ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА


ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Виктор Гавура

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Октябрь.
Дождь идет целую неделю.
В забегаловке под названием «Чебуречная» собирались немые. Это был старинный одноэтажный дом на углу улицы перед входом на базар. Здесь всегда были свежеизжаренные чебуреки, дешевое вино и пиво в темных дубовых бочках. Эта харчевня была родным домом для нищих, бродяг и преступников всех мастей. Невидимый магнит притягивал их отовсюду. Бездомные, воры и алкоголики, опасные и везде одинаковые люди, живущие обманом и преступлением, накапливались здесь и словно черные черви роились в этом притоне под смачной вывеской «Чебуречная». Этот искаженный мир жил своей скрытой жизнью, по своим неписаным законам. Несмотря на всю грязь и примитивность, это было органичное общество ущербных людей.
Наибольшее оживление наступало в «Чебуречной» по воскресеньям, когда кроме обычных завсегдатаев сюда приходили немые, избравшие ее своим питейным заведением и неформальным клубом. Их мимика и необычная жестикуляция под аккомпанемент сдвинутых бокалов и пьяных возгласов вносили в общую картину свой особый колорит настоящего бедлама. Порою в этой путаной неразберихе прослеживалась некая закономерность. Это скопление столь разных, суетящихся людей временами напоминало живую сюрреалистическую модель нашего общества.
Столько новых лиц окружило меня в институте. Как внимательно я всматривался в них. Только изредка мелькнет растерянное человеческое лицо. Будто попал в террариум, вокруг какие-то рептилии и мелкие хищники. Удивляло большое количество непереносимо уродливых лиц, часто напоминающих доисторических ящуров или птеродактилей. Их внешнее уродство соответствовало внутреннему, в их тусклых немигающих глазах даже изредка не появлялись проблески ума или доброты.
Быть может, наплыв этих атавистических физиономий объяснялся квотами отбора? При поступлении в институт важны были не знания, а справки о наличии льгот и их численность. Привилегиями при поступлении пользовались десятки всевозможных категорий абитуриентов: от демобилизованных из армии, спортсменов, награжденных доблестными значками, медалями и грамотами, до представителей национальных меньшинств, членов многодетных семей, погорельцев и прочих, имеющих пролетарские льготы.
Меня томило бесконечное жужжание пустопорожних разговоров ни о чем в перерывах между лекциями. Высокомерие и безразличие преподавателей, плохо скрываемая недоброжелательность и хорошо видимая ограниченность однокурсников. Я впервые столкнулся с этим, в сущности, обычным миром взрослых. До поступления в институт я жил совсем в другом мире. Это был мир подростков, со своими ценностями, обычаями, табу. Их мир был ничуть не лучше, но гораздо проще и искреннее. Здесь же, мне все было отвратительно. Удручало всеобщее лицемерие и враждебность, в лучшем случае, равнодушие. И я не принял этот новый, чуждый для меня мир взрослых людей. Свое поступление в институт я считал ошибкой и с каждым днем все больше склонялся к тому, чтобы его бросить.
А дождь все нагружает, уже вторую неделю подряд. Сыро. Улицы и дома, все в сыром цвете. У суетящихся вокруг людей не бывает праздника ни в душе, ни в быту. Я отличался от них, я был другой, отдельный, и я страдал от своей обособленности. Каждый день все очевиднее открывалось мне непреодолимое противоречие между мной и моей средой. Мною все больше овладевало горькое чувство изгнанника, и я не мог понять, болен ли я или это я, здоровый, живу в больном обществе?
Вокруг только дождь, холод и скользкая грязь на тротуарах. Неуклюже переваливаясь, под ногами шныряют раскормленные серые голуби, прожорливые крысы чердаков. Как я тосковал по своим легкокрылым летным голубям. Скорее бы кончалась эта неделя, а потом? Потом, воскресение, от всего.
Я ждал этих воскресений, как избавления от тяжкого бремени постоянного окружения людей: на занятиях, в транспорте, в столовой, в читальном зале, в общежитии. Все вместе днем и ночью. Я был буквально отравлен людьми. Человек, как личность формируется в одиночестве. Постоянная жизнь на людях, в копошащейся гуще, так называемого, коллектива превращает человека в винтик, подчиненный прихоти одного из механиков, в разум которых я никогда не верил. Я был рожден свободным, жил по своим законам и никогда не признавал над собой ничьей воли, кроме своей собственной. Поэтому меня особенно угнетало казарменное многолюдство и режим общежития.
По воскресеньям я целыми днями бесцельно бродил по улицам и дождь и толпы людей, которые время от времени встречались мне на пути, совсем не раздражали меня. Я представлял себя Диогеном, который среди дня ходил с зажженным фонарем. «Ищу человека», говорил он. Диоген, как и я, искал человека среди ничтожеств, притворяющихся людьми. Я все шел и думал, искал ответы на свои вопросы и не было на них ответов.
В одно из таких воскресений я бродил весь день. Это был по-летнему солнечный день, один из последних дней осени. Смертельно раненая природа последний раз в этом году обречено рванулась к жизни. Ожила и заиграла палитра осенних красок, цветами грусти и увядания. Небо искрилось серебром паутины, редкие деревья в золоте живого огня. Город открылся мне весь, вышитый на солнечной канве. Красота осенней природы, одна она успокаивала меня. Вокруг торжествовала гармония, только везде снующие люди нарушали ее.
Уже к вечеру, вдоволь наглотавшись выхлопных газов и заводских дымов, я оказался перед входом на базар. Здесь я впервые увидел «Чебуречную». Это был большой, дореволюционной постройки одноэтажный дом. Из-под ободранной штукатурки, желтел многое повидавший ракушняк. Высокие резные двери со старинной латунной ручкой вели в переполненный людьми зал. Высоко вверху, в клубах табачного дыма тускло поблескивала облезшая позолота лепнины потолка. За голубыми пластмассовыми столами сидели и стояли десятки людей.
Когда глаза перестали слезиться и привыкли к полумраку, я увидел, что, наконец нашел то, что искал. Я попал в настоящую галерею уродов, передо мной открылся целый иконостас всевозможных отбросов общества, общества с которым я не отождествлял и себя. Кого здесь только не было: слюнявые нищие попрошайки, грязные опустившиеся пропойцы и прочая рвань и мазура, сброд, отребье жизни. Цветные шали цыганок вперемешку с лохмотьями оборванцев, черные картузы пьяных селян и необъятных размеров рыжая буфетчица в засаленной стеганой безрукавке одетой поверх тельняшки и еще десятки разнокалиберных калек, горбунов и инвалидов на колясках, костылях, палках и подпорках. В темных углах, издавая странные утробные звуки, размахивали руками и строили гримасы вообще какие-то подозрительные существа только отдаленно напоминающие человеческие особи. Настоящий лоскутный мир, дно, изнанка жизни!
Изнанка всегда ближе к телу…
– Та-а-ак, слухать сюда! – зычно объявляет из-за стойки пьяная буфетчица, – Сегодня пива не разбавляла, значить буду недоливать, шоб без притензиев у меня!
В ответ, с ближайшего стола ее весело обложили матом. Мое внимание привлек библейской внешности старик с седой бородой Николая Чудотворца в просторном долгопо-лом сюртуке загадочного покроя. Выцветшее зеленоватое сукно его диковинного наряда украшают форменные медные пуговицы. На шее у старика висит монисто из разнообразных глиняных свистулек. Опершись на костыли, он в двух руках держит по кружке пива, поочередно отпивая из каждой. Рядом расположилась испитая парочка. Он, весь какой-то пыльный, без возраста, с собачьим выражением лица, от кончика носа до макушки заросший короткой серой щетиной. Вне всяких сомнений, на днях освобожденный. Его небольшие пьяные глазки светились животной хитростью и бесстыжим нахальством. И она, безликая и бесцветная как моль, по локоть запустила руку в его расстегнутую ширинку.
– Дед, а-дед, продай пуговицу, – дергает Собаковидный за полу сюртука Чудотворца. Но старик невозмутимо пьет свое пиво, не обращая на него внимания.
– Слышь, ты, Михаил Архангел, продай пуговицу! Продай, а то даром оторву, – уже явно грубит Собаковидный. Присмотревшись, я различаю на выпуклых пуговицах двуглавых орлов. Должно быть, старик носит свой казенный сюртук еще со времен старого режима, в пику новому.
– Покупай, – густым басом неожиданно отозвался Чудотворец. На груди из-под расстегнутого сюртука под окладистой бородой мелькнули четыре оранжево-черные колодки солдатских Георгиевских крестов, цвета Огня и Дыма, полный бант.
– Давай, что там она у тебя в штанах нашла или там, кроме вшивоты, ничего нет?
– Нет, есть! Нечаго брехать, дед, есть! Гляди, дед, тащу! Чичас вытащу, гляди! – истерически пищит Моль и, выхватив руку из ширинки Собаковидного, сунула под нос Чудотворцу кукиш. Собаковидный весь аж зашелся каким-то кашляющим смехом, ему ехидно подхихикивает Моль.
Старик хладнокровно, не торопясь, в два приема осушил обе кружки и аккуратно поставил их на стол. Неожиданно, подбросив костыль вверх, поймал его за основание и вытянул им Моль поперек спины и неуловимо резким тычком двинул подплечником под подбородок Собаковидного. Тот захрипел и, схватившись за горло, сполз со стула, а Чудотворец, подхватив под мышку оба костыля совсем не хромая бодро пошел к выходу. Все произошло настолько быстро, что я усомнился, а был ли старик? Только два тела, матерясь, корчатся на затоптанном полу.
– А ну, подымась, зараз же! – иерихонской трубой ревет из-за стойки буфетчица, – Подымась, ты, гыдэнь! От, собака чертова! И ты, Тюля, сучье твое вымя, подымась, кому говорю?! Ну, чего ты, падла, воешь? Нечего было займать нашего дедушку. Кому он, когда мешал? Ходыть соби тыхэсэнько, торгует свистом для таких дурней, як вы. А теперь все, гэть звидсы! Нагулялись вжэ, гэть, я сказала! А то зараз, як выскочу з-за прылавка, то подсрачниками погоню вас гадов аж до Днепра, там и втоплю обох, як поганых цуцынят!
– Так ты, Софа, еще и собачек мочишь? – с невинным удивлением спрашивает у разбушевавшейся буфетчицы, образовавшаяся из сизого дыма необыкновенно стройная девчонка. Коротко подстриженные ярко-белые волосы, безупречно округлая грудь. – Теперь понятно, что ты нам в чебуреки заряжаешь…
– А ты, Лидка, не встревай, вали к своим прошмандовкам! Они и тебе когда-нибудь всыпят, дождешься, – обижается буфетчица.
– Да, брось ты, Софа, не кипишуй, – весело успокаивает ее девчонка. Держится она с большим изяществом, слегка развернув к буфетчице плечи и грудь, в этом легком движении на удивление красиво участвует шея, подчеркивая ее стройный силуэт. – Из-за твоих чебуреков я только к тебе и приезжаю. Налей еще шесть пива, после рассчитаемся. Ты же знаешь, за мной не заржавеет.
– Вы сами, все шесть и выпьете? – интересуюсь я. Отчего создается впечатление какой-то особенной ее стройности? Может, из-за гордой посадки головы, гибкого стана или линии плеч, талия у нее на редкость тонкая, я бы мог вполне обхватить ее ладонями, как необычно прямо она держит спину. – Это такая нагрузка для сердца, позвольте вам предложить лучше вина или шампанского, если оно здесь есть.
– Ой-вэй! А як же, ну понятное дело, есть, – живо отозвалась из-за стойки буфетчица. – Гэть навить мови нэма, для вас всегда найдется, будьте уверены. Соглашайся, Лидка, раз такой кавалер предлагает, вжэ насколько я мало пьюща и то б не отказалась… Сколько ж вам принести, одну или две бутылки? – не унимается буфетчица.
Девчонка повернулась ко мне и неожиданно тепло улыбнулась. До чего хорошая у нее улыбка, детская до ушей, великолепно белые зубы и еще глаза: огромные, постоянно меняющиеся, светло-зеленые, полные живого блеска глаза. Я почувствовал, как тянет меня их глубина и, поплыл…
– Прекращай гусарить, парнишка, чтобы напоить меня шампанским не хватит всех твоих песет, ты со мной разоришься и вылетишь в трубу. Иди-ка лучше купи себе мороженого, а когда будешь его жевать, не забывай, кто спас тебя от банкротства, – весело насмехается она. Какой нежный тембр ее слегка хрипловатого голоса. Голос всегда выдает фальшь и внутреннюю суть человека.
– Давай лучше я угощу тебя мороженым, прекрасное создание, – перехожу на ты я. – Ты, непревзойденное чудо природы и разориться с тобой я готов хоть сейчас! Да, что там разориться, я на все готов лишь бы тебя не потерять.
Тебя зовут Лидия? А я – Андрей. Рад познакомиться. Я тебя только увидел, сразу влюбился. У тебя такие глаза, я в них тону, давай дружить. И вообще, пойдем отсюда, а? Ты такая красавица и среди этих биндюг, они все на тебя смотрят, глазами… Уходим в нейтральные воды, на прогулку по ночному Городу. Пойдем быстрее, а то полюблю тебя еще сильней, сердце этого уже точно не выдержит и разорвется на сто половинок.
– Не переживай, разорвется – залатаем, влюбчивый ты какой, – холодом обдала меня.
– Я не такой, прости. Поверь, я ждал тебя, как Весну, везде искал и вот нашел. Здесь… Веришь? – Нет?! Проверь меня, – совсем не шутя, с удивившей меня самого страстью выпалил я.
– Ладно, мне пора, – теряется и краснеет она, ловко подхватила все шесть бокалов, и исчезла в табачном дыме. Неужели, так и уйдет навсегда? Верно, второй такой встречи не будет.
Кто-то сбоку крепко взял меня за плечо. Не торопясь, оборачиваюсь. Передо мной стоит парень, примерно, моего возраста, немного выше ростом и пошире в плечах. Не запоминающиеся бабьи черты лица, вылинявшие волосы, редкие бесцветные брови. От остальной пьяни он отличается какой-то неуловимой инакостью. Чем же? – Наверное, это глаза. Они у него какие-то странные, водянисто-белесые, лишенные какого-либо оттенка леденящие глаза горят злобным огнем.
– Ты, к Ли завязывай клины бить. И давай, дерни отсюда, срочно, – небрежно цедит сквозь зубы он. Такого, если сразу не поставишь на место, сядет на голову.
– Ты, мне это рекомендуешь? – с расстановкой спрашиваю я. Глянул с легкой насмешкой, открыто, в упор.
– Р-р-рекомендую! – рявкнул мне в лицо он. И без того прозрачные, как у судака глаза стали почти белыми.
– О-о, если так, то видно, это серьезно. Ты, наверное, здесь самый главный блатной? – вежливо интересуюсь я.
– Есть немного, – облизнув губы, польщено согласился он.
– Я вижу, ты блатной на левое ухо, в него тебя время от времени и ударяют, – подвожу итог я, выделяя каждое слово.
Он поперхнулся слюной, белые глаза чуть не вылезли из орбит, рванулся ко мне, но резкий окрик буфетчицы, как по волшебству, остановил его:
– А ну кончай этот базар! Только попробуй еще раз тут что-то отмочить! Я тебе, гад проклятый, потрох вырву. От, паскудна истота, а ну геть звидсы!
– Н-у-у, погодь… – конвульсивно вздохнув, угрожающе протянул он и скрылся в толпе выпивающих.
– Шли бы вы подобру, молодой человек, шоб не было у вас после больших неприятностей, – с неподдельной теплотой, советует мне буфетчица.
– Благодарю вас, Софа, все под контролем, – я был влюблен в ее смешные губы, ее тельняшка напомнила о доме. – Мне у вас нравится, здесь такие люди, собираются… Они мне симпатичны, так что, отныне, я ваш постоянный клиент. Еще раз спасибо за внимание, но отсюда я уже никуда не уйду. Лучше налейте мне, пожалуйста, пива, я слышал сегодня привезли неразбавленное…
– Ну-ну, – она сочувственно покачала головой и занялась следующим посетителем.
Я взял бокал пива и стал пить его, не отходя от стойки. У стойки возле меня снова появилась эта девчонка. Она попросила у буфетчицы спички и та, многозначительно посмотрев на меня, молча их ей вручила.
– Так тебя здесь называют Ли? – спросил я. – Красиво звучит. Ты случайно, не из Китая, здесь проездом? Мы с тобой не встречались раньше на берегах Янцзы, там, где сопки покрыл туман?…
Девчонка вновь залилась краской. Странно вообще-то она на меня реагирует. Она здесь явно не впервые и к подобному трепу должна иметь иммунитет. Что-то она попыталась мне ответить, но тут рядом со мной опять возник Белоглазый. В расстегнутом пальто, руки в карманах, небрежно толкнул меня плечом.
– Ну, что? Давай выйдем, разберемся, кто тут блатной, а кто х… с бугра, – довольно вежливо предлагает он, не обращая внимания на Ли.
– Если ты, так уже просишь, давай, – соглашаюсь я. Видно, придется драться. Только его пальто мне почему-то не нравится, вечер сегодня по-летнему теплый.
– Прости, Ли, поговорим о Шанхае в следующий раз, – я на мгновение коснулся ее руки. Это было непроизвольное, мимолетное прикосновение, но она вдруг отдернула руку и изменилась в лице. Вот это подарок, настоящая трепетная лань и в таком гадюшнике.
– Дела зовут, предстоит знакомство с лучшими людьми вашего заведения, – свожу на шутку я, возникшую между нами неловкость.
– Постой, не выходи. Подожди меня здесь, – обеспокоено бросила она и скрылась в толпе.
Этого мне только не доставало, чтобы она утрясала мои проблемы. Я вырос в южном портовом городе со своими хулиганскими традициями. Все недоразумения у нас решались дракой, где в лучшем случае в ход шли только кулаки, но девушки никогда не вмешивались в подобные выяснения отношений, это всегда было слишком опасно. Прочувствовал это на себе, когда не раз зашивали продырявленную шкуру, поэтому последние годы не расставался со штангой и перекладиной. Сейчас же, я чуял в себе такую силу, что мог бы рвать железо, если бы оно было тонким…
– Что ж, пойдем. Ты в своем пальто не простудишься? – проявляю заботу я.
– Канай вперед, как бы тебе доктор не понадобился, – с трудом сдерживая, рвущуюся наружу ненависть, злобно пробубнил он.
– Раз хозяин заведения так настаивает, надо уважить, – покладисто соглашаюсь я, направляясь к выходу, не выпуская Белоглазого из поля зрения.
На улице ранние сумерки. Прохожих почти нет. А вот и комитет по встрече. Неподалеку, делая вид, что не обращают на нас внимания, курят трое парней. В темных свитерах, один даже в надвинутой на глаза кепке. Явно его дружки из пригородных сел. Такие, на электричках приезжают в город, ищут, где бы нашкодить, избить городского для них престольный праздник. Это у них классовое и я их понимаю, хотя и презираю. Поодиночке они тише воды и ниже травы, нападают только стаей на одного, редко, на двух.
– Нечего тут мелькать, давай отойдем в сторону, – с фальшивой услужливостью приглашает Белоглазый.
Мне нравится его радушие, особенно при таком численном преимуществе. Теперь, когда они извлекли меня из этой харчевни, их задача до примитивности проста: затащить меня в ближайшую подворотню и там сполна позабавиться, руками и ногами, четверо против одного. Поэтому, не сделав и десяти шагов, я останавливаюсь, никак не реагируя на призывы Белоглазого идти дальше, занимаю удобную позицию боком к стене, фиксирую взглядом его руки, не выпуская из вида компанию за его спиной. Белоглазый понял, что дальше я не пойду и, вплотную придвинулся ко мне, я тотчас отступил, соблюдая минимально безопасную дистанцию.
– Ну, лады-лады, – суетливо начал он, – Лучше гнать, чем быть гонимым… Ну, ты, в натуре, молоток, что не сдрейфил, вышел на разбор. Я так, просто, хотел проверить, фраер ты или нет. Сразу видно, ты тот еще кент… Ну, в смысле, свой, в доску свой, одно плохо, долго живешь, – с сожалением вздохнул и нервозно дернул плечом Белоглазый.
– Ну, да ладно, чего нам тянуть друг на друга? Нет причины. Побазарили по-свойски и дело с концом. Все путем. Ну, не будем бодягу разводить,замнем для ясности.
Идем, я выставляю. На, держи краба.
Он протянул мне для рукопожатия правую руку, левая, по-прежнему осталась в кармане пальто. Я помедлил, все это было довольно странно, но может, он и прав? Плохой мир лучше хорошей драки с четырьмя пьяными жлобами. Впрочем, чем их больше, тем больше они будут друг другу мешать и проще будет от них оторваться. В рывке, да и на дистанции им до меня не дотянуться. Я был убежден в своей неуязвимости. Воевать со всей их полевой бригадой я не собираюсь, но и убегать не хочется, слишком необычную девчонку я здесь встретил.
Я крепко пожал протянутую мне руку, но пальцы ее не поддались, сжал еще сильнее, то же самое! Я с изумлением стал ее рассматривать. Так вот зачем он одел пальто! Левой рукой он протянул мне для рукопожатия одетый в правый рукав пальто протез руки. Левый пустой рукав так и остался засунутый в карман, а правая рука из распахнутого пальто уже у моего горла, колет острием финки. Все рассчитано на неожиданность и я ее не учел, а главное, я неправильно их оценил. Я принял их за подвыпивших селян из пригорода. Такая покупка! Так обуть и где? В каком-то провинциальном Железножопске! Последними словами ругаю я себя.
В критических ситуациях, думаешь и действуешь мгновенно, иначе не уцелеть. В обычной обстановке я не люблю такую скоропалительность из-за упрощенности и однознач-ности принимаемых решений. Теперь, главное не торопиться и принять это, единственно верное решение. Если б он хотел, я бы с ножом в горле уже подплыл кровью на асфальте. По всему, это какой-то психопат-уголовник и убить меня ему также легко, как прихлопнуть муху. Вместо того чтобы отступать, я налег на острие и он, чтобы не проткнуть мне кожу, чуть ослабил нажим лезвия. Это хороший знак.
– Послушай, для меня с детства нож все равно, что иголка, – совершенно искренне заявляю я. Действительно, я не боюсь никакого оружия, правда, если мне им не угрожают… – Так что, спрячь свою точилку и брось со мной шутить, не чем дышать, – с трудом сохраняю спокойствие я.
– Ну что, фраер дешевый? Как очко, жим-жим? – жадно шарил он по моему лицу своими бельмами. – Небось, натрухал уже в свои красивые штаны? Погодь, сейчас мы тебя из них вытряхнем, а после … – что будет после, он так и не досказал, судорожно сглотнув слюну, захлебнулся сладостью мечтательной злобы.
– Не по плечу тужурку, ты для себя выбрал, – лихорадочно соображая, как выйти из этого тупика говорю я и боковым зрением замечаю, как трое его дружков полукругом окружают меня, только и успел медленно развернуться спиной к стене. – Ты меня перепутал с кем-то, кто принимает тебя всерьез.
Я делал все, чтобы психологически его разбалансировать, но без результата, время безнадежно уходило. Долго он финку у горла держать не станет, все-таки еще слишком светло, что-то будет.
– Я боюсь только себя. Боюсь, что пущу такого, как ты под откос и придется отсюда отчаливать, а мне бы этого не хотелось. Только этого я и боюсь, – не спеша, веско закончил я.
– Меня?! Под откос? Ну, давай, исполни, – злобно торжествует Белоглазый. Он упивался приобретенной надо мной властью, его хитро задуманный розыгрыш доставлял ему какое-то запредельное наслаждение. Его лицо расплылось в улыбке, отчего он стал еще больше похож на бабу.
Ничего, это хорошо, что он так уверен в своем преимуществе, успокаивал я себя. Если отрываться, то сейчас. Я концентрируюсь, незаметно делаю два глубоких вдоха, расслабляюсь, и… Все, пора, теперь или никогда!
– Немец, ты опять здесь вола водишь? – грубый голос звучит откуда-то сбоку. Говорит это здоровяк с хищным веселым лицом, рядом с ним Ли. Белоглазый весь скукожился, стал как будто меньше. Рука с финкой исчезла в полах распахнутого пальто.
– Да, понимаешь, Толило, с этого фраера требуется получить должок, – заискивающе отвечает он. Куда девался развязный тон и весь его героический вид.
– Для кого Толило, а для тебя, баклан, Анатолий Корнеевич, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, замечает здоровяк. От него исходит реальное ощущение внутренней силы. Ему где-то под сорок, выше меня на голову, рыжие прокуренные усы и пронзительные светло-карие, почти желтые кошачьи глаза.
– Раз, тебя уже предупреждал, – назидательно продолжил он. – Здесь не пачкай, а ты по новой кружева вяжешь? Врубись, последний раз тебе прощаю. Цепляй своих урок и чеши отсюда частыми скачками и, чтоб здесь больше ни ногой.
Ссутулившись, не озираясь, Белоглазый быстро свернул за угол. Следом за ним отправилась его свора. Ни слова не сказав, только оценивающие взглянув на меня, вернулся в «Чебуречную» здоровяк. Ли улыбнулась мне своей необыкновенной улыбкой.
– С этим Немцем вечно одни неприятности. Не пойму, отчего он каждый раз заводится то с одним, то с другим, а кончается всегда кровью, – огорчается она. – Зачем он это делает? Неужели, получает от этого удовольствие?
– Получает, но не только удовольствие… – устало говорю я.
– Не только? А, что же, еще?
– У него вместо сердца – дыра, он и пытается ее хоть чем-то наполнить.
– Почем знаешь?
– Вижу его, насквозь, – неохотно отвечаю я.
– Отчего он такой? – искренне удивляется Ли.
– Он обозлен на весь свет, ненавидит всех, а больше всего, самого себя, – подавляя неприятные ассоциации, выдавил я.
– Может, ты и прав, но я все же не понимаю, для чего он это делает? Ведь он при мне уже подрезал одного… – заметив, что сказала лишнее, осеклась она.
– Он делает это для того, чтобы отомстить, – не обращая внимания на ее замешательство, ответил я.
– Отомстить? За что?
– За себя. За то, что родился нежеланным у своей матери, за то, что с малых лет его никто не любил, за то, что не может жить среди этих людей. А еще, по-моему, он к тебе не равнодушен и таким образом пытается привлечь твое внимание.
– Он?! Этот живодер? Да, он же такой… Его гидко даже палочками взять! – с отвращением возмущается Ли.
– Ну, а ты, вообще-то, испугался? – меняет тему она, весело заглядывая мне в глаза с таким интересом, с каким ребенок заглядывает во вспоротый живот своей куклы.
– Представь себе, нет, – признаюсь я. – Не успел, наверное…
– А я так за тебя перепугалась, меня так телепнуло, сердце аж до сих пор колотится, – прижав ладони к груди, радостно сообщает она. Именно в ее естественности главная причина ее необыкновенной привлекательности.
– Я вообще ничего не боюсь, – прорывает на откровенность меня, – Мою жизнь хранит какая-то предначертанность. На моем плече лежит рука Судьбы, я чувствую, как она меня ведет и оберегает. Не для того я пришел в этот мир, чтобы меня заколола в подворотне какая-то шваль. Я рожден для великих побед. Моя жизнь – это моя собственная выдумка, мое необыкновенное приключение, в котором я не перестаю удивлять сам себя. Наверное, поэтому я никого не боюсь, кроме самого себя. Никто, кроме меня самого, не может причинить мне вред. Здесь все мое, это моя Земля и весь Мир – мой, вот мое кредо. Я здесь хозяин, и все это можно у меня отнять только с моей жизнью. Хотя жизнь не имеет для меня особого смысла. Точнее, не имела. В последнее время мне стало так нудно, что даже не интересно было, что будет дальше.
– Было?
– Да, было. До сегодняшнего дня. А теперь все изменилось, сегодня я встретил тебя. Теперь, у меня есть ты. Ты – моя жизнь! Ты – мой день и моя ночь. Ты – мой ласковый май. Мне с тобой счастье, хочу, чтобы так было всегда.
– Знаешь, не надо бросаться такими словами, – дрогнувшим голосом смущенно проговорила она. – Кто ты и, откуда взялся?
– Кто я? Тебе перечислить все мои звания и титулы? А, ты не устанешь слушать?
– Ничего. Давай, я потерплю.
– Хорошо, я начну, а когда надоест, ты меня остановишь. У ваших ног, моя прекрасная леди, профессор Легкого поведения и созерцатель Жизни, помогающий всем, кому делать нечего, повелитель Удовольствий и маэстро Мыльных пузырей, великий ниспровергатель Бюстгальтеров, заведующий кафедрой Острых ощущений, действительный член Новозеландской академии утонченных искусств, адмирал Океана и губернатор Реки… В общем, Посредник, между Небом и Землей.
– Ты не здешний! Откуда прибыл? Признавайся! У нас так не говорят, – не замолкая смеется Ли.
– Я из Херсона, недавно приехал. Учусь здесь в скубентах.
– Так ты живешь в Херсоне? Я так и думала, такой может быть только из Одессы или Херсона.
– Не я живу в Херсоне, это Херсон живет во мне, мой розовый бутон. И там, где я живу, говорю так я один.
Я много еще чего сказал в тот вечер. Ночью, на берегу Реки мы пили «Белое крепкое», как выяснилось, на шампанское у меня не хватило денег. Здесь же, на траве осени она отдала мне себя в первый раз. Это произошло с такой первородной простотой и непринужденностью, что вначале я растерялся, а потом преисполнился благодарности ей за это доверие. Огни пароходов и проплывающих барж освещали ее лицо. Она медленно открыла глаза, взгляд ее был затуманен, она смотрела и не видела меня, и снова ее глаза возбужденно сверкали в темноте. Я смотрел в них, не мог насмотреться. У меня возникло ощущение, словно после многих лет тягостных поисков и блужданий я вернулся и нашел. Вернулся?… Куда? Что, ты нашел? – Не знаю. Вернее, знаю, я вернулся и нашел, себя.
Она хотела близости еще и еще, и я старался взять ее, как можно нежнее. Одна лишь женщина способна освободить мужчину от переполняющей его ненависти. Меня же, не покидало чувство напряженности от пережитого накануне, алкоголь не снял, а только усугубил его. Ли получала несравнимо большее удовольствие, чем я. Пароксизмы оргазма вновь и вновь сотрясали ее. Громкие ее стоны и вскрики могли привлечь группу ханурей, выпивающих неподалеку у костра. Мы обошли их стороной, когда спускались к Реке. Я пытался ее успокоить, но все было тщетно, Ли не замолкая, билась подо мной в экстазе. Она больно укусила меня за плечо, разодрала ногтями спину. Горячая кровь побежала по бокам. Не владея собой в бешенстве, я щелкнул кончиками пальцев снизу вверх по кончику ее носа. Этот «штрих» приведет в чувство кого угодно, но с горяча перебрал…
– Никогда! Слышишь, никогда не делай мне больно! Вся моя жизнь – сплошная боль. Ни один живой человек никогда больше не сделает мне больно. Ты это уразумела?!
– Да… – ели слышно прошептала она. Из носа у нее текла кровь.
Это по-детски, испуганное «Да», сразу меня отрезвило. Я стал исступленно целовать ей руки, ноги, ее всю. Как я мог?! Ведь это все равно, что ударить доверившегося тебе ребенка.
– Прости! Ради Бога, пожалуйста, прости! Я был не в себе, прости! Я ненавижу то, что сделал.
– Да-да, я уже простила. Тихо, тихо успокойся, я уже ничего не помню. Я сама виновата, успокойся, я уже все забыла, все будет хорошо, – ласково шептала она, гладя мою голо-ву, прижимая ее к своей груди.
Она простила, а я? Это, едва слышное «Да», до сих пор разрывает мне сердце. Главный судья себе – я сам. Этот судья помнит все и не прощает ничего. Да, я хотел бы прожить жизнь, не совершая поступков, за которые потом, сколько живешь, отвечаешь перед своей совестью. Но так и не сумел. Наверно, не очень старался…

Добавить комментарий