Соловей

1. На переправе

Самым близким моим другом в детстве был Митя, но кроме него, был ещё один друг – Аркашка Соловьев. Ему только что исполнилось тринадцать, но учился он, как и Митя, в четвёртом классе, потому что в каждом из них сидел по два года. По имени Аркашку никто не называл – для всех он был просто Соловей, – но он был добрый малый и никогда никого не обижал. Водился Соловей обычно с мелюзгой и, не замечая разницы между собой и малышней, иногда втягивал её в непредсказуемые истории, которые заканчивались порой также непредсказуемо, а подчас и вовсе печально.
Однажды жарким июльским днем, когда моя мама огребала картошку в огороде, Соловей вызвал меня на улицу и сказал:
— Светка, давай, собирайся, пойдем в лес по ягоды. Бери Славку, а я позову Таньку.
Танька – это моя подружка и дочка нашей соседки тети Глаши, и ей, как и мне, было всего лишь пять лет.
— А куда мы пойдем? — поинтересовалась я.
— Куда, куда… На Кудыкину гору!
— Ну, правда, Соловей!
— Что ли не знаешь? На Вятский бок, конечно.
Вятским боком назывался лес, который простирался от нашей маленькой речушки до деревни Вятка. В это время в сибирских лесах уже вовсю поспевает клубника, да и земляники ещё полно, а цветов… – море необъятное. Тут и медуница, которая пользовалась нашей особой любовью – её очищенными стебельками мы лакомились вместо конфет, – и нежно-фиолетовые кукушкины слёзки, и темно-оранжевые яркие огоньки. В общем, лес был нашим вторым домом, и с его обитателями нас объединяла крепкая дружба.
Промышляли мы, как правило, вдоль берега, напротив деревенских огородов: и близко — вся деревня, как на ладони, – и безопасно.

— Ты что-о! Мне мама не разрешит, — протянула я.
— А ты не говори ей! Мы же недалеко: пройдемся бережком до вашего огорода, да и дело с концом. А назад – по бревнышку.
— А мы перейдем по бревнышку-то? – неуверенно и как-то с опаской спросила я. — Славка ведь совсем маленький.
— Не боись, перейдем! Славку поведу я, а ты пойдешь с Танькой.
И, не откладывая наше мероприятие в долгий ящик, мы отправились.
На Вятский бок мы перешли по мосту, но для этого сначала миновали всю деревню, а поскольку возвращаться этим же, достаточно длинным путем не хотелось, то Соловей и придумал укоротить его, предложив переход по бревну как раз против нашего огорода.
Вволю наевшись ягод, мы ещё немного пошатались по лесу и, наконец, подошли к переправе. Спокойная и тихая речушка, шириной чуть более пяти метров, не внушала никаких опасений, да и бревно, на первый взгляд, было приличным, во всяком случае – не узким.
И вот, все вчетвером мы, наконец, выстроились перед ним.
— Ну, ладно, — бодро сказал Соловей, взяв Славку за руку, — мы пошли. – И строго посмотрев в нашу сторону, добавил: — А вы – пока не перейдем – чтоб ни шагу, поняли?
— Поняли, — громко в унисон ответили мы.
Соловей пошел первым, а Славик, чудно переставляя свои косолапые ножки, потихонечку за ним. Крепко держа малыша за руку и осторожно ступая по бревну, минуты через две-три они без приключений достигли противоположного берега.
— Так, Светка, — едва ступив на землю, крикнул Соловей, — ты – побойчее, давай бери Таньку за руку и – вперед!
— Я не пойду-у! – спрятав руки за спину, вдруг ни с того, ни с сего заартачилась Танька. – Не пойду, я боюсь!..
— Ты чего? – опешила я. – Хочешь до ночи здесь остаться? А ну-ка, пойдем – давай сюда руку!
Она скорчила гримасу, видно собираясь заплакать, и стояла так некоторое время, потом, протянула мне руку и сказала: — Светка, держи меня крепче, я наверно, упаду.
— Вот, придумала… — всплеснула руками я. – Пойдем, не бойся!
До середины реки мы добрались нормально. А потом случилось непредвиденное: Танька почему-то резко качнулась влево и, увлекая меня за собой, плюхнулась в воду. Она свалилась лицом вниз – почти плашмя, я же упала спиной, и вода мгновенно накрыла меня с головой, да так, что я ничего не успела сообразить. Я только увидела над собой водное пространство и почувствовала, скорее всего, бессознательно, что если буду лежать вот так, неподвижно, то моментально захлебнусь и уйду на дно. И я стала отчаянно колотить по воде руками, намереваясь прицепиться к бревну, и через какое-то время мне это удалось. А тут и Соловей подоспел, он протянул мне руку, и с его помощью я, наконец, забралась на переправу. Немного придя в себя, я глянула на воду и обомлела – на речной поверхности вместо Таньки виднелось лишь её белое платьице в мелкий цветочек, надувшееся почему-то большим пузырём.
Я и Соловей, молча стояли на бревне и, как завороженные, смотрели на этот белый пузырь, который по мере всё большего погружения Таньки на дно, уменьшался в размерах.
— Соловей, — очнувшись от ступора, в ужасе закричала я, — ты чё стоишь? Таньки-то нет… одно платье её торчит! Хватай за платье-то!
— Без тебя знаю! – огрызнулся он.
— А чего стоишь тогда? Утонет ведь!
— Тихо, я сказал! – и с этими словами он решительно оседлал бревно и, взявшись за него левой рукой, правой стал тянуться к Танькиному пузырю. Ухватившись за кончик платьица, он осторожно притянул девочку к себе и, не глядя в мою сторону, скомандовал:
— Садись рядом, будешь помогать – мне одному не справиться.
Я села почти вплотную к нему, и вдвоём мы кое-как затащили Таньку на бревно.
Увидев её закрытые глаза, я страшно перепугалась и, облизав пересохшие губы, прошептала:
— Соловей, смотри… Танька умерла!
— Да, подожди ты! – снова почему-то рассердился он. – Ничего не умерла, просто воды нахлебалась, вот и всё. Я сейчас возьму её подмышку, а ты иди за мной, да смотри, опять не свались!
Выйдя на берег, мы уложили Таньку на траву, и Соловей тут же стал постукивать её по спине. Вскоре она сильно закашлялась и, когда вода отошла, она открыла глаза и тихо сказала:
— Светка, я же сказала, что упаду – ты почему меня не послушала?..

2.Конопляные семечки

После нашей прогулки на Вятский бок прошло около двух месяцев. Стоял сентябрь, и было уже достаточно прохладно. Митя приболел и в школу не ходил, да и к нам не заглядывал тоже. Зато Соловей был тут как тут, потому что его беспокойная натура жаждала всё новых и новых приключений, а поскольку я охотно откликалась на них, он с удовольствием брал меня в свою кампанию.
Вот и на этот раз, зная, что моя мать находится на работе, а Славик гостит у бабушки, он со своим дружком Колькой Стениным, которому только что стукнуло девять, явился ко мне и прямо с порога заявил:
— Светка, одевайся, да побыстрее!
— А куда пойдем?
— Опять – куда?! – он досадливо поморщился. — За коноплей, вот куда!
— За чем? — не поняла я.
— За коноплей. Ты чё – не любишь конопляные семечки?
— Люблю-ю, очень люблю, — ответила я. – Они сла-аденькие такие!
— Вот и пойдем! Намолотим, да наедимся вволю.
А конопляное поле находились почти рядом, около кузницы, и конопля в этот год выдалась отменная. Высокая и душистая, с метелками, полными ядреных семечек, она так и манила к себе, так и манила…
Из стеблей конопли колхоз получал пеньку, которая шла затем на изготовление веревок и канатов, а из семечек делали масло, которое, бывало, добавлялось в краску вместо олифы, да и в пище применялось иногда, особенно, когда не было подсолнечного. А о том, что из конопли можно сотворить наркотическое зелье, никто в то время и знать не знал, и слыхом не слыхивал. Этого тогда и в помине не было.
Ну, вот, значит, повязала я на голову платочек, накинула на себя пальтишко, серенькое такое, и мы отправились на «дело».
На участок забрались с противоположной от кузницы стороны и, пройдя немного по меже, быстренько нырнули в густые заросли. Выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине.
— Расстилай своё пальто, — кивком головы приказал мне Соловей.
— Зачем? – недоуменно спросила я.
— Ты чё, не соображаешь – молотить будем!
Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь, чтоб с дороги никто не заметил, наломали горку метелок и затем приступили к молотьбе, а чтобы пустые метелки не мешали им, поручили мне складывать их в одну кучку.
Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что и не заметили, как на участок пожаловал сам дядя Вася, наш колхозный бригадир.
— Ах, поганцы вы этакие! Вы что тут делаете? – закричал он ещё издали.
И не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру. Сообразив, наконец, что – к чему, я помчалась вслед за ними. Я бежала, не чуя под собой ног, и мне казалось, что сердце моё вот-вот разорвется, и я упаду прямо здесь, на меже, замертво.
Очнулись мы в нашем курятнике и, едва переведя дух, не сговариваясь, тут же прильнули к проему в стене и стали наблюдать за дядей Васей. А он на своей лошадке спокойно выехал из проулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.
— Ура-а!! – закричал Колька, – мы спасены: он в контору поехал!
— Да не ори ты! – мрачно глянув на меня, оборвал его Соловей, небольшие глаза его при этом сузились.
— Светка, а где твоё пальто? – спросил он через минуту подозрительно тихим голосом. — Ты, чё… там его оставила?
Меня всю обдало жаром: пальто на мне действительно не было – вместе с семечками оно осталось лежать на колхозном поле.
Я ткнула Соловья кулаком в бок и завопила:
— Вы же бросили меня! Бросили!.. А я забыла про него!.. Трусы вы, трусы! Вот вы кто!
— Но, но, потише! – заерепенился Колька. – А ты, Светка, дура! Какая же ты дура!
— Сам дурак!.. — размазывая слезы по щекам, заревела я. – Что мне теперь от мамы будет?

От мамы я получила по число по первое. Оказывается, дядя Вася, аккуратно свернув моё пальтецо вместе с его содержимым, отправился не в контору, а прямиком к ней в школу. Вызвал её с урока и, предъявив доказательство моего преступления, сказал:
— Ты гляди за девкой-то, Ивановна! Соловей, хоть и безобидный малый, но с заскоками – всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли?.. Не разрешай ей водиться-то с ним!
— Да гляжу я, Михалыч, гляжу… Только ведь целый день в школе!

Я же, тем временем, предчувствуя неладное, принялась за уборку в доме: подмела полы, заправила кровать и даже кур накормила.
Но не тут-то было, когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать: её неприступное лицо ничего хорошего не предвещало. Она как-то особенно строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:
— А скажи мне, пожалуйста, что находится в этом пальто?
— С-семечки,- шмыгнула носом я.
— Какие? – ещё строже спросила она.
— Конопляные, — голос мой перешел на испуганный шепот.
— Как они там оказались?
— Не знаю… Нет, знаю…Соловей и Колька…
— Опять Соловей!.. В общем, так – вот тебе пальто… — она подала мне свернутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, проговорила:
— и семечки в нём. И давай-ка, топай к дяде Васе. Верни ему всё и попроси прощения!
— Но, мама, я боюсь! – навзрыд заплакала я. – Пойдем вместе со мной, ну, пожалуйста!
— А воровать не боялась? Иди!..

С перевязанным узлом я шла по улице задом наперед, и в моей голове сновали мысли одна страшнее другой. Мне думалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня, и мне было так плохо, что казалось, я не выдержу и упаду замертво уже здесь, посреди улицы, и что на этом моя шестилетняя жизнь и закончится.
Когда я пришла к дяде Васе, день почти заканчивался. В полном отчаянии я переступила порог его дома и, не приближаясь к столу, за которым он сидел, всхлипывая, робко проговорила:
— Дядя Вася, возьмите, пожалуйста, колхозное добро и простите меня, я больше не буду!
Едва сдерживая слезы, комом подступившие к горлу, я наконец, подошла к нему и, протянув пальто, чуть слышно повторила:
— Я не буду больше.
— Ладно, ладно, — миролюбиво сказал он и высыпал семечки в какую-то посудину. Затем, погладив меня по голове, добавил: – Бери своё пальто и иди домой, да больше не делай так! И скажи маме, что я простил тебя.