Очерк хитроумной слепоты

— иронический очерк автора о хитроумной слепоте другого, великого, автора на примере одного из его ключевых произведений:
Гомер. Одиссея: эпическая поэма; перевод с древнегреческого В. А. Жуковского
Насмешливый критик – человек, мнимологически разъясняющий изумленным читателям смыслы произведений

Не будем пересказывать один из самых известных в мире сюжетов. Эпических, сценических, бытовых и даже эстрадных. В нем, правда, песен не очень, чтобы так, и не так, чтобы очень много: не больше чем часов в сутках. Но такие это песни песенщин, что до восьмисот строф пятистрочных – каждая!
Потому и не будем. Всего позволим себе усомниться в правдивости безупречного, точно по нотам разыгранного вокала.
Ибо великим поэтом, но слепым был Гомер: так мастерски, ни разу не сфальшивив, воспеть супружескую верность Пенелопы.
И так неверно!
С чего бы ей, женственной и умной, быть верной такому же умному и мужественному, но одному пусть и Одиссею?
И, действительно, опираясь на свидетельства не столь известных, как Гомер, и совершенно неизвестных исследователей древности, относительно верности Пенелоповой, можно прийти к обратному мнению. Эх, хо-хо:

Где относительности мера?
На имя родины Гомера
Семь городов претендовали,
Хвалу поэту воздавали…
Но от случайных провожатых,
Слепой, зависел он когда-то…

Начать хотя бы с наследственности.
Достоверно никому в Этолии не известно имя той легкомысленной наяды, которая без долгих уговоров приняла в свои текучие объятия изгнанного из Спарты Икария и нарожала ему пять сыновей и одну дочь Пенелопу.
Да и у самого Икария – братова жена Леда спуталась с Зевсом, который в образе длинношеего лебедя утолил ее лоно.
После чего с плюсом девяти месяцев Леда мифактически произвела на свет ту еще штучку – Елену Прекрасную, прозванную за тройные эротации с военными Троянской.
Или сама эта Пенелопа в прошлом… Зрела струеволосая и голубоглазая, как снопик льна, сжатого вместе с васильками… На лакедемонских лугах бегала в мини-платьице за овцами…
Однажды перед грозой догнал ее, наклонившуюся в каком-то гроте, один козел и беспрепятственно взял самое дорогое.

На счастье каждого козла –
Любовь, и в самом деле, зла!

Хотя мог бы купить и обворожить, и по-иному облапошить, потому что был, на самом деле, богом торговли, краснобайства и обмана Гермесом.
Пан родился. Не пан, «как в Польше – у кого больше», а – с рогами, хвостом, по пояс в шерсти и на копытах. Страшный, как черт. Настоящий, а не малеванный.
Между прочим, до сих пор при живых родителях в беспризорниках числится!
Потому что – сунулся, было, к отцу, а тот весь в бегах, только крылышками на ногах зашелестел:
– Козел! – говорит.
Крутанул Пан рогами:
– Сам ты козел, – говорит, – если одного сына не мог по-человечески сделать!
Гермес как рассердится!
– Пошел, – кричит, – к матери!
В смысле – к Пенелопе. А той и вовсе на дитя красиво наплевать. Как говорится даже в последующем фольклоре народов Европы:

Ах, как был нравствен Мефистофель,
Избрав занятий чертов профиль –
Бессмертье на душу менять,
В сравненье с той, чье имя – мать,
Но посчитавшей вдруг, что лучше,
Забыв дитя, благополучье
Взамен подкидышу иметь
И слыть рожалой девкой впредь!

Она уже иностранца Одиссея окрутила и живет себе на Итаке припеваючи, как в прошлом порядочная, и как в будущем – фу-ты ну-ты – дургеневская девушка.

Ни разу не краснела… от стыда
За то, что не краснеет никогда!

Потому что благородный сын Лаэрта, не обнаружив в свадебную ночь того, что полагалось бы, ничего в объяснение этого, кроме рожалостных слез, не мог допроситься и потом всю жизнь о том помалкивал!
Старый Лаэрт отдал новобрачным дворец. Родился Телемах. Троянская война началась. Одиссею повестку принесли. Всего-то в плоскостопные войска. А он погнал хитроумную дуру, что единственный кормилец-одевалец, с ума сбежавший от любви к семье.
При высокой призывной комиссии стал засевать вспаханное поле крупной солью. Но его недруг Паламед, настолько премудрый, что придумал первый маяк и предложил считать время по годам, месяцам и дням, выхватил из рук Пенелопы грудного Телемаха и бросил на пашню. Одиссей остановил вола, – не смог задавить сына. И разоблачил себя. Пришлось многоумному Одиссею устраивать свои проводы.
Человек предполагает, а боги располагают. Думал Одиссей, что не надолго, но только через двадцать лет вернулся…
Вернемся и мы – к сомнениям.
Пролетели годы. Все уцелевшие герои осады Трои демобилизовались, а об Одиссее ни слуху, ни духу. Во дворце Пенелопы день и ночь толклись женихи – сто восемнадцать игроков на лютнях и плутнях.
Можно поверить, что она была к ним равнодушна? При ее опыте сокрытия даже добрачных связей?

Однажды хвастала сама:
– В меня влюблялись без ума!..
Но долго думала потом
О тех, которые – с умом.

Великий аэд Гомер не мог скрыть, что кое-кому из умных женихов Пенелопа отдавала предпочтение. Особенно успешно капали ей на мозги Амфином и Антиной. Но что характерно – замуж она мудро ни за кого не выходила.
Именно – мудро, ибо сто восемнадцать есть сто восемнадцать, а не один и тот же каждый день!

Замужество?
Причудливый мираж:
Дворцы, фонтаны и верблюды…
Дворцы падут за этажом этаж,
Исчезнут струи и запруды.
Реализуется из всех причуд
Один уздой обманутый верблюд!

О мудрости красноречиво говорит осторожное поведение Пенелопы: спускается в общий зал из укромных верхних комнат в обществе служанок и держится всегда в стороне от толпы гостей.
Ясно – чтобы ни один фаворит опрометчиво не скомпрометировал ее перед другими!
С другой стороны, из огромной толпы можно шустро и не заметно, по одному, ускользать и восходить на горючее ложе соломенной или всамделишной вдовушки.
Все в полном соответствии с диалогом:

– Клянусь тебе, как перед богом,
Я мужу изменить бы не смогла…
— И я… – но если перед богом,
А не во тьме укромного угла!

И последнее.
Самый древнегречески подкованный русский поэт Н. И. Гнедич на каждом всемпозиусе Коньком-Горбунком въезжал в равнодушные уши: «Гомер не описывает предмета, но как бы ставит его перед глаза: вы его видите».
Чтобы таково тщательно и любовно ставить перед глаза читателя что-то, надо прежде и свои зрячие глаза иметь!
Выходит, старый и слепой Гомер не всегда был стар и слеп? Его подробное объизображенье Итаки в «Одиссее» недвусмысленно свидетельствует о том, в каких бывальцах, минимум, на ней он сам перебывал.

«…богиня
Вдруг превратилась, взвилась к потолку и на черной от дыма
Там перекладине легкою сизою ласточкой села…»

Да не Гомер ли первый утешитель Пенелопы после многих одиноких ночей?
Ведь только в этом случае становится понятным сам факт появления в поэме пышного венка похвал сорокалетней невесте, будто сотканного из глубокой благодарности за незабываемые минуты или даже часы запретной любви:

«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; ложе покинул тогда»…

Это только в наши дни по-другому:

«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»… –
Сколько живут нечитабельно, стольким и ложе приелось!

Тем более мы, читающие, не позволим страстному потоку поэзии Гомера поглотить своим великолепием те малые, скрупулезно суммированные крупицы истины, которые заставляют сделать вывод…
Да, да, Пенелопа ничем от своих родственниц Елены и Клитемнестры, как и от других сладострастных дочерей Зевса, не отличалась!
Миф о ее верности – он и есть не более чем миф:

Все может быть,
Все может статься,
Любая может поломаться,
Помучив, прежде чем любить,
Но не хотеть? Не может быть!

То-то – потому пошло, посмотрите, читатели, по словарям выражение о хитрой уловке, якобы для обмана женихов – «ткань Пенелопы». Но, оказывается, и для всеобщего окозамыливанья (укр. – очковтирательство): что днем целомудрие соткет, то ночью страсть распустит!
То-то – потому, честь Пенелопову стремясь охранить, пришлось Одиссею с Телемахом всех женихов махом порешить. Чтобы ни один из ста восемнадцати ни под каким живым видом не проболтался!
То-то – если следовать литературным наставлениям горького соцреализма и проследить связь истории с художенственной современностью, – до се все Пенелопы только на ткань неверности способны!
То-то – потому:

Журналюги, не любя такой теории,
Заменили «о» на «е» в и с т о р и и!

Чего стόит истерия вокруг испанской актриски Пенелопы Крус (Penelopa Kruth)! Чи – ни Брижит, чи – ни Бардо?!

Восхищаются тою мужчины:
– О, у вас ни единой морщины!
– Вы мне льстите, как я погляжу,
Есть одна… – Где? – На ней я сижу!

Слова Брижит Бардо? Не все, и те ли:
«Мир тесен – встретимся в одной постели!»?

Эта – коза и коза. Ни кожи, ни рожи. Як наши читачкы, у яких полна пазуха цицёк, кажуть: дви лучины та гирсть соплэй… ничόго, крим нэйверносты.
Ай, нет, нет, наоборот – верности… тому режиссеру, который снимает ее на одну картину. С которым – и по-сценарные, и – хоть ложкой ешь! – по-ложительные отношения.
Будь то те же «Бандитки» в «Сахаре» или «Готика» и «Ванильное нёбо» от «Кокаина», «Фанфан, который всего тюльпан», или полный «Ноэль», или вообще «Проснуться в Рено»…

Еще б с кем поамуриться! –
У Круски на уме.
Во всем умна… как курица,
А в этом – будто две!

И вот уже не Гомер с мифическим Гермесом, а Лапша. ру вешает на уши весть, извольте радоваться, о продолжительной свадьбе Пенелопы с Томом Крузом (Tom Cruise). Мол, супруги разошлись раньше, чем гости!

Красивая супруга – счастье, да.
Иметь такое счастье – вот беда!

А три года перед тем – куда режиссер козу за счастьем ни тянул, туда и Том на беду мотался. Никак не наоборот:

Бегать ей за ним? Вы что? Неловко.
Видано ль: за мышью – мышеловка?

И вот уже Интернет-страница «Красота не знает времени» впенелопливает полсотни фотографий голой мышеловки. И акткрыске-динамистке за это, не известно за что, пристукнутые ею папарацци вручают в Париже Орден изящных искусств и словесности!
Все, конечно, догадываются или знают – за что:

Возле моря,
Загорая,
Потеряла
Честь.
И не
Тужит.
Иль вторая
Где-то
Дома есть?

То-то, выходит, не родился на эту Пенелопу еще свой верный Одиссей, не говоря уже о том, чтобы самой воленс-неволенс блюстителя нравственности, какого б никакого Телемаха завести. А не собаку…
А так, конечно, порода есть. Не у собаки, – у хозяйки. Древняя. Козлопанно-пенелопая.
Твердиземное же море – колыбель, где заколыханных, ткущих ткань Пенелопы от Пиренеев до Итаки, издревле было, негде яблоку упасть.

Огрызок яблока волна
Глотает, чтобы снова сплюнуть.
Блесна с мормышкою – Она,
И рядом Он – готовый клюнуть.

О, море!
Ева и Адам?
Плода откушенного
Сладость?..
Плывут объедки по волнам –
Все, что от райского осталось…

То-то – рядом же все! – через талию Италии никакая ни одиссея, а сто минут Икару пролететь. Или русскому мόлодцу в сапогах-скороходах через италийский сапог процокать.
До сапогея неверности казака с этой козой в апеннинских сапогах. С бутылкой не квасного «Клинского» – по усам текло, в лом не попало, а «Кьянтского» – сыто-пьянти черному таракану без усов! Типа рыгацители, анамнедали…

У Пенелоп всего одна
И верная любовь, –
Объекты сменные.
Очередной, не прекословь!

Как говорится, не по-английски – IMHO: «In my humble opinion» (по моему скромному мнению), а – по-русски – ИМХО: «Имею мнение – х… оспоришь!»
У исконно титульных лиц национальностей просим извинения за троеточие в третьем слове цитаты. Потому что в «Русских народных сказках», собранных и напечатанных Афанасьевым в 1867 году, оно было набрано 177 раз – полностью!
А один их самых умных людей России – как раз романтический переводчик «Одиссеи» – Василий Андреевич Жуковский (1783 – 1852), наставник царских детей, придворный поэт и друг А. С. Пушкина, еще и раньше не смущался употреблением этого слова, характеризуя его как повелительное наклонение просторечного «ховать»!
Но вернемся к нашим козам… ИМХО-то ИМХО – бесспорное мнение. А сомнение в праве на осуждение неверности, как слабости слабого пола, не ховается…

Может, так посмотреть –
Эта женская слабость
Для мужчины и сладость,
И всесилье, и твердь,
И безумие встреч,
И разлуки искусы?
И без долгих дискуссий,
Может, слабость беречь?..

Такие неожиданные для самого мнения-сомнения.
С которыми натворивший все написанное и остается. Въедливый, насмешливо легкомысленный. Невзирая на имя. А так-то он серьезный – (c англ.) Ernest…