Вообще-то, звали его Темур. Нет, не по Гайдаровскому «Тимуру и его команде», которого мама никогда и не читала—а по имени одного из закавказских царей средневековья—гордого и всемогучего Тэймура. Однако, как это у нас водится, нерадивая заведущая дворца бракосочетания одну букву перепутала, другую выкинула вовсе—и получился Темур. «Темурка»—как называли его порой ребята во дворе… Правда, чаще кликали иначе. С лёгкой руки тёти, у которой мальчик жил с двух лет—с тех самых пор, когда мама познакомилась с богатым пройдохой из Батуми и переехала жить на солнечное побережье Аджарии.
Как вскоре выяснилось, бросать собственную семью и жениться на матери новый знакомый вовсе не собирался. Тем не менее купил ей однокомнатную квартирку в портовой части города и регулярно навещал в течении нескольких лет. И ещё долгие годы потом оказывал материальную поддержку Тенгизу—своему внебрачному сыну…
Младшего брата Темур видел всего лишь два раза. Первый—когда тот родился и мать—вся счастливая, красивая и чужая—нагрянула в гости к сестре. Тётя сначала укоризненно качала головой, потом долго глядела на завёрнутого, несмотря на июльскую жару, в пёстрое байковое тряпьё чернявого и волосатенького, как дикобраз, младенца и, наконец, промолвила:
-В нашу породу!
Затем бросила взгляд на робко опущенную в углу светло-русую головку Темура и добавила с улыбкой:
-А Ширин всё-равно самый лучший!..
По-курдски Ширин означало «сладкий». Эдак нежно окрестила тётя мальчика, и со временем это попросту стало его вторым именем. Ну, а пацаны во дворе очень скоро переиначили в уменьшительное «ширинка»—сначала обидное, смешное, да только постепенно обтесавшееся, словно голыш со дна бурной Куры, округлившееся и приставшее к нему как слизняк к камню в дождливый день…
Второй раз мама приезжала недавно—Темуру едва исполнилось десять. Об её приезде тётя Лейла предупредила за неделю, и всё это время мальчишка жил одними только мыслями о встрече. Вечером он подложил скомканный клочок бумажки под одну сторону рамки маминой фотографии в зале, чтобы та была развёрнута к дивану, на котором он спал. И до самой лунной и душной летней полуночи она глядела на него—улыбающимися озорными глазами из под густых чёрных ресниц—из той далёкой поры, когда ей было девятнадцать…
Интересно, как она выглядит сейчас? Узнаю ли я её?.. И не будет ли плакать тётя? Почему-то мальчик был твёрдо уверен, что мама заберёт его с собой. Тогда, восемь лет назад, она сделать этого не могла—у неё был грудной ребёнок, переезд, новая работа. Так отвечала порой тётя на его неуверенные вопросы. Теперь же малыш должен подрасти—а значит, позади и основное препятствие, не дающее переехать к маме. На этих мыслях Темур, как правило, засыпал. Он видел пальмы вдоль набережной на берегу Чёрного моря, сверкающие многопалубные лайнеры в гавани—с флажками и музыкой—как их показывали по телевизору. Вдоль перил стояли весёлые матросы в бескозырках с развевающимися на ветру ленточками и приветливо махали людям на пристани руками—просто так, всем сразу, от хорошего настроения…
И только один матрос улыбался не всем—а лишь ему единственному, Темуру. Потом он ещё подмигнул и поманил его пальцем. «Кто он? –хотел спросить мальчик, но вовремя прикусил язык, озарённый счастливой догадкой. Улыбнулась и мама и, приподняв его, протянула к до блеска надраенным прутьям парапета. Моряк перегнулся вниз, выбросил свои невероятно длинные и сильные руки и одним махом усадил Темура на плечо. «Жаль, -лёгкой тенью промелькнула в переполненной ликованием детской голове мыслишка, -отсюда не получится лица его разглядеть. Ну, да ладно, потом рассмотрю. Времени ведь у нас теперь будет предостаточно…»
Так уж случилось, что именно на следующий день после того, как этот сон приснился Темуру, он повстречал во дворе Павлика Назаряна—подростка лет пятнадцати, родители которого имели Москвич, и Павлик нередко копошился вместе с отцом в моторе, чем вызывал молчаливую зависть всех соседских мальчишек.
-А-а, Ширинка!.. Чё довольный, как паровоз? –едко поинтересовался Назарян. –Иль в лоторею выиграл?
Темур на знал в точности, что такое лоторея. Однако радость от скорого приезда мамы и от своего ночного видения настолько переполняли его, что непременно хотелось с кем-то поделиться—пусть даже и с таким малоподходящим собеседником, как Павлик.
-Да так, ничего особого, -мальчик попытался спрятать своё восторженное нетерпение за неким подобием мужской небрежности. –Просто сон один сегодня клёвый приснился…
-Сон, говоришь? –глаза Назаряна заиграли лукавым любопытством. –Ну, валяй, коль не шутишь, рассказывай—я ведь фантастику люблю, особенно страшную…
-Да не-е, то была не фантастика! –воскликнул просиявший Темур. –А из жизни моей—правда, из будущей… У меня ж на днях мама приезжает. Так вот, я её уже несколько ночей у нас в квартире вижу. А потом она меня к себе забирает. В Батуми—там у неё шикарный дом на берегу под пальмами—прям около пристани, куда большущие корабли со всех стран приплывают… Понимаешь, она меня б давно уже забрала, да всё не могла никак—брат ещё маленький был. А у неё к тому же работа тяжёлая, уставала сильно…
-Так слушай! -всё более возбуждаясь от собственного рассказа продолжал мальчик, вовсе не замечая ехидную усмешку, скривившую рот собеседника. -Сегодня ночью я продолжение сна видел. Мы вместе с мамой и маленьким Тенгизом на пристань гулять ходили, а там как раз один корабль приплыл. Большущий!.. –Темурка шумно вдохнул, озираясь вокруг себя. –Больше твоего дома! Да какой там—как все наши четыре дома, вместе взятые, да ещё и двор между ними!!. А в высоту—ты себе и представить не можешь. Если вместе с мачтами считать—так наши четырёхэтажки им и в подмётки не годятся. Разве что только многоэтажки с правого берега сравнить можно… Это если на корабль снизу смотреть. А сверху высоты особенно и не замечаешь—только люди внизу ма-аленькие, как лилипуты. И всё вокруг мелкое такое—где-то под ногами—аж смешно становится…
-Ты что, и на самОм корабле там побывать успел? –криво бросил сквозь губы Павлик.
-Конечно успел! –выпалил Темурка взахлёб. –Ведь в том-то и дело—я ж тебе не дорассказал: у меня там отец работает капитаном! –в сём факте мальчик не был уверен на все сто, однако чем больше он думал об этом, тем более убеждался, что иначе, по правде, и быть не могло. Уж очень начальственные, «капитанские», были улыбка и плечи у папы.
Темур хотел добавить что-то ещё. На самом деле, он ведь только теперь подошёл к самому главному своего повествования, и хоть мысли его от возбуждения сбивались, подпрыгивая и натыкаясь в голове друг на друга, но он видел всё это перед глазами. Столь чётко и подробно—что мог рассказывать до вечера… Однако неожиданно его прервал резкий голос Назаряна:
-Ну, всё, хватит! Кончай здесь басни травить! Потешился малость—и ладно. Такой белиберды я ещё ни в одной байке не слышал! Просто Приключения барона Мюнхаузен и Сказка про Белого бычка вместе взятые. Ты сам-то в это веришь?..
-А теперь слушай сюда, как твоя биография в жизни выглядит, -продолжал подросток, не обращая внимания на изменившееся лицо Темурки. –Ты понял?—в жизни, а не во сне!—и как про это дело все в нашем дворе говорят…
-Так вот, отца у тебя никакого нет! –резанул воздух холодный приговор. –Тем более капитана. Его никогда и не было—ни вчера, ни сегодня, ни завтра не будет!.. А твоя мать—проститутка, которую здесь раньше полгорода трахали. Оттого-то она в Батуми и смоталась, где её ещё не знают. Ну, а тебя самого она просто бросила, потому как ей на тебя наплевать…
Договорить он не успел. Тщедушный мальчишка нагнулся, сжав в побелевших костяшках продолговатый голыш, и со всего неширокого своего размаху въехал туда, где наверху напротив злорадствовало Павликино лицо… Однако толком не достал, слегка лишь скользнув по скуле обидчика. Вновь размахнувшись, подпрыгнул. Увы, на этот раз он опоздал—Назарян пришёл в себя и, будучи вдвое тяжелее Темура, отпихнул его как пушинку. А потом повалил на землю и, придавив коленом, сомкнул пальцы на тонкой шее:
-Ты чё, сукин сын, совсем спятил?! -зловеще прошипел он, брызгая слюной. –Ишь, на меня прыгать вздумал! Твоё счастье, что народу полон двор, не то б я тебе за это кровь пустил!.. Что, правда глаза режет?? Так закрой их да дома себе сиди—а небылицы здесь неча травить!..
И хотя последнее было сказано уже более спокойным тоном, однако вновь полоснуло Темура по сердцу—ещё больнее прежнего. И застыло внутри холодной, непримиримой ненавистью к Назаряну—навсегда…
