Последний полет


Последний полет

Последний полет

Памяти Ники Турбиной

Были неуемные восторги
Над малышкой, пишущей стихи,
«Черновик» — от корки и до корки
Без белиберды и чепухи…

Вроде знают все: поэты хрупки.
Души — их рабочий инструмент.
На сердцах бесчисленны зарубки –
Отпечатан каждый инцидент.

К ним бы с лаской — ведь они – как дети,
Их бы возлелеять, как цветы…
Но живут забытыми на свете,
Не осуществляются мечты.

Их поступки зачастую странны –
И на грани часто, на краю…
Не зажившие на сердце раны
В том надрывном киноинтервью

В откровенном и бесстыдном хрипе
Выявляли горестный надлом,
Боль страданья, будто бы на дыбе.
Только нет сочувствия ни в ком.

Те надежды, те полеты веры,
Светлые, к которым так привык,
Превращались в пьяные химеры…
Только жизнь – она не черновик.

В ней не все ошибки перебелишь –
И, летя с карниза на бетон,
Попросить прощенья не успеешь,
Не поправишь ничего потом…

Добавить комментарий

Последний полет

Ю.И. Баранов
Последний полет

Прошло всего пять дней с тех пор, как мой вертолет Ми-8 был сбит при высадке десантно-штурмовой группы в районе Чеченского села Дышне — Ведено. Переносной зенитно-ракетный комплекс превратил вертушку в костер, а меня в обгоревший обрубок. Мой мозг еще жил, но руки и ноги уже не имели ничего общего с тем, что все остальные люди могли назвать руками и ногами. Я был без сознания, а когда изредка приходил в себя, и боль становилась нестерпимой, мне вкалывали дозу кетонала, и я уходил в страну сновидений. Я знал, что ко мне прилетела жена. Я чувствовал ее рядом. Но мое обгоревшее лицо, вероятно, пугало ее и я не хотел, чтобы она видела меня таким.
Лучше бы я погиб сразу. Но богу было угодно сохранить мне жизнь и превратить ее в сплошную череду всплесков боли и мучений. Словно кто-то всемогущий испытывал меня на прочность, искал и не мог найти предел моего терпения. Я уже не чувствовал и не знал есть ли у меня конечности, глаза, уши. Все это было болью. Где же этот укол?! Где?!
И вот, наконец, боль становится глуше. Она не уходила совсем. Она только отступала на несколько шагов. Боль ждала, когда я вернусь из очередного полета. А пока я улетал…
Мое тело оставалось в душной палате госпиталя среди хрипов и стонов таких же, как я обрубков, а душа отправлялась в полет.

Я летел в прозрачном светлом небе. Подо мной изредка проплывали легкие, пушистые облака. Это было то, о чем я мечтал всю жизнь — физическое ощущение счастья. Счастье и полет для меня всегда была синонимами. В детстве я вовсе не собирался стать летчиком, хотя вырос в авиационном гарнизоне. Я не чувствовал романтики в том, как мой отец уходил на полеты и возвращался. Рев тяжелых воздушных кораблей над нашим домом не будил мое воображение.
Интерес к авиации у меня появился значительно позже. Он пришел после прочтения книг Антуана де Сент Экзюпери. Его философия нежного мужества, умения видеть сверху тропинки, ведущие от колодца к колодцу, от сердца к другому сердцу, привела меня в восторг. Я вдруг почувствовал, как это важно соединять друг друга паутиной слов. Словом, я стал пытаться писать. Писал стихи, новеллы, сказки. Но сейчас можно с уверенностью назвать все, что было написано мной в те юношеские годы розовыми соплями.
Позже, в летном училище, я понял, что пора выбирать между авиацией и литературой. И та, и другая муза требовали полной самоотдачи и не прощали измены. Я – выбрал авиацию. Но с годами желание рассказать, об увиденном, становилось все сильнее. Убедив себя однажды в том, что Экзюпери из меня не получился, я просто запретил себе писать.
Но кто мог запретить мне, поймать и спрятать в тайник памяти меткое слово, интересную историю. Тем более, что в авиации каждый летный день наблюдательному человеку мог принести несколько сюжетов.

Пока я грузил себя воспоминаниями, зеленка подо мной стала слегка темнеть, тени на склонах гор стали резче. Ветерок, так приятно овевающий меня в полете, стал прохладней. Вдруг на горизонте, на фоне закатного солнца я увидел черную точку.
Я даже не успел подумать – что это. Точка, приближаясь, росла, и вскоре я увидел девушку. Она была в легком белом платье и чем ближе подлетала она ко мне, тем неестественней казалась мне её поза. Она летела лежа на спине, запрокинув бледное лицо. Время от времени её тело принимало почти вертикальное положение, а затем голова все больше запрокидывалась назад и она продолжала полет двигаясь ногами вперед. Я раскинул руки и выполнил подъем переворотом для набора высоты. Потом облетел вокруг девушки. Она не реагировала. Глаза её были закрыты. Какое-то время мне даже не приходило в голову, что она мертва. Слишком уж хорошо я чувствовал себя в небе. Слишком хорош был этот вечер. Снизу слегка тянуло запахом листвы, дымом костра, свежескошенной травой.
Небо стало темнеть быстрее. Зажглись звезды. Скорость полета росла, а вместе с ней росло чувство тревоги. Словно, кто-то ледяной рукой пытался взять меня за горло. Я, не знаю почему, стал снижаться. Выбрать площадку для приземления было сложно, так как внизу было уже совсем темно. Вдруг, словно театральный прожектор выхватил из темноты ровную площадку, на которой стоял стол. За столом сидел человек.
Браво! — сказал он, и несколько раз хлопнул в ладоши, когда я приземлился.
Браво! Вы летчики, как дети. Радуетесь пустякам. Огорчаетесь из-за мелочей. Находите удовольствие в подражании птицам. Я смотрел, как ты заходил на посадку. Как ворон. Видел, как вороны садятся? Клюв вытянул, грудь прогнул, крылья растопырил. Вот так и ты. Грудь прогнул, руки растопырил. А зачем? Ведь летел ты сюда только потому, что мне этого захотелось. И твое красивое, грамотное приземление на этой площадке моих рук дело.
Я стоял молча, не зная, как себя вести. Чувство тревоги не проходило. Ко всему, я почувствовал какой-то странный запах, название которого не мог вспомнить.
Человек за столом на мгновение замолчал, потер руки и подняв голову, сказал: «Ну, что же, проходи, садись». При этом глаза его странно блеснули из-под темных, густых бровей. Я подошел к столу и сел, разглядывая человека за столом.
Итак, со свиданьицем, как вы говорите, – он поднял бокал. – Ну, что ты стесняешься? Я ведь знаю, что ты любишь коньяк. Я даже знаю, что когда-то, твой командир полковник Азаров сказал: » Настоящий офицер и летчик должен пить коньяк, на худой конец – водку, а остальное – баловство».
Да. Это было удивительно. Он знал об Азарове. Но я решил не удивляться. Что будет – то будет. Поднял широкий коньячный бокал и пригубил.
В лице моего собеседника было что-то восточное. Смуглая кожа, нос с горбинкой, черные волосы, небольшая бородка. Его можно было назвать красивым, если бы не какая-то звериная, пугающая грация. Особенно портила его улыбка. Улыбаясь, он показывал крупные ослепительно белые зубы. Прямо-таки, персонаж для рекламы «Дирола» – подумал я.
Не слишком ли мелко ты судишь обо мне? – усмехнулся восточный человек.
Я вздрогнул.
— Да! Я умею читать ваши мысли, ваши желания, ваше прошлое и ваше будущее. Как я вас – людей хорошо знаю.
— И он почти грустно усмехнулся.
— Что же ты не спрашиваешь, кто я? Догадываешься ли ты, кто перед тобой?
Он встал, и я увидел на его плечах алый плащ, подбитый мехом. Запах стал сильнее. Я вспомнил. Это был запах серы.
— Вспомнил?! — произнес он.
— Молчи. Ты, недостоин произносить вслух мое имя. Я сам произнесу его:
«Люцифер».
Стало тихо. Только горы повторили эхом : Люцифер….., цифер…., фер…
Он стоял гордо подбоченившись, подвернув одной рукой свой роскошный алый плащ. Его смуглое лицо выражало восторг упоения властью и удовлетворение произведенным эффектом.
Мне стало смешно.
-Ты!? Ты смеешься надо мной? Над Люцифером, властелином и князем тьмы?! Ты – обгоревший обрубок. Полутруп, лежащий там – внизу. Неужели ты еще не понял, что я – твоя последняя надежда, твой последний шанс. Твой бог не уберег ни тебя, ни твой экипаж. Только я смогу изменить все.
— Чего же ты хочешь от меня? – Прервал я этот монолог.
— Вот это уже мужской разговор – усмехнулся он и снова сел за стол. – Итак, майор Воронов, мне нужна твоя душа. Это звучит банально, но это так. Мне нужна именно та субстанция, которая сейчас находится здесь передо мной. Взамен я предлагаю очень и очень многое. Прежде всего, я предлагаю жизнь. Жизнь прекрасную во всех её проявлениях. О вечности я не говорю – её ещё нужно заслужить. Я могу вернуть тебя в прошлое и изменить будущее.
— Значит, мои ребята могут остаться в живых? — спросил я.
— Нет, голубчик, нет. Разговор идет только о тебе. Только о твоей жизни и о твоей душе. У тебя есть возможность не только летать, но и писать книги. Сколько прекрасных книг ты сможешь написать. Ты расскажешь людям о красоте облаков, о людях, подражающих птицам.
Его голос убаюкивал, завораживал. Я смотрел в его глаза, и моя голова начинала слегка кружиться. В этот момент Люцифер вдруг подмигнул мне. Это было так отвратительно, словно он предлагал украсть или ограбить.
— Скажи, а зачем тебе моя душа? – спросил я.
Ты молодец майор. Это хороший вопрос. Все наши поступки добрые и злые попадают на разные чаши весов. С одной стороны добро, с другой стороны – зло. Вся жизнь это борьба света и тьмы, добра и зла. Я князь тьмы и хочу, чтобы силы тьмы поглотили свет. Поэтому я и скупаю души. Вы пополняете мое войско. Взамен я даю вам осуществление ваших желаний. Разве это плохо? Я даю вам то, что не смог дать Бог. Уже только это говорит, насколько я силен. Ты можешь сказать, – господь Бог не оставит тебя. Он уже оставил. Значит, он не так уж всемогущ. Ты только подумай, сколько времени добро борется со злом и не может победить его. Сколько времени люди подвергают сомнению могущество Бога и отдают свои души мне. А само разделение на тьму и свет – условно. Что есть добро? А что есть зло? Кто знает, в чем истина? Истина в добре? А может истина в зле, в эгоизме?
Неужели ты не видишь насколько нерационально добро? Что ты делал в Чечне? Ты воевал. Ты же не подставил чеченцам и правую, и левую щеку. Ты отвечал ударом на удар. Значит, вел себя, как настоящий мужчина. Помнишь, девушку, которую ты встретил на пути сюда? Она была здесь и отдала мне свою душу за право любить и быть любимой. Давай же покончим с этим разговором и перейдем к формальностям. Никаких расписок кровью. Это пошло. Просто ты сейчас снимешь свой крестик и бросишь его в темноту. Просто бросишь. И все.
Он сам напомнил мне о крестике. Я вдруг ощутил его присутствие на груди, словно птичье крыло коснулось меня. Мне стало легче. Слова Люцифера, источавшие сладкий, дурманящий яд уже перестали действовать на меня.
— Нет, — подумал я. – Отдать душу? Купить жизнь такой ценой. А как же мои ребята, мой экипаж? Значит, я должен буду предать их.
Моя рука медленно потянулась к нательному крестику.
— Ну, вот и славно – было произнес Люцифер, и вдруг лицо его исказила гримаса боли.
— Святый Боже! Святый и крепкий….- произнес я слова полузабытой молитвы.
— Нет! – Пронзительно закричал Люцифер
Боль закружила меня, пронзила мое тело сотнями иголок. Больно… Укол! Укол! Укол!.

Медленно из темноты выплыло лицо жены. Я видел её страдающие полные, ужаса глаза и мне хотелось, чтобы это быстрее кончилось. Как жаль, что я не могу рассказать ей о том, что я сейчас видел, что пережил. Сделали укол. И вновь потолок палаты закружился надо мной. Светлые и темные полосы вращались над головой, словно лопасти вертолета. Я даже услышал ровный гул двигателя и медленно – медленно стал взлетать. Потом шум двигаться стал тише, и я оказался один в небе. Это было так приятно. Полет на высоте двадцать пять – тридцать метров. Что может быть лучше! Я видел каждую травинку, цветы. Откуда-то тянуло кизячным дымом и запахом трав. Подо мной проплывали склоны гор, поросшие кустарником, а еще ниже, в долине, я увидел луг, заросший чертополохом. Тем самым татарником, который так хорошо описал Лев Толстой в повести «Хаджи – Мурат». В этот момент мой полет стал неуправляемым. Меня вдруг швырнуло в заросли чертополоха и понесло сквозь них. Острые колючки рвали на мне одежду, царапали кожу, я чувствовал кровь, струившуюся по лицу. Трижды галсами меня протащило по этому проклятому полю. Мне оставалось только утешить себя воспоминаниями о жизненной силе и жизнестойкости татарника, воспетого Львом Николаевичем. Наконец, я обессиленный растянулся на траве. Исцарапанное тело ныло. Мой камуфлированный комбинезон превратился в лоскуты и пропитался кровью. Я лежал и смотрел на ближайший куст чертополоха, который венчала лиловая пушистая папаха цветка. Сочные, зеленые стебли и мощные раскидистые лапы листьев хищно растопырили иголки. Всем своим видом этот цветок угрожал. В нем была мрачная спокойная сила и угроза не только мне.
Вдруг куст, на который я смотрел, качнулся и стал расти. Чем пристальней я вглядывался в него, тем больше он напоминал мне воина, вооруженного множеством кинжалов.
— Ну что, летун? Долетался? — спросил воин.-
— Теперь ты лежишь в крови и грязи у моих ног. И так будет с каждым гяуром.
— А ты делишь людей только на правоверных и гяуров?
— Да. Так повелел мне аллах. А я раб аллаха.
— Это не правильно. Все люди разные: добрые и злые, тупые и умные, щедрые и скупые.
— А мне все равно. Для меня ты, – жрущий свинину, – сам свинья. Я вас резал и буду резать. Вы мешаете нам жить по нашим законам.
Пока мы перебрасывались короткими фразами, я собирался с силами. Рядом лежала, брошенная кем-то палка и я пальцами пытался нащупать её.
— По каким вашим законам?! – выкрикнул я – Вы получили свободу, независимость и создали бандитское государство. Вас следовало окружить стеной, плотным кордоном и режьте друг — друга сколько хотите. А я защищаю свою страну, свою Россию от таких, как ты. Потому, что вы просто бандиты, а вера тут не при чем.
— Ах ты, баран недорезанный! – Он попытался достать меня кинжалом. Но я откатился в сторону, вскочил и палкой стал рубить стебли чертополоха. Я рубил, не обращая внимания на боль, пронзающую мое тело при каждом движении. Рубил лиловые головы, зеленые, колючие стебли остервенело, яростно, не замечая брызг крови из срубленных голов и листьев. Все мировое зло для меня было в этом чертополохе. Во мне жила только одна мысль, только одно желание: бить и рубить, бить и рубить…..
Милый, успокойся, милый – услышал я голос жены и очнулся. Боль становилась все сильнее. Она опустошала меня. Я понимал, что, видимо, обезболивающее уже не спасает. Боль уже не хотела отступать. Кроме того, я не мог смотреть в глаза жене. Мне не хотелось оставлять её, но как ей хотелось взять хотя бы часть моей боли себе. Этого я допустить не мог и взлетел.
Я летел, плотно прижав руки к телу, ввинчиваясь в ослепительную сверкающую синеву небес. Далеко внизу остались птицы, которые вначале пытались догнать меня. На горизонте снежными вершинами обозначили себя горы.
Ветер, который вначале ласково трепал мои волосы, теперь обжигал. Я улетал все выше и выше.

март 2005г.

Добавить комментарий

Последний полет

Последний полет.

Мысленно сравниваю себя с самолетом старой конструкции. Вот он на запасной полосе аэродрома, так недавно приземлился с дальнего рейса. Рейс прошел благополучно, хотя кое-где постукивало, но пассажиры доставлены в срок. Последними покинули самолет пилоты и стюардесса. И вот, он стоит одиноко, стоит и терпеливо ждет своего часа, поглядывая на взлетные полосы с которых взмывают ввысь белые огромные лайнеры. Яркое солнце бьет в их иллюминаторы. Пассажиры лайнера удобно устроились в своих креслах, ожидая взлета. Наступает момент и лайнер взмывает ввысь. Из сопла вырывается резко огонь, лайнер держит путь в небо. Небо! Ах, как бы мне хотелось, хотя бы еще разок, подняться в эту высь.
Много километров небесного пространства проложил на своем пути, излетал за свои полеты. Любовался восходами и заходами солнца, красивыми закатами, мерцаниями звезд в ночное время, купался в облаках, плыл над ними и под ними, словно скользил по снежной равнине; в мечтах о прошлом и обудущем, любуясь просторами небесной красоты.
После каждого перелета механик, словно врач, осматривал меня, устраняя неполадки. За последнее время иногда не открывалось шасси, стала трескаться обшивка, обвисало крыло, но после ремонта снова в ввысь, в небо. Какие прекрасные часы проходят в полете! А в мыслях: \»Только бы не налетела в полете заблудившая птица. …\»Когда рейс проходит отлично, как радостно вновь очутиться на своем аэродроме.
И вот, стою на запасной линии, жду решения, что скажет комиссия? Возраст давно превысил время перелетов, но я не хочу уходить с рейсов; я еще могу летать на ближних, коротких дистанциях. Только летать! За последнее время стал барахлить мотор, часто бывают перебои, не тот ритм; вероятнее всего подгонят машину и переведут меня в ангар.
В ангаре полумрак. Электричество зажигают когда ведется ремонт. Я жду своего часа т.е. решения комиссии.
Подходят к самолету: командир корабля, начальник авиалиний, инспектор, представитель с папкой с авиазавода; механик докладывает о качестве и достоинствах самолета, конструкция которых ушла в прошлое, т.е. устарела: \»Сейчас время конструкций лайнеров, современной техники\» — промолвил представитель с папкой с авиазавода. Механик: \»Но он еще работоспособен и после ремонта может летать…\». Начальник авиалиний: \»Я рисковать пассажирами не намерен и ответственность на себя не беру.\»
У кабины приоткрыто окно и самолет словно прислушивается с волнением, желая знать решение. \»Пусть я не буду летать\», — мыслит он — \»но может кое-какие мои детали пойдут на ремонт других самолетов, пусть я частицей детальной души буду подниматься туда, в небо, к солнцу.
Комиссия решает: \»Изношен полностью. Срок полетов исчерпан, к полету дальнейшему не пригоден\».
\»Нет! Нет! Я не хочу! Я еще в силе! Хотя бы еще раз испытайте на коротких дистанциях?\»…
Но его никто не слышит. Росчерком пера решена судьба — в металлолом.
Самолет слышит эти страшные слова, хотя ничего не может сказать. И как-то сразу весь осел, немного перекосило одно крыло, издал последний свой вздох прощанья.
А солнце все так же светит и в небо словно белые огромные птицы взмывают лайнеры, — самолеты лучшей конструкции.
Раиса Соболева.

Добавить комментарий

Последний полет

Двухмоторная «Сессна-302» взвыла двигателем и медленно покатилась по зеленому полю аэродрома, увлекая за собой краснокрылый планер. Техник некоторое время бежал, поддерживая крыло планера, пока оно не почувствовало набегающий поток воздуха и не приняло его. «Сессна» еще заканчивала разбег, а легкий планер уже парил, пока еще привязанный к самолету легким тросом. Как пара весенних уток, самолет и планер большими кругами набирали высоту. Наконец пилот планера почувствовал плотный удар теплого воздуха снизу и радостно прокричал пилоту «Сессны»: «Есть! Я его поймал!»

Трос отделился от носа планера и ушел вслед за кивающим крыльями самолетом. Планер остался один в голубом небе. Красные крылья опирались на мощный восходящий поток и пилот умело вел легкий аппарат по спирали, с каждым витком набирая высоту. Альтиметр показывал уже почти две тысячи метров, пилот мог разглядеть не только шеренги белых ветряков на побережье, но и датский берег, темной полосой лежащий на той стороне сверкающего на солнце пролива. Неподалеку виднелись красные черепичные крыши домов и темно-зеленые шпили соборов Ландскруны.
Правая педаль пошла вперед, ручка – чуть влево и планер осторожно, словно нехотя покинул поток. Пилот взглянул на альтиметр – ровно две с половиной. Можно. Он выровнял машину, потом отдал ручку вперед….

Карл Свенссон очень любил пиво. Маленькое кафе со столиками на улице давно стало его любимым местом в жаркие летние дни. А сегодня было очень жарко, даже для южной Швеции. Свенссон с удовольствием выпил почти полкружки зараз, высоко запрокинув голову, когда в поле его зрения попал краснокрылый планер, выписывавший в небе немыслимые пируэты. Свенссон забыл о пиве.
— Смотри, смотри! Эй, Густав, — обратился он к старому приятелю, — смотри, вон, видишь планер? Это мой сосед летает! Друг, можно сказать! Да, брось ты свое пиво, посмотри, что он выделывает. Вот дает!

Приятели уставились в небо.

— Откуда ты знаешь, что это твой сосед? Мало ли там, на аэродроме таких ребят…
— Не скажи. Это Стен на своем любимом планере.
— Богатый у тебя сосед, если у него свой планер.
— Да нет, это планер клубный, но только он на нем и летает. Он особый, пилотажный. Видишь, что вытворяет? А у них там в клубе одни мальчишки, в основном, им пока такую пташку не доверяют, а Стен – он молодчина! Еще когда служил в полиции, каждую субботу и воскресенье на аэродроме пропадал. Если не расследовал что-нибудь, конечно…
— Так он полицейский?
— Был. Теперь в отставке. Он говорил, вот выйду на пенсию, тогда и полетаю вдоволь. Видать вернулся из своего Сингапура.
— А туда-то зачем его понесло?
— Сестра у него там живет, вот и решил входное пособие потратить на путешествие. Видать вернулся…. Нет, ты посмотри, что он делает!

Красный планер крутил вторую мертвую петлю, потом сделал пологую горку, немного спикировал, чтобы свалиться в короткий штопор, после чего развернулся, сделал медленную, выполненную с особым шиком, бочку и устремился вновь на поиск потока. Теплый воздух вновь понес его вверх кругами, все выше и выше. Пилот удовлетворенно похлопал рукой в перчатке по приборному щитку, аппарат ему определенно нравился. Надо все повторить, только вот высоты маловато, надо бы чуточку повыше…

В динамик радиостанции руководителя полетов на аэродроме летного клуба
«Скане» ворвался незнакомый резкий голос.
— Вызываю аэродром «Скане».
Руководитель полетов, немолодой отставной летчик, почти дремал на своем любимом кресле. Делать было нечего, в воздухе находилась всего одна машина, да и та в поддержке не нуждалась.
— Аэроклуб «Скане». Слушаю.
— Говорит диспетчер аэропорта Каструп. Кто это там болтается из ваших в нашем коридоре?
Руководитель обиделся.
— У нас никто не болтается, у нас летают.
— Это у нас летают, а у вас шастают там, где не положено. Он уже целый час вертелся, но в своем эшелоне, а теперь залез в наш. Спроси его сам, что он там делает, на трех тысячах. Пусть убирается, я пока жаловаться не буду.
Диспетчер отключился, старый пилот выбрался из полосатой будки и, задрав голову, стал искать в небе красный крестик планера. Потом бросил бесполезное занятие и схватил микрофон.
— «Скайрейдер»-два, я — руководитель полетов. Вы зашли в северо-восточный коридор подлета аэропорта Каструп. Срочно покиньте его. Повторяю…

Пилот на взволнованный призыв руководителя полетов отреагировал мгновенно.
— Вас понял. Покидаю коридор.
Высотомер показал, да, он занял чужой эшелон – почти три с половиной тысячи… Ничего, сейчас мы это исправим, еще немного доверну и прости прощай поток, дальше мы пойдем сами. Пилот сбросил полотняный шлемофон и надел наушники от плейера, ему нравилось кувыркаться в воздухе под ураганное завывание тяжелого рока. Громкость была максимальной и пилот не услышал негромкий хлопок прямо у себя над головой…

Свенссон уже третий раз заказывал пиво и все не мог остановиться, рассказывая, какой у него замечательный сосед. Его приятелю уже надоели эти излияния и он высматривал в небе планер, надеясь, что мастерство пилота отвлечет старика от болтовни. Планер он увидел первым. Старики молча уставились в небо. Планер не это раз не выписывал причудливые фигуры, а шел вниз короткими кругами, заваливаясь на одно крыло. Свенссон, снова завопил.
— Смотри, смотри! Это у них называется штопор. Вот сейчас он из него выйдет и пойдет вверх.
Но планер упрямо продолжал выписывать все те же монотонные круги, которые становились все меньше и меньше, а скорость снижения все возрастала. До стариков дошло, что дело неладно, хотя они надеялись, что это всего лишь очередная сложная фигура пилотажа. Из-за близко стоящих домой они не увидели, как аппарат врезался в землю…

Стен Сандгрен не успел купить шведскую газету в Каструпе, его и других пассажиров оперативно посадили в автобус и через двадцать минут после приземления самолета они уже мчались на катамаране компании «SAS», пересекая пролив, к шведскому берегу. Ожидая багаж, Стен, наконец, добрался до автомата и с удовольствием держал в руках родимую «Зюдсвенске дагбладет». За три месяца в Индонезии Стену настолько осточертела местная экзотика, что теперь его радовало даже скучное оформление газеты. Так, на первой полосе ничего особенного, дальше…. Дальше… Так, спортивная страница… С газетной полосы на него улыбаясь смотрел Андреас Сундин, коллега по планерному клубу. Большие буквы не оставляли сомнений — «Банкир разбился на своем «Скайрейдере». Стен впился глазами в статью.

«В воскресенье близ Ландскруны разбился на своем планере директор правления банка «Каспер» Андреас Сундин…. опытный пилот….
замечательный планер… обычный воскресный полет… по необъяснимой причине планер сорвался в штопор и не вышел из него… мастерство пилота… Имя Сундина недавно упоминалось в докладе комиссии по расследованию финансовых преступлений, однако обвинение ему до сих пор не было предъявлено…. Возможно, самоубийство…»

Какая ерунда! Как это не вышел из штопора? Он не мальчик, а на такой машине это сделал бы даже школьник… Какое самоубийство? Нет, чушь собачья… Авария, случай, тот, который подстерегает каждого, кто хочет оторваться от земли? Вечно эти репортеры наврут с три короба…Надо бы узнать подробнее. Что же там все-таки произошло?

В этот момент Стен даже забыл, что недолюбливал этого самодовольного банкира, ему не нравился его снисходительный тон богатого человека и развязные манеры. Смерть заставила забыть об этих мелочах, она поставила точку. Был человек, а теперь нет человека и кому какое дело до его недостатков…

Полицейских на аэродроме уже не было. Они опросили всех, кто в воскресенье обслуживал полеты – руководителя, механиков, аэродромных служащих, даже сторожа и быстро уехали, по привычке завывая сиреной. Обломки планера перевезли в пустой ангар и механики деталь за деталью раскладывали их на полу. От кабины пилота мало что осталось, она врезалась в скальный выступ на берегу и рассыпалась на сотни обломков.
Красные крылья на вид казались практически целыми — от удара они отвалились от фюзеляжа и теперь сиротливо лежали, как воспоминание о полете. Здесь же копошились в обломках и сортировали их два эксперта из авиационной комиссии по катастрофам. Стен с грустью посмотрел на останки славного летуна и отвернулся, когда один из механиков начал отскабливать кровь с куска плексигласса..

На аэродроме собралось все руководство клуба, старый пилот, руководитель полетов, был временно отстранен от работы и теперь бродил в одиночестве, ища хоть кого-нибудь, кто еще не слышал его печальную историю. Тут ему и попался на глаза Стен, стоящий у краснокрылого близнеца разбившегося планера. Клубный «Скайрейдер», казалось, тоже грустил о погибшем собрате, его крылья прогнулись на неимоверной длине, как опущенные руки убитого горем человека.
— Смотришь? Смотри, смотри… Все знаешь?
— Здравствуй, Брок. Давно не виделись. Так что же у вас тут случилось?
— Здравствуй, Стен. Ты мне должен верить, Стен, ты же не один год меня знаешь! Я и понятия не имею, как он туда попал.
— Кто попал, куда?
— Да этот, чемпион…
— Брок, не говори загадками, я только что прилетел из Сингапура, вот прочел в газете и приехал. Расскажи, кто и куда попал? Какой чемпион?
— Ты, что, еще ничего не знаешь?
— Абсолютно. Так что давай, рассказывай.
— Ты действительно ничего не знаешь?
— Не знаю и хватит об этом спрашивать. Рассказывай все по порядку.

Они уселись на траву под крылом планера и старый пилот подробно изложил все события воскресного утра. Что-что, а память у него была профессиональной. Брок не упустил ни одной мелочи, даже время событий запомнил с точностью до минуты. Только в самом конце рассказа он начал опять волноваться.
— И тут приходит ко мне Йен, ну, ты знаешь, молодой парнишка, и говорит, все, мол, отлетался наш чемпион. Разбился. А я никак в толк взять не могу, о чем это он толкует? А Йен опять, привет, говорит, чемпиону и чего это он даже не попытался с парашютом выпрыгнуть? А я опять не врубаюсь. Тогда парень мне и объяснил, что в тот день не Сундин был в планере, а этот самый Крис Янсен.
— Постой, постой. Это какой Янсен, чемпион Швеции? Ты о нем говоришь?
— А о ком же еще? Я тебе все время толкую, что этот мальчишка Йен видел, как Сундин подошел к планеру вместе с Янсеном и тот сел в аппарат, а Сундин — в машину, ты же знаешь его «Феррари», и уехал. Я ничего не заметил, правда обратил внимание, что голос по радио какой-то не такой, но кто ж его знает, голос и все, на команды реагирует, а что еще мне надо. Пусть хоть петухом поет.
— Так. Интересно, значит, не Сундин разбился, а этот Янсен? А как же газета? Я же сам прочел еще в терминале Мальмо…
— Что газета? Эти шелкоперы тут и не были до сегодняшнего дня. Кто-то позвонил из газеты, им тоже кто-то сообщил об аварии, спросили, кто летал, кто разбился, а один из механиков ответил — Сундин, мол, летал и все. Он же не знал, что там этот, ну, чемпион… Вот они и напридумывали сами.
— А как это Янсен попал на аэродром?
— Откуда мне знать, Йен говорит, что он приехал вместе с Сундиным. Оба были в комбинезонах, вроде как готовы оба к полету, только вот полетел Янсен. И что могло с ним приключиться? Ведь чемпион же!

Стен задумался. То, что сообщил ему пилот, был неожиданностью. Он уже как-то свыкся с мыслью, что погиб Андреас Сундин, а получается, что нет. Сундин, выходит, жив и здоров, но почему же его нет здесь? Ведь погиб, судя по всему, его друг или, по меньшей мере, хороший знакомый? Планер такого класса кому-нибудь случайному человеку не доверишь, а Сундин хорошо знал цену и планеру и вообще деньгам, чтобы так рисковать. Нет, что-то здесь не так. В Стене проснулся полицейский, он привычно рассортировал факты и понял, у кого ему предстоит выяснить недостающие детали.

Все личные телефоны Андреаса Сундина молчали. Стен связался с банком, один из служащих вежливо ответил, что директора сегодня нет, и не было с прошлой пятницы. Где он, служащий не знал. Тут в голову Стену пришла шальная догадка и он поспешил ее проверить.
— Скажите, в вашем банке работает Крис Янсен?
— Конечно, он личный помощник господина директора и главный программист банка, только его тоже нет на месте, очевидно, он уехал с господином директором.
Кое-что прояснилось. Янсен не был случайным знакомым банкира. Однако, почему же бывший чемпион ни разу не появлялся здесь, на аэродроме раньше? Да и Сундин ни разу обмолвился о таком знаменитом служащем, обычно он любил упомянуть пару-тройку звучных имен, если был с ними знаком… Стен побродил еще по аэродрому, поговорил с Йеном, молодым механиком, но тот ничего нового не мог добавить к рассказу старого пилота. Все в то утро было именно так – Сундин приехал около 10 утра на своем «Феррари» с Крисом Янсеном. Оба были готовы к полету. Они прошли к личному «Скайрейдеру» Сундина, который уже заранее подготовили к полету механики и в планер сел не Сундин, а Янсен. Влетели, планер попал в поток, поднялся до заданного эшелона и начал выполнять фигуры высшего пилотажа. После первого каскада пилот снова начал набирать высоту, вошел в коридор аэропорта Каструп в 11.34, когда последовало предупреждение диспетчера. На команду покинуть коридор пилот отреагировал и…. Больше никто ничего не знал. Потом, в 12.23 раздался звонок из Ландскруны. Звонил некий Свенссон, который и сообщил, что наблюдал падении планера. На место падения в полукилометре от берега Орезунда выехала спасательная команда аэродрома и две пожарных машины из Ландскруны. Пожара не было, планер разбился вдребезги, пилота отправили в Мальмо, в морг, а обломки в течение дня собирали и привозили на аэродром. Кто-то позвонил из газеты и получил подтверждение, что разбился планер Андреаса Сундина, о чем газета и поведала читателям. Досадный прокол для газеты, но так им и надо, этим пронырам, злорадно подумал Стен и улыбнулся. Потом вспомнил о Свенссоне из Ландскруны, уж не его ли это сосед сообщил на аэродром об аварии? Дотошный старик…

Догадка оказалась верной. Старину Свенссона Стен нашел в его любимом кафе за привычной кружкой пива. Старик был горд вниманием и подробно, с множеством ненужных деталей описал все, что видел в воскресное утро.
— Значит, во второй раз после подъема планер не выписывал пируэты, а просто крутился?
— Точно! Никаких тебе фигур и мертвых петель. Просто вертелся все быстрее и быстрее. Над землей и вовсе быстро. А вот, как падал, не могу сказать, не видел, дома помешали. А я сразу звонить побежал, думал, что это ты там, в этом планере….
— Ясно. Что ж, приятного вечера.

Итак, одна важная деталь – с планером или пилотом что-то случилось где-то там, на высоте, а не во время пилотирования фигур. Именно что-то случилось, иначе такой опытный пилот не мог так долго крутиться в плоском штопоре и не предпринять попыток к спасению. Парашют на месте, кабина было плотно закрыта, это Стен успел узнать у специалистов, собиравших обломки. Значит, Янсен не пытался покинуть планер. Не было, видимо, и попыток вывести аппарат из штопора. Это говорило о многом.

За завтраком в кафе Стен развернул очередной номер газеты. На спортивной странице репортер ограничился коротенькой заметкой, что расследованием аварии планера Андреса Сундина занимается авиационная комиссия и что результаты будут обязательно опубликованы. Стен усмехнулся, видя, как газета попыталась замазать собственную ошибку. Они не написали, что погиб другой человек, а ограничились полуправдой – действительно, разбился планер господина Сундина, но вот кто сидел в этом планере, газета скромно умолчала. Ничего, скоро очухаются и растрезвонят о гибели чемпиона на всю катушку.
Стен решил повидать старых друзей из полицейского управления Мальмо, заодно и порасспросить, что они там накопали на этого Сундина. Проезжая мимо громады здания «Зюдсвенске дагбладет» Стен еще раз злорадно усмехнулся.
В управлении ничего не изменилось с того дня, когда Стен Сандгрен стал инспектором в отставке. Тот же унылый коридор, те же обшарпанные двери и неистребимый запах полицейского участка, одинаковый для всех стран мира.

Густав Лунц с удовольствием глядел на своего бывшего коллегу – отпуск явно пошел на пользу Сандгрену, хотя и раньше инспектор на здоровье не жаловался.
— Ну и как там живут, в Сингапуре этом? Это где, в Австралии? Как сестра?
— Спасибо, все хорошо. Только одного не могу понять, как они там существуют в этой жаре?
— Привычка, Стен, привычка. Мы с тобой люди северные, а они любят, где потеплее.
— Но не до такой же степени, черт возьми! Я не вылезал из моря, но это мало помогало – температура воды выше, чем у нас в воздухе! Если бы не пиво… Но и у вас, я смотрю, становится жарковато.
— Что ты имеешь в виду? — насторожился Лунц.
— А вот это самое. – Стен протянул газету с портретом Сундина.
— Ах, это… Пустяки. Это уже не наше дело. Обыкновенная случайность. Мало ли трупов на собираем на шоссе, а тут – в воздухе… Я послал на аэродром мальчишек-стажеров, до сих пор сочиняют отчет. Сам знаешь, как они в таком возрасте любят землю рыть.
— Знаю. А что там за намеки на какие-то финансовые махинации?
— Теперь это тоже не имеет никакого значения. С мертвого много не спросишь. Финансовое управление и налоговая полиция почти год копали под этого Сундина. Накопали целый воз, по восемнадцати пунктам. Даже, если бы не все доказали в суде, все равно в общей сложности лет восемь бы этому Сундину припаяли. Я сегодня должен был получить санкцию прокурора на его задержание и обыск в доме и банке. Да только вот все напрасно. Ушел, сукин сын, туда, где я его не достану. Ну, и ладно, нам хлопот меньше.
— Так, говоришь, стажеры еще отчет не принесли? Отлично, значит я вместо них тебя порадую – жив твой Сундин и здоров, по всей вероятности.
— Постой, но как же…
— А никак. Планер разбился действительно его собственный за полмиллиона долларов, а вот сидел в планере не он, а некий Крис Янсен. Ты хоть в морге опознание-то проводил?
— Да нет, думали сделать это сегодня. Куда спешить, и родственники пока не объявлялись. Вроде ясно все было… Кстати, откуда он, этот Янсон?
— Насколько я помню, он живет в Гетеборге, а как очутился в Мальмо, тебе надо выяснить.
— Вот черт! Как же я так опростоволосился?
Лунц явно разволновался, на что Стен смотрел с легкой улыбкой человека, над которым больше не было никакого начальства и потому чувствовал себя абсолютно счастливым. Беготня Лунца по кабинету забавляла его.
— Да не принимай ты все так близко к сердцу.
— Тебе теперь легко говорить, а что будет со мной? Прокурор давно на меня зуб имеет, теперь отыграется вволю. Я же сам отменил задержание и обыск, а что сейчас? Снова идти за постановлением?
Лунц даже застонал от несправедливости судьбы.
— Хочешь, дам совет? Ты не жди постановления, а иди и арестуй этого типа. Только вот, боюсь, что он уже далеко.
— То есть, как далеко? Ты хочешь сказать, что он слинял отсюда?
— У нас свободная страна и каждый гражданин свободен, если его не разыскивает полиция, а она Сундина с понедельника уже не разыскивает. Вот он и решил не дожидаться… Самолеты летают, автобусы ездят, корабли плавают – ищите, господин Лунц!

На аэродроме Стен направился прямиком к ангару, где по частям планера специалисты пытались понять причину аварии. Стен скромно присел на стремянку и внимательно наблюдал за работой механиков. Крылья, почти целые, лежали в стороне, от фюзеляжа остались только части стрингеров и обшивки, а хвостовое оперение вообще рассыпалось на мелкие куски. Механики восстанавливали систему тросов управления и, насколько Стен мог судить, она была в полном порядке. Значит, дело не в обрыве одного из стальных тросиков, этой наиболее частой причине отказа управления. Нет, англичане строить планеры умеют, ничего не скажешь…

Стен передвинул стремянку поближе к обломкам и стал пристально, деталь за деталью рассматривать то, что еще недавно было изящной каплевидной кабиной замечательного планера. Кресло пилота практически не пострадало – ниша для парашюта, правда, была пуста, — парашют исследовали отдельно. В стороне лежали шлемофон и разбитый музыкальный плейер. Стен тихо
спросил одного из экспертов.
— А что, шлемофон был у него не на голове?
— Нет, его нашли под креслом, а в ушах у того парня торчали наушники от плейера. Странный малый, но летал он отлично, я видел его первый каскад фигур, Высший класс. А потом чем-то занялся и не заметил, что случилось.
— Да, летал он хорошо, только вот приземлился неудачно…

Стен обратил внимание на дополнительный прибор, прикрепленный позади к спинке кресла.
— А это еще что? На другом «Скайрейдере» такого нет, я точно знаю.
Механик улыбнулся.
— А это было личная техника Андреаса, как он называл эту штуку – «будильник».
— Будильник? Он что, засыпал в полете?
— Нет, что вы. Это ему специально кто-то изготовил прибор, который сигнализировал звуком о высоте. Андреас говорил, что часто забывает взглянуть на альтиметр, когда выполняет фигуры и потому теряет много высоты. Вот он и поставил «будильник» — как планер окажется на определенной высоте, он и свистит. Только, я думаю, глупости все это.
— Не скажи… И что, этот «будильник» можно было перенастраивать?
— Ну, да, на любую высоту, хоть по максимуму, хоть по минимуму.
— А от чего он работал?
— Да от общего аккумулятора. Свистел здорово.
— Здорово, говоришь? Дай-ка я его рассмотрю поближе.

Прибор выглядел непривычно, хотя принцип работы был ясен – разность давлений двигала поршень в разные стороны и замыкала или размыкала контакты. Примитивно, но надежно, не то, что нынешние электронные штучки. Так, а прибор-то недавно ремонтировали или еще что-то с ним делали. Да нет, скорее дополнили еще одним приспособлением… Какая-то трубочка, а что в ней? Ничего… Так, а на поршне добавлен рычажок. Интересно, для чего? А если сместить поршень влево? Ага! Рычажок входит в трубочку. А где у нас свисток? Так, вот он. Странно… Стен попросил лупу. Внутри трубочки блестели мелкие осколки стекла… Осторожно достав пинцетом несколько, Стен уложил их в полиэтиленовый пакетик. Черт, сегодня ехать в управление уже поздно, придется завтра. Заодно и узнать, что там Лунц накопал в банке…

Начальник Лунц был рассержен и расстроен одновременно. Он свирепо взглянул на пакетик, который держал в руках его бывший коллега и рявкнул:
— Что это?
— Надо бы проверить в химлаборатории.
— И что они должны найти?
— Думаю, следы газа типа Эйч-Эс, возможно, Си-Эс. Или что-то в этом роде.
— И откуда у тебя это?
— Расскажу потом, а сначала отправь и попроси сделать это срочно, а я пока послушаю твою историю. Надо же тебе кому-нибудь поплакаться в жилетку, не к прокурору же ты пойдешь.
Лунц сверкнул глазами, но промолчал и вышел из кабинета. Через пару минут он вернулся и молча уселся за свой огромный стол.
— Ты как в воду глядел, Сундина и след простыл. Исчез! Испарился! Убег! А вместе с ним все деньги с его счетов и не только с его. Там сейчас эксперты из финансового управления головы ломают – в компьютерах банка черт знает, что творится. Такого накручено… Пока не понять всей картины, но в том, что банк недосчитается нескольких миллионов, я не сомневаюсь.
— В компьютерах? Ага! Этот парень-то, чемпион, был как раз отменным программистом.
— Так о чем я и говорю! Он пришел в банк всего четыре месяца назад, стал любимчиком у директора…
— Еще бы!
— Это еще не все. Эксперты считают, что Сундин похозяйничал и в хранилище банка. Теперь они вызывают всех владельцев сейфов и будут проверять содержимое.
— Думаю, и там кое-чего не досчитаются .
— Вполне возможно. Но как он догадался, когда надо делать ноги? Ведь еще один день и все, я бы его сцапал! Кто ему настучал?
— Эй, дружище, не бейся головой об стол, я думаю, ты сам ему об этом сказал.
— Я?
— Ты, ты… Я знаю твою манеру надуваться и кричать – я тебя, дескать, на чистую воду выведу, я тебе покажу … и все такое.
— Я? Кричать? Ну… Ясное дело, я не пай-мальчик… Сказал, конечно, кое-что… но…
Лунц покраснел и даже вспотел от предположения, что сам надоумил преступника бежать.
— А Сундин не дурак. Ты когда у него был в последний раз? В пятницу. И угрожал ему. А он сложил два плюс два и понял, что раньше понедельника ты свой ордер у прокурора не получишь. Вот он и подставил этого парня, чтобы ты его в понедельник не трогал. А ему хватило одного дня, чтобы все провернуть, тем более, я уверен, ты выяснишь, что у Сундина все было готово заранее.
— Как это он подставил мальчишку? Что-то ты темнишь или разыгрываешь меня.
— Подождем результат экспертизы. Уверен, они найдут то, о чем я говорил. Это минутное дело, когда знаешь, что искать.
Словно в подтверждение этих слов в кабинет постучали. Молодой стажер принес листок с результатами химического анализа. Стен взглянул и повернулся в Лунцу.
— Теперь сядь, чтобы не свалиться на пол и слушай историю про твоего подозреваемого, а моего коллегу по аэроклубу господина Андреаса Сундина. Он не только мошенник и вор, но и убийца. И в этом листочке – неопровержимое доказательство. Сундин уже в пятницу понял, что понедельник станет для него по-настоящему тяжелым днем. А бежать с пустыми руками ему не хотелось, не для этого, как ты знаещь, он долго готовился.
Этот понедельник, то есть рабочий день, нужен был ему, как воздух. Вот тут Сундин и решил произвести отвлекающий маневр. Он приезжает на аэродром с Крисом Янсеном и усаживает того в свой планер. Но перед этим он несколько усовершенствовал свой «будильник». Непонятно? Сейчас объясню. Сундин установил в своем планере прибор, чутко реагирующий на изменение высоты. Он служил дополнительным индикатором, включал звуковой сигнал. Но, если есть датчик, всегда можно к нему подключить и другой исполнительный механизм. Не такой безобидный, как свисток. Например, раздавить небольшую ампуле, ну, положим, такую, которую используют полицейские в своих баллончиках. Газ Эйч-Эс, как тут написано, вызывает временный обморок, потерю сознания. Ненадолго, правда, но достаточно, чтобы упасть с высоты в три тысячи метров. Он установил свой адский прибор, видимо, в субботу, ты выяснишь, что он был в тот день на аэродроме, а потом соблазнил своего любимчика перспективой покувыркаться в воскресенье на отличной машине. Тот согласился, на свою голову….
Видимо, Сундин настроил прибор на максимальную высоту — две с половиной или три тысячи метров. Можно было и пониже, но он хотел наверняка. В первом заходе на фигуры или что-то не сработало, или была не та высота. Зато во второй раз все получилось отменно – будильник раздавил ампулу, газ в закрытой кабине распространился почти мгновенно, пилот потерял сознание и планер сверзился с небес, как грешный ангел. Парня не стало. Просто, но эффективно.
Зато Сундин абсолютно верно рассчитал, что никто сразу не разберется, кто именно погиб, ведь планер-то был его собственный! Конечно, бывали случаи в клубе, когда другой пилот отправлялся в полет, но достаточно редко, да и не такое это уж и нарушение, чтобы все на аэродроме следили за этим. И его расчет оказался абсолютно верным, хотя он сильно рисковал. Но, как говорится, другого выхода не нашел… Роковая случайность, ошибка пилота, капризы погоды… Да все, что угодно, только не злой умысел – вот на что он рассчитывал. И не ошибся, к сожалению. Как капитан торпедного катера…
— Какого еще катера? Он же летал, а не плавал.
— А это не имеет значения. Ты знаешь, как торпедные катера выходят
из боя? Не знаешь. Очень просто — один из катеров ставит дымовую завесу, а остальные под ее прикрытием выполняют знаменитый маневр под названием «уноси ноги».
Вот и Сундин поставил перед тобой завесу в виде несчастного случая с этим чемпионом, а сам перед своим отлетом, отплытием или как он там еще решил драпать, позвонил в редакцию газеты и подсказал репортерам свою версию. Те клюнули и… Сам видишь, что получилось. Так что тебе придется поискать этого Сундина. И не только тебе, но и Интерполу и еще, кто его знает, полиции скольких стран… Бог вам в помощь…

0 комментариев

Добавить комментарий

Последний полет

Последний полет

Памяти Ники Турбиной

Были неуемные восторги
Над малышкой, пишущей стихи,
«Черновик» — от корки и до корки
Без белиберды и чепухи…

Вроде знают все: поэты хрупки.
Души — их рабочий инструмент.
На сердцах бесчисленны зарубки –
Отпечатан каждый инцидент.

К ним бы с лаской — ведь они – как дети,
Их бы возлелеять, как цветы…
Но живут забытыми на свете,
Не осуществляются мечты.

Их поступки зачастую странны –
И на грани часто, на краю…
Не зажившие на сердце раны
В том надрывном киноинтервью

В откровенном и бесстыдном хрипе
Выявляли горестный надлом,
Боль страданья, будто бы на дыбе.
Только нет сочувствия ни в ком.

Те надежды, те полеты веры,
Светлые, к которым так привык,
Превращались в пьяные химеры…
Только жизнь – она не черновик.

В ней не все ошибки перебелишь –
И, летя с карниза на бетон,
Попросить прощенья не успеешь,
Не поправишь ничего потом

0 комментариев

  1. nadejda_tsyiplakova

    Не вмешиваясь в свято чтимый мною индивидуальный творческий процесс, считая, что автор всегда прав, а критика — это просто другое неродственное душевное восприятие главной мысли произведения, только из желания помочь, разрешите великодушно, высказать одну мысль по поводу Вашего стихотворения…
    Мне кажется, что более емко и пронзительно звучало бы стихотворение в целом, выражая главную мысль произведения: нельзя талант, тем более, ребенка, бросать на потребу толпы (как это всегда злободневно вообще по отношению к таланту!), — если в последней строке чуть изменить разбивку и, соответственно, знаки препринания:
    «Не поправишь… Ничего — потом.»
    В Вашей авторской версии накал трагизма в этой строке и от этого -всего стихотворения в целом, несколько ослабевает, а это (накал, а не трагизм), как мне кажется, нежелательно…т.к. упрощает… глубину трагедии… и образность выражения… главной мысли произведения…
    Могу, конечно, ошибаться…
    С уважением, Надежда

  2. semen_ventsimerov

    Спасибо, Надежда за внимательное прочтение… Предложенный вами вариант интересен. И у меня был соблазн последовать вашему совету и и изменить строку. Поразмыслив, я от этой идеи отказался, поскольку ваш вариант, на мой взгляд, излишне резок и прямолинеен и не очень согласуется с моим сдержанным рассказом. Прсему, оставляю так, как было…

Добавить комментарий