ЛЮБИТЕ ЖИВОПИСЬ, ПОЭТЫ!  (Николай Иванович: «К портрету (автор — художник Рафаэль Багаутдинов)»


ЛЮБИТЕ ЖИВОПИСЬ, ПОЭТЫ! (Николай Иванович: «К портрету (автор — художник Рафаэль Багаутдинов)»

Номинация: Поэзия Автор: Николай Иванович

Ни взгляда оторвать, ни выпустить на волю.
Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.
Но ты уже к нему прикован, им присвоен,
до капли растворен, навечно пригвожден.
Как отзвук давних слов, плывут другие лица.
Иные имена вплетаются в сюжет.
И странный это свет струится и двоится
в ночи – как явь и сон. Как образ и портрет.

Там полная луна парит на пьедестале,
и символов ночных неразличима нить.
И медлишь потому, уставившись в детали,
что страшно сделать шаг – к загадке подступить.
Цветного витража, растрескавшейся фрески
осколок, лепесток, чешуйка и пыльца.
И полуоборот решительный и веский
над призраками снов царящего лица.

Которое к себе влечет неотвратимо –
пленительный изгиб, таинственный обет.
С рождения души наложенная схима,
Впитавшая в себя небесный этот свет.
А ты опять ему внимаешь богомольно,
глядишь во все глаза, следишь издалека
как тонкая рука роняется безвольно –
трагический излом поникшего цветка.

Продолжить этот жест могли б клинок и гарда,
опущенные вниз, – окончена дуэль.
Улыбкою б черты чуть тронул Леонардо,
но так – трезвей – ее увидел Рафаэль.
Обычный человек, нерасторопный гений.
Всего вначале он и сам не знал, но вот –
свободный результат медлительных прозрений,
мерцая и маня, пред нами предстает.

И дальше – суть видна как прорастанье зерен,
как отповедь тоске, как парафраз обид.
И дальше – каждый штрих случаен, но бесспорен.
Он все соединит. И снова раздробит.
Глаз этих глубина как ангельское пенье.
И как благая весть из неизвестных стран.
Как под рукой – волос спокойное кипенье.
И кожи белизна. И горделивый стан.

Что самоценно и что параллельно славе –
неизъяснимость слов, объятий нежный хруст.
О чем не рассказать, когда раздует пламя
неистовой свечи дыханье этих уст.
Порхают мотыльки в трепещущем полете,
настойчивая кисть вскрывает новый пласт –
простой и внятный смысл – что и по части плоти
высокий этот дух любому фору даст.

И все же стоит быть поэтом и изгоем,
и смутно ощущать как с плоскости холста
нисходит в бренный мир провидческая горечь –
бессмыслена любовь, бесцельна красота.
И сколько надо слов отбросить и растратить,
пускать Пегаса вскачь, переводить в полет,
чтоб истину постичь или себе потрафить, –
а там – кому дано, возможно, и поймет.

Оставить легкий след, едва заметный слепок
своей души и знать – хоть вечен бег времен,
но их могучий рев, неуловимый лепет,
по сути, для тебя – не более чем фон.
==================================================

Не скажу за всех читателей, но уверен, что заголовок рецензии тут же заставил автора вспомнить знаменитые стихи его тёзки, Николая Заболоцкого, начинающиеся этими словами. В тех стихах поминается
портрет Струйской работы художника Рокотова. А здесь — другой портрет, другой художник, другое время…И совсем другая подоплёка… И всё же — Поэт перед Портретом. Стихи, рождённые любовью к живописи. Семь восьмистиший и одно четверостишие — 60 строк! Не многовато ли? Это покажет анализ.
1. Первая строфа.
С места в карьер! Автор не допускает или не доверяет читательской мысли о том, что поэт лично знаком с художником, с его другими работами… Нет! С первой строки на нас обрушивается случай «любовь с первого взгляда» или, вернее, — её окуджавская разновидность -«увижу и немею»….
Восьмистишие — разновидность с октавы с упрощённой схемой рифмовки: абаб вгвг. Думается, что выбор именно такой строфы вызван двумя художественными потребностями автора: во-первых, смысловой разбивкой строфы на две части, подчас типа «теза — антитеза», и во-вторых, стремлением замедлить читательское внимание, сам темп прочтения, что напрямую связано с содержанием стихотворения, с его эмоцианально-аналитической детальностью. Переходя на язык живописи, можно было бы напомнить о таких вещах, как «хорошо загрунтованный холст», как «мастерски прописанные черты» и т.п.
Иными словами, поэт пишет словесное полотно о полотне живописном.
И в конце первой строфы он как бы проговаривается:

Как отзвук давних слов, плывут другие лица.
Иные имена вплетаются в сюжет.
И странный это свет струится и двоится
в ночи – как явь и сон. Как образ и портрет.

Что это? Это эхо его общения с художником. И с тем, кто изображён на портрете. Я вспомнил в этой связи то место из мемуаров Ильи Эренбурга, где Пикассо крайне быстро создаёт карандашный портрет писателя, а на удивление по поводу быстроты отвечает типа » так я ж тебя знаю уже пятьдесят лет!»
Рецензенту ничего неизвестно о сроках знакомства автора с киевским художником Рафаэлем Багаутдиновым, но всё же ясно, что это стихи не молодого, но зрелого поэта с большим стажем знакомства с искусством и любви к живописи.
2. Настроив своего читателя на медленное вдумчивое чтение, автор приступает к описанию самого портрета… Приступает робко, трепетно, медля с переходом от внешнего к тому, что этот портрет говорит не глазам, но душе… И в этом нет ничего странного… И грех упрекать поэта в медлительности — читай затянутости. Он знает художника, но этот холст видит впервые…Он подбирает слова, переводит живопись на язык другого искусства…. До спешки ли ему?
И мы видим, как распадается надвое восьмистишие — на описание и интерпретацию, на гипотезу и прозрение, на развёрнутый риторический вопрос и нериторическое откровение.

3. Переходя от строфы к строфе мы не сразу отдаём себе отчёт в том, что автор не ограничивается самим портретом, но вкрапливает в своё описание и как бы элемент повествования:

Обычный человек, нерасторопный гений.
Всего вначале он и сам не знал, но вот –
свободный результат медлительных прозрений,
мерцая и маня, пред нами предстает.

И ещё одно наблюдение: автор не спешит сообщить нам, о чьём портрете речь… Лишь в третьей строфе звучат первые намёки на то, что на портрете ЖЕНЩИНА : пленительный изгиб, таинственный обет.
И в четвёртой уже с определённостью коротенького «её»: но так – трезвей – её увидел Рафаэль». В пятой — куда более заметными штрихами…мазками:

Глаз этих глубина, как ангельское пенье,
И как благая весть из неизвестных стран.
Как под рукой – волос спокойное кипенье.
И кожи белизна. И горделивый стан.

4. С шестой строфы стихотворение как бы переходит в новое качество- оно становится философским! Да, позади экспозиция, показ, интерпретация содержания картины, элементы рассказа, но автору этого недостаточно, ибо он не соглядатай и не резонёр, не репортёр и не переводчик. Само призвание и звание поэта требует от него, как от художника, полной отдачи! Вспомним Пастернака:

…Не читки не требует с актёра,
А полной гибели всерьёз.

И возникает вопрос вопросов: в чём смысл искусства как такого? В чём смысл творчества, создания красоты ???

Что самоценно и что параллельно славе –
неизъяснимость слов, объятий нежный хруст.
О чем не рассказать, когда раздует пламя
неистовой свечи дыханье этих уст.
Порхают мотыльки в трепещущем полете,
настойчивая кисть вскрывает новый пласт –
простой и внятный смысл – что и по части плоти
высокий этот дух любому фору даст.

Ты слышишь, Читатель? В реальном мире полно красоты! Зачем же его рисовать? Не проще ли любоваться, наслаждаться, пользоваться, наконец? Извечный вопрос — для чего Моцарт, Пушкин, Рафаэль???
Кто знает на него единственно верный ответ? НИКТО. Но от наскального изображения первобытным человеком животного, от древнейшего устного народного творчества до нынешнего дня -творчество не прекращалось ни на миг… И ответ рецензирумого автора на этот вопрос не столько однозначен, сколько выстрадан и
достоен, горек, но безкомпромиссен:

И все же стоит быть поэтом и изгоем,
и смутно ощущать как с плоскости холста
нисходит в бренный мир провидческая горечь –
бессмыслена любовь, бесцельна красота.
И сколько надо слов отбросить и растратить,
пускать Пегаса вскачь, переводить в полет,
чтоб истину постичь или себе потрафить, –
а там – кому дано, возможно, и поймет.

Это уже не о живописце, а о себе — о поэте.
Не слишком оригинально? Может быть… Но зато вполне органично в контексте всего стихотворения.
Анна Ахматова в одном из своих четверостиший вопрошала:

Но как нам быть с тем ужасом , который
Был бегом времени когда-то наречен ?»

А в другом — утверждала:

Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор — к смерти всё готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное слово.

Поэт под псевдонимом Николай Иванович не просто вторит ей, но явно перекликается:

Оставить легкий след, едва заметный слепок
своей души и знать – хоть вечен бег времен,
но их могучий рев, неуловимый лепет,
по сути, для тебя – не более чем фон.

Кстати, перекликается он и с самим собой: поднимем глаза на вторую строчку первой строфы:

Затейливый пейзаж, сгодившийся на фон.

Одно и то же слово и в той же позиции — в рифме.

5. Чем закончить рецензию? Стихотворение не из лёгких по всем параметрам — тема, стиль, словарь, композиция, образный строй. Не на широкого читателя… Оно лучше воспримется в книге поэта, чем в конкурсном потоке… НО…. по мере отсева несерьёзных конкурсантов, по мере отбора лучшего, рейтинг этого стихотворения, надеюсь будет расти, ибо, выражаясь строкой автора, есть все основания верить, что

а там – кому дано, возможно, и поймет.

——————————————————
Николай Иванович!
Спасибо за СТИХИ!

Добавить комментарий