Олег Стриженов.


Олег Стриженов.

Он появился на сцене минут за двадцать до начала встречи. Высокий, стройный, с истинно интеллигентным лицом, с как бы прорезанными на нем мужественными складками. Он был похож на датского принца Гамлета, на старшего обер офицера немецкой армии, на голливудского актера, наконец. Но никак на нашего русского киношного героя, выходца из простой семьи. Вообще, если судить по виденным с его участием кинофильмам, это был отпрыск из нормальной дворянской семьи, в жилах которой текло немало западно-европейской крови. Французской, например. Даже в «Капитанской дочке» по Пушкину, в которой он играл роль жениха, в нем единственном из всех занятых артистов просматривалась эта отшлифованная голубыми генами белая кость, во время революционных событий не позволявшая обладавшим ею кланяться красноармейским пулям. Лучше смерть, нежели вечный запах от полуистлевших портянок и немытых годами хамских тел.
А еще он чем-то смахивал на Владислава Стржельчика, казался иногда его младшим братом. Только у того на похожем лице природа и время не прорезали морщины, а распахали их. Отчего оно казалось принадлежащим старому варшавянину. Или немцу-интернационалисту, заключенному гитлеровцами в концлагерь.
У Олега Стриженова лицо было гладким, с розоватым оттенком на благородных щеках с высокими скулами. Недаром не одна из мировых кинозвезд того времени сами предлагали ему руку и сердце. Не позарился. Может быть, зря. Был бы сейчас богатой величиной мирового уровня. Не оставался бы «русским актером», не прозябал бы в пусть и уютной, петербургской квартире. Или причина прозаичнее — «не пустили»? А может, на все воля Божья?..
Быстрым шагом актер из боковой двери выскочил на сцену, остановился на середине, покрутился на каблуках модных ботинок. Но пиджак его и брюки выглядели поношенными. В таких зачищенных костюмах обычно ходят столичные жители. Заметив меня, возившегося с широким полотном белого задника, он подошел, профессионально осмотрелся. Негромко и уверенно спросил:
— На штангах у тебя никаких фонарей не висит? Нужна дополнительная подсветка.
— Фонари висят. Разные, — поднимая за веревку штангу с задником, уклончиво ответил я. – Но это не моя сфера деятельности, а осветителя. Я занимаюсь сценой.
— А где осветитель?
— Вот этого сказать не могу. Должен был находиться здесь. Директор предупредил, чтобы подготовили сцену к вашему выступлению.
Стриженов заглянул в суфлерскую, заодно служащую лазом для осветителей в их напичканную проводами и электроприборами тесную конуру под досками пола. Там было темно. Негромко окликнув, втал на колени, позвал еще раз. Ответа не последовало. Я уже поднял задник. Отойдя на середину, оценил, как он будет смотреться из зала. Все было в порядке. Оставалось включить боковые софиты, несколько фонарей на выставленной и отлаженной для проведения серьезных мероприятий рампе. Журнальный столик со стулом я уже успел вынести из кармана. Побегав несколько минут по периметру сцены, заглянув в служебные помещения, актер вновь обратился ко мне:
— Тебя как зовут?
Я назвал свое имя.
— Нужна дополнительная подсветка, — вновь повторил актер. – Люди уже собираются, а мне надо ее подстроить под себя. Хочу показать несколько сцен из известных спектаклей, понимаешь? Давай попробуем обойтись без осветителя.
— Я бы с удовольствием, но в их наворотах ничего не смыслю, — смущенно признался я, чувствуя неловкость перед признанным мастером кино. – На сцене что хотите, то включу и вывешу. Хоть сделаю праздник по образцу в кремлевском Дворце съездов. А в осветительскую мы спускаемся, когда хочется выпить в рабочее время.
— А выпить хочется всегда, — с усмешкой посмотрел на меня Стриженов. – Шучу. Но ждать нам больше некого. Короче, спускаемся сами и начинаем разбираться на месте. Надеюсь, нам это удастся. Лады?
— Не против, — пожал я плечами. – Только я сбегаю в подвал, посмотрю, может, замок у них на двери не висит. Со сцены пролезать… как-то неудобно.
Замок на двери в осветительскую был повешен и забыт со вчерашнего дня. Видимо, мастер света или крепко забухал, или пропустил мимо ушей приказ директора о подготовке сцены к выступлению знаменитого артиста. Мы протиснулись в узкий лаз. Тьма и тропические заросли из проводов немедля обволокли со всех сторон. С трудом вырвавшись из удавок, я на ощупь продрался к выходу из тесной комнаты. На стене выключателя не оказалось. Дверь была замурована навечно. Сзади нешуточно матерился Стриженов. Чуть сбоку от голоса тускло обозначался лаз из преисподней. Показалось, что обратную дорогу пройти не удастся. Похожие на ткацкие станки древние осветительские приспособления с тросиками на добросовестно смазанных солидолом шкивах, переносные прожекторы, на ощупь люминесцентные колбы, размотанные в беспорядке кабели – все это большое хозяйство под ногами и вокруг вызывало неприятные чувства необоснованной тревоги. Наконец, актер догадался погреметь спичками. Приученный пожарниками к строгой дисциплине, о них я даже не подумал. В коротком пламени проступил весь хаос вокруг. Показалось, разобраться что к чему, не удастся ни в жизнь. Но я успел узнать крохотный уголок, в котором за крохотным же стулом без спинки мы часто праздновали середину или конец очередного дня недели. Там же должен был выступать из стены оголенный рубильник. Ощупью пробравшись в том направлении, попросил актера чиркнуть спичкой еще раз. Схватился за деревянную ручку, поднял рубильник вверх. Расплывчатое пятно лаза сбоку стоящего на месте голоса замаячило ярким пятном. Значит, рубильник служил для включения общего света на сцене. Но никак не в долбанной пропитой преисподней с запахами паленых проводов и свежего тавота с солидолом. С еще чем-то, театральным.
— Ну что там? – гремя предметами, хрипло спросил Стриженов. – Не то нажал?
— Не то, — буркнул я.
— Я тут немного освоился… Еще когда работал в театре «за фабричной заставой», у нас стояли точно такие приспособления с ручным управлением. Осветители подсветку над портретом Сталина делали то ярче, то приглушали. Давно это было. А у вас, смотрю, станок до сих пор… смазанный!? Н-ну, м-мать… теперь не отстираюсь. Откуда столько паутины!.. Или что это!..
— Да хрен его знает. Вы пошарьте рукой вдоль станка. Кажется, там пульт управления должен быть. Но как им пользоваться, я без понятия. Здесь не как на зоводе, взаимозаменяемости никакой.
— Я понял. Лишь бы пульт найти, а там… Р-разберемся…
Спичка вспыхнула и погасла. Я услышал характерные клацания кнопок. Актер с кряхтениями пошел вокруг станка, завозился в одном из дальних углов. По низу, по верху. Спички не зажигал, освещая себе дорогу ядреными словечками. Наверное, их было мало. Наконец, вернулся на первоначальное место. Снова поклацал кнопками. Над пультом вспыхнула лампочка подсветки. Это было что-то. Я увидел сосредоточенное лицо Овода, сына священнослужителя из экранизированного романа по Войнич. Тогда отец пришел к нему в камеру, уговаривая отречься от безумных идей. Овод не согласился. Сейчас он тоже был настроен решительно. Настолько целеустремленно, что роль в фильме «Сорок первый» в подметки не годилась. Пристроившись сзади, я не мешал, лишь изредка подсказывая совсем уж знакомые детали. И, ощетинившийся жесткими проводами как свернувшийся ежик колючками, станок нехотя запахал. Сначала замигал разноцветными лампочками пульт управления. Затем один за другим зажглись фонари рампы. А потом уж и все освещение сцены стало послушно разделяться на группы осветительных приборов, прожекторов, софитов, фосфоресцирующих новинок, вспыхивать и приглушаться под грязными по локоть худыми руками актера. К тому времени лицо его заметно смягчилось.
Когда мы вылезли на свет божий, зал был заполнен людьми основательно. Передние ряды с возмущением уставились на нас. Они приняли нас за рабочих сцены, из-за которых мероприятие срывалось. Смущенно покашляв, Олег Стриженов шагнул было вперед, к самому бортику. В этот момент край его глаза зацепился за меня. Актер медленно развернулся, уставился недоумевающим взором. Я неловко переступил с ноги на ногу, мазнул по лицу черным от смазки рукавом рубашки. Актер перевел взгляд на себя, неторопливо подцепил длинный хвост свисавшей с коротких волос густой паутины. В паутине и солидоле был и весь его опрятный костюм. Взглянув в мою сторону еще раз, засмеялся тем редким, откровенным смехом, которым баловал своих зрителей не так уж часто. Чертыхнувшись, я машинально провел рукой по своему подбородку. И, уже уходя за падуги, за край занавеса, чтобы не маячить перед пришедшими на встречу со знаменитым человеком зрителями, откровенно прыснул в кулак. Вид у Олега Стриженова в тот момент был явно не из его репертуара.
Ну кто бы когда еще увидел его именно таким.

Добавить комментарий