При написании данных Хроник
использованы мелодии русских народных песен
и плясок.
Авт. искренне благодарит за это русский народ.
КАФ
ХРОНИКИ
(главы из романа)
LAVE STORY (ВАРИАНТ)
Однажды (01.02.1774) Екатерина Великая, расставшись окончательно с графом Орловым, проскочив скоротечные, но весьма бурные отношения с графом Васильчиковым, и еще только приглядываясь к графу Потемкину, что-то заскучала. Дело было вечером, часов около восьми, может, попозже, по Зимнему Дворцу как раз печи на ночь топили. Екатерине Второй, как было отме¬чено выше, взгрустнулось и она решила пройтись погулять. Вышла из своих апартаментов, гуляет себе, а тут как раз смена ка¬раула: одни молодцы в три аршина с гаком сменяют других таких же, с гаком никак не меньше. Исторические источники никаких точных следов мыслей императрицы на тот момент не оставили, но вполне резонно допустить, что Екатерина Великая подумала вроде: «Все графы, да графы, надоели!» и обратила свой взор на молодца поручика Борщевского. Поручик Борщевский этот взгляд Екатерины Второй поймал и ничуть не смутившись, ответил соответствующим взглядом мужчины, одновременно в прекрасной манере взяв на ка¬раул, как и положено по Уставу при виде царствующей особы. Екате¬рина Вторая вернулась в свои апартаменты, подумала: «Какие, однако, молодцы у меня эти гвардейцы!», а поручик Борщевский остался в карауле, описав для себя словами произошедшую сцену в переводе на язык конца ХХ века как: «Однако, блин!» и принялся размышлять, нельзя ли каким-нибудь таким макаром исхит¬риться, чтобы императрице еще пару раз попасться на глаза, а дальше действовать уже по обстоятельствам. Далее он попался ей на глаза не пару раз, а гораздо чаще, так как поручика перевели в личную охрану императрицы, а 07.02.1789 (11:30) за поручи¬ком Борщевским прислали немедленно явиться по срочному делу к императрице Екатерине Второй. Поручик Борщевский, признаться, опешил и долго не мог попасть ногой в сапог, хотя ловок был до чрезвычайности. С этого злополучного сапога все и покатило и катилось все стремительнее и стремительнее до тех пор, пока не прикатилось к неожиданно нагрянувшей на Борщевского смерти, причем, как было сказано, при весьма и весьма загадочных обстоя¬тельствах. Но это потом, в конце истории. В начале истории сразу после того, как поручик Борщевский никак не мог попасть ногой в сапог, полковник Дохельдот, известный своей отвагой в бою и мелоч¬ностью при карточных расчетах первым отдал поручику Борщевскому честь, звонко щелкнув каблуками. Стоявший рядом с полковником немецкий дипломат Эрих Матильда фон Раухбах, слегка поклонился, приветствуя Борщевского, совсем едва и в то тоже время весьма почтительно, как только умеют делать одни дипломаты: очень едва и очень почтительно. Две придворные дамы присели в низком реве¬рансе, а когда поручику подвели его жеребца, подскочил какой-то майор и бросился помогать поручику Борщевскому вскочить в седло. Борщевский не умел вскакивать на своего жеребца с помощью майо¬ров и со всего маха заехал майору каблуком по скуле. В ответ майор весело рассмеялся и сказал: «Ах, Боже, господин поручик, как же я неловок, простите ради Бога!» и исчез. Вообще, надо сказать, что с этого времени и по саму загадочную смерть поручика многое в его жизни стало неожиданно возникать, а потом так же неожиданно исче¬зать. Поручик, молодец в три аршина с пребольшим гаком ходил весь в мелких синяках, исщипанный, на предмет проверки: снится ему все с ним происходящее или все это взаправду. К Екатерине Второй он тогда не попал (за четверть часа перед их встречей подоспело извес¬тие о знаменитом скандале между Англией и Испанией по поводу торговли молодой говядиной), но поутру велено было переехать на другую квартиру в осемь комнат, связанных анфиладой, не считая различных гардеробных, туалетов и /прихожих/; и сменить гардероб на приличествующий. Борщевский едва поспевал от порт¬ного к сапожнику, от сапожника к шляпнику, и только садился за обеденный стол, заставленный великим множеством первоклассных блюд, как появившийся в жизни Борщевского денщик на прекрасном французском языке мягко напоминал Борщевскому, что к такому-то и такому-то времени ему надобно быть в каретном ряду определиться с обивками каретных диванов, равно как и драпировкой самих карет, для малого и большого выездов. По утрам Борщевский принимал всевозможных посетителей с различными прошениями и ходатайст¬вами. Так как Борщевский с Екатериной Второй еще не повидался (у царицы были какие-то были дела, связанные с Крымским полуостровом), то секретарь Борщевского, англичанин D. Simpson, пока все просьбы аккуратно записывал в книгу золотого теснения и серебряного литья гербом Российской империи на кожаной обложке, и судя по тому, что время от времени приходили благодарственные отклики, Борщевский понял, что принимаемые им прошения и ходатайства каким-то чудес¬ным образом приводятся в исполнение: кого-то переводят на почет¬ную должность, чей-то сын отправляется в Голландию на учебу, другой получает долгожданную субсидию и так далее. К тому же поручик Борщевский почувствовал дремавшую видимо до поры в нем склонность к государственной деятельности и уже несколько месяцев ночами сочинял Прожект «Об улучшении устройства государства Россий¬ского». Синяки на теле Борщевского постепенно сходили, новые появлялись все реже; Борщевский полностью погрузился в дела как государственные, так и личные, а именно: занялся строительст¬вом на выделенные ему казной деньги огромадного дома на реке Фонтанке, в котором он намеревался негласно жить с Катериной, в то время – императрицей Екатериной Великой. Борщевский лично вел строительство дома на реке Фонтанке, не доверяя никаким смотрите¬лям и приказчикам, во все скрупулезно вникал, не было дня, чтобы кому-нибудь от него крепко не досталось, а когда дело подошло к внутренним убранствам, то он поклялся при свидетелях, что сам лично покроет позолотчику его глупую голову тремя слоями червон¬ного золота, если тот не управится к Рождеству. К слову сказать, знаменитая потайная лестница, связывающая одну из опочивален дома с каретным двором была придумана самим Борщевский. Он же набросал и чертежи непростой лестницы и эскизы орнаментов, и велел отлить эту потайную лестницу в мастерских, в которых впо¬следствии была исполнено ограждение Летнего сада. Изнервничался, издергался Борщевский с этим домом до последней крайности. А по ночам, понятное дело, сидел за Прожектом, который по его предчувст¬виям и намерениям должен быть потрясти всю Россию и счастливо обновить. Однако, слава Богу, здоровье имел от природы отменное, на все хватало с лишком. Наконец к Рождеству управи¬лись. Дом вышел – сказка! 15.11.1789, по полудню, где-то около 13:00 как вихрь налетело известие, что вот-вот должна прибыть сама импе¬ратрица Екатерина Вторая и осмотреть отстроенное. Императрицу Борщевский пока видел только издалека, на различных приемах и од¬нажды на балу в честь германского Консула. Екатерина присутство¬вала в жизни Борщевского незримо, но и по-женски и по-царски властно, вся; Борщевский, понятно, прекратив какие-то бы ни было отношения с женщинами (прежде имевшие место быть в весьма значительных и, надо отметить, неистовых формах), все обратил в законотворчество и в фантазии, правда, по большей части эротического содержания. Доведя себя ночными трудами по подготовке Прожекта «Об улучше¬нии государства Российского» порой до крайней степени переутомле¬ния, Борщевский, под утро уже, рухнув в одинокую свою, холостяц¬кую постель, принимался думать о своей Катерине и эти его мысли, вкупе с ночным законотворчеством приводили к тому, что едва Бор¬щевский успевал погрузиться в тяжелый сон, как там его начинали сотрясать бурные и бесконечные поллюции. (Мастурбацию поручик Борщевский, как гусар, отвергал напрочь).
И еще надо бы учесть одно обстоятельство деликатного, так сказать, психологического свойства: по мере того, как Борщевский одевался, переезжал и строился, не видя Екатерины, в нем протекало два внутренних процесса, причем, подчеркну особо: оба совершенно одновременно, ничуть не мешая друг другу. Первый процесс был су¬губо меркантильной, я бы даже сказал, корыстолюбивой природы, то есть, Борщевский имел определенные виды на предстоящую близость с женщиной, в данном случае, с императрицей и, признаться, не ма¬лые (чин канцлера, по убеждению Борщевского, вполне бы ему подо¬шел). Второй процесс банален до нельзя: Борщевский все более и бо¬лее в Екатерину влюблялся, причем, будучи поручиком, страстно до умопомрачения и сладостно мучительного желания непременно по¬гибнуть ради Катерины каким-нибудь героическим образом с ее име¬нем на устах. Борщевский гремел по комнатам, срывался на крики по пустякам, хотя нервы имел прикрепчайшие, росту три аршина, да гак, как вы помните: о-хо-хо! Пару раз пронеслась было в его буйной голове мысль на предмет того, что, вот, мол, окажутся они, наконец-то, с Катюшей, так сказать, vis a’vis, tout les deus, l’un contre l’auutre, dans l` amboisse d’ amboisse , твою мать! и вот-те, едрён корень, вопросец: с марша бросаться в лобовую атаку, действовать смело и решительно или Катерина все-таки как-никак царица, надо бы сие об¬стоятельство дипломатическим образом иметь в виду и каким-то галантным манером выказать почтение одновременно, конечно же, с любовным жаром и готовностью куда-нибудь броситься и погибнуть с ее именем на устах. Борщевский решил действовать по обстоятель¬ствам. Наконец, приехала Екатерина Вторая. Двор дома отстроенного Борщевским в одно мгновение заполнился каретами, гвардейцами, придворными, шумом, разноязычным говором; Екатерина Вторая увидела вытянувшегося в струнку ослепительного поручика Борщев¬ского, как-то задержала на нем неопределенный взгляд, все вокруг (казалось, аж за версту!) стихло и замерло в ожидании. Но Екатерина Вторая улыбнулась, царским жестом подозвала Борщевского и поздо¬ровалась с ним. И снова двор заполнился шумом, гамом, заскрипел снег под каретами, радостно залаяла где-то собака; с Борщевским все один за другим принялись чинно раскланиваться, военные щелкали каблуками, придворные дамы садились в низком реверансе; кто-то под локоток Борщевского поддерживал, чтобы тот ненароком не поскользнулся, с другого боку при этом умудрились рассказать по¬следний анекдотец, пресмешной, право; шумна придворная жизнь, ужас какой-то.
Свита шествовала по дому, неслышным гомоном обсуждали. Екатерина Вторая иногда останавливалась и с неопределенной полу¬улыбкой смотрела гобелены. Борщевский шествовал чуть сзади, справа, готовый предстать в любое мгновение, шевельни только Ека¬терина Вторая пальчиком. А когда Екатерина Вторая, наконец, шевель¬нула пальчиком и провела им задумчиво по богатейшему ли¬тью потайной лестницы, ведущей наверх в одну из опочивален, Бор¬щевский затрепетал и, слов из песни не выкинешь: возбудился, аж штаны затрещали. Наконец, Екатерина Вторая молвила, в некоторой за¬думчивости и не оборачиваясь к Борщевскому:
— Откуда такие средства? Не малого поди дом стоит?
Прикажи ему Екатерина со второго этажа, как есть, в сапогах, в Фонтанку бросится – с превеликой бы радостью бросился! Но Ека¬терина Вторая спросила про средства. Средства из казны. Под Успе¬нье выданы. Он и роспись свою в указанном месте собственноручно приложил.
— Что молчишь? Али язык проглотил? – произнесла ни чуть-чуть не шевельнув в сторону Борщевского головой Екатерина Вторая, и, шествуя далее по комнатам, сказала, будто поморщилась:
— Не по средствам живешь, поручик, не по средствам.
И уехала, не попрощавшись.
На утро, выражаясь языком СМИ конца XX века, Борщевский проснулся в новой экономической реальности. В России незримо, но явственно начинался экономический подъем, основанный по началу на принципах жесточайшей экономии средств. Княгиня Алевтина Мартыновна, знаменитая своими усами и престранной фигурой приостановилась на Невском возле Борщевского и, пробасила через окошко кареты в его сторону:
— Что это ты вырядился не по средствам? Да сказывают, од¬ними языками питаешься, да все боле соловьиными. Гляди, поручик, так и желудок испортить недолго.
Дипломаты Борщевского так тонко не замечали, что невоз¬можно было сказать наверняка, прошел ли только что мимо них Бор¬щевский или его здесь с самого Рождества не было. Придворные дамы морщились и прикрывали носы платочками, хотя Борщевский мылся никак не реже, а как стали от него носы воротить, так даже, пожалуй, что и чаще. Стихло вокруг Борщевского, однако, ему это было только на руку: Борщевский заканчивал 300-страничный труд, который в окончательной редакции именовался как «Прожект о счастливом переустройстве государства Российского». Пошаливало здоровье. Из молодца в три аршина с гаком Борщевский превращался в исхудав¬шего народовольца с чахоткой третьей стадии. Гак, понятно, отва¬лился, как и не было. На людях не появлялся, так как девка Лизавета еще на Покрова села на зрительные стекла Борщевского, без которых он уже видел все вокруг плоховато. Наконец, 01.09.1792 года Борщев¬скому доставили только что отпечатанный «Прожект о счастливом переуст¬ройстве государства Российского», предназначенный быть поданным императрице Екатерине Второй. Сутки Борщевский еще раз, в сотый, наверное, труд перечитал, по утру истово помолился и поехал отвозить его в императорскую канцелярию. Труд приняли, сказали оповестят, когда срок придет и велели ехать на квартиру, ждать распоряжений. Борщевский хотел нанять извозчика, но, порывшись в карманах, денег не обнаружил: последнее ушло в печатание Прожекта о счастливом переустройстве государства Российского. И пошел по берегу реки Фонтанки к себе домой. В тот же день и слег в горячке.
Екатерина Вторая труд Борщевского открыла в двух-трех мес¬тах, порадовалась качеству российской бумаги («Не хуже, поди, немецкой будет!») и призадумалась: надобно чего-то с этим поручи¬ком, наконец, поделать. Не приведи, где в Европе про¬знают, один Вольтер, чего стоит, принеприменно, бестия, про сей конфуз в какой-нибудь свой философский трактат вставит. Да и разговоры при дворе во множестве, что тот вопреки ее воле и попечи¬тельству о процветании государства Российского живет совершенно не по средствам, швыряет казенные деньги направо и налево, гуляет по кабакам с подлыми девками, весь в известных болезнях и страдает от того испорченным желудком, и не дай Бог, пойдет от него по Рос¬сии зараза какая, почище только что стихшей было чумы. Екатерина Вторая вызвала Исполнителя по особым поручениям графа Негоголя, знаменитого в своих кругах своей чрезвычайной ловкостью по части исполнения особых поручений и велела ему с поручиком Борщевским как-нибудь уладить, только, чтоб по-доброму, дипломатическим образом, а именно: 1) Сделать Борщевского чем-нибудь поприличнее, хоть бы и графом каким; и 2) Куда-нибудь графа Борщевского поде¬вать. В завершении аудиенции по-царски пошутила, мол, не перепу¬тайте: сперва пусть графом побудет, а уж после — куда-нибудь его по¬девайте. Пошутила и, что называется – накаркала: вечером к Бор¬щевскому пришел человек, сказал, что он лекарь и велел выпить каких-то пилюль для окончательного поправления здоровья, а на дру¬гой день, аккурат в тот момент, когда взвыла над бездыханным телом Борщевского девка Лизавета, пришли от императорской канцелярии с повелением Борщевскому явиться для оформления соответствую¬щих бумаг, так как императрица Екатерина Вторая жалует ему граф¬ский титул. Но, к сожалению, на тот момент (15.12. 1775; 10:30) Борщевский уже помер, как было сказано выше, при весьма и весьма загадочных обстоятельствах.
Таким образом, со строго научной точки зрения, по мнению авт., граф Борщевский никак не может угомониться и застрял между двумя Мирами единственно по причине того, что никак не может оправиться от превеликого удивления: «И три аршина! И гак! И потайную лестницу изобрел с орнаментом! И как государство Российское улучшить знал! Какого хрена ей еще надо, спрашивается?»
Однако, едем дальше. Где все дальнейшее происходило и будет происходить. Очень коротко.
