ДОМ
Крумкх… Крумкх… похрустывает под ногами тонкий ледок. Крумкх… Крумкх… скоро, совсем скоро я сверну с мерцающего тусклыми фонарями ночного шоссе, пройду мимо спящих дачных домиков и увижу твои поседевшие от инея стены. Зажжешь ли ты для меня свет в своих окнах как когда-то зажигал для Неё?
Крумкх… Крумкх… Лед. Снова и снова лед… Кто знает, может, он так же хрустел, ломаясь под теми колесами, что вынесли с обледеневшей трассы тот злополучный грузовик.
Крумкх… Крумкх… Пятнадцать тонн неуправляемого металла, восемь мощных колес, и одна отнятая жизнь. Ее жизнь.
Мы оба любили ее. Ты и я. Каждый — по-своему. Я и ты. Ревниво и трепетно. Мы. Вновь и вновь тесня друг друга. Мы. Пытаясь доказать ей силу своей любви. Нашей любви. Любви разной. Любви одинаковой. Любви настоящей.
Крумкх… Крумкх… Зимой я кутал ее в нежный мех и согревал дыханием озябшие ладони. А ты встречал нас зажженными окнами и горящим камином. Ты помнишь, помнишь, как она тогда удивлялась? Как, посмеиваясь, лукаво глядела на меня: «А говорил, что не был здесь больше месяца…»
Не был! Не был! Тысячу раз «не был»!!!
Бывает сложно сознаться во лжи. Еще сложнее сознаться в правде.
Даже Она, та, ближе и роднее которой не было и не будет, даже она не смогла бы в это поверить.
Крумкх… Крумкх… Летом я мастерил для нее смешные бумажные панамки, а ты, словно растянув края крыши, укрывал веранду прохладой и тенью. И Она, нежась в шезлонге, улыбалась. Самой ли себе? Тебе ли? Мне? Нам?
Крумкх… Крумкх… Я покупал ей розы, а на твоих окнах с Ее приездом распускались никогда прежде не цветшие фиалки.
Я. Ты. Она. Мы.
Ты. Она. Я.
Ее не стало.
День, два, три, девять, сорок.
Я не верил. Ты – ждал. Я отбрасывал в угол опустевшую бутылку и, в сотый раз поставив ее любимый диск, что-то выл. Ты хлопал ставнями и давился колючими сквозняками.
Забыться. Не помнить. Не видеть. Не знать.
Тикали, отсчитывая минуты, часы на моей руке. Стояли, мрачно уставившись в бесконечность твои – на пыльной каминной полке.
Я бросал тебя, уезжая в холодную городскую квартиру. И, не выдержав, опять тянулся обратно. Ты обижался, но впускал меня, сердито лязгая чугунной калиткой.
Я уходил. Я возвращался. Вновь и вновь. Раньше или позже. Один или нет.
За что ты не любил их – хрупких, застенчивых и так похожих на Нее девушек? За что гнал из своих стен?
Они ведь не знали. Не знали и не могли представить, что она значила. Для тебя. Для меня. Для нас.
А ты прогонял их. Заставлял уходить, непостижимым образом докапываясь до их тайных страхов.
Нечеловеческие стоны и вой по ночам, сотнями сочащиеся из всех щелей пауки, поселившиеся под карнизом веранды летучие мыши или ножик, что так и норовит выскользнуть из рук и больно впиться в изящные, нежные пальцы. – Не всё ли равно, какое средство выбрать?
И они уходили. Одна за другой. Сразу или чуть погодя. И прекращались ночные ужасы, разбегались пауки, исчезали летучие мыши.
Я спорил. Я кричал. Я пытался доказать.
Ты знал. Ты не верил. Ты не умел лгать.
Я внушал себе, что люблю их.
Ты, играючи, доказывал мне обратное.
Отчаявшись, я исходил криком и палил по твоим окнам из старой воздушки.
Ты мстил, стреляя мне в лицо осколками лопающихся зеркал.
Кто?! Господи, кто?! Кто создал нас одним целым?! Кто, не разобравшись, дал нам одну душу?! Кто наделил меня спасительной способностью самообмана, но отказал в ней тебе? Кто-о-о!!!!!!!!!
Крумкх… Крумкх…
Я сдавался — дрожащие пальцы крепили веревку на крюк для люстры. Ты был против. А, может, боялся: отлетит на тот свет моя грешная душонка, и кто знает, что станет с твоей…
Логика. Бесконечная. Железная. Не признающая компромиссов. Я. Ты. Мы. Разные. Одинаковые. Вместе. Навсегда.
Я отделывался сбитыми коленями и багровой полосой на шее, а ты, с кровью вырвав из себя злосчастный крюк, щербато ухмылялся трещинами в потолке.
Мы мирились. И на твоем чердаке, не умолкая, стрекотала моя печатная машинка. Мы ссорились. Я собирал вещи и уезжал. Уезжал, заранее зная, что не смогу написать ни строчки.
Крумкх… Крумкх…
Свет в окнах.
Здравствуй, друг. Здравствуй, враг. Ты нужен мне. Я ненавижу тебя. Я пришел.
