Мне двадцать лет, я больше не могу жить дома, не хочу, я должна уйти, неважно куда, я уйду.
Мне нужно уйти так, чтобы надо мной простерлась другая юрисдикция, не родительская, поэтому я уйду замуж.
Я уйду с первым, кто позовет меня в свою жизнь. Потому что я все равно никого не люблю, кроме.
Кроме того, кого любить не показано по всем критериям здравомыслия.
Он женат, старше меня на десять свершившихся лет, у него дети. Маленькие дети.
Мы расстались год назад, так и не став друг другу Мужчиной и Женщиной. Я перестала истекать болью, я заморозилась. Теперь мне нужно сменить декорации, роль, лицо, имя.
Вот беда, меня нельзя показывать взрослым мужчинам вообще. (Сверстникам что — они даже разговаривать со мной не решаются – я непоправимо умная идиотка). А нормальные взрослые мужчины быстро чуют мою бесприютность и протягивают руку. Но я – чума, мной легко заболеть, выживают только вакцинированные.
Уставшая быть собой, я разыграю пьесу под названием «семья». Пока буду играть – буду этим жить.
Молчаливый обожатель Саша старше меня лет на семь, у него светлая малолитражка и трехкомнатная квартира. Можно уйти в его жизнь и жить там. Я потеряю себя в кулисах чужих декораций, мне станет легко-легко.
Вечно робеющий Саша чувствует мои вибрации и, отчаянно смелея, говорит:
— У тебя очень красивая талия, я так давно мечтаю положить руки тебе на талию.
— Ну так положи, — лукаво улыбаюсь я.
Он шагает ко мне и, нерешительно примерясь ковшиками ладоней, пристраивает свои вытянутые руки. Мне смешно.
— Теперь ты успокоился? – насмешливо спрашиваю я. Он неожиданно выпаливает:
— Я успокоюсь когда ты согласишься выйти за меня замуж!
— Ну хорошо, — тон мой весьма обыденный, — я выйду за тебя замуж.
Он верит сразу же, но не рискует даже поцеловать меня. Только говорит, что знает – я не люблю его, но это ничего, он все сделает чтобы я его полюбила. Боже мой, ну что, что он может сделать?! Мне не нужна любовь, эта болезнь, этот плен, я так устала, что душа моя впала в летаргию, я не хочу никого любить, мне надо куда-то пристроить свой муляж, свою оболочку опустевшую, занять ее чем-нибудь поглощающим, а души у меня все равно, что нет…
Дома я говорю всем, что выхожу замуж. Паника и ор, укоры и доводы, они его совсем не знают, на свадьбу не придут, делай, как хочешь, но мы – против, и слезы, слезы…
Мне мучительно не хочется, чтобы им было плохо, мне хватает того, что плохо – постоянно — мне. Но я не вижу выхода.
И тогда приезжаешь ты. По каким-то делам.
Я захожу в дом и вижу: ты сидишь на ступеньке, у тебя родные глаза. Притягательный флер чужого взрослого человека, а глаза – родные. Мы с тобой – очень дальние родственники. Смешно сказать – я прихожусь тебе четвероюродной тетей! А ты старше меня на два года.
И мы не виделись года четыре уже.
В прошлый раз, ты приезжал за лекарством для бабушки, потом я провожала тебя на вокзал. Мы ехали в троллейбусе, смеялись, стеснялись, вытягивали вибрирующий разговор — и забыли купить копеечные билеты. В этом прозрачном троллейбусе, смущаясь и робея, мы разговаривали, продираясь сквозь слова, расшифровывая взгляды и жесты друг друга. Мы оказались в случайной нише жизни, мы нравились друг другу, и в этой борьбе смущений не заметили охотника за живым товаром. Он называл нас: «Молодые люди», не желал довольствоваться молчаливым взиманием штрафа, стыдил нас пафосно, меня тошнило от него, от пошлости сюжета, и хотелось сбежать от тебя навсегда.
И вот ты приехал, ты смотришь на меня по-мужски восхищенно, мама понимающе поглядывает на тебя и меня, она благосклонна к тебе, а я, я – спокойна.
Мама просит пойти погулять с тобой, ты же – гость. И мы идем на набережную. Маленький теплоходик хрипит рупором, зазывая на речную прогулку. Мы сидим на палубе, за столиком, смотрим друг на друга. У тебя зеленые глаза, и кожа уже хорошая, а раньше она была изрыта красными вулканчиками. У тебя взрослые глаза, и взгляд темнеет очень быстро, а раньше ты на меня так не смотрел.
Я не смущаюсь тебя больше, я не смущаюсь больше никого, потому что я умерла год назад, и еще пока не ожила. Мой опыт боли оттеняет мои глаза, и тебе бешено жаль меня. Мы сходим с трапа, и ты уже не выпускаешь моей руки. У тебя есть деньги на спортивный костюм, и ты ведешь меня в ресторан на набережной. Там так дорого, что людей почти нет. Ты поишь меня шампанским, мы что-то едим, мы танцуем, и мне хорошо. Впервые за два последних года мне хорошо. «Не отпускай меня», — думаю я, — «не отпускай. Возьми меня в свою жизнь. Лучше ты.»
Уже много времени. Лето, но совсем темно. На набережной почти никого. Ты целуешь меня. Я тебя не люблю, еще не люблю, но ты мне совсем родной. Вот эта твоя нижняя губа, которая доверчиво ждет моего отклика на поцелуй – как ее бросить, как оттолкнуть? Я прикусываю ее слегка, трогаю языком, она – как ребеночек, мне с тобой спокойно. Ты пахнешь чем-то родным. У тебя кожа на носу бархатисто-шершавая, как персик. Ты можешь любить меня, если хочешь. В голове всплывает чужое лицо Саши, я высвобождаю голову и говорю: «Откуда ты свалился, я ведь собралась выходить замуж!» И ты говоришь: «Выходи лучше за меня замуж!» Вопрос легко решен, и ты снова запрокидываешь мне голову, как птенцу, и поишь меня своей нежностью, восхищением, настоящим взрослым вожделением, и во мне рождается вторая душа, потому что первая спит мертвым сном, и пусть спит, не тревожьте ее…
С этой минуты я не отхожу от тебя. Я держусь за твою руку, я хочу уйти от всех, с тобой, в твою жизнь, моей у меня нет.
Сашины глаза краснеют от боли и бессилия, он зол и пьян, он хочет драться с тобой, это немного смешно, это всё, как будто, не обо мне.
Вы неловко топчетесь, вы говорите друг другу мертвые слова, вам хочется изгладить друг друга из моей жизни без следа. Смешные, вы даже не понимаете, что ваш общий противник недосягаем, неуловим…
Я беру Сашу за руку и отвожу в сторону. Говорю ему единственные слова, которые могут его успокоить, хотя эти слова – неправда, неправда…
— Помнишь, ты однажды сказал, что желал бы мне встретить человека, подходящего мне по всему, но это вряд ли может случиться?
— Я помню, — говорит Саша, чужой, хороший, честный Саша, которому плохо, почти так же, как мне.
— Вот я и встретила его, — спокойно вру я.
Саша смотрит на меня. Я держу лицо. Мое лицо – театр марионеток, которому верит ребенок-Саша. Верит и понуро уходит. Его хорошести достает даже на то, чтобы пожать тебе руку на прощание.
Наше заявление лежит в загсе. В октябре у нас свадьба. Ты уезжаешь и приезжаешь. Ты теперь моя жизнь.
Эта страстность расширенных зрачков трогает меня невыразимо. Ты пылок и робок. Я хочу еще немножко помедлить, попрощаться с собой прежней. Ты стремишься ко мне, в меня, но ждешь. Я становлюсь твоей. Через пару дней после свадьбы.
Пока я люблю лишь твою любовь ко мне. Моя народившаяся вторая душа еще беспомощна. Она питается твоей любовью, она родилась от тебя и живет тобой. Я отдаю этой душе свое тело, пусть живет в нем, это будет ее домик.
Ты выпрастываешь Женщину из моего тела. Мне нравится эта Женщина, я играю в нее, игра увлекательна и реальна. Игра…
Потом мы играем в папу и маму. Наш ребенок ничего не знает о тебе и обо мне по отдельности. Он живой, и игра становится жизнью. Моя вторая душа, которую родил ты, обустроилась во мне, я ей не мешаю, пусть…
А наш второй ребенок, он так торопится к нам, так хочет жить с нами, что ведет себя тактично с первых дней – не кричит, а только тихонько кряхтит, помнишь?
Иногда моя первая душа просыпается и плачет, я делаю вид, что не слышу, и тогда она плачет навзрыд, она голосит. Я не справляюсь с ней, я ругаюсь с тобой, тебе больно, ты только позже понимаешь, что это – не я. (А где я?)
Однажды ты говоришь: «Даже если мы разведемся, давай ты будешь моей любовницей?». Ты немножко пьян, и я целую эти твои слова, они мне ужасно нравятся. У меня нет другой жизни кроме тебя, мы не разведемся.
Мы не разведемся, потому что ты болен мной, у тебя нет иммунитета против меня. Ты ошалело любишь весь этот взрывной коктейль, под названием «я».
На авансцене социума во мне видят приму — яркую, умную, звенящую весельем.
Никто не видит меня вне случайного этого амплуа. Кроме тебя.
Ты знаешь мою тайну, мои обе души. Ты отличаешь мои роли, мои души, мои игры. Ты понимаешь, что все они – я.
Ты бережешь и любишь мою запутанность, беспомощность и зависимость от тебя.
Мой мужчина, в котором мне никогда не было тесно и душно.
Мой избавитель, спугнувший химер.
Мой покровитель, приманивший ангелов мне за плечи.
Даже если не хватит мне целой жизни, чтобы сладить с собой, подожди меня, ладно?
Ну что тут еще сказать старому сентиментальному бою.
Продолжайте в том же духе.
🙂
St.Petersburg calls Texas!
What did you mean?!
Were you talking to the writer or to the girl in the story?
St.Petersburg calls Texas!
What did you mean?!
Were you talking to the writer or to the girl in the story?
But I that have not understood, but it was pleasant to me!
Но гадом буду я, кажется уже это читал. Дежавю.
Ups, I did it again! много раз…
М-да… русского-то ни когда не знал… Вот уж воистину с кем поведешься….
Дело за малым начать стиШи писать….
Такося, я это написала тока вчера, рабочим ночем! Как Вы могли это читать? Вы меня пугаете, бритниспирс!
И чего это вы по английски заговорили? Это у нас с олдбоем шпионская переписка была, но он злоупотребил рифмой и мы расстались!:)
А с Вами я — тока по-русски буду, от любви к родной речи:)
не надо стихи, пуссь их АПС пишет!
Так, я ж, и говорю, что с кем поведешься…. Сначала инопланетяне надпись перевели, а тут Вы…
А Ыстчо я очень похоже гаукать умею, мяукую, конечно, не так натурально — Грязнов не поверит, м-да зря я языкрв не учил…., особенно русского…
это надо в эротическую прозу помещать, а не в любовно-сетиментальную.
Все-таки… В женской прозе есть особый шарм, аромат….
🙂 Улыбаюсь от прочитанного и….
Да, Лара, верю! А значит — хорошо. Сверхтонко и насквозь психологично. 10
Я тож сначала подумал, что это жесткое порно. Возбуждает, правда? Ректор Лит. института Есин С.Н., современный классик, сказал мне такую фразу — Текст должет стоять!
Теперь я его понимаю.
фетищисты какие-то, блин…
Где сверхтонко, там уже рваться нечему, да?
хороший ты читатель, писатель Сахранов:)
чиво ты к Нимуэ привязался? Ты ее имейл видел?
Обожаю смотреть как пчелки улыбаются:), но когда они «и…», то целомудренно отворачиваюсь:)
Я имейл у девушек при первом свидании не спрашиваю 🙂
Представляешь, вначале прочитала как «Я имейл девушек при первом свидании не спрашивая» 🙂
Совсем скорочтением добаловалась…