Купе номер семь.

РАССКАЗ ВИКТОР КОРСУКОВ

КУПЕ НОМЕР СЕМЬ

Прапорщик Зотов влился в дружный коллектив седьмого купе так просто, как веселый весенний ручеек в большую общую лужу. Бравый прапорщик мгновенно оценил стратегическую ситуацию, вытащил из дорожной сумки десяток пивных бутылок и, расставляя их на столике, пробасил:
— Отсюда правило: хорошего пива должно быть много!
Мордастый парень озорно щелкнул по одной из бутылок, с хрипотцой подтянул:
— Вот «Бочкарев» – правильное пиво!
Все засмеялись. Крепкий кудрявый мужик лихо разорвал на кусочки копченого леща, а стриженый сухощавый шустряк ловко расставил стаканы. Тянуть не стал. Первые два стакана выпили так, даже не тронув леща. Кучерявый причмокнул и восхитился:
— Смотри, ты, а! Не зря рекламируют. Доброе пиво.
— Ну, дак! – раскинул ладони прапорщик. Мордастый тему поддержал.
— Щас любое дело без рекламной кампании не двинешь. У нас на нее крутые бабки вываливают.
— Это где у вас, в Сан-Франциско? – ехидно спросил кудрявый мужик.
— В совхозе «Красный баран», — зло парировал парень.
— А ты что такой расфуфыренный? — вскочил кудрявый. Неудачно вскочил. Смаху врезался в верхнюю полку. — Вот ё…! Замотал он головой и сел, мудрено ругаясь, — ёлкины, в дрын, твою, степь-ковыль, столба мать…
Ему молча протянули стаканы. «Болезный» взял, но пить не стал.
— Чего вы спохватились-то? — спросил стриженый.
— У меня такие речи душа не принимает, — пояснил мордастый и показал на кудрявого. — Он всю жизнь при «совке» жить будет. Хрен ли в деревне-то?!
— При каком «совке»?- заорал кудрявый, отставляя стакан.
Его успокоили.
— Это, значит, при прошлой, советской власти, — разъяснил прапорщик. – Она сейчас «совковой» называется. Так сейчас называют власть эту.
— Совхозник малость успокоился, взял стакан, отхлебнул и стал разбираться с лещом. Эту несложную операцию повторили все.
— Ну, ладно, — пожевывая рыбий хвост, продолжил начатую беседу деревенский кудряш, – мне лично Советская власть ничего плохого не сделала. Все были при деле. Я пахал, косил, жал. Все делал и жил, дай Бог каждому.
— Ага, — опять съехидничал толстенький, — переходящего красного индюка каждый год получал. Ты что-нибудь кроме пахоты видел? У тебя и паспорта-то не было, коров и то забирали. А счас?
— Было такое, не спорю, — выдвинул вперед ладонь передовик. А сейчас лучше что ли?
— Лучше, — перехватил разговор стриженый. – У нас на зоне и то лучше стало. Чуть что, маляву на гражданина начальника. И как понаедут комиссии, особенно бабы – правозащитницы. Бедный начальник так гнется, как будто сам срок тянет. По мокрухе. Он меня, знаешь, как провожал? «Счастливо, — говорит. — Ну, малява, давай, топай на волю. Слесаря ты здесь получил, работай, сука». А я ему: «За «суку» потом ответишь, а слесарить я у тебя в следующую ходку буду. На воле у меня других дел навалом».
— «Малява» – это фамилия что ли? — спросил тракторист.
— «Малява» – это кликуха, а так-то Коля я, понял? — Кликухи у всех есть, — со знанием дела сказал он. – У тебя тоже есть, уверен. Не так что ли?
Колхозник не отрицал.
— Меня в деревне «Солярой» зовут. Хрен с ним. Я механизатор в прошлом. А вот у Петьки Клинкина, — воодушевился он, — позорно – «Вымя»! Это он когда с телками работал, получил. Обидно, а куда денешься? Прилепилось же, гад. А у тебя? – Он показал на мордастого.
Тот смутился, поерзал, потом махнул рукой. – А, все равно все свои. Меня «ящиком» зовут. Видишь, тело какое? — пошевелил он плечами. Тело действительно было заметным, ящиком, но хорошо сбитым.
Прапорщик определился сам. — Меня можно «Бочкарем» звать. Из-за Бочкарева присвоили, недавно совсем.
Познакомились. Но тут кончилось пиво.
— Давай гоношить, мужики, — протянул кепку урка Малява.
Сгоношили. За пивком снарядили мордастого Ящика.
— Бочкарева бери, — сказал Бочкарь и Ящик исчез.
— Наколола, стерва, — незлобно сказал возвратившийся Ящик. – Один пузырь Очаковского сунула.
Да хрен с ним, — успокоил его прапорщик, — вот меня недавно, это да. Захожу в казарму, солдатик от окошка — ха тока , прыг в сторону, а в окне рука с пузырем. Я взял спокойненько. Еще суют. Семь пузырей с водкой, как живые. Тут морда в окне. «Все»,- говорит». — А тут я — только его и видели. Тоже боец один. Ну, я спокойненько бутылки в канцелярию перенес и стал ждать посыльного. Тут звонок. «Товарищ прапорщик. У вас солдат в самоволке». Это дежурный по полку мне. «Во, разведка, думаю, а сам докладываю. «Никак нет, товарищ майор, все люди налицо». Он: «Постройте, проверьте, доложите». Я проверил — все. Даже который за водкой бегал, как ангелочек стоит. Я пошел в канцелярию, докладываю по телефону: «Товарищ майор! Поверка проведена, все люди налицо». А он мне: «Ты что, Зотов, с шифонера упал? Опохмелись сходи. Докладывать ночью будешь». – И трубку бросил. Я не понял. Потом е..т…м! Бутылки из канцелярии – как корова языком слизала. Догадался же кто-то. Я как умная Маша людей проверяю, а пузыри – как корова языком. Вжик – так и накололи прапора.
Посмеялись под пивко и тут заговорил кудрявый Соляра.
— Это что. Ты думаешь, я в город зачем еду? Не поверишь. Я -то счас заведующим подсобного хозяйства работаю. Совхоза уж нет давно. Хорошо, вообще-то. Три предприятия надо мной стоит. Всем обеспечивают. Ну, ладно. Только я собрался коня запрягать, на дальние поля ехать. Косьба как раз шла. Смотрю, скачет кто-то. Я на крыльцо. Зырк, скотник наш Мишка с летней дойки. Далеко она, километров семь, наверное от Бахты. Взъерошенный весь, шары выкатил, орет: «Медведь! Медведь!» Я его силком с коня стащил, честно. И головой в бочку с водой. Раз пять остужал. Пока он «медведь» орать не перестал. Короче. Забрался медведь в загон, а коровы же дуры. Разорались, разбегались.
— Ага, дуры-коровы, — съязвил Ящик. — Вот бы к нам счас медведь завалил, мы бы ему что, пивка бы предложили, да? В окошечко вон выскочили бы. Вчетвером сразу.
— И — то верно, — согласился управляющий. Ну, все равно. Их же там много, коров-то. 70 голов было. Медведю-то что. Ему и нужна-то одна коровешка. А эти же бегают, суки. Ну, он от одной отмахнется, от второй – как от мух. А лапа-то – во! – он показал две связанные ладони. – Ну, так вот махавши, пятнадцать штук и завалил. Мишка еще не знал об этом. Мы уже потом трупы считали, следы отслеживали.
— Ты, прям как лейтенант Коломбо, «трупы», «следы», — прокомментировал прапорщик.
— Ну а как? Надо же знать, куда он телка поволок. Ему и нужен был только один.
— Попросил бы, сам бы отдал, да? — опять въедливо влез мордатый.
— Так если бы попросил! – серьезно сказал управляющий, но спохватился. – Пошел ты! …
Ящик заржал. – А он, падла, неспросясь полез. Го-го-го!- гоготал он.
— Хорош смеяться-то, — остановил его урка, — давай, Соляра, дальше гони.
— Ну, ладно, — согласился рассказчик. — Короче, вывод один – забивать надо медведя. Ну, я тык – мык, — лицензия на отстрел нужна. Я в Пашталим, в охотсоюз. Председателю все рассказал, а он так по карте пальчиком поводил и спрашивает: «Откуда медведь забрел?» — Я показал на карте. «Мол, протаск… — отсюда», -говорю. — Из-за Бахтинки». Речушка такая». «Хреново,- говорит председатель, — не наш это медведь. Из той области». Я аж обалдел. Там по Бахтинке, правда, граница областей наших идет. Я говорю: «Так у него на жопе номерного знака-то нет. Да мне-то и хрен с ним, откуда он – наш или заграничный. Коров-то наших дерет». — А тот, сука, уперся и все. «Нет, мол. Езжай в Красавино». Ну, я туда. Благо машину дали. Тамошний председатель тоже шарики вылупил. «Где он коров-то задрал? – «Да у нас же» — и опять в карту тычу. А председатель грамотный, зараза, спрашивает: «Где лежка-то у него, у нас или у вас?». А я: «Хрен его знает, медведь не сказал», — говорю. Отослал он меня. «У себя разбирайтесь, раз он у вас хулиганит. Может, он к нам корову притащил, чтобы сожрать тока, чтобы вы не грохнули его». Я уж совсем не стерпел: «Откуда он знает, где какая область-то!» — ору. – «Ему-то по хрену». «Вот ему-то по хрену, а нам нет. Смотри, если у себя забьете, а он наш — штраф заплатите».- Я обалдел вообще. Вот в область и еду. Пусть идут разговаривают с медведем-то, пусть разбираются, откуда, где родился, где женился, где прописан… Пусть ему гаишники номера вешают.
Кудрявый управляющий скрипнул зубами и залпом выпил налитый ему стакан. Выпил и замер.
— Чего это?
Все засмеялись. Они ему под шумок полный стакан водки набухали. Сами-то, пока Соляра рассказывал, уже приняли понемногу.
— На, зажуй, — протянул ему кусок колбасы блатной, — а я тебе стишок расскажу про коров твоих, чтоб ты успокоился.
И с выражением продекламировал:
Коровы по полю гуляли
Под руководством пастухов,
Щипали травку каковая
Росла на почве тех лугов…

— Сам сочинил? — серьезно спросил Ящик.
— Пушкин, — тоже серьезно ответил Малява. «Евгений Онегин». Глава двенадцатая.
— Конечно, сидите там в зоне. От нечего делать стихи учите всякие, — предположил прапорщик.
— Ага, сидим, сидим. Сидя лес валим, сидя на пилораме работаем. На зоне вообще, что бы не делалось, все равно сидишь. Даже в гальюн бегаешь и-то сидя. Своеобразно очень, — популярно объяснил урка невольную жизнь.
— Вот у меня тестюха своеобразный,- весело продолжил мордастый. Я ему на двадцать третье февраля плеер подарил. И вот он, козел, как только после бани подбухает, все. Наденет этот плеер на кальсоны и колбасит по комнате. «Старые песни о главном два» слушает. Не подступись, пришибет. Плачет, мля, аж рыдает. А сам в наушниках, проволочки тянутся. Как космонавт, мля! Потом проморгается, сядет за стол, дернет рюмашку и спать. Вот как будто бы винтик какой в голове соскакивает.
— Ну, ты чо! Песня иногда так возьмет, сердце заходится. Бывает! — утвердил Бочкарь-прапорщик. С ним молча согласились. Покивали, а сам он тему продолжил.
— С песнями здесь сложного ничего нет. Возьмет за душу – не отвертишься. По пьянке с катушек каждый по своему слетает. У нас один лейтенант есть, Токарев. Три раза вместо отпуска на губу попадал. Сам свидетель. Один раз вместе с ним в отпуск поехали. Прибыли в Питер и пока до поезда долго было, мы в кабак закатились. Вроде все честь по чести. Выпили, балдеем, сидим, танцы, девочки, братишки разные. Очередной раз сели, он мне и предлагает: «Бабу хочешь?». «Хочу». «Сделаем, собирайся». «На хрена, — говорю, их здесь хоть на вилку насаживай». «Не-е-а! – говорит, — у меня такие бабы есть, с тебя штаны сами по себе слезут, автоматически». Ну, что делать, пошли. Забуробились, куда – то- зима, холод, хмель уходит, зараза.
— В Питере точно. Там забуриться запросто, — встрял грамотный урка. – куда ни глянь – «Дом, улица, фонарь, аптека…»- и так постоянно.
— Ага! – кивнул Бочкарев, — заходим в какую-то девятиэтажку. Да уверенно так, и я за ним, как колобок качуся. Думаю: «Знает же, наверно, где штаны-то слетают».
Он остановился у первой двери, на звонок давит. И точно. Дамочка какая-то: «Кто там?». Он четко так, как полковник: «Подпоручик граф Курносовский! Пое… ться не интересуетесь?. — Там что-то заверещали, он к другой двери. Опять баба. И снова представляется: «Подпоручик граф Курносовский! Поджениться не интересуетесь?» Я понял, что балда это на третьем этаже только. Когда мужик с молотком вышел, я вниз, «подпоручик» пулей за мной. Отдышались, а он так спокойненько говорит: «Бочкарь, «подпорудчик» — это пароль такой! Просто дом перепутал. Пошли». Я как дурак за ним. В другом доме, падла, аж до пятого этажа дошли. И тут я слышу характерные «цок», «цок», «цок» по лестнице. Узнал наших, служивых. Хорошо, лифт открытый стоял. Я влетел, ору: «Сюда, Токарев, сюда! — а он меня взял и послал. Я уже, из-за угла наблюдал, как его патруль уводил. Из двух домов ни одна баба на «Курносовского» не клюнула.
И тут, казалось сердитый совхозник Соляра громко затянул удалую:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик не гони лошадей…

— Стой, стой, стой, — остановил его Малява. – Тебе бы за такую песню ямщик всю морду разбил бы! Давай, которую все знают.
Все знали «Калину». Ее и запели. Хором.
Ой, цветет калина в поле у ручья,
Парня молодого полюбила я…
Потом выпили еще.
— Откуда ты ее таскаешь, родимую?- поинтересовался прапорщик.
На минуту воцарилось молчание. Знать хотели все.
— Вы чо, мужики? — удивился Ящик, — на ней же вся наша экономика держится. Стоит рупь ведро, а платим все приличные бабки. Поэтому, — он назидательно поднял вверх указательный палец, — чем больше мы ее пьем, тем краше Отчизна наша. А достаю я ее из резерва верховного главнокомандующего. Мы же на водке специ…или..зиро..зеро…зируемся! – с трудом выговорил он. – Бизнес такой. Это я презент от хорошей сделки везу. Его и бомбим. Усекли?
Все кивнули. Усекли, то бишь. Ну, и уж совсем смело стали этот «резерв» уничтожать.
Во время спевки и спивки ловкий урка сделал из водочной пробки какое-то чудище, то ли верблюда, то ли жирафа. Но так его не назвали. Подумали.
— А давай «Экономикой». Из пробки же, да нутро хлебом забито. Значит, работает экономика, — предложил Соляра.
— Заковыристо сильно, — не согласился блатной Малява. – Пусть он будет экономическим, — заговорщицки прошептал он, — но «мамонтом», например. Мы будем знать все, а другие – «мамонта» тока. — Хитрый урка подмигнул. – «Экономический мамонт» — у-тю, у-тю! – поиграл он с ним. — Все.
Коллегиально назвали «мамонтом». Стали его кормить, поить, писать, какать водить. Все делали. Полюбили мамонта очень. А тут стоянка выпала, пошли его выгуливать. Веревочку на шею и осторожно по перрону гуляли. Он часто падал, ножки-то спичечные, но его берегли, поднимали и, сидя на закорочках, плакали. Больно мамонту.
А тут и милиция подоспела. Но пожалели. Забирать не стали.
Трезвее всех оказался урка. И то, у мужика-то еще паспорта не было, — только справочка на руках вот и остерегался. Поэтому добрая милиция всех попутчиков доверила блатяшу Ящику.
А когда всех доставили в купе № 7, усаживая, урке строго наказали: «Никого никуда не пущать».Только по острой надобности. И «мамонта» тоже.
Поезд, звонко ударив в буфера, тронул.
— Эт, ведь как власть-то распорядилась, — удивленно произнес прапорщик, — да ведь как точно-то.
— Да уж, — поддержал тему мордастый бизнесмен.
Соляра согласно закивал и горестно протянул:
— Эх, жизнь наша, бекова нас…, а нам некого…
Урка глянул на одного, другого и ничего не понимая, спросил:
— Вы это про что?
— Про то, — громыхнул прапорщик. – Все как по схеме получается. Как во всем государстве нашем.
— Ну так объясни, — не унимался непонятливый урка.
Бочкарь горестно махнул рукой, а объяснение продолжил умненький Ящик.
— Во, видел? – показал он на «мамонта». – Как мы его прозвали? «Экономикой», — напомнил он. В брюхе хлеба полным полно, а он, видишь, все равно на ноженьках хилых, спичечных, еле стоит. Теперь так: хлеб делает он, — Ящик ткнул пальцем в плечо Соляры, — я его реализую, а он, прапор, охраняет. А начальником над нами кого поставили?
— Меня, — сказал урка.
— Правильно! — воскликнул Бочкарь. — Тебя . Вот так все мы и живем. По такой вот схеме. Понял?
Малява поиграл желваками и, сощурив глаза, уверенно произнес:
— Ша! Всем –ша!
В купе воцарилась нехорошая тишина. Но урка накалять обстановку не стал. Разлил по стаканам водочки и поднял стакан вверх.
— За все хорошее, мужики.
За хорошее выпили с удовольствием.
— На боковую что ли, — посоветовал Соляра и с ним согласились: «Давай».
Потихонечку улеглись. Казалось, уснули. А когда Ящик дал хорошего храпака, сомнений не оказалось. Уснули точно.
Так и понес голубой экспресс четырех русских мужиков с их заботами и печалью по великим русским просторам и под бдительным оком урки Малявы. И Мамонта.