Мой Дедушка.
Когда я решил навестить своего дедушку, меня предупредили, что теперь это проклятый край. Люди покинули эти места. И слухи ходили всякие. Я с трудом добрался до заброшенной фермы и, взобравшись на пригорок, увидел, действительно – нашего хутора нет. От него остались в лучшем случае заброшенные покосившиеся хаты с выбитыми стеклами, а то и вовсе одиноко торчащие печные трубы и мрачный, издохший на горе дракон — полуразрушенный храм. А снег все сыпал и сыпал, желая окончательно это богом проклятое место – мою родину засыпать и похоронить. Сколько ж, однако, меня носило, прежде чем снова сюда занесло? Отчего все так изменилось, что я совсем ничего родного вокруг не узнаю? Даже реку, скованную льдом. Толи ивы другие по ее берегам… толи мост был другой. А еще старой мельницы, где обычно черти и огромные сомы водились, нет. Впрочем, так даже лучше, я ведь приехал на кладбище.
Ну, здравствуй, дедушка, кажется я дошел до предела, за которым сплошная безысходность. Почему так? Ведь все было ясно и шел я по жизни уверенно, весело, смело и побеждал. А теперь снова оно навалилось, как тогда, когда ты от меня ушел…
Ох, и любил я грешным делом в детстве поспать. Только как же давно это сладкое время было. Летом классно. В школу ходить не надо. И дрыхнуть можно сколько душе угодно. А вот мой дедушка засветло уже на ногах. Я так рано, как он только на рыбалку могу заставить себя встать. Так, как я сплю, не то, что рыбалку, царствие небесное можно проспать, — говорит дедушка. Опять с ним заспорил. Никакого царства небесного нет. Если бы оно было, то Юрий Гагарин это б царство обязательно открыл. Есть просто космос и наш Гагарин его покорил. Я тоже, когда вырасту, обязательно космонавтом стану и тогда уж лично ему докажу. Молчит. Задумчиво смотрит в небо. Видно нечего возразить. Да и что возразишь? Тут все ясно, как в божий день.
А ты можешь сказку про Катигорошка еще раз прочесть? – прошу я. Я конечно и сам уже умею, но у дедушки это как-то интересней выходит. Мы усаживаемся на завалинке и бабушка тут как тут. Тоже любит, когда дедушка сказку читает. Про Катигорошка моя самая любимая сказка потому, что он хотя и маленький росточком, но такой сильный, что всех врагов одолел.
У меня тоже врагов много. Это Ленька Сычик. Он такой здоровый, на целых два года старше, уже курит как большой и Сережка — предатель. Они мою лодку в реке потопили. Я ее этим летом с дедушкой построил и хотел в большое плаванье вверх по течению пойти. Речка у нас хотя и маленькая, но как папа говорит, очень коварная и прошлым летом в ней один мальчик, который к бабушке из города погостить приехал, утонул. Может поэтому папе все не нравится: «Что это ты снова выдумал. Лучше бы к школе готовился, таблицу умножения повторял». Только ничего опасного в нашей реке нет. Просто этот мальчик наверно плавать совсем не умел. Зато дедушка всегда на моей стороне. Хоть папа и его постоянно ругает. Зачем ты всем его прихотям потакаешь, деньги на всякие глупости даешь. А дедушка все равно потакает и деньги на мои глупости дает. Если бы не он у меня бы никогда ни самолетов столько, ни ракет, ни катера с электромоторчиком не было. Хотя этот катер очень дорогой был. На него дедушка всю свою пенсию целых 25 рублей ухлопал. А мы на нем крест черной краской нарисовали, в лужу пустили и как будто он немецко-фашистский из рогаток в упор расстреляли. Жалко конечно, быстро ко дну пошел и исчез таинственно как в Бермудах. Всю лужу обшарили так и не нашли. Дедушка только усмехнулся – все видел — никому не сказал. А Сережка, как девочка, зачем-то своей маме разболтал. А та конечно моему папе. Здорово тогда он меня пытал: «Где катер, куда дел? Ты понимаешь какая это дорогая вещь!» Дедушке тоже влетело. Теперь я знаю, что про лодку тоже Сережка Леньке – злейшему врагу моему рассказал. Я ему по секрету, как другу, где она в зарослях спрятана показал. Хотел даже с собой в поход взять. А они в нее камней, нагрузили, потопили и теперь этим подвигом хвастаются. Теперь Сережка предатель и я с ним не разговариваю.
Вот дедушка никогда не предаст. Как-то надежно с ним, а главное интересно. Ведь он столько всего может порассказать. Особенно когда из бегов возвращается. И никогда меня не ругает и не кричит, не то что папа: все его нервирует. Он только на бабушку может цыкнуть – цыц старая! — когда та начинает бубнить и дурнем старым его обзывать. Все говорят, что на него на старости лет «находить» стало. Это бывает. И тогда он берет посох и из дома бродяжить бежит. И хоть кол ему на голове чеши. Сколько раз папа находил его в степи и назад возвращал. Но он все равно пытается на волю, в природу убежать. Что ж ты меня так позоришь? – папа ему говорит. А у дедушки глаза кровью наливаются: «Да у вас одно золото на уме! – кричит, — Что ж я не знаю, что вы по ночам его в цеберки складываете». Я однажды всю ночь за родителями подсматривал, очень хотелось на золото посмотреть. Только они чем-то другим занимались. Так и не понял, зачем это мама с папой по ночам золото в цеберки складывают. И откуда у них золота столько? Они ж не пираты?
А однажды дедушка исчез и его два месяца не было. Я все это время просто места себе не находил. Милиция его потом где-то в другой области нашла. Привезли в милицейской коляске довольного, веселого. Даже не скажешь, что у него помутнение было. До чего интересно он нам с бабушкой потом о своих приключениях рассказывал. Только бабушка постоянно шипела своим беззубым ртом как змея на него: У — дуралей старый и когда ж ты уже на суд божий преставишься. А он смеялся: как время подойдет.
Конечно, когда это на него находит с ним трудно управиться. Его из-за этого даже в психушку хотели сдать. Но я подслушал, как они шептались и сказал, что если они дедушку в психушку сдадут, я тоже из дома сбегу. Я ведь тогда его на велосипеде за селом в поле догнал. Идет бодро, папироской пыхтит, как паровоз, хотя в общем-то никогда не курил. А я ему дорогу загородил, кричу: А ну возвертайся назад! Вцепился в посох и не отпускаю. Мне обидно, ведь этот посох я ему сам выстругал, внизу черной краской покрасил, вверху, где ручка красной. Разозлился. Он тогда тоже на меня попер. Мне даже страшно стало, как он глаза вытаращил: Не будет ноги моей больше в этом доме, не могу… демоны.. демоны..!. – орет, а сам чуть не плачет.
Что это такое страшное на него находило, черт его знает. Но вернувшись из своих двухмесячных скитаний он был очень рад мне. Обнимал, целовал, как родного. И стало опять хорошо всем, как всегда. Снова вместе на завалинке, только не сказки, а ухмыляясь, как вначале топиться хотел, но потом про нас вспомнил, рассказывал, как потом на железнодорожную станцию пошел и в товарном составе в Ростов уехал. Как его потом в кутузку забрали. «Как же до сих пор в городе над людьми измываются, как со скотом. А город большой, красивый стал – считай лет тридцать я его не видал». Про город очень интересно, ведь я его вообще ни разу не видал.
А потом – дедушка, как бабушка сказала, вроде за ум слава тебе господи взялся — я вбежал запыхавшись в его комнату и как всегда позвал: Дедушка! — что бы рассказать ему какую я решил новую лодку построить. Какой же она вдруг представилась мне, сто раз лучше прежней – красавица. А я, загребая веслами плыву, и расступаются волны, а Ленька с Сережкой стоят на берегу от злости и зависти зеленые! Конечно, мама говорит, что бы я дедушке в обед отдыхать не мешал. Но ведь это только кажется, что он спит, а так подойдешь, скажешь: «Дедушка!» и он сразу глаза открывает и, улыбаясь своим добрым, беззубым ртом, обычно говорит: Так, ну что там у нас. И я начинаю взахлеб о том, какая новая модель самолета в магазине, или спешу похвастать, какого огромного рака я только что из норы выдрал. А тут тем более, если б кто знал, в каком сиянии мне эта лодка тогда представилась.
Дедушка! Но дедушка почему-то спал. Дедушка! — я взял его руку. Но она оказалась какой-то не такой. Дедушка, дедушка! – потряс я ее. Дедушка улыбался и спал как убитый.
Потом в комнату вбежала мама с таким испуганным, взволнованным лицом, что мне вдруг самому стало страшно. Она схватила и потащила меня в другую комнату. Хотя я упирался и кричал, что не хочу уходить. И тогда она сказала, что дедушки больше нет, что он ушел. Нет, он там, в комнате! Теперь он ушел от нас навсегда потому, что был старенький. И мама почему-то заплакала. Никакой он не старенький и ничем не болел. Это другие болеют и из-за этого мрут, а мой дедушка… Мама, мама! Я хочу к нему, — рвался я. Не может так быть, что бы он не проснулся и видеть меня не хотел. Я наверно рыдал и бился в истерике, потому что папа посмотрел на меня строго и сказал: Пойми ж, ты в конце концов уже не маленький, дедушка умер и его больше нет. Как это нет! Кто так решил?
А потом я вдруг устал кричать, плакать и всем доказывать и наступила такая тишина, будто в нашем доме все умерли. Только огромная черная муха продолжала жить, летать по комнате и жужжать. Как это? Ничего не пойму. Почему? Ведь мне, нам было так хорошо вместе. Зачем он сделал так. Как предатель.
А потом привезли гроб с рюшечками. Сколько стоит, — поинтересовался папа.
Ему хотелось, что бы гроб был покрасивше и подороже. – Хоть и трудно было иногда — материально, но пенсию у него никогда не брали. Вы ж знаете, что он про нас сочинял? А мы полностью содержали. Он, конечно, наших трудностей не понимал. И ведь даже на смерть себе ничего не отложил. Но чего уж об этом. Докормили и похороним как надо. – Говорил он Сережкиной маме. И та понимающе кивала головой: — Да, конечно намучились вы с ним. Потом понаехало всякой родни. И все пытались почему-то подойти обслюнявить и погладить меня по голове. В конце-концов гроб с рюшечками отнесли на кладбище и закопали.
А потом я сбежал и всю ночь просидел у реки. Все смотрел и смотрел, как текут и текут зловещие, темные воды нашего Стикса. И не рыбы вовсе, а какие-то загадочные, таинственные твари, задолго до нас населившие землю, теперь плескались в нем. За пазухой, обнаглев, суетливо шнырили какие-то ужасные доисторические насекомые, и не было никаких сил их прогнать и кровопийцы комары жадно, потому что безнаказанно, пили мою кровь. Видимо решив сообща, что меня уж можно взять в переработку. Ква – ква – раздирали душу, надрывались хохоча – но уже не жабы — жутким шабашем возбужденные кикиморы. А в черном небе глупо, холодно и безучастно на все это безобразие взирала круглолицая, надменная красавица луна.
Что же ты дедушка бросил меня на произвол непонятной и таинственной судьбы. Все здесь теперь без тебя такое страшное и равнодушно враждебное. И никто теперь не любит здесь меня и никому здесь до меня нет дела. Я в огромном, чужом, неуютном пространстве совершенно один. Посмотри! И тут вдруг – может мне показалось — чья то тень прошла по воде. Не плачь, внучек, ты меня не видишь, но я ведь с тобой, — услышал я до боли родной, но и в тоже время какой-то странный, неведомый голос, — не бойся, не трусь, не дрожи. Дедушка! — вскрикнул я. Но тень исчезла так же внезапно, как и появилась.
Мне снова захотелось поплакать, но вместо этого я вдруг стряхнул с себя всех букашек, посмотрел дерзко вдаль – оказывается, давно взошло солнце – и зашагал уверенно ей навстречу. Теперь это моя даль. Я построю лодку до селе невиданную и Он будет мне помогать!
Мельник Вячеслав. г Москва