, мог бы этой палкой в сердцах ударить меня. Я был чуть старше Гунчи, лет на 7, имел руки и ноги, «барский» животик, и его ненависть ко мне была вполне объяснима.

Но в этот момент, в моем взгляде было столько искреннего сочувствия, что Гунча немного смягчился и даже снизошел до злобного неразборчивого ворчания, взамен, уже готовых сорваться с языка, проклятий.

Позже я узнал, что ногу он повредил, копая погреб в сарае. Ему на ногу упал бетонный блок. С покалеченной ногой рабочему человеку приходится еще хуже, чем без руки, увы.

Более года мы не виделись. Как-то я ехал в троллейбусе, и на одной из остановок, у вэфовского моста, на Бривибас, я увидел, как в переднюю дверь долго, в течение пяти минут, вползал Гунча. В одной руке он держал палку, под культей второй «руки» скотчем к культе был туго прикручен костыль, одна нога как и прежде у него волочилась, а второй не было вовсе.

Как я узнал позже, ногу ему переехало трамваем, когда он переходил улицу. Трамвай, отрезав Гунче ногу, не остановился и скрылся с места происшествия. Номера никто не записал, и трамвай «ищут» доныне.

Я, как этнический представитель «русиш культуриш», вскинулся, чтобы уступить Гунче место. Гунча, завидев меня, побагровел, затем посинел, на углах плотно сжатых его губ появилась пена. Сначала Гунча издал что-то среднее между рыком и воем. Потом из уст его посыпались ругательства, самыми безобидными из которых были «…ть и ср…ть».

До самой остановки «Яня Асара» Гунча яростно поносил всех, включая Господа и Сейм, я же, испытывая неловкость, смотрел в окно. Женщины наперебой объясняли Гунче, где ему выходить, хотя он в их пояснениях не нуждался. Гунча злобствовал от их сердобольных пояснений еще больше. Выходил несчастный Гунча долго, он никак не мог разобраться с палкой, костылем, волочащейся ногой и бесполезной культей.

Да, с покалеченной ногой, без руки и без второй ноги рабочему человеку приходится совсем туго…

Через год я опять встретил Гунчу. На этот раз он удобно раскинулся в импортном инвалидном кресле. С помощью кнопок он управлялся с креслом уцелевшей рукой. Я узнал Гунчу по культе, потому что головы у него не было. Ехал Гунча все так же, по направлению к улице Яня Асара, видимо, чтобы в очередной раз пройти ежегодную комиссию для подтверждения своей инвалидности. На удивление, встретив меня, он не ругался и не злобствовал.

Позже я узнал, что голову ему отрезало шпателем. Гунча упал со стремянки, наткнувшись шеей на широкий и острый шпатель, торчащий из горловины пустой банки.

Очень, очень туго приходится рабочему человеку без руки, с покалеченной ногой, без второй ноги и без головы…

2006.05.15.

— Привет!, —

Я окликнул Гунчу, который шел в направлении троллейбусной остановки.

— Ты куда?

— Да вот, руку по локоть отрезало, иду на Яня Асара, на комиссию, инвалидность получать.

— А как это случилось?,

поинтересовался я.

— На пилораме замешкался, —

пояснил Гунча.

Я знал Гунчу, работал с ним когда-то на одном заводике. Работником он был ничем не отличающимся от прочих, любил выпить и тащил все, что плохо лежало — во времена «развитОго социализьма» это было общей нормой жития. Был колок на язык и образован в общении с себе подобными. Другого образования не имел, поскольку в нем не нуждался, кроме восьми лет школьной «обязаловки».

«Бедный Гунча», — подумал я, а вслух нарочито бодро произнес:

— Удачи тебе, —

хотя знал, что без руки рабочему человеку живется туго. На том и расстались.

Прошло не более полугода, и я опять встретил Гунчу. Он шел в том же направлении, хотя слово «шел» мало подходило к его ковылянию с палочкой. Одна нога его безжизненно волочилась.

— Привет!, —

поздоровался я с ним. На этот раз в глазах Гунчи блеснул недобрый огонек. В здоровой руке он держал палку, и, если бы не боялся упасть, то, похоже, мог бы этой палкой в сердцах ударить меня. Я был чуть старше Гунчи, лет на 7, имел руки и ноги, «барский» животик, и его ненависть ко мне была вполне объяснима.

Во времена, когда мы работали вместе, такие товарищи как Гунча относились пренебрежительно свысока к тем, кто был классово чужд им, кто был образован в несколько иных, не востребованных временем, сферах.

Но в этот момент, в моем взгляде было столько искреннего сочувствия, что Гунча немного смягчился и даже снизошел до злобного неразборчивого бурчания, взамен, уже готовых сорваться с языка, прямых оскорблений.

Позже я узнал, что ногу он повредил, копая погреб в сарае, ему на ногу упал бетонный блок. С покалеченной ногой рабочему человеку приходится еще хуже, чем без руки, увы.

Более года мы не виделись. Как-то я ехал в троллейбусе, и на одной из остановок, у вэфовского моста, на Бривибас, в переднюю дверь долго, в течение пяти минут, вползал Гунча. В одной руке он держал палку, под культей второй «руки» скотчем к культе был туго прикручен костыль, одна нога как и прежде у него волочилась, а второй не было вовсе. Как я узнал позже, ногу ему переехало трамваем, когда он переходил через дорогу. Трамвай, переехав Гунчу, не остановился и скрылся с места происшествия. Номера никто не записал, и трамвай до сих пор «ищут».

Я, как этнический представитель «русиш культуриш», вскинулся, чтобы уступить Гунче место. Гунча, завидев мое лицо, пышущее здоровьем, побагровел, затем посинел, на углах плотно сжатых его губ появилась пена. Сначала Гунча издал что-то среднее между рыком и воем. Потом из уст его посыпались проклятия, самыми безобидными из которых были русские глаголы «…ть и ср…ть».

До самой остановки «Яня Асара» Гунча, брызгая слюной, поносил всех, включая Господа и Сейм, я же, испытывая неловкость, смотрел в окно. Женщины наперебой объясняли Гунче, где выходить, хотя он их об этом не спрашивал. Гунча злобствовал от сердобольных пояснений еще пуще. Выходил несчастный Гунча долго. Минут десять он никак не мог разобраться с палкой, костылем, волочащейся ногой и бесполезной культей.

Да, с покалеченной ногой, без руки и без второй ноги рабочему человеку приходится совсем туго…

Через год я опять встретил Гунчу. На этот раз он вальяжно раскинулся в импортном инвалидном кресле. С помощью кнопок он прекрасно управлялся с креслом уцелевшей рукой. Я узнал Гунчу по культе, потому что головы у него не было. Ехал Гунча все так же, по направлению к улице Яня Асара, видимо, чтобы в очередной раз пройти ежегодную комиссию для подтверждения своей инвалидности. На удивление, встретив меня, он не ругался и не злобствовал.

Позже я узнал, что голову ему отрезало шпателем. Гунча упал со стремянки, наткнувшись шеей на широкий и острый шпатель, торчащий из горловины пустой банки.

Очень, очень туго приходится рабочему человеку без руки, с покалеченной ногой, без второй ноги и без головы…

2006.05.15.