Теменуга МАРИНОВА

* * *

Я еще здесь, и я еще жива,
Но я на крыльях в небеса влекома.
Не прежней красотою я права –
В таком обличье я вам незнакома.

Горячий воздух развернул крыла
И над холмом понес в полете низком.
Я – маленькая. Кровь моя тепла.
И я так беззащитна пред убийством.

Николь

Николь тепла.
Мудра Николь.
Пахнет дождем,
Травой неневестною.
Николь – тайна.
Николь – ореол,
Осторожно начертанный
Пальцами недерзкими.

Сладкая жизнь

Пока мы говорим, пока молчим,
Пока стоим на грани тьмы и света,
Пока клянем промозглый серый дым,
Ругаем хлипкий зонт и натиск ветра –

Весна всё будет вздрагивать в стволе,
И капля – освежать сухие корни.
Безвременье и стужу одолев,
Нам прежних нас молва опять напомнит.

Невнятные, бредем мы наугад,
Но шаг наш тверд, мы друг за другом – строем.
Ножами деревянными мы кроим
Слова и души, с кровью на губах.

Но в нас не кровь – подземная река,
Стремительная, мутная и злая.
Идущий первым глубину узнает,
За ним другие – пропасть глубока.

А после – легче начинать с нуля,
Сосуд разбитый полон вновь водою.
Ничтожно легок краткий миг покоя.
А смерть моя – насколько тяжела?

Иван МАНОЛОВ

Дети спят

Сияние какое – дети спят!
Светлы иконы в сумерках вечерних.
А за окном уже вот-вот исчезнет
Мой город, где бушует снегопад.

Белье окоченелое висит.
Безжалостно свирепый ветер бреет
Прохожих, что пытаются скорее
Запрыгнуть в одинокое такси.

То демоны безумные летят
На карусели замети отчаянной?
И провода оборваны – случайно
Иль потому, что наши дети спят?

Теперь без новостей и без кино
Сидим вдвоем, и тишина пугает.
Во мраке жизнь течет совсем другая,
И давит боль, забытая давно.

Любви незамечаемый распад –
Расплата за жестокость и за жалость…
Гашу свечу…
И ты ко мне прижалась,
Чтобы сказать о том, что дети спят.

Конец мифологии

Паучок в углу уселся ловко,
Солнца луч на петельке подвесил.
Не тяни отчаянно веревку,
Коль слеза покатит по отвесу.

Что в ней? Лишь сознание бессилья.
Слезы боли чувствовать не могут.
Посмотри, как Бабочкины крылья
Пригубляют воздух понемногу.

И напрасно тянутся мережи –
Нет улова. Пыльно в них и пусто
В низких сводах бытовых убежищ
И провинциального искусства.

Лишь в стекле качается туманно
Горизонт и выгоревший парус.
Мы стоим у края океана –
Наш корабль ушел, а мы остались.

А вокруг – безвыходная суша
И – окаменелыми волнами –
Город, чья судьба – стоять и слушать
Зов сирен, плывущий вслед за нами.

Темнота преображает вечер.
Мы с тобой не празднуем победу.
Никакой сказитель издалече
Не придет о подвигах поведать.

Берегом беспомощным владеют
Мутные валы песка и мидий.
Помним лишь, что спал Язон и Медеей,
Только путь забыли до Колхиды.

Ясность

Чувствуешь ли – все кончается, милая?
В небе играет огнистая россыпь,
И на пространстве бездушно-унылом,
За горизонтом, где стынет светило,
Слышишь – поют под точилами косы.

Бледные тени, как стертые карты,
Смыло нахлынувшею темнотою.
Что они там – иль во власти азарта,
Или забыли, что, может быть, завтра
Встретит их там, за последней чертою?

Косу держу, зачарован свеченьем,
Запахом трав и росистого сена.
Замерло сердце, и ясно прочтенье
Истин в прощальной цикадной вечерне –
С ними делил я любовь и измену.

Но ничего мне отныне не надо,
В сердце моем нет ни скорби, ни страха.
Скоро уснут, затаятся цикады.
Слышишь, любимая? И до заката
Недостает лишь последнего взмаха.