Утро понедельника и горячая вода

(подражание Рэю Бредбери на отечественном материале)

Посвящается Харьковской теплосети

Началось в понедельник утром. Уля нагишом выскользнула из-под трёх одеял, галопом понеслась в ванную, залезла под душ и с наслаждением открыла кран. Горячей воды не было.
– Мать их так. – сказала Уля. Она вернулась в комнату и потрогала батареи. Холодные.
– Так их самих и разэдак, – вдумчиво сказала Уля, и не тратя времени на поиски трусов (+13 в комнате), влезла в тёплые домашние штаны, а сверху натянула вытертые до белизны джинсы. Я лениво наблюдала за ней из-под одеяла.
– Да ладно тебе, – сказала я. – Тоже мне проблема.
– Да пошло он всё туда-то и туда-то! – с воодушевлением отозвалась Уля, натягивая шерстяной свитер поверх байковой рубашки.
– Сейчас возьмём кастрюлю побольше, согреем водички, покупаешься…
Уля нацепила шерстяные носки и промолчала.
Уж насколько я мало нуждаюсь в комфорте (в отличие от Ули), но в остывшей за ночь квартире чувствовала себя определённо неуютно. Со страхом подумала, что нужно вылезать из-под одеяла и готовить завтрак. Но всё же вылезла, оделась во всё старинно-латаное, вылиняло-невозможно-разноцветное, но очень тёплое, с горем пополам умылась (руки занемели).
Оставшийся с воскресенья кусочек пирога за ночь превратился в чёрный сухарь, намертво прилипший к тарелке. Худой и несчастный таракан сидел рядом с тарелкой и смотрел на пирог с видимым отвращением. Когда я выкидывала пирог, таракан меланхолично отошёл в сторону и застыл, ничего не ожидая и ни на что не надеясь. В хлебнице было пусто уже неделю, за что бы я ни взялась – всё или уже закончилось, или вот-вот должно было. В конце концов я поджарила два последних яйца на маргарине, достала из холодильника последний малосольный огурец и трёх немолодых и несимпатичных килек. Хотела сварить кофе – он закончился, чая было пол ложки, но я всё же поставила чайник на плиту. Думать, что мы будем есть на обед, мне не хотелось.
В туалете перегорела лампочка, а новой у нас не было. Это Улю добило окончательно. Она пришла на кухню, села возле стола и тихонько смотрела, как я готовлю завтрак.
За окном уныло висел один и тот же дождеснег и теплее от него не становилось; занавесок на кухне не было.
Но дождеснег это ещё было ничего, по крайней мере Уля не рвалась на улицу. Я этого очень боялась, окна я её ещё убедила не открывать, а вот с дверью ничего не могла поделать. Мы позавтракали, чем было, скормили остатки таракану, он чуть оживился, потом опять загрустил – видать, тоже подумал про обед. По всему выходило, что про обед лучше не вспоминать.
Радио молчало, по телевизору видно было один канал, да и тот хреново. Там три сотни пожилых импотентов при галстуках и лысинах пытались заняться любовью с собственными мозгами. Выходило неубедительно.
До 9.30 в телефоне звучали короткие гудки, после половины десятого он умолк окончательно. Чем занять себя и Улю дальше, я решительно не понимала. В квартире явно стало холоднее. Мы кутались в драный плед и листали программку трёхнедельной давности.
Начиналась новая неделя, и её нужно было как-то прожить.

…Уля всё же попыталась выйти на улицу, когда я была в туалете. Сидя в темноте, я слышала, как щёлкнул дверной замок. Уля открыла дверь. За дверью была пустота.
– Закрой. – попросила пустота. – Сквозит.
Потом я услышала, как дверь закрылась…

На кухне загромыхала посуда. Уля достала самую большую кастрюлю, набрала в неё воды и поставила на огонь.

26.11.2002
Нюрка