Тик-так, тик-так. Распухшая голова качается на тонком стебле шеи. Маятник наоборот. Метроном.
Тик-так. Качается одутловатое лицо напротив. Скользят по потолку солнечные зайчики. Качаются. Тик-так.
С кем я?
Окно — круглое. Лицо — круглое. Зайчики — круглые. Чай в стакане с подстаканником дрожит мелкой рябью.
Где я?
Теплоход. Питер-Кижи.
Кто я?
Память возвращается нехотя, то и дело соскальзывая, соскальзывая, соскальзывая за границу черепной коробки.. По кругу, по кругу — цирковые пони-мысли. Где я? С кем я? Кто я?
Он говорит — «Очухался?» Он говорит — » Выпей горячего чаю». Голос бьет меня в лоб, прошивает насквозь, вылетая из затылка и упираясь в стену каюты. Каюты? Да. Теплоход. Питер-Кижи. Деревянные дома. Деревянные церкви. Ни одного гвоздя. «Выпей чаю» — гвоздь голоса. Я говорю — «Не надо так громко». Молчит, смотрит исподлобья, глаза — маленькие, почти бесцветные.
Дрожь двигателя передается телу. Я — камертон. Большой странный камертон с распухшей головой на тонком стебле шеи. Дзззын-дззын. Стекло о подстаканник. Взять в ладони, сжать, смять, превращая в мешанину из стекла и металла. Тик-так, дззын-дззын. Кто-нибудь — выключите эту чертову машину. Я не хочу превращаться в камертон. Я хочу свернуться в клубок и вернуться в чрево матери — без звуков, без мыслей, в до-бытие.
Вечером выбрался на палубу. Нашел судового врача. Перегар. Бегающие глазки и несвежая рубашка. Я сказал — «У тебя это есть». Я сказал — «Я заплачу сколько надо» — и сунул ему зеленоватую бумажку. Он долго не приходил. Мне казалось — долго. Дурацкий ансамбль в баре спел три песни. Три жизни начались и закончились, пока он пришел и сказал мне — «За баян заплати отдельно». Я сказал — «Мы так не договаривались», а он держал в пальцах мою жизнь и дергал за ниточки, как сумасшедший кукловод.
Я заплатил; он даже помог мне расстегнуть зиппер, который заело. Его всегда заедает, когда я тороплюсь умереть.
В небе за бортом вспухали радужные мыльные пузыри. Я спросил — » Это что?». Врач ответил — «Фейерверк». Я спросил — «Сегодня праздник?». Он покачал головой — «Бояре гуляют». Я спросил — «А кто я?». Он каркнул хрипло — «Дурак» и клюнул меня в правый глаз. Мыльные пузыри лопались в моей голове. И вода за бортом пенилась. Почему-то она была красной.
Тик-так, тик-так.
Утро? Вечер? За иллюминатором серая мгла. Туман. В тумане ревет гудок — долго и надсадно. И я реву вместе с ним — прогибаясь спиной и закидывая назад голову — ААААААА! Метроном внутри дергается и сбивается с такта — ААААААА! Я раздвигаю головой серую мглу и ныряю в рассвет (все-таки — рассвет!) — АААААА! Пухлые ладони хлещут меня по щекам — так свисающие в воду ветви деревьев хлещут по высокой белой скуле теплохода. «Ублюдок! УБЛЮДОК! УУУ-БЛЮЮЮ-ДООООК!!!!!» — ревет гудок, и я реву, мотая головой, — загнанная, роняющая кровавую пену из разорванного удилами рта лошадь — АААААА!
Нева. Ладога. Свирь. Онега. Я не хочу на берег. Я не хочу глазеть, задирая голову, на деревянные стены. Я не хочу восхищенно ахать и охать, подобострастно заглядывая в глаза экскурсоводу. Дайте мне жизни в тонком стекле. Там, внутри, невидимый глазу мастер, готовый починить мой замирающий метроном. Стальной палец коснется стальной стрелки. Тик-так, тик-так. Подгоняемая метрономом, вскипит в венах, ударяясь в ломкие стенки, темно-красная густая жидкость. Моя кровь никого не может спасти, ее нельзя переливать роженицам и тяжелораненым. Моя кровь — отрава, крупные капли на полу — волчьи ягоды. Внимание! Attention! Смертельно опасно! Не трогайте меня, я брызну ядом, как раздавленная змея. Смотри — он уже стекает по моим пальцам, курясь розоватым паром, прожигая дырки в ковролине.
Он сказал — «Ты сдохнешь уже завтра». Я сказал — » А кого это волнует?» Он сказал — «Я люблю тебя». Я засмеялся и ушел в себя — вода, спиралью уходящая в воронку. Он еще видел, как мелькнула моя голова, проваливаясь в омут грез и кошмаров.
Шлеп-шлеп-шлеп. Мокрая жаба по мокрой траве. Дождь. Настырно стучит в стекло, растекается лужицей под неплотно закрытым иллюминатором. Пить. Пить. В моем горле — все пески всех пустынь мира. Я скриплю пересохшими ремнями связок. Я — мумия, пролежавшая здесь тысячи лет. Размотайте бинты, дайте мне воды или — убирайтесь к черту. Я все равно не живу, а сохну, прирастая коричневой кожей к ломким костям скелета. Мои провалившиеся глазницы не видят ничего, кроме тьмы. Под моими пальцами — крошево камней, превращающихся в пыль под ветром и солнцем. Моя кровь давно ушла в песок, и там, где высыхал ее черный след, вырос анчар. Шлеп-шлеп-шлеп. Это не вода — это жирные черви падают с глянцевых листьев дерева, разбиваясь о мою ссохшуюся грудь. Меня до сих пор мучают сны о прошлой жизни. Разбудите меня. Дайте мне воды — или убирайтесь к черту.
Он сказал — «Уже сентябрь». Я качнул головой — «Ну и что?» Он сказал — «Скоро зима». Я сказал — «Ну и что?» Он сказал — «Доживи до весны». Я спросил — «Зачем?» Он не ответил.
Тик-так. Метроном. Стальная стрелка между висками. Я хочу превратиться в черного кота и перебегать дорогу, кося зеленым глазом. Я хочу стать вороном и раскачиваться на голой ветке, каркая в закрытые на зиму окна. Дайте мне повыть под чужой дверью по будущим покойникам — бродячим облезлым псом. Я хочу сидеть в аквариуме золотой рыбкой и исполнять невысказанные, греховные, запретные желания.
Тик-так — в моей голове, хррум-хррум — под моими башмаками; я иду белой дорогой к белому небу, в котором качается черный маятник солнца.
Прочитала рассказ еще неделю назад, но рецензию не написала. Не смогла отделаться от чувства, что то, о чем пишет Г. Нейман мне хорошо знакомо. Но он пишет о том, чего быть со мной не могло. Но это обо мне — на уровне ощущений и беглых мыслей, которые память прячет и показывать не хочет.
«Память возвращается нехотя, то и дело соскальзывая, соскальзывая, соскальзывая за границу черепной коробки.. По кругу, по кругу — цирковые пони-мысли. Где я? С кем я? Кто я?» — это было со мной.
«В моем горле — все пески всех пустынь мира. Я скриплю пересохшими ремнями связок. Я — мумия, пролежавшая здесь тысячи лет. Размотайте бинты, дайте мне воды или — убирайтесь к черту. » — и это ощущение я помню.
«Подгоняемая метрономом, вскипит в венах, ударяясь в ломкие стенки, темно-красная густая жидкость» — физиологически ощущаю.
» Не трогайте меня, я брызну ядом, как раздавленная змея. Смотри — он уже стекает по моим пальцам, курясь розоватым паром, прожигая дырки в ковролине. » — пусть не такими же словами, но я помню эту назойливую и постоянную мысль, переходящую в безмолвный крик.
Это она, химиотерапия… А ведь автор вроде бы и не об этом… или, если передать ощущения талантливо , то каждый найдет свое?
спасибо, Аплентина.
конечно, это не о химиотерапии, точнее, о другой химиотерапии.
человек на грани жизни и смерти — я попытался, по-возможности, передать состояние человека, для которого эта грань почти неощутима.
ой бог ты мой.
Валентина, конечно же! извините — опечатался и не заметил 🙁
Это-самое ЛИТЕРАТУРНОЕ из всего, что мне пока довелось прочесть в «просто о жизни». Это не просто талантливо — это МАСТЕРСКИ. Не знаю, правильно ли я выражаюсь, но это ПО-НАСТОЯЩЕМУ!
Эмоционально — продирает, завораживает.
Содержательно — кружит по спиралям образов, неожиданных, оригинальных, метких.
Биение жизни в каждом слове. И дыхание смерти…чувствуется всеми фибрами…Раскачивание над пропастью…»чертовы качели».
Нет, все равно толком не объяснить.
Спасибо!
Спасибо, Эмилия
Прочитал один раз. Осталось три мысли:
1. Грамотно, на первый взгляд не к чему придраться.
2. Язык тяжеловат, фразы приходится перечитывать, чтобы понять смысл.
3. Что, о чём – ни беса не понял.
Читаю второй раз. Ага, отход от правильной пунктуации в предложениях:
«Он говорит — «Очухался?» Он говорит — «Выпей горячего чаю». «Выпей чаю» — гвоздь голоса» и в других с прямой речью. Автор не знает, как правильно, или ищет?
А смысла так и не понял. Варианты: похмелье, ломка, депрессия, всё сразу. Что ж, не я один склонен к описанию депрессивных состояний. Вот и Анна Семироль обошлась без восторженных ахов.
Я почти не читал другие произведения конкурса. Возможно, это и самое лучшее. Но я, признаться, разочарован, ожидал большего. Повторяется история с Белолисом: все хвалят, а я не пойму, за что.
Sorry.
Ну что я Вам могу ответить? У каждого свое отношение к этому тексту, к тому, о чем он. Может быть, Вам повезло, что Вы не понимаете.
Разумеется, я знаю, как правильно оформляются предложения с прямой речью. Фишка в том, что в рассказе нет прямой речи. Эти фразы…это нечто иное. Я не буду вдаваться в подробности, мелочь это все. Если кому-то очень сильно присписчит — вышлю на почту рассказ с идеально поставленными запятыми.
И, наконец, это не о похмелье, ломке или депрессии. Это об агонии. Об агонии, растянутой на дни и недели. Человек уже не жив, но еще не мертв. Он уже вне жизни, но еще вне смерти. Он еще воспринимает окружающее, но уже в искореженном, искалеченном виде, где реальность переплетается с галлюцинациями.
Да, действительно, у каждого своё отношение. И не в запятых, конечно, дело. Просто у меня главный критерий – лёгкость восприятия. Для меня высший класс – это когда текста не замечаешь, а сознание едва успевает перерабатывать мысли плотно уложенные и схваченные его невидимым раствором. И ведь Вы умеете так. Такое впечатление у меня создалось от прочтения Ваших работ в конкурсе «Жизнь и смерть». А в данном случае у меня создаётся впечатление, что текст сделан намеренно вычурным, чтобы некие дамы воскликнули: «О, да это оригинально!»
Приятно было побеседовать. Если нужна критика, обращайтесь.
С уважением, А. Тошев.
нет. не мое это. читала со скрипом, продиралась сквозь текст… Хотя и написано хорошо, но читать не хочется. И еще раз перечитывать, чтобы вникнуть в суть, уж извините, нет сил.
Каждому свое, госпожа Коуни. Не бывает текстов, понятных и приятных всем сразу.
Может быть в следующий раз? 🙂 приглянется что-то…
Прочла рассказ. Прочла рецензии.
Очень интересным было и то, и другое.
Рецензии — показывают, насколько разнится восприятие одного и того же текста.
Действие происходит на теплоходе. Могло бы происходить в любом другом месте — к примеру, в городской квартире. Но — теплоход, судовой врач, туристы с их интересом к окружающему миру — этот фон только обостряет происходящее.
Ядовитая кровь…Могу задать нескромный вопрос — не о СПИДе ли тут речь, но — не задам.
Здесь надо читать, проникаясь ощущением, а не — отстраненно. Надо ловить настроение, а не тщательно вникать в каждое слово.
Да, это можно принять и за депрессию, и за ломку.
Оказалось — агония. Собственно, в тексте на это есть прямые указания: с героем ведутся разговоры на тему, сколько он еще проживет.
Текст тяжелый. Но он так и задуман, и в данном случае это можно считать его достоинством.
спасибо, Мариша.
это не о СПИДе — это о наркомании, когда человеку уже все равно, что с ним будет и что происходит вокруг. Вы правы — это уже агония, когда человек на грани — еще не там, но уже и не тут, когда каждый миг может стать последним и когда уход из мира — дело времени и случая. и это не последнее «прости», это последнее «ненавижу» от измученного и потерявшего все ориентиры человека.