В песках аравийских, под тяжестью знойного неба,
Искала толпа ей обещанных богом границ.
И руки тянула, настойчиво требуя хлеба,
У старца-пророка. “Молитесь, и ешьте мокриц,” —
Сказал Моисей, семеня на вершину сыпучую дюны.
Но вновь загалдела толпа, ковыряя в шершавом носу,
Воды, мол, хотим и для нашей поклажи верблюдов.
“Веруйте, — им сказал Моисей — И пейте росу”.
А зной иссушал и давил на их тощие грязные спины.
И взвыла толпа, отрекаясь от Бога-отца.
И странный юнец, все собрав золотые куски и полтины,
Расплавил их, изваяв Золотого Тельца,
Надменного, грозного, страшного, гордого тура.
И грохнулись тысячи грязных и тощих истертых колен
В песок пред Тельцом, что надменно глядел с верхотуры;
“Кто мне поклонится, тот семижды будет спасен, ” —
Казалось его говорили надменные строгие очи.
Бараном был бог, золоченый с рогов до косматых копыт,
Толпа — его стадо, хрипевшое днем и храпевшое ночью.
И старец-пророк Моисей был толпой умиравших забыт.
И в пекле песков умирали беспутные жалкие люди,
И плоть отрывая от умерших, ели ее.
И лишь Моисей в стороне втихомолку молился о чуде,
И тихо рукой кто-то тронул костлявое старца плечо.
Пророк обернулся. Ему, окровавленным ртом усмехаясь,
Тот самый юнец кусок плоти вложил в исхудалую кисть.
Курчавый подросток, все так же хитро улыбаясь,
К нему наклонился и прошептал: “Причастись!”
И гневно вскричал Моисей, сжав нелепый свой старческий посох,
И в ярости плакал, но солнце сушило слезу.
И заковылял по песку, поспешая, босой, кособокий,
Сквозь толпы людей к безобразному богу-Тельцу.
Тот скорчил, казалось, презрительно кислую мину,
И вылупил, выпятив челюсть, бараньи глаза.
И посох взметнулся, вторгаясь в его золотую пучину,
Пронзая, дробя, разрушая, всего истерзав.
Золоченного нового бога не стало ни блестки, ни пыли.
Изодран в куски бестолковый и грязный бездушный металл.
Стоял Моисей, чуть сгорбясь, покачав головой непокрытой,
И к замершим людям он с новою речью воззвал,
Короткой и горькой, наполненной грустью, тоской, сожаленьем:
— Вы видите все, сами видете весь этот срам!
Идите со мной, а кто нет — будет предан забвенью.
Идите, куда б я не шел. И выбросьте хлам!
Сказал и побрел, развернувшись навстречу гигантской пустыне,
Вперед по песку обновленный старик Моисей.
Казалось, он стал еще старше, но и в помине
Прежний туман не скрывал горячо пламеневших очей.
И люди с коленей, с задов, как один подымались,
Пожитки швыряя в сухой раскаленный песок.
И молча брели, спотыкаясь и вновь подымаясь,
Шагали туда, куда вел седовласый пророк.
Песок осыпался и тихо шуршал под ногой старика Моисея.
Вдруг рядом — шуршанье, быть может, старик его ждал.
Тот самый юнец шел бок о бок, смеясь и краснея,
И говорил с Моисеем и в ногу с пророком шагал.
“Ну что ж, Моисей, я Меня научил тебя видеть
Из кельи, где прятался ты под защитной завесой молитв.
Любя свой народ, ты умей его все ж ненавидеть,
И к цели ведя, разломай его страх и — веди.
Святого не корчи, дедок, и, пожалуйста, не расслабляйся.
Не думай, что бог, коль проникнул в их самую суть.
Ты таким же был идиотом, теперь — исправляйся.
И помни всегда — каждый раз можешь мимо шагнуть.
Что ты сделал, подумай, старик, превратившись в кого-то другого.
Помнишь, прятался, сжавшись в комочек, под крыльями вер?
Ты бойся лишь то, что шагает с тобой от рожденья бок о бок.
Веди свой народ, старичок, и… да, кстати, зови меня Смерть.”
Так сказал тот подросток и, хмыкнув, как будто растаял.
Но все еще слышал старик его мягкий несбивчивый шаг.
Не слышали люди, а в дюнах мелькнула живая
Земля иудеев и богом завещанных благ…
