ЛАБИРИНТ 4,5,6,7

4

Солнце всходило над океаном. Нежно розовые блики отражались на зеленой с белыми прожилками воде, превращаясь в живые искорки света, играющие на волнах. Легкий ветерок доносил с океана запах соли и водорослей. Он наполнял все тело живительной силой возрождения, ласково трепал волосы, окуная сердце в океан бездонной беспричинной любви к существованию. Небо, еле подернутое легкой дымкой облаков, просыпалось, вынашивая в своем лоне новое светило. Серые остроконечные скалы, хранившие воспоминания еще о временах начала сотворения мира, в глубоком сокровенном молчании приветствовали рождающийся из пучины вод огненный шар. Их вершины вытянулись в смиренном ожидании благословенного прикосновения теплых живительных лучей. Все вокруг просыпалось.
Слышен был крик птиц и стрекот насекомых в высокой траве. Колесо жизни запустило новый круг. Почему я никогда не замечал этой красоты раньше?
Повалившись с поросшего зеленым мхом камня, я уткнулся лицом в траву, вдыхая полной грудью свежий аромат земли и влажной от росы зелени. Роса – это слезы. Перед пробуждением плачут все… даже камни…
Мой взгляд упал на паутину в траве, оказавшуюся прямо перед моим носом. Мохнатый паучок затаился, поджав лапки под брюшко. Всматриваясь в хитро сплетенные им узоры паутины, я невольно задумался о причине, побудившей крохотное насекомое к созданию такого красивого и сложного рисунка.
А что если это сакральная мандала, заключающая в себе множество неких, понятных кому-то символов… Словно Лабиринт… Как легко запутаться в нем, заблудиться, остановиться, прилипнуть и остаться навечно, в миг превратившись в добычу паука – некого Разума, создавшего Лабиринт…
Внезапно я четко осознал, как в малом заключено большое, огромное. Я словно ступил одной ногой на край бездны, и тут же отшатнулся назад. Это огромное пугало своей неизвестностью, от него веяло холодом неведомого…
В следующий миг я вновь видел лишь паутину в траве, которую иной раз, не заметив, мог легко раздавить ногой. В мир, почему-то, сразу вернулось спокойствие, но где-то в глубине души зародилось тревожное сомнение.
Я не заметил, как она подошла, присела рядом и положила свою теплую ладонь на мое плечо. Двигалась она всегда бесшумно, ходила почти не приминая траву. Создавалось впечатление, будто это молодое, тонкое, стройное как лань, очаровательное создание словно плывет над землей.
— Красиво! – Сказал я, руками как бы обнимая все вокруг, чтобы помочь ей понять смысл моих слов.
— Это…мир… – Произнесла, вдруг, она и улыбнулась своей удивительно чистой улыбкой.
Я изумленно посмотрел на нее, не так давно она научилась произносить односложные фразы на моем языке, к чему я никак не мог привыкнуть. Она оказалась хорошей ученицей и схватывала все на лету. Хотя иногда мне казалось, что она понимает меня и без слов, а эти занятия необходимы только для того, чтобы я научился понимать ее.
Я ничего не помнил о своем прошлом, знал только, что она прячет меня от своих сородичей в скалистом гроте. Иногда ко мне приходил старый, покрытый морщинами, словно кора векового дерева, индеец. Он всегда появлялся неожиданно, неизвестно откуда и исчезал не менее загадочно.
Она рассказала, что в долине смерти произошла битва, в которой я вместе с чужими людьми сражался против ее народа. В битве погибли все. Она вытащила меня, смертельно раненного, с поля брани и вернула к жизни. Мотивы ее поступка оставались для меня непонятными, хотя глубоко в душе я был ей благодарен. Я понимал, что никогда не смогу отплатить ей тем же. Я даже не знал, кто я на самом деле, какое место занимаю в этом странном, беспорядочном хороводе событий. Словно несся куда-то с бешеной скоростью и вдруг разбился о возникшую на пути стену, потерял и цель, и ориентиры, и себя…
Иногда, глядя в ее необычные, лучащиеся неземным светом глаза, я понимал, что, возможно, нашел намного большее, чем потерял. Ее умиротворение и искренняя радость любому проявлению жизни передавались мне, и я вдруг начинал видеть мир в необыкновенных сочетаниях красок и звуков, мир подвижный, дышащий, шепчущий свои тайны на ухо чутко прислушивающемуся к его пульсу.
— Пойдем, – Произнесла девушка, вставая с травы, и поманила меня рукой.
Я поднялся вслед за ней. Раны давали о себе знать, но я уже мог ходить, опираясь на специально срезанную и обструганную для меня палку.
В стороне, противоположной побережью, возвышались голые хребты утесов, в которых гулко рокотали пенящиеся воды реки. Среди безотрадных скал образовались обходимые потоками воды островки плодородной земли, пестревшие росянками, маленькими мимозами и папоротниками. Над рекой клубящимся облаком висел густой пар.
Девушка скользнула в расщелину между скал, скрытую ветвистыми деревьями. Невольно создалось впечатление, будто она исчезла, испарилась самым таинственным образом. Не то, чтобы меня это удивило, просто я вновь ощутил свою невыносимую неуклюжесть, болезненную физическую неприспособленность к этому легкому и радостному миру. Мое тело было чем-то инородным, темницей, оковами. Так хотелось выскочить из него и заскользить плавно и свободно, лавируя в потоках горячего воздуха.
Она появилась снова, призывая меня рукой. Я вздохнул, кое-как доковылял до расщелины, протиснулся внутрь и очутился в небольшой пещере со ступенчатым сводом.
Девушка разводила костер. Хворост тихо затрещал, охваченный язычками огня. Отблески пламени отразились на неровных стенах и заплясали бликами на груде железа, сваленной в углу пещеры. Я сделал несколько шагов, ноги мои подкосились, и я упал на колени. Дрожащей влажной ладонью я коснулся холодной гладкой поверхности нагрудника лат, и прикосновение пробудило затерянные в небытие воспоминания. Нагрудник был выпуклый и остроконечный, выкованный из цельного листа железа. Рядом лежали остроконечные гребни оплечий, которые не раз защищали в бою мой шлем от вражеских пик, алебард и копий…
Легкая дрожь пробежала по телу. Разгребая сваленные в кучу набедренники, наколенники и налядвенники, я извлек на свет покрытый гравировкой и позолотой морион с плоским навершьем и высоким гребнем,. Одна львиная головка с маленьким кольцом в пасти, служившая шляпкой заклепки для крепления внутренней оправы, была сколота. Через нее вдоль всего шлема проходила глубокая вмятина. Именно в это место пришелся последний удар…
— Что это?! Зачем тебе все это?! – Вырвался из моей груди стон боли и отчаянья.
— Твое, — невозмутимо произнесла девушка.
Я вздрогнул от звука ее голоса и стиснул виски руками, пытаясь придти в себя.
— Никто не знает. Я прятать, – сказала она.
— Но как ты одна смогла притащить сюда такую тяжесть?
— Я захотела! – Она улыбнулась.
В отблесках пламени ее улыбка показалась мне угрожающе зловещей.
— А может, тебе кто-то помогал?
Вдруг я, словно опомнившись, отшвырнул от себя морион. Железо ударилось о каменный пол, и эхо гулко отдалось в сводах пещеры.
— Зачем? – Я посмотрел ей в глаза, — Зачем я тебе нужен? Для какого кровавого жертвоприношения ты выхаживаешь и выкармливаешь меня?!
Она молчала. Ничего не изменилось в ее лице. Не дрогнул ни один мускул. Я обхватил руками голову и застонал. Затем резким движением кинулся к девушке, пытаясь схватить ее, но она без всяких усилий выскользнула из моих рук, а я перегнулся пополам и упал, скорчившись от приступа острой боли в потревоженных ранах.
— Ты готовишь для меня какую-то пытку. Жестокую, безжалостную… Молчи! Я не верю ни одному твоему слову! Ведьма! – Лишь своды пещеры вторили моим безумным крикам бессмысленным хаотичным гулом.

Девушка сидела молча, моя голова покоилась на ее коленях. Она нежно гладила мои волосы. Обессиленный, с закатившимися глазами охрипшим голосом я продолжал надрываться криком.
— Ты ведьма! Что же ты медлишь?! Привела меня сюда… Так давай, не тяни, не мучай меня! Убей меня, пока можешь, пока я беспомощен, как младенец! Иначе… Иначе я убью тебя! Что ты молчишь? Не притворяйся, будто не понимаешь, я не верю тебе! Сделай это, сверши свою ужасную месть, пока я в твоих руках! Да! Это были твои братья! Да, я убивал и мучил их, отрубал руки, поджаривал живьем на огне, резал на куски! А знаешь, что еще я делал? Заливал их открытые раны расплавленным свинцом, наматывал кишки на столбы, вбитые в землю, и заставлял бегать вокруг и молиться о быстрой смерти! Да, я не знал жалости и милосердия! Так покарай же меня! Не тяни…
В горячечном бреду я не слышал собственных слов. В той яме, куда меня засосало, было невыносимо холодно и страшно. В какой-то момент нить сознания прервалась, и меня накрыла абсолютная темнота.

Теплые язычки пламени плясали так близко, но почему-то, все равно было невыносимо холодно. Все тело, покрытое липким холодным потом, тряслось в лихорадке.
Она лежала рядом, прижавшись ко мне, согревая, отдавая свое тепло.
— Прости, я обидел тебя… — голос мой прозвучал хрипло и болезненно.
— Не ты – это он, — тихо произнесла девушка.
— Кто? – Вопрос повис в воздухе, превращая секунды ожидания в вечность.
— Он вернется! – Наконец сказала она. – Но ты его прогони!
— Кто — «он»?
Девушка произнесла слово, значение которого я не смог понять.
— Понимаешь… семечко, — попыталась объяснить она, — семечко внутри, снаружи шелуха…Когда шелуха остается без семечка…она ищет другое семечко…
— Семечко – это я?
— Ты или другой… — она неопределенно развела руками.
— А ты сама?
— Я – нет! – твердо ответила девушка и тут же мягко улыбнулась. – Я сильная!
— Вот как, и в чем же эта сила?
— Нет страха! – Уверенно произнесла она. – И ты сильный, сильнее меня. Не сейчас…потом…Как тебе понять…ты другой, но «он» — тоже ты…
И вдруг я ощутил от ее тела такой поток тепла и любви, что мне захотелось прижаться к ней, уткнуться носом в ее чистые мягкие волосы и слиться с ней воедино.

5

Из пещеры, где остались покоиться на веки бесполезные громоздкие доспехи (я знал, что никогда больше не вернусь туда) я прихватил с собой лишь маленькую пухлую книжицу в толстом кожаном переплете, которую нашел в вещевом мешке. Пролистав несколько страниц, я догадался, что это походный дневник. Вероятно, он скрывал в себе множество ответов на мои бесчисленные вопросы. И на один, самый важный вопрос – кто же я.
На обратном пути в скалистый грот я спросил у девушки ее имя.
— К`Очиль, — ответила она, не скрывая своей радости по поводу того, что я, наконец-то, захотел это узнать.
Действительно, почему же я раньше не спрашивал ее об этом. Стало как-то неловко, и всю дорогу я не открыл больше рта.

Вечером, лежа на медвежьей шкуре, дождавшись, когда девушка оставит меня одного, я пододвинул поближе огарок свечи, и занялся изучением содержания книжицы.
Предварительно, острой палочкой я нацарапал на земле несколько слов и сравнил подчерк. Без сомнения, написанное в дневнике принадлежало моей руке.
Страницы были изрядно повреждены водой, грязью и засохшей кровью. К моему величайшему сожалению очень многое не подлежало прочтению. Остались лишь бессвязные обрывки текста. Но даже то малое, что сохранилось, несомненно, вызывало у меня огромный интерес.
Первая страница хранила и открывала мое собственное имя – Берналь Диас. Дата под именем слилась в одно густое чернильное пятно, отправляя события, описанные в дневнике, в бездну безвременья. Общая треть листов буквально слиплась от крови. Первое, на что я наткнулся, было, прерывающееся поврежденными местами текста, описание некой крепости Веракрус…
«…избрали мы управителей города, алькальдов и резидентов, на рынке водрузили позорный столб, а за городом построили виселицу, так было положено начало новому городу…»
Далее я читал короткие, несвязанные друг с другом отрывки текста своих записок:
« Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное…
…всюду возвышались башни и храмы, могучие строения из камня — то на земле, то на воде…
…никогда ни о чем подобном не мечтали мы даже во сне…
…при нашем приближении он поднялся и сейчас же склонились спины, и самые высшие касики схватили его под руки и как бы снесли на землю, а над ним возвышался балдахин, ослепительно сверкающий золотом и драгоценными каменьями, от которого нельзя было оторвать глаз…
…казнь военачальников произвела свое полное действие. Молва об этой неслыханной расправе быстро распространилась по всей Новой Испании. Прибрежные племена вновь покорились нам и покорно исполняли все приказы из Веракруса…
…да и где это было слыхано, чтобы четыресто воинов в однатысяча четырехстах часах от родины, сперва уничтожили свои корабли – единственное средство их спасения, затем двинулись бы в громадную укрепленную столицу врага, хорошо зная, что именно там он готовит им верную смерть; затем пленили бы местного властителя, выхватив его из собственного дворца, охраняемого тысячами людей; затем публично казнили бы его генералов, а самого его продержали бы в цепях! Великое чудо!…»
Полностью погрузившись в чтение, я не заметил, как чуть не опалил волосы огнем свечи. Пролистав несколько испорченных страниц, я наткнулся на следующий, довольно содержательный отрывок:
«…когда мы пришли в Мехико на помощь Альварадо, нас было до тысячи трехсот человек, сюда входило девяносто семь всадников, восемьдесят арбалетчиков и столько же мушкетеров, тлашкаланцев было с нами более двух тысяч человек, и было у нас много пушек. Наше вторичное вступление в Мехико произошло в Иванов день одна тысяча пятьсот двадцатого года, а наше отступление – десятого июля. Памятное сражение у Отумбы последовало четырнадцатого того же месяца. Теперь же я должен приступить к горькому повествованию о великих наших потерях как в Мехико, при переходе через плотины и мосты, так и в других сражениях – у Отумбы и по дорогам…
…за пять дней мы потеряли восемьсот восемьдесят человек, включая в это число семьдесят два солдата, убитых вместе с пятью кастильскими женщинами в селении Тустепека; в то же время мы потеряли тысячу двести тлашкаланцев. Наконец в дороге убит был Хуан де Алькантара с тремя товарищами, везшими причитающуюся им долю золота в Веракрус. Да, коль хорошо вдуматься, мало нам было радости от этого золота! Если из войска Наваэса пало больше людей, чем из войска Кортеса, то это потому, что первые пустились в путь, нагруженные золотом, что мешало им плавать и выбираться из траншей…»
Из глубины памяти на поверхность всплывали картины моей жизни, такие же отрывочные, как и плохо сохранившийся текст записок. Возникало непонятное двойственное чувство, словно я вспоминал историю некой очень знакомой личности, но я и эта личность казались совершенно разными людьми.
Душа содрогалась от ужаса жестоких кровопролитий и вероломств, творимых «той» личностью, от осознания, что эти деяния когда-то принадлежали мне… а значит, принадлежат и сейчас.
Неужели алчность, жажда власти и насилия, облаченные в развивающиеся одеяния свободы, справедливости и фанатичной религиозной веры, смогли так ослепить меня, отвернуть от Господа, от самого себя, затмить разум и лишить мудрости сердца…Но, если я сейчас так отчетливо видел былое как сон, как опьянение, то кто же тогда был тем, кто жил в этом сне и признавал его реальность? Нашел ли я себя теперь, когда узнал свое имя, свое происхождение, свою историю, или запутался еще больше…Вопросы нахлынули на меня, грозясь затопить маленький островок сознания, безнадежно затерявшийся в безграничном океане небытия.
Я заснул, даже не заметив, что огарок свечи уже давно догорел, а ночные тени тайком пробрались под полог и погрузили все в кромешную тьму.

6

Мне приснился дом моего детства в провинции Эстремадура.
Стоял обычный знойный летний день. Мы играли на заднем дворе с соседским мальчишкой Эрнандо. Он был на год-два старше меня. Упрямым, настырным и кипучим, как лава извергающегося вулкана, характером маленький Эрнандо заслужил авторитет у всех ребят в округе.
С самого детства нас с ним связывало что-то незримое. Казалось, он никогда не обращал на меня внимания всерьез, но в то же время всегда был рядом, когда требовалась помощь, заменяя мне старшего брата, которого у меня никогда не было. Я рос один, потому что, как говорил отец, наша разорившаяся дворянская семья не могла позволить себе лишних ртов.
Что-то всегда одновременно пугало и привлекало меня в Эрнандо. Я тянулся к нему, но никогда не чувствовал себя при этом спокойно. Он не рассказывал о моих проказах отцу, всегда выступал на моей стороне, когда дело шло к драке. От этого моя преданность ему росла год от года. Не заметно для себя я все больше и больше попадал под влияние его сильной личности.
— Если ты настоящий идальго, Берналь, — таинственно произнес Эрнандо, — ты поможешь мне в одном богоугодном деле!
Сердце мое затрепетало в радостном предчувствии. Сейчас мы снова будем играть в «войну деревянных мечей» или прятаться от «дикарей – людоедов» в густых зарослях бурьяна, представляя себя затерянными в загадочных мрачных джунглях.
Мы забежали в старый заброшенный сарай, в котором во время игр всегда искали будто бы спрятанные там сокровища пиратов. Солнечные лучи пробивались сквозь дырявую крышу. Доски пропитаны затхлым запахом старого сена.
Эрнандо сунул мне в руки огромный кухонный нож для разделки мяса.
— Откуда это у тебя? – удивился я.
— Стащил у толстухи на кухне сегодня утром. Меня никто не заметил! – С гордостью похвастал Эрнандо.
— Здорово! Что мы будем с ним делать?
— На этот раз ты должен доказать, что ты настоящий воин, не имеющий жалости к побежденным! — Торжественным тоном провозгласил он.
— Ух ты, все как будто по-настоящему! – Восхищенно воскликнул я, польщенный оказанной мне честью.
— А все и есть по-настоящему… — Как-то холодно сказал он и указал на деревянный ящик, лежащий на земле у наших ног.
— В этом гробу лежит предатель! Он отказался принять веру в Господа нашего Иисуса Христа! – Возвестил свой приговор Эрнандо. – Вы, храбрый идальго, дон Берналь Диас, мечом правосудия, вверенным в ваши руки, должны покарать несчастного, предавшего нашего Господа, а также Великого короля дона Карла и весь испанский народ! Сейчас предатель лежит в гробу живой, но через минуту превратится в обезглавленный труп!
Восхищенный блеск моих глаз сменился испугом и удивлением, когда Эрнандо извлек из ящика дворового котенка, который жалобно пищал и делал нелепые попытки освободиться.
— Приступайте, дон Диас, — приказал Эрнандо и положил бедное животное на стол прямо передо мной.
Я нерешительно переминался с ноги на ногу, сжимая в потных ладонях столовый нож.
— Но, Эрнандо, это же котенок! – Наверное, мой голос прозвучал слабо и жалобно, потому что в ответ Эрнандо сверкнул на меня своими черными пронизывающими глазами и презрительно усмехнулся.
— Лично я покарал уже пятерых неверных. Их останки покоятся в углу сарая. Тебе же осталось добить последнего! – Зло прошипел он, ввергая меня в оцепенение. Мне захотелось убежать, но Эрнандо мог одним взглядом удерживать меня на месте.
Конечно, мы не раз топили котят в пруду, когда кошка приносила слишком большой приплод, но мне это никогда не доставляло удовольствия, и было вызвано только необходимостью. Тем более я не мог понять бессмысленного убийства, даже если этого требовали правила игры. Но этого хотел Эрнандо. А я хотел во всем походить на него…
— Я не могу понять, при чем здесь король Карл, испанский народ и господь Бог? Эта игра перестала мне нравиться!
— Ты не храбрый идальго, а дерьмо собачье! Отруби ему голову! – Заорал не на шутку взбешенный Эрнандо. Я знал, что в глубине души Эрнандо добрый, но когда дело касалось священной для него чести, он превращался в чудовище.
— Не могу! – Взмолился я в надежде, что он остынет. – Кому это нужно?!
— Тебе, болван! Какой же ты воин, если не пролил ничьей крови?!
— Нет, Эрнандо, это плохая игра! Я больше не хочу быть воином…
— Жалкий слизняк! Трус! Что стоит жизнь какого-то ничтожества по сравнению с честью и самоуважением идальго! Ты ни на что вообще не способен, если не можешь сделать даже этого!
Обида и гнев вскипели в моей душе. От бессилия я закричал. Слезы брызнули из глаз. Сквозь их пелену я взглянул на Эрнандо, но вместо худощавого мальчишки с растрепанными темными волосами, вдруг увидел перед собой крепкого мужчину в кирасе и шлеме, украшенном плюмажем из перьев. Черные густые усы торчали в стороны, придавая усталому обветренному лицу хищный вид. Только глаза все так же блестели из-под бровей с непоколебимой решимостью.
— Давай, Берналь! Бей! – Не знающим возражения тоном произнес Эрнандо Кортес. И я ударил, сморщившись от сочного хруста ломающихся костей и стука металла о дерево…
Но вместо кухонного ножа в руках вдруг оказался меч, из под него выкатилась окровавленная человеческая голова…

Солнечные лучи пробивались сквозь полог. На губах остался соленый привкус слез. Почему-то вспомнилась утренняя роса на траве, паутина и Лабиринт…
Новый день всегда начинается с рождения, как новая жизнь. Хочется криком возвестить всему миру о том, что очнулся от сна. Внезапно я ощутил непреодолимое желание завопить во всю глотку, вылиться в этом крике, опустошая бренную оболочку тела, впитаться в землю и смешаться с ее соками…
Крик комом застрял в горле, когда я почувствовал рядом чье-то присутствие. В углу безмолвный и недвижимый сидел старый индеец. Его морщинистые веки были опущены, и сквозь щелки на меня пристально смотрели глаза…
Мне вдруг показалось, что его тело давно мертво, и в нем, словно за ширмой, кто-то прячется и подглядывает за мной через этот странный прищур. Неопределенное время длился немой диалог наших глаз. Неожиданно старик индеец заговорил. Ясно и отчетливо. Каждое его слово было мне понятным, хотя никогда ранее я не слышал от него ни одного членораздельного звука. Руки его пришли в движения когда, говоря, он стал жестикулировать, отчего ощущение инородного присутствия исчезло.
Говорил же он поистине странные вещи…
— В год шестой Кан, в день одиннадцатый Мулук месяца Сак произошло страшное землетрясение и продолжалось оно до тринадцатого Чуэн. Место рождения священных мистерий, Землю Куи, родину богов трясло дважды, и за одну ночь она исчезла в пучине океана, унося с собой на дно шестьдесят четыре миллиона жителей. Это произошло более восьми тысяч лет назад. Великий народ наших предков был погребен в небытии.
Старый индеец тяжело вздохнул и снова замер, превращаясь в каменное изваяние.
Все произошло так неожиданно, что я ничего не мог сообразить. Я просто лежал, не в силах пошевелиться. Сказанные стариком слова глубоко отпечатались в сознании, но смысл их прятался за окутавшей меня пеленой отупения. Я ощущал ее почти физически. Может быть, эта пелена была всегда, и только сейчас мне удалось признаться самому себе в ее существовании? Паутина… Я словно был опутан липкой незримой паутиной, и где-то в ней должен сидеть паук…
Мысль, пришедшая в голову, привела меня в ужас. Скорее на свет! Прочь от навязчивых мыслей! Но старик вдруг снова заговорил, и я остался лежать, словно парализованный.
— Бабочке не суждено было родиться, — продолжал он, — гусеница поверила в то, что она только гусеница и съела сама себя внутри Кокона. Мы – остатки расы ушедших богов – несем на себе отпечаток судьбы Великого народа. Каждый человек спит в своем коконе, каждый должен проснуться, но не каждый готов к этому. Твой народ сделал выбор спать в Коконе и жить в сновидениях. Мой народ забыл то, что постигло его предков, и совершил, по сути, тот же выбор… Печально наблюдать всеобщее безумие, охватившее всех потомков Великой расы…
Старик замолчал и поднялся на ноги, собираясь уходить. Я же не мог вымолвить ни слова, охваченный странным оцепенением.
— Каждый из нас может по своему желанию проснуться внутри своего кокона… Помни об этом! – Произнес он и откинул полог.
Солнечный свет ударил в глаза, заставляя зажмуриться. Когда я открыл их вновь, старика индейца уже не было. Лишь подрагивающее полотно полога служило свидетельством его недавнего присутствия.

7

Комок подступил к самому горлу, перехватило дыхание, на глазах выступили слезы. Я не понимал, что происходит. Мир свернулся, превращаясь в комок, подкативший к горлу, и от этого горькая тоска и обида овладели мной. Словно младенец в лоне матери, предчувствующий скорое расставание, сжимающийся в приступе безмолвного крика протеста и боли, я колыхался в черных бездонных глубинах Космоса.
Кому я вообще когда-нибудь был нужен? Отец не принимал меня таким, какой я есть. Я всегда только и делал, что обманывал самого себя, сначала веря в то, что он любит меня, потом убедив, что его любовь мне далеко безразлична. Мать? Да, конечно, подсознательно я всегда ощущал ту любовь, которую она посылала мне с небес. Но в жизни так не хватало ее ласкового взгляда, ее нежной руки… Еще в детстве я понял, что она была слишком хороша для этого мира, поэтому и оставила нас так рано. Этого я никогда не говорил отцу, который после смерти матери совсем замкнулся в себе, что окончательно прервало внутренний контакт между нами.
Я вспомнил Эрнандо. Все-таки, по-своему, я любил его. Может, как идола, как кумира, но тем не менее любил… Эх, Эрнандо, это ты растоптал и уничтожил мою жизнь. Ты ослепил меня успехом и славой…и оставил умирать одного на чужбине… Я всегда хотел походить на тебя, потому что даже отец мечтал видеть меня таким – уверенно шагающим по жизни, окруженным ореолом славы, упорно добивающимся своих целей…
А какие цели у меня были? Думая о них, я понимаю, что это твои цели! Ты покорял цивилизации, уничтожал культуры, вершил судьбы целых народов. А я самозабвенно стремился за тобой. Точнее, не я, а Кортес в моем сознании. Ты и есть тот самый паук в паутине моего сознания…
— Кто же тогда сплел паутину? – Раздался голос…
Слева от себя я заметил знакомое фиолетовое свечение.
— Только что ты сказал, что Кортес находится в твоем сознании – значит, ты сам и создал его?
— Я ничего не говорил, – буркнул я в ответ.
— Кто-то испортил твою жизнь? Так спроси себя, как ты позволил ему сделать это?
— Не моя в том вина, что Эрнандо оказал такое влияние на мою жизнь.
— Вина значит не твоя…
— Понимаешь, хочется прожить жизнь, как сам знаешь, как чувствуешь, по душе, но всегда возникает что-то, мешающее этому, — я немного подумал и добавил, — случайности…
— Случайности?! – Воскликнул Дроган и, как мне показалось, подпрыгнул на месте, или, может быть, я просто моргнул, и его фиолетовое сияние чуть дернулось, — ты думаешь, в этом тесном мире есть место случайностям?
— Ну ладно, — сдался я, — за Кортесом я пошел, сделав сознательный выбор, но отца же родного не я себе не выбирал! И к смерти матери тоже не причастен. И, вообще, в жизни много того, что от меня вовсе не зависит!
— Как же ты запутался, — вздохнул Дроган после долгой паузы, — смотри внимательно…
В воздухе прямо передо мной материализовалась светящаяся паутина.
— Допустим, паутина состоит из нитей разной толщены, — произнес Дроган, изменившимся голосом. Я посмотрел на него и неожиданно для себя узнал в его новом облике своего учителя, который когда-то в детстве приходил в наше поместье обучать меня разным наукам. – Одни нити в ней такие толстые, как бревна, и сразу бросаются в глаза, — продолжал он гнусавым учительским голосом, — другие потоньше, их можно увидеть, если напрячь зрение. Но есть такие тонкие, которые даже не заметишь, если только не будешь знать, что они существуют. Сейчас эти тончайшие нити исчезнут, и что получится?
В воздухе в хаотичном беспорядке повисли разорванные клочья паутины, точнее, то, что от нее осталось – грубые соединения отдельных толстых линий.
— Это и есть иллюзорная видимая картина без учета, так называемых «случайных факторов», вызванная галлюциногенным, опьяняющим воздействием социума на человека. – Подвел он итог.
— Мы просто не видим недостающие звенья, — тупо пробормотал я, глядя на учителя.
— Верно, мой мальчик, если ты что-то не видишь, это не значит, что этого не существует. Молодец, сегодня ты заслужил похвалу!
Я нервно тряхнул головой, и образ учителя растаял. Сущность Дрогана снова скрывалась за туманной фиолетовой дымкой.
— Не столько не видим, сколько не хотим видеть, ибо в этом блаженство…- саркастически добавил голос. – Можно легко свалить вину на какой-нибудь «случайный фактор», оправдать себя, переложить ответственность…
Эти камни летели в мой огород. Но мне было все равно. Я лежал в своем огороде, полностью заваленный камнями и ощущал необыкновенную тяжесть.
— Только приняв полную ответственность за свою жизнь, можно избавиться от «случайностей», ставящих палки в колеса, — продолжал он, — все эти «случайности» кто-то создает. Ты уже понял кто?
— Я… — тяжело выдохнул я под тяжестью камней, придавивших грудь.
— Вот это уже лучше. Слепые брожения во тьме приведут только к тому, что когда-нибудь расшибешь голову о первую попавшуюся на пути стену. Поэтому, проходящему Лабиринт нужен свет…
— Дроган, помоги… — прохрипел я, охваченный ужасом, слыша, как хрустят кости грудной клетки под натиском каменных глыб.
Дроган, наконец, обратил на меня внимание, но даже не удосужился протянуть руку, чтобы помочь. Он покачал головой и сказал:
— А говоришь, понял!
И вдруг сознание мое прояснилось. Откуда здесь взялись камни? Я даже не заметил, как они появились и когда. Я воспринял их появление как должное, как реальность. Я впустил их в свое сознание. А может, я сам создал их, а потом просто позволил им быть… Более того, я позволял им постепенно раздавливать свою грудную клетку! Но ведь я не хотел!
В следующее мгновение я разделился натрое. Был « я » — который позволил камням быть; « я » — который не хотел быть раздавленным; и, наконец, « я » — решающий, которому из этих противоборствующих « я » отдать предпочтение.
Это произошло как вспышка мгновенного осознания. Камни исчезли. Я вдохнул полной грудью и восхищенно посмотрел на Дрогана.
— Это и есть свобода выбора, хотя, по сути, и она иллюзорна, — совершенно обыденно и сухо произнес Дроган. — Ну, теперь ты можешь точно сказать, кто ты есть?!
— Я – воля, которая совершает выбор!
— А тот, кто исполняет этот выбор? Тот, кто мешает исполнению выбора?! Это все тоже ты. « Я » поистине многомерно и безгранично.
— Значит, я могу все, что захочу?!
— Можешь, но будь осторожен.
— Тогда я хочу… — Произнес я, и задумался.
То, что я уже пожелал однажды, сбылось и превратилось в кошмар, за который незамедлительно последовала жестокая расплата. Ослепленный и опьяненный желаниями я превратился в безвольного раба собственных страстей, и, в конце концов, полностью потерял самого себя…
Когда колесо жизни завершает оборот, остается только щемящее ощущение потери…
Непреодолимо сильно возникло желание увидеть мать… почувствовать ее тепло, узнать ее запах, коснуться ее кожи, ощутить на лице прикосновение ее волос…
Какой приятный аромат морской воды и полевых цветов издавало ее тело. Я вдыхал его, словно целебный эликсир, и все сомнения и тревоги сразу же уносились прочь, оставляя мир в его первозданной чистоте. Как легка была ее нежная ладонь, которая гладила мои волосы. Она словно накрывала собой всего меня, огромная и бездонная, как небо. Я прижимался лицом к ее животу и чувствовал, как пульсирует теплая кровь под тонким шелковистым покровом ее кожи, как безмолвно зовут соки, вскормившие плоть от плоти. Хотелось схватиться, зажмурить глаза и никогда не отпускать, зная, что даже если мир вокруг рухнет, ты останешься рядом с ней в безопасности…

Голова моя покоилась на обнаженном животе К`Очиль. Проснувшись, я невольно дернулся, и она успокаивающе погладила мои волосы. Я прижался к ней сильнее, ощущая сладкую негу во всем теле. К`Очиль казалась такой родной и реальной, что не хотелось даже думать о том, как она оказались в моей постели.
— Ты плакал во сне, как ребенок…- Сказала она, ласково улыбаясь.
От звука ее голоса мне вдруг стало очень хорошо и спокойно. Я позволил себе провалиться в приятное чувство безмятежности. Вдохнул запах морской воды и полевых цветов, издаваемый ее кожей, закрыл глаза, улыбнулся и заснул.

Проснулся я уже один. Откинул полог и вышел на свежий ночной воздух. Вдалеке подрагивало одинокое пламя костра. Я направился к нему.

( Продолжение следует… )