Любовь в большом городе


Любовь в большом городе

Словно кадр из дурного фильма: машины в три ряда в беспросветной пробке, а он бредет меж стреноженных авто с самодельным плакатом на груди. На плакате написано: «Берегите любовь». Бумага белая. Буквы черные. Плакатным пером и тушью. Похоже на афишу в сельском клубе, которую написал сам киномеханик, набивший руку на оформлении дембельских альбомов.
Я сижу на высоком сиденье минивэна и тупо расшифровываю смысл призыва. Парень миновал нас, я повернула голову – со спины приколот тот же плакат. Словно он знал, что все неминуемо будут смотреть ему вслед.
Это было на углу Фонтанки и Невского, у светофора на Аничковом мосту, где четыре кентавра разлучились сами с собой, образовав четырех юношей и четырех коней. Теперь каждому юноше приходилось удерживать коня за повод, а раньше они отлично не различали где начинается один и кончается другой. «Берегите любовь». Это кентавр. Это мутант двоих, которому так легко распасться на не волшебные составляющие, с поводьями, уздечками, дрессурой, преодолением, понуканием. Список длинен. Впрочем, это только мои фантазии…
Загорелся зеленый. Мы медленно двинулись в лаково-пыльном потоке авто. Я не успела рассмотреть лицо носителя плаката. Но успела подумать: «Он проиграл пари и это его фант, или он потерял девушку, потому что переспал с кем-то по случаю, она ушла, она умерла, она разлюбила, нет, его нанял кто-то переживший тривиальную драму, и теперь парень просто ходит, зажатый меж двух лозунгов из сентиментальных семидесятых прошлого века».
Короткими передвижками ползли машины, и я думала о странности моих отношений с этим городом. С этим живым субстратом. С Питером.
Сейчас он живет во всех моих рассказах. А раньше…Раньше он тянулся ко мне исподволь. Первый раз я прилетела сюда лет в одиннадцать. Из бедненького детства в гости к маминому брату, чья жена с гордостью говорила: «Мы хлеб в котлеты не добавляем». Дядя шикал на нее, самолично смешивал мне в чашке растворимый дефицитнейший кофе с пятью ложками сгущенки, и сурово велел пить и не жалеть. И пирожные из «Севера» привозил каждый день. Водил в Петропавловку, в Эрмитаж, в зоопарк. Но я ничего не помню, кроме того, что он не пил, что любил свою единственную дочку – мою почти ровесницу – так, как меня никто в детстве не любил. Он ж и л для нее. Чем и обрекал себя на капризы ее и злое детское небрежение…Мой ворчливый кругленький ангел-крепыш. С тех пор я поняла: мои ангелы живут в Питере. Мне надо только приехать к ним. И я приехала. И первое, что написалось здесь о Городе было это:
«Она пропитывалась Городом исподволь, вбирая в себя не показательные красоты, а некие архитектурные шорохи и судьбы приговоренных к жизни зодчих. Она перестукивалась мысленно с тем, кто сочинил эту вывеску: «Гаргантюа» диетическое меню». Она посылала сердечный привет чудаку, запустившему в небо большой гелиевый шар с надписью «Мизантропы и ипохондрики – всем немногим остальным, с любовью!» Ей было хорошо в Городе…»
Город впитал меня. Не отторг. Даже мелкие бюрократические иезуитства послушно спрятали когти, ни цапнув ни разу. Теперь Он водил меня по плиточным тротуарам центра в свои булочные, кофейни, лавки. Показывал мне: «Смотри, что Я придумал!» Я читала вывеску: «КаЙфетерий ПроКофий». Боже! За что мне дарован сей лингвистический кайф?! Где еще на этом свете есть такое?
Однажды, Он привел меня в супермаркет на Владимирском. У входа один парень играл на гитаре и что-то там пел свое, звонкое, со злыми вопросами. А другой парень, лет двадцати, грациозно поворачиваясь, подставлял шляпу прохожим. Улыбаясь во весь рот, отлично артикулировал скороговоркой: «Положите денежку пожалуйста, нам на радость, Вам на удачу!» Люди уворачивались, но улыбались в ответ. Ни мало ни смущаясь, парень умильно склонял голову вправо, прикладывал ладонь к сердцу и желал удачи все равно. Каждому. Я шагов за десять достала деньги и кивнула ему. Он подлетел с готовностью, подставил шляпу, вскинул глаза и сказал: «Спасибо, принцесса!». Боже! Мне сорок лет, во мне будет пудов пять, не меньше. Принцесса! Мама дорогая! Да я каждый день буду приходить и платить за эту роял-инъекцию! Шутка, конечно. Я точно знаю, что не принцесса. Королева.:)
Стала ходить туда каждый вечер за хлебом из «Британских кондитерских». Замечала каким отдуловатым становится лицо парня. Конечно он пил. Много. Клала деньги в шляпу. Он начал узнавать меня с третьего раза. Молча улыбался. Молча благодарил. Иногда у него болела голова. Вечера тогда были темные – ранняя весна. Поэтому я шагала домой и шевелила губами – молилась о нем, о его друге-гитаристе, чтобы не пропали, чтобы вышли на твердую дорогу. А потом их там не стало. Наверное, нашли другое место, или их прогнали.

Но люди, осененные Городом, всегда заступают на мои пути.
На Большой Московской остановил меня как-то жестом вальяжный господин. Был он овален животом, сед и запущен. Пиджак, провисшее трико, шлепанцы. «Я литературный критик», — сказал он с такими интонациями, что я сразу поверила. «Моя фамилия — *** ский. В Питере осталось всего три литературных критика: ***ов, ***цев и я. Вы обо мне слыхали? Или читали?» Немного удивившись, что я ни слыхала, ни читала, он великодушно начал пояснять что и кто. Но с удовольствием прервался, чтобы ответить на мое: «Чем могу помочь?» Вот тут, вслушайтесь! Он ответствовал: «Хотя бы пятьюдесятью рублями, потому что Верочка меня оставила». С достоинством принял бумажку, восхищенно оглядел меня, признал редкостной красавицей и откланялся. О, Город, где за подаяние ты — принцесса, за полтинник – редкая красавица, мне ли не любить тебя!:)
Ты вдохновляешь даже парий, исповедующих «пофиг»! Ты плавишь их мутные глаза нежностью! Я видела, видела сама, как тщедушный мужичок, одетый с шиком уцененного секонд-хенда, вел под руку свою даму сердца.
Дама была хороша. Личиком лилова, высока и статями богата. На голове ее восседал тюрбан из тусклой парчи. Платье, судя по всему, она пошила сама из портьеры. Как Скарлетт. Любящая пара подошла к окну жилого старого дома, и уставилась на нечто внутри. Улыбки разлезлись на пухлых их личиках, редкие зубки стыдливо обнажились. Они тыкали пальцами в стекло, обменивались своими полу-словами, и просто лучились нежностью, исходили любовью, по неизвестному мне поводу.
Проходя мимо я скосила глаза на окно: там маленький котенок невесомо наскакивал на клубок, изумляясь его неживости.
Из-за реакции парочки на котенкино шоу враз кончились мои мысли. Вдруг всплыл в голове случайно слышанный в детстве разговор. Мамина подруга вернулась из Питера в Ростов, где мы жили тогда. В Питер же она ездила навещать свою дочь, вышедшую туда замуж. Я не помню разговора, но помню четко такую фразу этой маминой подруги: « Он все время ее мучит вопросом, любит ли она его. Чуть что не так, он нудит, не любишь ты, мол, меня. Они там все помешаны на любви. И его родители – старые уже, и тоже: «ты меня сегодня что-то не любишь», и он постоянно с этим «любишь-не любишь»…Ну что за ерунда?»
«Ерунда?!»-подумала я тогда, «ничего себе! ведь это самое важное! Когда ты любишь, то что может быть главнее того, любят тебя или нет?»

Я до сих пор не знаю ответа.
А этот Город знает. И однажды расскажет мне.
В миг, когда наши с ним обстоятельства образа совпадут.

0 комментариев

  1. m_kassovski

    Красивое эссе про город, в котором живет Любовь. Тихо, спокойно, хорошо. Здесь у слова есть магическая сила: оно завораживает, заколдовывает, оно взывает к жизни то, что скрывает под собой, и скрываемое прорастает -аленький цветочек — в сознании воспринимающего, излучая вокруг себя позитивную энергию, свет.

    Произведение «Любовь в большом городе» дышит искренностью (искрит дыханием ~ свободы ~ прохладный ветерок ~ полураскрытое окошко автомобиля ~ любимый город ~ город Любви ~ дорогие воспоминания ~ блуждающая у глаз улыбка ~ так родилась поэзия), свободой. От высокой степени искренности и свободы часто страдает художественная отделка произведения – так можно объяснить некоторые стилевые шероховатости данного эссе. Если начать разбирать их – пропадет иллюзия волшебства. А так, как оно есть – это творение маленькой феи, создающей свой мир, не считаясь ни с одним на свете взрослым.

  2. lara_gall

    М.Кассовски-любимому критику (а Вы как думали?):)
    Я поместила сейчас новую редакцию, меня один справедливый и недружественный критик вдохновил на эти устранения шероховатостей. Те ли Вы имели в виду? Или еще есть другие. Вам поверю.

  3. m_kassovski

    Шероховатости присутствуют во фрагменте, когда героиня вспоминает странную парочку, встреченную когда-то на улицах Петербурга. Бросается в глаза не совсем уместное в данном случае использование архаичной лексики (фиолетова ликом, пара сия и др.) в сочетании с уменьшительно-ласкательными формами (на пухлых их личиках, редкие зубки). Такое сочетание придает высказыванию явно оскорбительный, ироничный, пренебрежительный характер. Вследствие этого у читателя складывается брезгливое, презрительное отношение к этим опустившимся людям. Это, по всей видимости, идет вразрез с замыслом автора: парочка на самом деле не должна вызывать отвращение у читателя, она и у автора вызывает совсем не эти чувства. Задача этой сцены — показать, что люди даже с самого социального дна в Петербурге могут излучать любовь и нежность. В этом отношении автор явно испытывает внутреннюю гордость даже за таких горожан Петербурга. Это авторское настроение угадывается, но из-за такого стилистического оформления данный фрагмент диссонирует со всем остальным текстом.

  4. yana_grey

    Не передаваемо это, насколько Вы пропитали рассказ запахом и вкусом своей жизни. Насколько ввинчиваются в мысли все слова и образы. Я не могла оторваться, честно-честно, так и сидела, как приклеенная к монитору:) Спасибо Вам за кусочек этого города, где правда живет Любовь. Я подтверждаю. Она однажды подмигнула мне там так хитро и нежно, что я никогда не забуду:)

Добавить комментарий