Последнее, что увидел Сашка, летя вниз со Старого Моста, это быстро прибли-жающаяся чёрная гладь Лещихи, с тускло мерцающими в её глубине звёздами. Боли от удара обмякшим телом о воду он не почувствовал. Он уже был мёртв.
…Когда Сашка открыл глаза, за окном серел рассвет. Он лежал на старом жёстком топчане, в избе, обстановку которой не узнавал. В голове царил полный сумбур, отельные обрывки мыслей хаотично вспыхивали в сознании и так же внезапно ускользали в никуда. Попытавшись собрать мысли воедино, но вскоре бросил эту пустую затею. Он был для этого слишком слаб или слишком ленив. Что было? Огород… Клавка… вечерняя рыбалка с Васькой Сохатым…потом… Что потом? Провал. Пустота.
Дверь в комнату тихонько открылась и в комнату вошла женщина. Лица видно не было, только её силуэт выделялся тёмным пятном среди сумрака комнаты. Чиркнула спичка, и вскоре робкое пламя свечи разогнало ночь по тёмным углам избы. Сашка вгля-делся в лицо женщины. Что-то знакомое, где-то уже виденное…. Неужели…
— Епистима? – назвать стоящую перед ним женщину бабкой язык не поворачивался, хотя раньше, её именно так в деревне и называли. – Это ты? Но ты же…
— Узнал? – удивлённо спросила женщина. – Гм, глазастый, да хотя теперь уже всё равно.
— Епистима, неужели это ты? Ты ведь из деревни пропала почти четыре года назад. Все думали…
— Что я умерла? Отчасти они правы. По крайней мере, я теперь не такая как раньше.
— Не пойму. Ты… Ты… Ты помолодела! Выглядишь лет на сорок пять, а ведь тебе, по самым скромным подсчётам сейчас должно быть ну никак не меньше…
— Хватит! Не тебе мои годы считать. Что прожила, то и моё. Ты лучше о себе поду-май Что с тобой-то делать?
— Со мной делать? А что со мной делать? И где я?
— Дурак ты Сашка! Дураком жил, дураком и помер.
— Помер? Что значит помер? Я же здесь, вижу, слышу, с тобой разговариваю…. Или… Неужели я попал на тот свет? Господи! Ну, точно! Вот и с бабкой Еписти-мой свиделся, да ещё лет на пятьдесят помолодевшей…
— Не пори горячку, — резко оборвала его Епистима. – Ты пока ещё на этом свете. И я ещё, покамест, живая и здоровая. А лежишь ты у меня в избе, в лесу, на моей де-лянке. Я здесь все эти годы и жила.
— А чего тогда говоришь, что я умер? Я аж обмер весь.
— Обмер, говоришь? И сердце биться перестало?
— Наверное. Страшно же такое услышать!
— Ничего, привыкай. Хуже тебе уже не будет, поверь мне. А сердце твоё не от этой новости биться перестало. Оно уже почти шесть часов как остановилось.
— Чего? Что за глупости ты несёшь? Совсем рехнулась!?
— Ты мне здесь не петушись! Если хочешь слушать – сиди молча. Нет – пеняй на себя, уйду!
Сашка замолчал. Потом прислушался к своему сердцу. Оно у него никогда не бо-лело, поэтому он смутно представлял, где его искать. В груди где-то, чуть левее середи-ны…. Но там было тихо. Ни звука. Сашка сунул руку за ворот рубахи, надеясь на ощупь различить привычный монотонный стук. Но, что это? Сашка судорожно рванул рубаху на груди. Пуговицы прыснули в стороны. На широкой волосатой Сашкиной груди рядом с левым соском была резаная рана, грубо заштопанная широкими стежками. Сашка надавил на её края. Странно, совсем не больно. А должно быть, ведь рана наверняка глубокая. Как Сашка ни щупал себя, как ни прислушивался, но различить стук собственного сердца не смог. Он устало опустил руки и посмотрел на Епистиму.
— Ну что, не бьётся? Значит, Епистима тебя не обманула? Мне продолжить?
— Да, — Сашка еле выдавил из себя.
— Не знаю, что там в подробностях случилось, я при этом не присутствовала, только зарезал тебя вчера Васька Сохатый. На Старом Мосту. А труп твой сбросил в Ле-щиху. Она в том месте глубокая, под мостовыми быками яма огромная. Если бы за корягу зацепился, то так и не всплыл бы, раки всего поели.
— Васька? Меня? За что?!
— Да за Клавку свою! Ты с ней спал? Да можешь и не отвечать, сама знаю, что спал. Ты же ни одной юбки не пропустишь.
— Ну и что! Он, Васька то, потому и Сохатый, что его Клавку вся деревня передра-ла, кому только охота была.
— Все драли, а от тебя он не стерпел. Ты же вроде его приятелем был? А друзья так не поступают! Или нет?
Сашка молча, в упор смотрел на Епистиму. Васька, с которым он столько раз ходил на рыбалку, на охоту, за грибами-ягодами? Зарезал его, Сашку, своего лучшего кореша? Да и ещё из-за своей беспутной бабы? Да она же при своём Ваське с ним открыто заигры-вала! Дура!
— Что уставился? Не веришь? Хотя какая теперь разница? Важно то, что вчера ты был живой, а сегодня ночью умер, и сейчас сидишь передо мной, находясь на распутье, отобранный у смерти моим знанием. Тебе решать дальше свою судьбу. Я дала тебе этот шанс, а такая возможность бывает не у каждого.
— Подожди. Ну как же это я умер, если я с тобой разговариваю?
— Это я тебе потом объясню. Сейчас тебе лишнего знать не нужно. Ни как я о тво-ём убийстве узнала, ни как я тебя оживила, ни как ты в мою избу попал. Глав-ное сейчас – это твой выбор.
Епистима поднялась и вышла из комнаты, оставив Сашку в полностью потерянном состоянии. Теперь в голове мысли не роились, их просто не было. Зато пришло чувство абсолютного спокойствия. Ведь если верить Епистиме, то самое плохое, что с ним могло случиться – уже случилось. Он умер. Что может быть хуже? А, теперь уже всё равно. Вся прежняя жизнь закончилась. Если Епистима сможет предложить ему что-то, хоть на кап-лю лучшее чем вечная темнота и медленное поедание его тела червями или раками, то…. Что ж … Пусть будет так.
Спустя несколько минут, в комнату вернулась Епистима, неся на подносе две чаш-ки. Поставила на стол и кивнула Сашке. Тот встал с топчана и уселся за стол, напротив Епистимы.
— Теперь слушай внимательно, — сказала она, ставя чашки перед ним. – Здесь твой выбор. Если ты хочешь, чтобы я вернула всё так как было, на момент твоей смерти, если ты хочешь быть кормом для раков, то выпей то, что налито в жестяной кружке. Если ты хочешь продолжить своё существование на этом свете, то пей из фарфоровой чашки. Но предупреждаю сразу. Того шебутного Сашки-бабника уже никогда не будет. Он умер на-всегда и этого не в силах изменить даже я. Но из Сашки может получиться другое сущест-во. Тебе останется твоё тело, частично твоё сознание. Даже кое-что добавится. Но ты бу-дешь совсем другим. Часть знаний из твоей памяти сотрётся, часть добавится из того, что ты, будучи человеком, никогда бы не узнал.
— Будучи человеком…, — повторил за Епистимой Сашка. – А кем я стану? Имя какое у меня будет? Зачем тебе это всё?
— Ух, как проняло-то! – усмехнулась Епистима. — Ты станешь болотником. Это дух похоти во плоти. Или инкуб. Тебе это близко по духу, а дух человека не уходит в момент смерти, его можно оставить, дать ему новое тело, наделить его новыми способностями. Если кто умеет конечно.
— А ты умеешь?
— Как видишь. Иначе ты сейчас был в Лещихе, под Старым Мостом. Какое имя у тебя будет? Ммм…. Я назову тебя Грон. Да. Болотник Грон. Ты будешь жить у ме-ня здесь, в избе, вести моё хозяйство, мне нужны крепкие руки. В деревню тебе до-рога будет заказана, да и хотеться туда тебе не будет, про неё ты просто забудешь. Ты не будешь чувствовать холода, никогда не будешь болеть, а голод будешь чув-ствовать только сексуальный. Это будет для тебя основным чувством. Но не таким, как ты его испытывал будучи человеком. Теперь это будет многогранным, много-плановым чувством, с множеством градаций и оттенков, таких, о которых ты раньше и не догадывался. Ведь ты будешь инкубом! Причём достаточно мощным.
— А как же я тогда буду…
— Утолять свой сексуальный голод? Для этого есть я, твоя хозяйка. Или я тебе не нравлюсь? Хотя это не важно. Ну давай, выбирай! Но смотри, это – самое важ-ное твоё решение. Не ошибись!
Сашка поставил перед собой обе кружки. Жестяная кружка была тёплой, почти го-рячей. От неё пахло чем знакомым, то ли полынью, то ли чабрецом или дягилем…. А мо-жет всем вместе? Фарфоровая чашка была холодной, и пахла чем-то незнакомым, но ма-нящим, по крайней мере любопытным и не вызывающим отвращения. Сашка взял в левую руку горячую кружку, в правую – холодный фарфор. Задумался. Вроде и терять нечего, а боязно. Перевёл затуманенный тоской взгляд на сидевшую, напротив него, Епистиму. Странно, всё же не мог не удивиться Сашка, как она помолодела! Вот уж не думал, что такое вообще возможно. Она превратилась просто в другого человека. Красивые руки, крупная грудь, длинные густые чёрные волосы, спокойное лицо уверенного в себе челове-ка. Только глаза остались прежние. Ясные, смотрящие в самую глубину, в самую твою душу, видевшие уже слишком много, но по-прежнему любопытные, цепкие, ищущие….
Сашка, не отрывая взгляда от внимательно смотрящих, не мигающих глаз Еписти-мы, медленно отставил от себя жестяную кружку и одним глотком, не разбирая вкуса, вы-лил себе в рот холодное содержимое фарфоровой чашки.
— Да, я знала, что так и будет, — улыбнулась Епистима. – А теперь иди, ложись на топчан. Скоро ты заснёшь, а когда проснёшься, то будешь уже Гроном. Иди.
Дождавшись, пока враз осоловевший Сашка доберётся до топчана, Епистима вы-шла из избы. На дворе почти рассвело. Взяв в руки старую ивовую корзинку и повязав на голову цветастый платок, Епистима пошла по влажной от утренней росы еле заметной тропинке, уводящей от двора. Несмотря на начало осени, дни были ещё по-летнему тёп-лыми, а близость скорых холодов чувствовалась только по утрам. Листья ещё не начали опадать, а только чуть жухнуть, переходя в своё новое состояние. Они уже были не таки-ми полновесными как летом, доверчиво тянущими к солнцу свои зелёные ладошки, но и тлен неизменного сезонного отмирания их ещё не коснулся. А только слегка намекнул на скорый конец земного существования. Их жизни в этом году.
Не доходя до речки, Епистима свернула в сторону и теперь шла по только одной ей ведомой тропинке. Люди здесь не ходили уже лет двадцать, да и раньше, если кто и забре-дал сюда за грибами, то очень редко. И не слишком уж далеко от деревни была Епистимь-ина заимка, но селяне не жаловали эту часть леса. Вскоре на её пути попалась широкая лесная полянка, затем, через время ещё одна, от которой начиналась достаточно заметная дорожка. Приближались места, посещаемые деревенскими жителями. Значит скоро Ста-рый Мост. Конечно, можно было идти к нему и вдоль берега Лещихи, так и короче, но продираться в утреннем тумане сквозь цепкие ежевичные заросли Епистима не захотела. Незаметно, тропинка вывела женщину на достаточно широкую грунтовую дорогу, веду-щую от деревни к реке. Однако идти по ней Епистима не стала, а, перейдя её, свернула вправо и пошла параллельно дороге, среди высокой травы, скрытая от случайного взгляда молодым подлеском и разросшимся кустарником. Постепенно подлесок сменился рослы-ми, крепкими деревьями, живописно окаймляющими берега Лещихи. Лес подступал здесь к самой воде, не оставляя свободным ни одного пустого места. И среди этих диких зарос-лей, как всегда внезапно, взору идущего здесь путника открывался Старый Мост. Этим мостом уже давно не пользовались, теперь через Лещиху вёл новый бетонный переезд, соединяющий деревню с железнодорожным полустанком. Но разве это мост? Так, средст-во для перехода через речку. Другое дело Старый. Построили его лет двести назад и все эти ажурные арки-проезды, перила с лепными узорами в духе того времени, и по сей день смотрелись ярким сочным пятном, отголоском былой цивилизации среди подступившего дремучего леса. Потемневший от времени алебастр перил на фоне густой зелени растущих рядом деревьев, тёплый мрамор опор, словно выросших из глубин тёмной Лещихи…. Смешение прошлого и настоящего, цивилизации и хаоса, природы и человека…
Выйдя к реке, Епистима спустилась к самой воде и зашла под мост. Стоя на полу-разрушенной мраморной плите, в тени от нависшей над ней громадой моста, женщина вглядывалась в тёмную гладь воды, бормоча что-то себе под нос. Вскоре около самых её ног, в толще воды промелькнула лёгкая тень, а потом на край плиты легли две женские руки. Тут же появилась и их владелица, черноволосая стройная женщина. По-прежнему держась обеими руками за край плиты, Верка по пояс высунулась из воды,
— Я уже здесь, Хозяйка, — сказала она, глядя снизу вверх на Епистиму.
— И что ты мне скажешь?
— Я этого не хотела! Поверь мне!
— Когда я давала тебе вторую жизнь, я тебя предупреждала. Я знала, что должно будет произойти что-то подобное. Ты слишком слаба для той силы, которой владеешь.
— Я…
— Молчи! Почему ты после всего не явилась, по первому моему зову?
— Я боялась твоей кары.
— Но она всё равно тебя ждёт! Из-за тебя погиб человек, я должна тебя наказать и признаюсь, сделаю это с удовольствием!
— Я не виновата! Я не ожидала, что Васька проснётся так внезапно! Они же после рыбалки выпили крепко, а Васька слабый, ему много не надо, он сразу и за-снул…
— Понятно. И тогда ты…
— … предстала перед Сашкой в образе Клавки. Мне его обвести ничего не стоило, мужик, когда пьяный слабый, внушай что хочешь. Он меня, то есть Клавку, увидел, обрадовался, давно, говорит, у меня бабы не было. Сам полез целовать-ся, я даже ничего и сделать не успела, как оказалась на земле под Сашкой. А тут…
— Васька проснулся?
— Ну да! Глаза кровью налились, нож охотничий выхватил, и Сашку с одного удара и…
— Ты же суккуб! Ты можешь перемещаться так быстро, как не может ни одно жи-вое существо! Ведь тебе ничего не стоило увести Сашку от рокового удара!
— Я не могла, не успела…. Я… я… растерялась…
— Врёшь! Та хотела, что бы Сашку убили! Ведь тогда полученной энергии тебе хватило бы на долгие годы! Ты думала только о себе! Как при жизни, так и по-сле смерти. Ты не изменилась и не изменишься уже никогда!
— Хозяйка, прости! Я действительно не удержалась, это сильнее меня, но боль-ше…
— Перестань! Хватит унижаться! Та слабое, никчёмное создание! Ты должна была окончить свои дни ещё тогда, когда бросилась с моста. Но я тебя пожалела, ду-мала…. Всё! Выходи на сушу!
Верка-утопленница хотела сказать ещё что-то в своё оправдание, но, встретившись взглядом с Епистимой осеклась. Молча, она вылезла из воды и стала рядом с ведьмой. Тонкая, чуть голубоватая кожа утопленницы иногда освещалась изнутри чуть заметным свечением, более сильным на влажных участках кожи.
— Наелась! Аж светишься. Тебе бы этого надолго хватило. Эх, ты!
Верка только втянула голову в плечи. Епистима достала из висящего на шее хол-щового мешочка шепотку мелкого порошка, и растёрла между пальцами, еле слышно бормоча заклинания. В воздухе запахло горькой полынью и чем то ещё, очень резким. За-тем сплюнула на большой палец правой руки и сказала:
— За то, что ты нарушила мои условия и причинила вред живому человеку, за то, что ты не в состоянии управлять той силой, которой я тебя наделила, заклинаю. Отныне, сроком на три земных года, ты лишаешься права вступать во всякий кон-такт с живым человеком. Всю энергию, которую ты вчера получила, я забираю. Ес-ли ты ослушаешься меня в этот срок или когда бы то ни было, то я лишу тебя силы навсегда, и ты закончишь свои дни так, как и должна была, утопившись.
С этими словами Епистима ткнула в лоб Верки сначала тремя пальцами левой ру-ки, сложенными щепоткой, а затем большим пальцем правой провела на её лбу тёмную вертикальную полосу. Верка заплакала, выслушав свой приговор. Кожа утопленницы по-степенно перестала светиться, и стала мертвенно-бледной, плечи поникли.
— Хватит ныть! Ты сама виновата! Считай, что легко отделалась. Учти, другого раза не будет. Это была твоя последняя ошибка. А теперь иди, разбуди Старика.
Верка понуро сошла в воду. Епистима же сняла длинное холщовое платье и поло-жила его в корзинку. Оставшись нагишом, она поправила на шее мешочек, сделав шнурок короче. Вскоре из воды появилась Веркина голова.
— Ну что? Готово?
Верка утвердительно кивнула. Вскоре, почти спокойная гладь Лещихи забурлила и на поверхность, поднялось что-то невообразимое. Огромная туша около пяти метров дли-ной, сплюснутая голова, тёмная, в лёгких разводах кожа.
— Привет Старик! – улыбнулась Епистима и похлопала сома по скользкой усатой морде. — Подплывай поближе.
Вода опять чуть забурлила, сом подплыл совсем близко, касаясь боком тёплого мрамора береговой плиты. Епистима подхватила свою корзинку и, легко перейдя на спину исполина, ловко уселась на ней, поджав под себя ноги.
— Ну, что? Поехали? Домой! – скомандовала она.
Сом медленно отплыл от берега и осторожно набирая скорость, сохраняя равнове-сие, двинулся вниз по течению. Оставшаяся под мостом Любка, молча смотрела им вслед. Самой соминой спины было не видно и казалось, что красивая черноволосая женщина, сидящая среди лёгких речных волн, скользила по Лещихе просто каким то чудом. А разве это не так?
Доплыв до каменистой россыпи, недалеко от своей избы, Епистима отпустила Ста-рика и пошла домой. Заглянув в избу и убедившись, что Сашка ещё спит, женщина верну-лась во двор. Вытащив из корзинки платье, она развесила его во дворе, всё-таки намокло, и пошла в свою комнату. Одеваться Епистима не стала, день уже начался, солнце было ещё по-летнему жарким, а лёгкий ветерок приятно обдувал обнажённое тело. В старом бронзовом тигле она умело смешала необходимый состав и залив его остро пахнущей на-стойкой поставила на огонь. Пока зелье варилось, Епистима пошла на кухню и с аппети-том позавтракала. Крепкий чай с ежевичным вареньем и свежим сливочным маслом. Что может быть лучше? После завтрака, ведьма сняла готовое зелье с огня и перелила в ма-ленькую фарфоровую пиалу. Расчесала волосы, умыла лицо заговорённым ромашковым настоем. Затем, забрав пиалу и прихватив толстую, кожаного переплёта книгу, вернулась в большую комнату. Присев на топчан рядом со спящим Сашкой, она поставила зелье у изголовья и стала читать заклинания. Вновь растерев порошок из нашейного мешочка, женщина провела большим пальцем правой руки поперечную полосу на лбу Сашки. За-пахло озоном, Сашка дёрнулся, но глаз не открыл. Епистима распахнула рубаху на Саш-киной груди. Рубец от ножевого удара совсем исчез. Взяв в руки пиалу, ведьма дочитала финальное заклинание, затем набрала в рот её содержимое и прыснула в Сашкино лицо. Его веки дрогнули, он заворочался и открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Доброе утро, Грон! – сказала Епистима и прильнула к его губам долгим поцелуем.
