Элени (из цикла «Европейцы»)

Сентябрь на Корфу замечательная пора. Уже нет сильной жары, заставляющей прятаться среди дня куда-нибудь подальше в тень, но еще очень тепло (даже жарко), светит яркое солнце и море совсем теплое. Дело к полудню, утреннее купание закончено и настало время дальней прогулки. С дороги идущей вдоль побережья мы сворачиваем направо на второстепенную дорогу, уходящую вглубь острова, и начинаем топать вверх по довольно крутому склону горы. Здесь невысокий горный хребет идет прямо вдоль берега, оставляя узкую прибрежную полосу, на которой расположились отели, таверны, магазинчики и прочие атрибуты пляжно-туристической местности. Еще некоторое время, поднимаясь, мы видим слева в просветах густой растительности жилые корпуса и бассейн на территории фешенебельного отеля, и вот пейзаж резко меняется и становится совершенно пасторальным. Гигантские оливы, посаженные еще во времена венецианского владычества (лет триста, а то и пятьсот назад) создают прозрачную легкую тень. Под ними на подсушенной летним зноем траве крестьяне уже разложили капроновые сетки в ожидании, когда урожай сам опадет с деревьев. «Нет, не трудна на Керкире крестьянская доля!» — это я себя любимого цитирую по случаю. Курортный шум сюда уже не долетает. Становится совсем тихо, только стрекочут цикады, да иногда прокричит птица или прожужжит, пролетая мимо какое-нибудь озабоченное насекомое. Под ногами старый серый выгоревший на солнце асфальт горячий даже в относительной тени. Мы поднялись уже метров на двести, и дорога становится все менее крутой, скоро перевал. Слева в тени олив, фруктовых деревьев и какого-то могучего кустарника за невысоким забором из дикого камня чей-то дом. Наконец дорога становится горизонтальной, а дальше устремляется вниз. Перевал. Некоторое время мы отдыхаем лежа в тени старой оливы на жесткой подстилке из палых листьев и выгоревшей травы. Затем поднимаемся, чтобы пойти дальше. Вернувшись на дорогу, я замечаю, как под камень, лежащий на обочине на краю крутого склона, скользит длинное черное тело. Змея, потревоженная нашим приближением, спряталась в камнях. Жалко не рассмотрел! Однако, памятуя о судьбе Вещего Олега, приближаться к этим камушкам не спешу. Дорога постепенно спускается в тенистую долину. Тут уже не только оливы, но и более крупные деревья. Я их не знаю. Может быть это вязы? Они огромные с очень густыми кронами, и здесь под ними царит полумрак. Пасторальность пейзажа усиливается. Вон под гигантским деревом привязан осел. Их тут на острове огромное количество, не понятно, почему и зачем. А справа, чуть в глубине открывается вид на обширный загон, в котором целое сельскохозяйственное предприятие – гуси, утки, овцы. Венчает зрелище здоровенный поросенок, валяющийся под навесом. Его круглая грязная морда с висячими ушами и огромным пяточком выглядит совершенно по-свински. Даже плюнуть хочется. Но вон за деревьями уже видны первые дома. Это селение Стронгили — каменные одно- двухэтажные аккуратные дома с небольшими двориками, в которых растут фруктовые деревья: апельсины, гранаты, инжир. Мы идем по узкой второстепенной улице между домами. Жарко, солнце печет. На улице пусто, жители в основном на работе. Кое-где во дворах и приоткрытых окнах домов мелькают пожилые женщины, занятые незатейливыми домашними делами. Неожиданно кто-то нас окликает, кажется, по-гречески, мы не сразу понимаем и оборачиваемся только, когда голос сзади спрашивает уже по-русски: «Какая нация?». Перед нами маленькая загорелая старушка, смотрит без улыбки. Лет ей явно далеко за семьдесят. Несколько опешив, я отвечаю:
Русские.
Русские? Тогда заходите ко мне! Я тоже…
Сразу не понятно, что именно «она тоже». Внешне — типичная гречанка и, как выяснилось, внешность не обманывала. Мы зашли в дом, с крыльца которого она нас окликнула, и из маленькой прихожей, заглянув попутно в ближайшую комнату (дверь была открыта), оказавшуюся детской, прошли на кухню, где и расположились за длинным столом. Это было несколько вытянутое прямоугольное помещение метров двенадцать квадратных с одним окном в торцевой стене. Вдоль двух стен разместилась типовая кухонная мебель с плитой, двумя мойками столами и настенными шкафами, большую часть оставшейся площади занимал тот самый стол, за который нас усадила хозяйка. После коротких расспросов (откуда, да где остановились) она начала рассказывать сама.
Я русский уже почти забыла, хоть выросла и долго жила в Крыму.
Она говорит, с некоторым трудом вспоминая слова, и понимает нас уже не совсем хорошо, хотя, возможно, просто потому, что плохо слышит. Я люблю слушать стариков. В их рассказах живая история, преломленная в конкретной судьбе. Исторические события, известные по литературе и потому представляющиеся не вполне реальными, вдруг оказываются фактами жизни живого свидетеля.
Ее родители приехали в Советский Союз в двадцатые годы прошлого века, потому что были идейными коммунистами. Естественно и дочь стала активной комсомолкой («Я — сталинистка» — говорит она, хотя не совсем ясно, какой смысл в это вкладывает, похоже, что не тот, что мы), а когда началась война, и Крым оккупировали немцы, она девчонкой партизанила. После победы пришла «награда»: Сталин изгнал греков (также, как крымских татар) из Крыма, отправив их в ссылку в Среднюю Азию. Победствовав некоторое время, уже в хрущевскую эпоху они получили разрешение уехать на историческую родину. Так семья оказалась на Корфу. Но и здесь не все было легко и просто. Они были чужими везде. Приехавших коммунистов с распростертыми объятиями не встречали, и вскоре из-за коммунистических убеждений (а, скорее всего, не только убеждений) был убит ее брат. Она показывает на стене старые фотографии — родители, погибший брат, а вот более новые – сын и невестка. С ними она теперь живет. Чтобы объяснить, что сын ее работает местным пожарным, показывает игрушечную пожарную машину, стоящую на одном из шкафов: «Сын на такой машине работает».
Потом на столе появилось домашнее апельсиновое варенье. Потом пришли из школы внуки – два ангелочка мальчик и девочка лет 7 –10. Их, конечно, смутило присутствие чужих людей, но бабушка велела им поздороваться, и они сделали это по-европейски с трогательным поцелуем в щеку. Наконец я стал фотографировать ее в компании с моей женой на память. Она тут же попросила прислать ей фотографию и продиктовала адрес.
У меня тут много разных людей было, — сказала она, и я понял, что
коллекционирование фотографий с гостями из разных стран – ее хобби. – И турки были. Очень хорошие люди.
Такое заявление дорогого стоило в стране, где на каждом углу стоят памятники героям освобождения страны от турецкого ига. Вот оно интернационалистическое воспитание «сталинистки»!
Когда вы свободны? – спросила она на прощание. – В среду? Приходите!
Мы пообещали, но так и не решились прийти еще раз. Во-первых, неудобно являться с пустыми руками — никаких даже пустяковых сувениров у нас не было. Во-вторых, кто его знает, как ее сын и невестка относятся к тому, что она приводит в дом людей, которых подбирает на улице…
Вскоре мы улетели домой. С тех пор прошло четыре года, но хочется верить, что по-прежнему каждый день она выходит на улицу и иногда окликает, приглянувшихся ей случайных туристов, проходящих мимо, для того, чтобы пригласить в свой дом и рассказать затейливую историю своей нелегкой жизни. Жизни, которая, как сказка или сюжет Джека Лондона, после всех бед и приключений заканчивается в благодатном тихом уголке среди природы, где есть теплое южное солнце, маленький дом, любимые дети и внуки.
В Москве, я напечатал фотографию, сопроводил ее короткой запиской с благодарностью и отправил письмом Элени Поподопуло на, ставший уже почти родным, далекий греческий остров Корфу.