ГОРОД-ТВАРЬ (трэковый гиперрассказ) сторона А часть2


ГОРОД-ТВАРЬ (трэковый гиперрассказ) сторона А часть2

Пестик либерального эротизма

За семь месяцев до звонка Сони…

1
Соня работала диктором новостей на телевидении. Когда в очередной раз после секса случайный знакомый предложил ей деньги, она отказалась и попросила устроить её на работу. Мужчина согласился – он работал в отделе кадров ЦТВ. И судьба Сони изменилась на следующий день.
Соня крепко спала. В спальне было душно, поэтому глаза слегка слипались, и организм противился их открывать. Если бы Соня задумалась о том, что моргание глаз – вещь не контролируемая сознанием, то она задумалась бы ещё о многом и вообще не была бы Соней. Женский покой, если таковой, конечно, был, не мог существовать без опоры, без внимания, заострённого на каком-нибудь предмете, вещи, явлении. Скорее всего, этим двигало стремление к продолжению рода, к умертвлению себя и перевоплощению в другой ипостаси. Но не всем женщинам удавалось предать себя чему-то одному. Иногда природа сполна вымещала на некоторых то, от чего отказывались другие. Поэтому Соне опять снились дети. Они же её разбудили.
Вверху – незнакомый потолок, слева – малознакомый мужчина, на столе – дурно пахнущие цветы. «Если вокруг всё чужое, значит тебя ждут дома», — такому принципу Соню в детстве учила Мама, и Соня старалась держаться дома… по мере сил.
— Пора просыпаться, — с ленной мягкостью произнесла она и ударила ладонью по кровати.
Лежащий спиной к Соне Фил Немчинов, дернул ногой и, повернувшись на спину, начал быстро протирать глаза.
— Когда мы поедем к тебе на работу? – нежно спросила Соня, поворачиваясь к Филу и просовывая руку под одеяло.
— Сегодня что? Четверг? Часам к девяти, — сказал Фил и убрал Сонину руку от себя. – Собирайся, скоро выезжать.
— Ну…, — лениво фыркнула Соня. – Филиппок, мы успеем.
— Хватит. До центра в это время минут сорок. Это на машине, а на большой желтой – час. Если мой «Фолькс» не угнали, то нам сегодня повезёт, — зевнул Фил и, поднявшись с кровати, надел трусы. – Это только тебе так кажется, что работать в телевизоре просто. Там постоянно надо держать себя, ни на секунду не расслабиться.
Соня приподнялась на локти и поджала ноги.
— Ничего мне не кажется. Я где только ни работала, -возмущенно сказала она. – И в поликлинике работала, и в ЖЭКе, и в магазине.
Фил сверкнул мускулами загорелого тела и, сняв с ручки двери полотенце, ушёл в ванну. Обнаженная Соня вскочила с кровати. Ей захотелось посмотреться в зеркало. Не найдя сразу ничего похожего, она извлекла из коробки компакт – диск и, разглядывая лицо в радужной оболочке диска, широко улыбнулась.
В нагрузку с плеском воды из ванной доносилась нечленораздельная речь:
— Хорошо, что у тебя корочка институтская есть, будет проще договориться, — умываясь, голосил Фил. – А где ты сейчас работаешь?
Отложив диск, Соня прыгнула обратно в кровать.
— В аптеке провизором.
Засмеявшись, будто из консервной банки, Фил начал петь: — Я работаю в аптеке, продаю лекарства всеки от запора, от поноса и от нестоянья члена.
— Что –то вроде этого, — тихо сказала Соня и вперила взгляд в репродукцию картины Дали.
Дверь в ванной застонала
— Что ты сказала? – выходя, спросил Фил.
— Да так – ничего. Что это такое за животное? — спросила она, указывая на репродукцию.
— А!? Это кузнечик.
— А вот у этого кальсончики прямо как у тебя, — засмеялась Соня.
— Никогда раньше не замечал, – произнёс Фил, одеколоня выбритые щёки. – Тебя как кстати зовут?
— Меня Соней, — ответила она, поглаживая под одеялом затекшие от долгого лежания бёдра.
Фил одновременно распахнул две дверцы шкафа.
— Замечательно. Ты Соня готовить умеешь? – спросил он, роясь в шкафу.
— Так же как и есть.
— Ела ты вчера, я тебе скажу, — недоговорил отрешённый от еды Фил.
Он вытащил из шкафа красную рубашку и принялся тщательно осматривать её на наличие пятен и помятости.
— Ну как я в ней сегодня? – с восхищёнием спросил Фил, прикладывая рубаху к телу.
Соня мельком заглянула в шкаф, пестрящий обилием разноцветной одежды.
— Впечатляет. Но ты ведь не шоу-мэн.
Фил схватился за голову:
— Соня, ты не представляешь себе какое шоу этот отдел кадров. И я как ведущий должен выглядеть на этом шоу полноценным мэном.
— Поняла, — произнесла Соня зевая.
— А если поняла, то на, погладь её, а я пойду на кухню.
Фил кинул на кровать рубашку и ушёл, напевая песню про аптеку.

2

— А ты неплохо готовишь. Может быть, ты меня ещё и замуж возьмёшь? – спросила Соня в общей телевизионной курилке.
— Я однолюб. Причём люблю только себя, — ответил Фил и затушил сигарету о кафельную стену.
— Да брось ты. Все мужчины так говорят, — Соня задумалась. – А если он не придёт?
— Кто?
— Ну, твой начальник.
— Мой начальник всегда опаздывает, но и всегда приходит.
Соня отличалась особой пунктуальностью, и не могла даже в плане кокетства позволить себе опоздать более чем на 15 минут. Это число в характеристике либерального эротизма обозначало не только стандартный размер полового органа мужчины, но также и среднюю продолжительность работы этого органа за один любовный акт. Этим принципом вероятно руководствовались и при составлении светского этикета. Недаром время ожидания в нём ограничивалось пятнадцатью минутами.
— Пойдём отсюда, — сказал Фил.
Он приобнял Соню за плечо и, прижав к себе, тут же убрал руку.
— Привет, Джордж, — поздоровался Фил.
— Здравствуй, Фил, — приветливо протянул руку худощавый мелированный брюнет в голубом костюме и розовых туфлях. – А что это за особа в моём поле зрения?
— Хочет здесь работать, — смущенно отвечал Фил.
— И что? Перспективная?
— Весьма – весьма.
— Ну успехов, — пожелал брюнет, хлопнув Фила по плечу, и обратился к Соне. – Как вас, кстати, будущая коллега, кстати, где вы хотите работать?
— Зовут меня Соня, а работать хочу ведущей. А вы Евгений Зальцкий?
— Джордж, Джордж Зальцкий и толк – шоу «Времена меняются». Народ знает своих ведущих. А ты говоришь, Фил, что у нас проблема с рейтингом. У нас, девушка, у ведущих, если мы пьём, то первый тост всегда за рейтинг, — заявил брюнет и, схватив в воздухе что-то ртом, скрылся в курилке.
Фил усмехнулся:
— Он забыл сказать, что их ещё тасуют как карты в колоде.
Соня и Немчинов вышли на лестницу.
— Не может быть — это сам Зальцкий, — вскрикнула Соня, и кто-то проходящий мимо даже обернулся.
— Тихо, тихо, — покосился Фил, — всего лишь обычный человек. Ты ещё посмотришь как к тебе на улицах подбегать будут.
— Правда будут?
— Будут.
Соня привстала на цыпочки и поцеловала Фила в щёку. Фил прищурился и с чувством сожаления, как будто теряет или прощается навсегда взглянул на Соню.
— Ну что, аптекарша, иди в кафе. А я ещё зайду за тобой.
— А может ты мне покажешь как у вас тут работают, — упрашивала Соня.
— Если я тебя отведу на какое-нибудь толк-шоу в зрительный зал, ты там сможешь просидеть час, полтора?
— Да, с удовольствием.
Соня вцепилась в руку Фила, но ненадолго. Звонил мобильный. Фил нажал на кнопку и облокотился на перила.
— Да, сейчас, — ответил он и, выключив мобилу, плюнул на ступеньки. – Меня вызывают, надо идти.
Проходя по коридору, где поток людей, идущих в… толкал идущих от… и те в свою очередь мешали идущим в… идти в в…, Фил схватил за руку спешащую в… девушку.
— Бриджита? Что сейчас у тебя?
— «Откровенный разговор», — ответила она, не останавливаясь.
— Возьми её с собой, посади в зрительный зал!
На ходу Бриджита вцепилась в Сонин рукав и поволокла за собой напролом.
— После подойди ко мне. Ты помнишь где? – кричал Фил, уходящей Соне. И та, повернув голову назад, слушала, что говорит Немчинов, ведомая сквозь поток не самых известных и выразительных людей решительной Бриджитой, отталкивающей всех на своём пути.
Когда девушки завернули за угол – люди словно исчезли (их не было, но сознание продолжало транслировать в голове увиденных до угла). Только что женщины не без труда преодолели путь, отпихивая телевизионных деятелей, а тут внезапно расстелилась двадцатиметровая атмосфера сплошного одиночества. Соне стало не по себе — легкая настороженность закралась в мысли. Тёмный проход вёл в другой, но уже освященный яркими кварцевыми прожекторами.
— Простите, а вы кем тут работаете? – спросила Соня у высоченной Бриджиты.
Та ответила голосом мужчины – тяжелоатлета:
— Прощаю. Я – гримёр.
В ярком проходе Бриджита окликнула девушку в кепке, держащую по сотовому телефону в каждой руке.
— Леночка, — басом произнесла Бриджита, — пристрой там девушку.
— Хорошо, Женечка, — ответила Лена.
Бриджита взмахнула самой чёрной из всех чёлок, которые когда-либо видела Соня и исчезла в наборе закулисных декораций.
Соню посадили во второй ряд. Когда зрительный зал заполнился в середину сцены вышла Лена.
— Внимание, уважаемые зрители, небольшой инструктаж. В чём будет заключаться ваша задача. Во-первых, когда входит гость – встречать его аплодисментами. На каждую удачную реплику вы тоже должны реагировать аплодисментами. Я буду стоять в том углу и по моей команде –«я начну аплодировать» — а вы подхватите. Всем ясно?
Зал хором ответил «Да!»
Через несколько минут началось толк – шоу. Запись шла в прямой эфир. На сцену выбежал импозантный ведущий. На его носу красовались очки в роговой оправе с простыми стёклами, а тело было перемотано в некое подобие простыни с пришитыми к ней черными пуговицами. Протарабанив для затравки некий абстрактный пролог, он объявил, что тема программы будет звучать следующим образом: «Секс ради секса или секс против».
Третьим на сцену после эстрадной звезды и сексопатолога вышел святой отец.
— Встречайте, отец Палладий Систричкин, — суетным говорком отчеканил ведущий.
В студии появился побледневший священник. Скоро шевеля губами, он, не знал куда необходимо садиться, а может быть просто забыл куда ему показали и неуверенно занял место в ближайшем от себя кресле.
— Скажите, отец Палладий, — спрашивал ведущий, — как церковь относится к сексу?
Палладий Систричкин медленно поднялся с кресла. В зале воцарила тишина. Священник вытер рукавом рясы пот со лба и, соединив перед лицом три пальца, воткнул их себе в лоб. Закрыв глаза, он зашептал молитву. На фразе «Воля твоя» персты протыкали живот, на фразе «долги наши» — прожигали правое плечо, на фразе «от лукавого» — кололи левое.
Бесчувственно глядя в пол, Систричкин плюхнулся обратно в кресло. Ведущий в замешательстве теребил наушник, слушая указания редактора. Редактор, по видимому, разрешил продолжать.
— Итак… Отец Палладий. Как православная церковь относится к сексу?
— Секс, — буркнул побагровевший священник, смягчая «е», — это радость Божия. Секс свят.
В зале кое-где возникло недовольное гудение, но Лена захлопала, и большая часть аудитории подхватила её призыв.
— Секс, — продолжал Систричкин, — радость и святость, сопоставимые друг с другом.
— Так значит церковь не против секса? – недоумевал ведущий. — Но насколько я знаю, большая часть священнослужителей подавляет в себе это чувство.
— Секс – неотъемлемая часть нашей жизни. Подавлять секс – губительно. Это всё равно, что подавлять жизнь, данную Богом. Дети Божии дóлжны наслаждаться жизнью.
Зал взорвался аплодисментами. Лицо священника переменилось: брови приподнялись, подбородок перестал дрожать, и полноватое тело Систричкина уже привыкало к дивану, принимая очертания его поверхности.
Соня не интересовалась религией. В жизни ей просто не было места. Своих детей она учила тому, что человек с двоящимися мыслями не тверд на своём пути, хотя у самой мыслишек всякого рода было хоть отбавляй. И всё же религия казалась ей чем–то усреднённым между чистой иллюзией и прибыльным шарлатанством. Одним словом, она не воспринимала её всерьёз, но относилась уважительно к искренним чувствам людей, верующих во что — то обособленное от суетной жизни. А Палладий Систричкин с его догмами казался весьма насущным типом. И ведущий обходными путями пытался ему же это доказать:
— Но ведь ваши одежды, эти чёрные рясы – они специально подавляют чувство привлекательности?
Священник задумался, словно вспоминая что-то зазубренное.
— Привлекательность – это желание, которое притягивает нас друг к другу. И моральные нормы на секс только омрачают радость бытия.
Сексопатолог недовольно заёрзал на диване:
— Мы думали тут получится дискуссия, — игриво произнес он.
— Скорее перепалка, — добавил эстрадная звезда.
— А вы батенька – конформист, — продолжил сексопатолог.
— Во-первых – не батенька, а батюшка, а во-вторых – Богу не угодны вражда и распри, — заявил священник. – Для познания любви Бог придумал секс.
— А вы говорите сейчас от лица всей православной церкви? – замешкался ведущий.
— Да. И более того готов заручиться поддержкой патриарха всея Руси.
Пожилая соседка, сидевшая рядом с Соней, недовольным тоном произнесла ей на ухо сакраментальную фразу:
— От того, что все говорят о сексе больше его не становится.
Соня кивнула головой и натянуто улыбнулась. Она не думала, что разговоры о сексе вызовут в её голове столько недоумения. Она пыталась вспомнить с кем и когда говорила о сексе, но в памяти такой информации попросту не было. Всё, что было сказано в студии для неё показалось немного странноватым, но, вспомнив, что находится на телевидении немного успокоилась, включаясь в режим кинопросмотра.
— А теперь вопросы зрительного за.. ла, — заикнулся ведущий на последнем слове, потому что в мгновение ока из зрительного зала выбежала пожилая дама и вырвала из его рук микрофон.
— Товарищи, ну что же тут делается?! С каких это пор наша церковь прославляет секс. Анафеме его придадут, уверяю вас.
Выбежавшие из-за декораций двое крепких мужчин, схватили женщину и поволокли из зала. Она сопротивлялась, махала ногами и, ругаясь матом, укусила одного из них за щеку.
— Беснуется, — смиренно отметил священник. – Дьявол всегда идёт против праведников.
— Это мы уже поняли, — раздраженно сказал ведущий, не ожидавший такого поворота событий. Он прижал наушник к уху и, колеблясь, произнёс:
— Пожалуйста, отец Палладий, что вы можете сказать в конце передачи нашим телезрителям?
Систричкин откашлялся, зачем-то потрогал живот и вытер ладонью усы:
— Ну что ж – мир вам, дети мои. Познавайте себя, других и не ограничивайтесь в выборе.
— И в сексе, — добавил сексопатолог.
После передачи в зале стоял один большой гул. Не покидая мест все встали и начали возмущаться, даже те, кто не знал из-за чего возникло недовольствие. Кто-то сетовал на невыносимость бытия, кто-то на задержку социальных выплат, кто-то на обворованный ночью автомобиль. Пожилая соседка Сони, доказывая мужчине, что в стране секса нет, размахивала руками и чуть толкнула Соню. Та задела стул, затем колено молодого человека и её тело по инерции поддалось вперёд. Сделав четыре больших шага, Соня оказалась вне аудитории. Шумели уже где-то в стороне. Не зная о том с какого бока лучше выйти, она наугад проскочила в первую попавшуюся, не занятую декорациями, щель. Проскочив, она тут же пригнулась. За колонной стояли двое худощавых кавказцев, отец Палладий и ведущий.
— Я всё сказал, как вы просили, — произнёс священник.
— Вот и харашо. Можэшь, кагда захочишь, — с акцентом сказал кавказец и похлопал священника по щеке.
— Когда я могу получить свои деньги? – продолжал Систричкин.
— Завтра он падвэзет, — указывал кавказец на рядом стоящего соотечественника. – А ты ведущий напрасно так возмутился, зря. Мы ведь дэло дэлайем, дэньги зарабатывайем. Ты ведь тоже зарабатываешь, а мы што нэ луди.
Ведущий неестественно закашлял:
— Извините, вы бы хоть предупреждали заранее, — учтиво ответил он.
Кавказец выставил вперёд указательный палец:
— Мы тваево рюдактора перэдупредили. А это вот тэбэ.
Кавказец положил 500 долларов в карман необъяснимой простыни на пуговицах:
— Эсли би сарвал нам пэрэдачу, мы бы тэбэ здоровьем взяли.
Вдруг священник взвизгнул:
— Я тоже хочу получить свои деньги. Немедленно!!!
— Зафтра, дарагой. Ты харошее дэло лудям здэлал и палутчишь сколько абещали, нэ абижу, да.
— Вот только работы у меня теперь не будет, — печально произнес Систричкин.
— Зачэм тэбэ эта работа, да. Кахда я тэбэ дэнги харошие даю. На первое врэмя хватит, а патом раскрутишься как-нибудь, киоск арэндуэшь или павильён. А хочэшь на эстраду. Я тэбэ памагу. Сдэлайэшь поп – группу. Бог вэд у нас адын.
Ползком на четвереньках Соня выбралась из-за декораций обратно в студию. Незамеченная никем, она встала на ноги и пошла искать другой выход.
Выход был найден и кабинет Фила тоже. Ощущение подвешенности охватило Соню ещё когда она пригнувшись стояла за колонной, и только теперь шея безболезненно вращала головой. Соня постучалась и, не дожидаясь приглашения, открыла дверь.
— Здравствуйте, — сказала она незнакомому мужчине. – А Филипп Немчинов здесь?
Фил оторвался от компьютера и попросил Соню войти.
— Павел Фёдорович, это та самая девушка, о которой я вам говорил.
— Ага, это вы значит и есть,- удивленно, словно давно и безнадёжно ожидая, произнёс Павел Федорович.
«Что же такое Фил рассказал про меня, — думала Соня, прислушиваясь к интонации голоса Павла Фёдоровича.- А может, он просто был гомосексуалистом».
Отрезал эту версию, как и десяток других, голос Немчинова:
— Хочет стать ведущей.
— А опыт работы имеется? – гомосексуально спросил Павел Фёдорович.
Соня засмущалась, она не знала, что сказать после недавно увиденного. Все её планы резко поменялись.
— Вы знаете, Павел Фёдорович, Филипп, я передумала.
— То есть, как передумала!? – Филипп ударил по столу ногой. – Отвечай! Павел Фёдорович, тут что-то не то.
— Я не справлюсь с такой большой работой как ведущая какой-нибудь программы. Я хотела бы попробоваться в погоду.
Филипп опустил на клавиатуру компьютера мощный кулак, отчего та затрещала.
— Ты не сердись, — успокаивал присутствующих, в том числе и себя, Павел Фёдорович. – Она, между прочим, права. В ведущие я её взять не имею права без опыта работы. Вот в погоду или в новости ещё можно попробовать. Пойдёмте, — сказал Павел Фёдорович и увёл Соню в двусторонний коридорный поток, идущих в… и идущих от… . К ним присоединились двое идущих для…
Через полторы недели Соня стала диктором новостей, выходивших в эфир в восемь утра.

3

Соня не ночевала дома. День выборов на пост президента РФ проходил в особом психологическом напряжении. Требовалось ожидать результатов и подводить промежуточные итоги. Трижды, с перерывом на час, Соня объявляла предварительные данные из Центризбиркома: лидировал с 36% министр обороны генерал-полковник Баруздин, обгонявший лидера партии «Община Третьего Тысячелетия» Григория Терещенко на 2,4%. Третьим со значительным отрывом, как щепка в океане, плыл энергетик Штербан.
В пятнадцать минут четвёртого после полуночи рабочий день Сони закончился. Не спеша складывая бумаги в папку, она услышала голос ассистента: «Соня, такси уже у входа. Не забудь, завтра у тебя выходной».
Соня знала, что в данное время на улице ночь и что выйдет она из телецентра, существующего по своему особенному времени тоже в ночь, и такси повезёт её так же ночью через тихий до ужаса пустой город на окраину, где живут её родители. Соня снимала квартиру ближе к центру города, а дочек на ночь иногда оставляла у матери с отцом… А кто из кандидатов станет президентом РФ, её меньше всего интересовало. Она лишь расстроилась из-за того, что придётся ночью таким же образом комментировать неизбежный второй тур…
Соня села на заднее сиденье.
-Куда? –спросил таксист.
Она ничего не ответила, только активизировала мобильный телефон, нажав на кнопку ногтем указательного пальца. Большая часть людей, которым перевалило за двадцать семь, обыкновенно нажимали на кнопки только указательным пальцем. А для того, чтобы позвонить по сотовому телефону требовалось участие двух рук, одна из которых держала, а другая нажимала. Все те же, кто достиг возраста половой зрелости и как-то с этой зрелостью боролись не только пытались воплотить в жизнь амбициозные мечты, но и надавливали на кнопки чаще подушечкой большого пальца. Даже за своими маленькими дочерьми Соня замечала, как те нажимают на кнопку квартирного звонка именно большим пальцем. Естественно двадцати девятилетняя Соня принадлежала к людям за двадцать семь…
Она активизировала мобильный телефон, нажав на кнопку ногтем указательного пальца, и вошла в директорию «Телефонные номера». Имена Егор и Ульм стояли рядом. Егор был женат, и чтобы не вносить в семью разлад, Соня набрала номер Ульма… После четвёртой цифры она сбросила набор и отключила телефон.
— Езжай в «Облигацию», — сказала Соня. И таксист, надев кепку и закрыв окно, повёл машину в клуб для шальных господ, не имеющих столько денег, чтобы позволить себе так же свободно как простой обыватель натянуть на лысую голову старую дедовскую кепку.
В промежутке между ночью и утром город казался только что вышедшим с производства полуфабрикатом. Пустые улицы, пыльные лица, подсвечиваемых фонарями полуобнаженных красавиц на постерах равномерно сменялись по ходу движения такси. Левое веко Сони невольно опускалось. В машине было немного неуютно – она не пахла машиной, и завораживающий запах бензина оказался недоступным; зеркало заднего вида неприятно обращало внимание на глаза, а обивка сидений предполагала только комфорт, но никак не езду. Таксист плавно остановился у входа в «Облигацию». Соня прищурила глаза от свечения нелепо выдвинутой объёмной вывески. По бокам, с двух сторон от входа были прикреплены две внушительных размеров пачки сигарет «Бонд»: одна синяя, а другая, соответственно, красная.
— Хотите семочек, — запросто предложил шофёр и протянул руку со сжатым кулаком.
Отказываться было бесполезно, и Соня подставила ладонь. Зашуршали черные деревянные треугольнички. Семечками в стране под названием Россия мог поделиться не каждый. В основном их выпрашивали или покупали. Угостить постороннего человека семечками означало больше, чем дать взаймы денег. Чёрные снаружи и белые внутри – элементарная формула русского человека. Хотя русскому нравились прожаренные семена. Отказавшись от семечек, можно было нарваться на неприятности или зачать междоусобицу. И вправду говорили – 1917 года можно было избежать. Это всё, что Соня знала о семечках. Да, ещё она могла поразмышлять о предназначении подсолнечного масла и об его использовании, но таксист вовремя перебил ход её мыслей.
— Сейчас вам предложат девушку, — сказал он, оглядываясь по сторонам.
После семечек Соня почувствовала как проникается доверием к незнакомцу. На затылке заиграл сосуд, и тело, словно загипнотизированное, отдалось пространству салона автомобиля. Понять, что всё не так сложно как кажется, можно было только расслабившись и забыв о себе как о частичке мира.
— Вам обязательно предложат девушку, — повторил таксист, протирая приборную доску. – Нет смысла отказываться.
— А если мне предложат мужчину? – спросила Соня, пребывая в состоянии умиления перед непредсказуемостью действий таксиста.
— Нет, вам не предложат, — улыбнулся он.
— Почему же так?
— Для шальных господ мужчина – конкурент, а с женщиной проще почувствовать себя никем. То есть я говорю, что женщина отрицает своей натурой элемент первенства.
— Это вы сами придумали? – спросила Соня с восхищением.
Таксист достал из бордачка какую-то брошюру.
— Нет, вот здесь всё изложено. Хотите почитать? – предложил он, вложив её в руку Сони. –Берите, берите.
Соне было неудобно заимствовать что-либо у представителей населения, занимающих положение обслуживающего персонала:
— Я верну, почитаю и обязательно верну, — сказала она. – Дайте мне свой телефон.
— Ни к чему, — важно заулыбался таксист. – Подарок.
Соня приняла черно – белое пособие, отпечатанное, вероятно на матричном принтере. Надпись из мелких точек в правом верхнем углу обозначала автора: Илья Кузьмин. Середину занимало название: «Фаллогенез. Ступени жизни». Соня спеша пролистывала брошюру. Глаза её пробегали через строчки, и смысл написанного оставался непонятным.
После короткой паузы таксист произнёс несколько замявшись: — Вот, пишу в свободное от работы…
— Неужели это ваше!? — проявляя всё больший интерес к личности таксиста, произнесла Соня. – И вас правда зовут Илья?
— Да. Илья Кузьмин.
— У меня папа тоже Илья Кузьмич.
— Неудивительно, — продолжил таксист. – Поколения перенимают имена. Вот вы кем будете?
— Я Софья Ильинична.
— Имя от бабушки, наверное?
— А как вы догадались?
— Я же говорю – поколения, всё так же перенимают старые имена. А жить мы когда научимся? Самостоятельно?
Соня открыла оглавление: -А у вас об этом написано?
— Более чем.
Заголовок «Новые имена» замыкал содержание.
Соня протянула брошюру водителю:
— Распишитесь, пожалуйста, — попросила она.
— Вы знаете, я и писать то не умею, только по клавишам стучать и баранку крутить.
Сзади послышался сигнал клаксона. Место требовал автомобиль с правительственными номерами.
— Пора, — печально произнёс таксист.
Соня расстегнула сумку: первой ушла брошюра, вторыми, падающие хаотично – семечки. Попрощавшись с водителем, она вышла из такси, забыв захлопнуть дверцу.
Возле входа, рядом с двумя охранниками, опершись всем телом на колонну, стояла женщина. Неожиданно схватив приближающуюся к двери Соню под локоть, она предложила ей девушку. Памятуя о наставлениях таксиста, Соня согласилась.
— У нас только Марганцовка, — уговаривала женщина, указывая на выбеленный микроавтобус.
— А что это такое? – спрашивала Соня, подводимая женщиной к машине.
— Девчонка. Имя у неё такое – Марганцовка. Папаша – придурок так нарёк. Сама она блондинка.
Вспомнив раздел брошюры «Новые имена», Соня спросила:
— А как её отца зовут?
— Да тебе не один х.ер разница? – ответила женщина и постучала по задней двери автобуса. – Марга выходи, — скомандовала она.
Вышла невысокая девушка средних размеров, без каких- либо признаков усталости и озабоченности настоящим…
Переступив через порог клуба, Соня почувствовала, что по волосам, стянутым в кичку, кто-то провёл теплой ладонью. Она подняла голову – под притолокой в ряд были подвешены стодолларовые купюры, и входящий непременно касался их головой. Хотя Соне показалось, что именно доллары прикасаются к ней. Пройдя через холл, в котором располагался широкий дубовый стол, а на нём, подпершись под подбородок, возлеживал администратор, девушки попали в бар… Выпив по рюмке шоколадного ликёра, они устремились в самое нутро «Облигации». Зал встретил их несколько тревожной дэнс мелодией, состоящей из четырёх циклически повторяющихся гамм. Из всех углов на их смотрел галаграфический портрет Мавроди. Между столиками прохаживался пожилой Остап Бендер в выбеленном донельзя шарфе. Стены помимо акций злополучного «МММ» были обрамлены «керенками», ассигнациями Екатерининской эпохи и тому подобным старьём. Столы, выполненные из пластика, представляли собой изогнутый красный червонец, сизый четвертак и зеленый полтинник. Девушки сели за червонец. Червонцы, как и остальные купюры, были двух видов: те на которых Ленин сверху и те на которых снизу… Соня поставила сумку на портрет Ильича и плюхнулась на стул. С меню за плечами к столику подошла официантка. На ней красовался купальник, изваянный из долларов. Она повернулась спиной к девушкам и чуть присела на корточки. Соня вытащила прикрепленное к спине меню и невольное посмотрела на свернутую между ягодицами официантки Х — долларовую купюру неизвестного достоинства. Только после того, как Соня заказала коньяк и пирожки с капустой, официантка позволила себе выпрямится и повернуться лицом:
— Минуточку, — сказала она и удалилась.
Соня ещё раз посмотрела на внешний вид Марганцовки. В баре она заметила подчёркнутый косметикой узкий разрез глаз и чуть подпорченный шелушащийся лоб, причиной которому был либо авитаминоз, либо длительный приём внутривенных консистенций. Либо то и другое сразу. Соня решила представиться:
— Соня, — сказала она и протянула руку.
— Марга, — неуверенно ответила девушка и поцеловала реверс ладони.
— Ты и мужчинам тоже руки целуешь? – спросила Соня не убирая руку от Марги.
— Нет, но вы ведь женщина. Я подумала вам будет приятно.
— А ты любишь унижаться?
— Не без этого.
Вспомнив о брошюре, Соня добавила:
— Сплошной Фаллогенезис.
— Фаллогенез, — исправила Марга. – Это теория о конкуренции в праве за жизнь. Фаллос как способ определения мотивации и регулировки поведения, если конечно…
— Хватит, потом расскажешь.
Соне в данный момент меньше всего хотелось думать и рассуждать об определяющих основах жизни. Она пришла сюда, чтобы расслабиться, и коньяк с пирожками, приехавшие на дистанционном автомобильчике, как нельзя кстати располагали к этому.
— По сути дела ты б.лядь?! – то ли утверждая, то ли интересуясь говорила Соня.
— В общем, да, но…
— Не пытайся говорить, что ты ищешь своё счастье. Это уже ни от кого не звучит убедительно. Ты знаешь, я всё больше убеждаюсь, что б.лядство всепрощаемо. Честно –честно. К нему проникаются сочувствием так же как, например, — она посмотрела в тарелку, — к съеденным пирожкам. Но достоинства оральной любви мало кто разделяет. И ты знаешь, я ещё никому никогда не платила за секс.
Высказав давно обдуманные фразы, Соня налила в рюмку коньяк и выплеснула его на Маргу.
«Ты ведь любишь унижаться. Я тебе за это плачу», — подумала Соня, но сказала совсем другое:
— Извини, Марга, нахлынуло.
— Ничего страшного, — лепетала Марганцовка, вытирая салфеткой кофточку. – Это моя работа.
Привезённый на правительственной машине тип поедал уже третью котлету, запивая томатным соком. В углу стояла резиновая фигура министра финансов, и каждый желающий мог подойти и ударить её, положив специальную монету в карман всё того же пожилого Остапа Бендера. Одна монета позволяла нанести один удар. Всё тот же пресловутый пожилой Остап Бендер следил за этим. В очереди стояло пятеро: элегантно одетый со взглядом полного банкрота бизнесмен, известная светская львица с подругой соответственно менее симпатичной, и двое каких-то неопределенных по внешнему виду мужчин, спорящих о том нужно ли оторвать резиновой кукле непредусмотренные для жизни интимные места. Соня хотела послать Маргу за монетами в бар, но передумала – ей захотелось танцевать.
Приглядываясь к мозолившему взгляд пассажиру правительственного автомобиля, она заметила, как у него из кармана пиджака торчит початая чекушка водки.
— Надо убивать в себе старые привычки, — сказала Соня, проглотив содержимое рюмки. – Марга, пошли, — приказала она.
Девушки поднялись. Соня притянула Маргу к себе и втянула её губы в свой рот. На что Марга охотно принялась гладить Сонин зад.
— Хватит пока что, — произнесла Соня, отстраняясь. – Идём танцевать.
Взявшись за руки, девушки поскакали на данс-площадку, не заметив как из-за угла им подмигнул неунывающий галаграфический Мавроди.
Постоянный неменяющийся ритм выбивал из динамиков кое-какие пылинки. Они, озарённые софитами, поднимались вверх, вычерчивая дорожку в никуда (вне света пыль была не видна). Шальные господа прыгали, изгибались, визжали и вели себя так, как и следовало подобать в данной ситуации. Быстрый темп, накладываясь на ощущения от случайного соприкосновения тел, вызывал жар раздражения и необходимого удовлетворения. От пребывания в сравнительно тесной обстановке мысли поступали либо снизу, либо отсутствовали вообще. Ди-джей попивал сок и крутил пластинки. Народ безмолвствовал, не попадая в такт стихии. Некоторые пытались подпевать и что-то говорить, но постоянно сбивались, не зная, что именно должен произнести язык. Язык не ложился на плечо, хотя ему там было бы комфортнее. Кто-то танцевал и курил одновременно, кто-то умудрялся делать всё это и ещё пить и целоваться. Последователи Юлия Цезаря переметнули своего учителя через левое плечо и двигались дальше, вернее чаще.
Если бы музыку можно было резко оборвать или внезапно пустить другой темп, то погибших в результате сердечной недостаточности среди шальных господ было бы на порядок больше. Соня влилась в хаотично движущийся круг танцующих и, извиваясь вокруг Марганцовки, выплясывала годы уходящей надежды на возвращение юности.
— Тебе сколько, — спрашивала она у Марги после клуба.
— Двадцать.
— Сучка! – радостно восклицала Соня.
Но это было после. А пока что рюмки разбивались о стены, кто-то умудрялся петь и пить на лету. Запах свежих денег и дорогого пота витал в воздухе. В самый разгар танцев к Соне подошёл пассажир правительственной машины.
— Ты мне нравишься, — крикнул он что есть духу.
Соня продолжала танцевать не останавливаясь.
— Ты мне очень нравишься, я видел тебя в телевизоре, — настаивал он.
Соня не реагировала. Тогда он потянул девушку к себе, на что Соня резко одёрнула руку. Внезапно пассажир правительственной машины схватился за голову и присел на колени. Охранники подхватили шефа и напоследок, оглядывая площадку, повели его на выход. Недоумевая что произошло с типом, Соня вместе с Марганцовкой ради безопасности пробрались в центр танцующей массы. Кто-то подхватил престарелого Остапа Бендера, и толпа принялась подбрасывать его вверх. Из карманов великого комбинатора посыпались монеты. Освещенные цветомузыкой, они опускались золотыми каплями на головы преуспевающих людей. Все подняли руки, ловя их, и Остап, не подхваченный никем, приземлился на пол и был чуть не затоптан толпой. Еле-еле он пробрался между ног танцующих и вновь занял место рядом с резиновым министром финансов. Марга вывела Соню из упорядоченного шума в сторону. Соня предложила выпить за «червонцем». От ударов басовых динамиков у девушек немного заложило уши, и поэтому они продолжали говорить во весь голос.
— Пойдём в туалет, — на ухо Сони почти кричала Марга.
— Для чего?
— Где мы будем заниматься этим?
— Нет, я не лесбиянка, — улыбаясь, отвечала Соня.
— Если хочешь, можешь меня ударить.
— Зачем?
Марганцовка пожала плечами.
— Дура, — ответила Соня. – Полная дура. Хочешь семочек, — предложила она и полезла в сумку.
Марга увидела брошюру и вскрикнула:
— Это папа мой написал!
«Нелепое совпадение, — подумала Соня, доставая из сумки семечки».

Булл-пап

У матери и отца Сони были сложные отношения. Отец выбрал своим долгом защищать отечество и почти дослужился до генерала, а мать решила заботиться о муже и поэтому, в качестве медсестры моталась с ним по гарнизонам. И когда Илья Кузьмич, измученный радикулитом, в звании полковника оставил армию, Елена Ивановна устроилась через брата, главврача городской поликлиники, лаборантом в вендиспансер. Илья Кузьмич был категорически против профессиональной деятельности жены. Первый месяц он спал отдельно от неё на раскладушке, но когда Соня без мужа родила Олю, дед успокоился и резко переключился на воспитание дочери, дабы подобной ситуации не повторилось.
— Плохой пример, ты мать подаёшь дочке, — говорил он жене. – Родить без мужа в двадцать один год – это позор! Что она может узнать от этого сифилиса?
Илья Кузьмич говорил нескладно, и гражданская жизнь вместе с укладом нового для него мира казалась враждебной. Он называл её «оккупационной». В особенности это проявлялось при просмотре телевизионных каналов.
-Оккупировали со всех сторон, — повторял Илья Кузьмич. И после часа военно-политической ругани отключал телевизор. Жизнь его проходила по распорядку. Список висел над кроватью, рядом с фотографией танка Т-34, вырезанной из детского журнала и вставленной в самодельную рамку.
Распорядок дня:
7.00 – подъём,
7.05 – утренняя гимнастика,
7.20 – душ,
7.30 – завтрак,
8.00 – прогулка (после неё Илья Кузьмич приходил немного под мухой. В парке его угощали знакомые шашечники).
9.30 – просмотр телевизионных передач и чтение газет.
11.30 – размышление о судьбах Родины (слово «Родина» он всегда писал с заглавной буквы).
12.30 – сон.
13.00 – обед.
13.30 – сон.
15.00 – подготовка к охоте (Каждое утро воскресного дня Илья Кузьмич и два его приятеля, оба полковники в отставке, ездили на охоту. По дороге туда они делили шкуру неубитого медведя, а в процессе охоты иногда доходили до драк. Мотивировкой служило нарушение устава при обращении с оружием и неподчинение командиру. Хотя все закончили службу в одинаковом звании, но каждый считал себя негласным лидером. И когда от кого-нибудь из троих поступало предложение что-либо сделать, он говорил: -Слушай мою команду!
Даже по телефону: -Сеня, слушай мою команду! — приказывал Илья Кузьмич. – Спиртного много не бери, кажется мы завтра завалим стадо кабанов.
— Каких кабанов? – недоумевал Сеня. – Мы ведь на уток собрались.
— А я тебе говорю кабанов завалим.
— С чего ты решил?
— С того, что комплекс мероприятий, связанных с Еленой Ивановной завершился полным физическим удовлетворением.
— Да ну?!
— Слово генерала).
16.30 – прогулка.
18.00 – просмотр телевизионных передач.
19.00 – ужин.
19.30 – прочие дела.
22.00 – воспоминания о годах службы.
23.00 – сон.
Илья Кузьмич начал было писать мемуары, но задумавшись на тридцатой странице о том, что сочувствующих нелёгкому военному делу после его смерти не останется, вовсе бросил рукопись в стол. А когда родилась вторая внучка, Илья Кузьмич окончательно понял, что ситуация, в которую его втянула жизнь, вытащив из боевого устава и опустив в конституцию хаоса, ни каким «комплексом мероприятий» не регулируема.
— И опять без мужа в двадцать три года, — говорил он жене. – И опять девочка.
Последний факт раздосадовал его ещё больше. Он даже слёг на неделю с кашлем и сердечными сбоями.
Соня снимала угол, принципиально уйдя из дома. После рождения второй дочери она не показывалась отцу до тех пор, пока мать не убедила его, что рожать без мужа – нормально.
— Нормально?! – кричал на жену Илья Кузьмич. – Пусть скажет кто отец, и я сделаю всё возможное, чтобы они поженились.
— Ты его застрелишь, — отвечала Елена Ивановна. – Девочке просто не повезло… но она самостоятельная.
Илья Кузьмич хотел возразить и уже собирался выплеснуть на жену очередной поток негативной мысли, как вдруг почувствовал, что сердце словно кто-то сжал в кулак. Он закашлял. Елена Ивановна быстро накапала ему «Корвалола». Осознав, что дальше бороться с жизнью невозможно, Илья Кузьмич одобрительно произнёс:
— Скажи Соньке, пусть приходит.
С тех пор Илья Кузьмич полюбил внучек, и распорядок его дня изменился. Он нянчился с девочками, не особо доверяя дочери. Вместо утренних встреч с шашечниками он предпочёл стоять у плиты, за что получил от приятелей по охоте прозвище «кашевар». На охоту ездил через раз. И возвращался, как правило, ни с чем, в то время как офицеры набивали мешки утятиной. Правда один раз Илья Кузьмич подстрелил лося. Раненный зверь добежал до первой речной ямки и утонул в воде. Никто не поверил рассказу Ильи Кузьмича. Лось так и остался лежать в речке, пока весной его не прибило к берегу половодьем.
— Что же ты нам так плохо доказывал? – расстроено говорили офицеры. Кто-то даже снял на сувенир рога.
Что он мог дать внучкам? Передать опыт? Воспитать? Предостеречь? Просто так сложились обстоятельства.
Когда старшая дочка отправилась во второй класс, а младшая только готовилась пойти в школу, Соня сняла квартиру. Отлучаясь из дома, она завозила девочек к родителям, а те только этого и ждали.
И в этот раз Соня возвращалась под утро в свою прежнюю квартиру, мысленно высвобождаясь на взбудораженной улице от облегающих ощущений «Облигации». Ни на что не ссылаясь, она вдруг почувствовала себя виноватой и поэтому купила торт.
Елена Ивановна была на работе, Илья Кузьмич пошёл провожать Олю в школу, а Таня спала, отвернувшись к стенке. Оттаявшая от прохлады улицы Соня провела рукой по её золотистым волосам и тихо завесила окно шторами. В зале пахло отцовским одеколоном. На стуле висел начищенный военный мундир, который Илья Кузьмич готовил к очередной годовщине Великой октябрьской революции. В серванте покоился чайный сервиз, подаренный родителям на серебряную свадьбу неким гостем из Душанбе. Кровать была заправлена так, что от неё отпружинивал коробок со спичками. Так отец обычно проверял и Сонину кровать в детстве. Если он замечал какой-то дефект в заправке, то сбрасывал постель на пол и заставлял стелить её заново. Оглядевшись в комнате и, вспоминая то, как появлялась здесь каждая вещь, Соня в очередной раз убедилась в собственной отчуждённости от этой обстановки, квартиры, родителей и навязанного ими уклада жизни. Только дочки не были для неё посторонними. Соня хотела, чтобы они всегда находились с ней, чтобы никогда их нога не переступала через порог этого дома. Но ничего не могла с этим поделать. Жажда другой жизни также не исключала элемент страдания.
Пройдя на кухню, Соня включила чайник. Обжёгшись спичкой, она вдруг вспомнила о брошюре, подаренной таксистом. Вернувшись в зал, Соня ещё раз посмотрела на идеально заправленную кровать и с разбега сиганула на неё. Одна из многих мечт сбылась. Убедившись, по невнятной печати, что книга действительно самодельная, Соня открыла её на случайной странице. Глава называлась «В Мечтаниях»:

Если встать раком, просто так из праздного любопытства и посмотреть на свою грудь, то возникает ощущение, как будто лежишь на потолке. Если смотреть на живот, то возникает ощущение, будто сидишь на стенке. Если посмотреть влево, то возникает ощущение чьего-нибудь немедленного прихода, обязательно строгого существа, а если вправо – ухода. А если смотреть между ног, то можно увидеть прицел (голова во всех случаях должна быть направлена к этому прицелу). А что же в него можно увидеть? Да всё, что угодно, даже потерю сознания. Увидеть то, как тебя будет тошнить, и как ты рухнешь на пол, разбив себе нижнюю губу. Можно увидеть, как кролик грызёт овсяное печенье. Можно увидеть, как в огне горит мармелад, можно увидеть всё, что угодно, главное выбрать цель и посмотреть на неё сквозь прицел раздвинутых ног. Сузив ноги, ты увидишь шкварчащие на сковородке блинчики, поставь ноги на максимальную ширину и ты узришь сотворение вселенной. Мечтай до тех пор, пока тело не затрясётся в конвульсиях, и господин не вытащит ржавый жезл из твоей задницы и не скажет: «Хватит!»

Может быть Соня и проделала бы всё это, но громыхая ключами, в дверях показался отец.
— А-а-а, Соня, — радостно произнёс он. – Ты вернулась. А я Олю в школу отводил.
Он зашёл в комнату и увидел, что его дочь лежит на смятой постели, приминая локтем, поставленную набок и вытянутую им с утра вверх подушку. У Ильи Кузьмича затрясся подбородок.
— Да как ты посмела! — взвизгнул он. – Мерзавка!
Из спальни вышла Таня. Она подбежала к матери, и та обняла её.
— Одевайся, Танечка, мы едем домой, — сказала Соня.
Илья Кузьмич побагровел:
— Я не позволю, — твердил он. – Слушай мою команду! Таня останется у меня!
Таня остановилась в дверях спальни и, не зная, что делать, попеременно смотрела то на мать, то на деда.
Соня наскоро одела дочку и, проходя в коридор, услышала голос отца:
— Олю мы оставим у себя.
— Олю привезёт мама.
Илья Кузьмич скрылся в зале и чем-то зашуршал, ударив затем металлическим предметом о деревянную поверхность. Соня вспомнила о ружье, спрятанным под столом. Дочка была уже обута, когда Соня услышала приближающиеся шаги отца. Она схватила в охапку свои туфли, Таню и была уже в шаге от того, чтобы покинуть отчий дом. Переступив через порог, Соня увидела руку Ильи Кузьмича, бросающего брошюру в закрывающуюся дверь.
— Оккупанты, — гаркнул он.
В подъездной тишине звучало прерывисто беспокойное дыхание Тани.
— Что такое? – спрашивала она у матери.
Соня застегнула туфли и подняла с лестницы брошюру с порванной обложкой и двумя страницами:
— Всё в порядке, дочка, всё в порядке.
Молча за дверью, прислонив глаз к замочной скважине, подглядывал Илья Кузьмич. Когда Соня и внучка ушли, он повернулся спиной к двери и присел на корточки. В правой руке полковник держал заряженную двустволку. Подведя прицел к глазу, он то поднимал, то опускал дуло и, похоже, выбирал мишень. Илья Кузьмич услышал звон. Он подумал, что это гудят его воспалённые чувства, и ошибся. Кипел чайник, вернее выкипал — воды в нём оставалось чуть меньше половины. На кухонном столе, обвязанная бечевкой, стояла коробка с тортом. Илья Кузьмич, прищурив глаз, навёл на неё прицел…

Елена Ивановна приехала к Соне почти сразу же после работы. Она привезла Олю, которую из-за большого рюкзака за спиной можно было принять за участницу альпинистского движения.
— Покорми нас, — сказала Елена Ивановна, снимая с Оли рюкзак. – Мы голодные.
Соня поставила разогревать ужин на плиту. В кухню зашла Таня. Она обняла бабушку и сестру. Когда Оля поела, Соня отправила девочек в спальню и, запершись в кухне, осталась наедине с матерью.
— Ну как ты? – спросила немногословная от природы Елена Ивановна.
— Как папа? Не злится?
— На что?
— А он ничего не говорил? Мы с ним сегодня опять поцапались. Я прыгнула на вашу кровать и помяла её.
— Ты же знаешь, что для него это как святыня.
— Это глупо, — истерично отреагировала Соня.
Елена Ивановна ударила ребром ладони по столу:
— Узнаешь, когда создашь семью.
— Я всегда мечтала вырваться из семьи, и я почти сделала это! – отвернувшись к окну, выговаривалась Соня. — Пройдёт ещё немного времени, и я уйду от вас навсегда!
Мать поднялась с табуретки:
— Дочка, ведь ты сама не знаешь чего хочешь. Ты хочешь отказаться от нас и в то же время приходишь к нам, а счастье пытаешься найти где- то на стороне.
Соня повернулась лицом к Елене Ивановне:
— Я просто не хочу жалеть и отвечать за кого-то другого кроме себя, — сказала она и взяла мать за руку.
— Кто знает, кто знает. — Елена Ивановна направилась в коридор. — Папа, кстати, тебе кое- что передал.
Соня слегка растерялась и, вспоминая утро, не знала, что ответить. В коридоре она увидела коробку с тортом, который принесла с утра…

Илья Кузьмич, выбрав в качестве мишени торт, навёл ружьё и прищурил левый глаз. Он затаил дыхание… Перед глазами пронеслись годы после увольнения со службы. Дни безделья, склоки с дочерью, выпивки с дворовыми доминошниками, незаконченные мемуары, жена, внучки, прогулки в одиночестве и, наконец, внутренняя опустошенность. Собравшись с духом, он занёс ствол под подбородок. Илья Кузьмич ещё раз теперь уже чистыми неприщуренными глазами посмотрел на торт и, обхватив ствол левой рукой, опустил палец правой на спусковой крючок. «Да и нет, да и нет – как это всё просто, когда говоришь кому-нибудь. А когда требуется сделать выбор… решающий выбор? Ради самого себя?» Складки на сощуренном лице постепенно выпрямлялись, руки перестали дрожать. Облегченно вздохнув, Илья Кузьмич одним махом разрядил ружьё и отвел приклад вперёд. Затем извлёк два красных патрона из патронника и только потом убрал голову со ствола.

— Ладно, Соня, я пойду, — одеваясь, говорила Елена Ивановна. – Если что, привози девочек к нам.
— А может быть ты возьмёшь торт, — Соня не сказала матери, что утром купила его специально для неё.
— Не надо, папа очень настаивал. Может в очередной раз обидеться.
Соня улыбнулась и, поцеловав мать, закрыла за ней дверь. День ещё оставил Соне времени на то, чтобы успеть подготовить уроки с Олей, поиграть с младшей дочерью, а потом, всем вместе совершить вечернюю прогулку по тёмному городу.

Так говорил Михалыч

За девять месяцев до звонка Сони…

В завершении рабочего дня Трофимову страшно захотелось покурить. От недостатка никотина сдавливало зоб, и к тому же чесались десна. Попросив подмены, он отправился в курилку и по дороге столкнулся с замначальником Колывановым Е.В., выходившим из кабинета своего непосредственного руководителя. Колыванов выглядел раздражённым, во взгляде его читалась сплошная взъерошенность мыслей. Видимо разговор с высшим начальством закончился прецедентом:
— Ты почему не работаешь? – рявкнул он.
Трофимов замялся, но поскольку на совести не оказалось ничего преступного, спокойно ответил:
— Так у меня это… перерыв.
Колыванов посмотрел на часы:
— Пол часа до конца рабочего дня. Живо за работу!
— Да, да, конечно.
— Если в курилке тебя застану, пеняй на себя, вычитаю премию, — он постучал пальцем по толстой папке и ушёл к себе.
Минуя курилку, Трофимов спустился на три лестничных пролёта вниз. Зайдя по пути в цех пластмасс, он ущипнул за задницу Людмилу и уже со спокойной совестью отправился курить.
— Ты заходи ещё! — прокричала вдогонку Людмила, потирая ущипленое место.
Из стен предприятия по производству телевизоров «Скан» Трофимов вышел на улицу. Он работал на линии сборки готовых телевизоров и в конце рабочего дня рад был отдохнуть от жужжания коллег по цеху, основу которых составляли женщины чуть за сорок. Курение, как выяснилось, явилось единственным способом отдыха. Трофимов засунул руку в карман спецовочного белого халата и достал из него пачку «Балканской звезды». Губами, брезгуя дотрагиваться до фильтра немытыми пальцами, он извлёк из пачки сигарету, затем, прищурив глаза и сконцентрировавшись всем взглядом на кончике сигареты, поджёг её, чиркнув зажигалкой из прозрачной зелёной пластмассы. Трофимов слегка затянулся, для того, чтобы появился уголёк (первая затяжка из-за постоянно больного горла у него проходила тяжело). Оценив, что в зажигалке осталось мало газа, Трофимов положил её в карман и, недовольно хрюкнув, совершил крепкую затяжку уже в лёгкие. Выпустив через нос дым, он хрюкнул во второй раз и сплюнул слизь в кусты.
Жизнь готовилась к остановке. Небо на завершающуюся суматоху дня отвечало медленно нарастающим закатом. Солнце пряталось, опускаясь вниз, но где-то там сбоку подсвечивало несколькими стыдливыми лучами. В воздухе, давясь теплом и свободой, по неочерченному кругу носились стрижи. Пролетая очередной круг, они взвизгивали от удовольствия. «Ха ты как», — произнёс Трофимов, прикусив подушечку ладони. Сказав это, он ощутил, что находится вне себя, и говорил за него сейчас кто-то другой.
Жизнь замерла. Птицы улетели. Легкий ветерок, слегка колышущий августовские листочки деревьев, стих в сию же секунду. Нет… время просто исчезло. В округе всё замолкло. Только звук пустоты гудел в ушах. Трофимов начал осознавать, что сходит с ума. Он заметил, что практически не чувствует себя в себе. Небо превратилось в голубое колесо. Оно вращалось, стягивая чёрные, сверкающие молнией, тучи. Трофимов попытался убежать, но не смог пошевелиться. Ноги словно вросли в асфальт и оплелись плевелами. Небо исчезло под чёрной пеленой туч. Трофимов хотел закрыть глаза, но налипшая на веки грязь помешала это сделать. Он ощутил будто бы поднимается над землёй, либо пелена туч опускалась вниз. Трофимов испугался давления стихии. Он позвал маму… а затем Господа. Его язык немного приподнялся во рту, и он закричал не своим голосом: «Или! Или! Лама савахфаний?» Тучи словно губка сразу же начали сжиматься к середине. Голубое доныне небо залилось багрянцем. Постепенно сжавшиеся до точки тучи вмиг разжались, застелив полностью небо. Середина отверзлась. Ослепительный свет, собравший все молнии, лучом прожектора упал на землю. Следом за ним в небе появилась гигантская капля. Постепенно вбирая влагу, она свисала всё ниже точно над головой Трофимова. Он обратил глаза к вышине и приготовился к удару. Получив последнюю капельку в свои владения, гигантская капля оторвалась от небес и, ускоряясь с каждым метром, летела на Трофимова. Падая, она охлаждалась и, опустив голову, Трофимов почувствовал мощнейший толчок. Капля, пройдя через него, ударилась об асфальт и растеклась по всему двору цеха. Ноги Трофимова подкосились. Он упал и тут же пришёл в сознание. Полностью мокрый, ощущая на губах кисло-сладкий вкус свалившейся на него влаги, он побежал в цех. Первой отворилась дверь цеха пластмасс:
— Эй, Людка, врубай на полную катушку свой термопласт-автомат.
Недоумевая что происходит, Людмила поинтересовалась, в растерянности оглядывая мокрого Трофимова:
— Ты? Что с тобой? — запиналась она. – На какую катушку?
— Ничего ты не понимаешь. Благодать же, — выстрочил Трофимов и, махнув рукой, убежал, оставив на полу следы от мокрых ботинок.
— Я уже думала пожар, — печально произнесла Люда, оставшись в одиночестве.
Но Трофимову некогда было объяснять. Наскоро преодолев этаж, он забежал на линию поверхностного монтажа и заскочил в здоровенную комнату, где был встречен негодующим говором женщины:
— Не положено сюда посторонним, да ещё мокрый к тому же!
— Так вы, мадам, ничего не понимаете в благодати, — доказывал Трофимов. — Включайте ваш автомат на полную!
Женщина схватила швабру, стоящую рядом с колонной и пошла на Трофимова:
— Щас как переебу, скотина.
— Эх вы, — произнёс Трофимов и, плюнув от отчаяния на пол, убежал.
Далее по коридору располагалась линия автоматической пайки. Пока Трофимов добежал до неё, он успел дважды упасть, поскользнувшись на поворотах, причём во второй раз разбил нижнюю губу.
— Варфоломеич, б.лядь, х.ули ты стоишь. Ай да к станку. Почему за регулировкой не следишь?
Варфоломеич вытянулся в струнку, надел очки и застегнул верхнюю пуговицу, но когда увидел что это Трофимов, расслабился:
— Ты чё, Михалыч, уже конец дня, угомонись. Пьяный что ли, — говорил он.
— Благодать! Благодать, б.ля! Ты знаешь что это такое?
— Откуда? – развёл Варфоломеич руками.
— Вот и возиться тебе поэтому в азоте всю жизнь.
— В азоте автомат работает.
— Ох, б.лядь, хоть ты знаешь, что у тебя автомат на линии работает. Так ты, Варфоломеич, хоть и знаешь, а положа руку на сердце, м.удак, если честно.
Варфоломеич расстегнул верхнюю пуговицу и снял очки, но Трофимов уже убежал. Главным для него сейчас было попасть на свою линию. Линию сборки.
Пробегая через кабинеты начальства, он ещё раз наткнулся на Колыванова:
— Так, в чём дело, почему я тебя опять тут вижу? – рявкнул руководитель.
Отдышавшись, Трофимов чистосердечно изрёк:
— Вы знаете, хоть у них там автоматы на линиях работают, а положа руку на сердце…
Не позволив Трофимову договорить, Колыванов значительно повысил голос:
— Ты мне тут не устраивай, — и схватив за воротник подчинённого, продолжил… — Я тебя, суку, на пинках отсюда выгоню. Почему мокрый???
— Не поймите неправильно, Егор Василич, благодать с неба спустилась.
— Какая ещё благодать?
— Небесная! Егор Василич, миленький, отпустите, работать надо, а то благодати не будет.
Вцепившись Колыванову в щёки, Трофимов поцеловал зам.начальника в подбородок. Тот оттолкнул его и пнул убегающего подчиненного под зад.
Услышав слово «благодать», Егор вспомнил знакомые детские чувства: день покупки цветного телевизора и принципиальную схему его внутренностей, висящую на стене. Теперь вместе с инструкцией она была бережно сложена в чемоданчик с документами, а телевизор разобран на запчасти. Воспоминания перекрыли чувство злобы по поводу поведения Трофимова и отказа начальника подписать бумаги на экспорт партии телевизоров в Украину. Забыв для чего выходил из кабинета, Егор зашёл обратно и, открыв сейф, достал бутылку виски. Он сделал затяжной глоток и, поставив бутылку обратно, уселся за стол. Взгляд переместился на фотографию жены, закреплённую в рамке. Егор повертел её так и эдак, затем спрятал в верхний ящик стола и ещё раз подошёл к сейфу.

По лошадиному фыркая носом, Трофимов спринтерски преодолел последние метры длинного зелёного коридора и, наконец, оказался в сборочном цехе.
— Работайте, бабаньки, б.лядь!! — крикнул он и скинул с себя мокрый халат.
— Михалыч, ты чё уже искупался, — спросила сменщика.
— Работаем вместе, — приказал командным голосом Трофимов.
— Пять минут до конца, Михалыч, — жалостливо прощебетал Васильев.
— Работать!!! Или вас не учили? Я сказал!!! Вы что благодать хотите упустить? Ещё успеем за пять минут! Можно многое успеть!
— Только не сегодня, — произнес кто-то с дальнего края.
— Не сегодня говоришь!!? – рассвирепел Трофимов и выхватил у ближайшей рядом с ним женщины электрическую отвёртку.
— Ты что делаешь такое?! — возмутилась она.
Но Трофимов на скоростях вкручивал болты в панели телевизоров и, продвигаясь влево, отнимал отвертки у следующих женщин. Болты, которые он хватал горстями, сыпались из рук. Каждая работница покорно отдавала Трофимову свою отвёртку и буквально выпрыгивала с места. А он, как приговоренный, скреплял пластмассовые составляющие воедино. Когда последний телевизор был собран, Михалыч сквозь слёзы, стараясь не выдавать слёзливость в голосе сказал:
— Теперь уяснили, что такое благодать?!!
В ответ раздалось лишь молчание непонимания. К Трофимову осторожно подошёл Васильев: Пойдём, Михалыч, домой, — сказал он и обнял его за плечо. – А может сейчас чего и выпьем. Не поймут они благодати… Женщины.
Подмигнув кому-то глазом, Васильев повёл обессиленного Трофимова в раздевалку.
— Надя, сдай смену, — произнёс Васильев возле выхода и снова подмигнул глазом.

No Woman No Cry

За шесть месяцев до звонка Сони…

Если бы Егор воспринимал всё происходящее таковым, как оно есть, то непременно бы отправился домой. Впрочем, домой он пришёл… позже обычного.
Изрядно выпивший, он забирался по лестнице, обтирая курткой стены. Этажом ниже своего побелкой была выведена надпись: «Колыванов – сволочь». Плюнув на стену, Егор стёр надпись рукавом. Затем, поскоблив пальцем побелку, вывел: «Колька из 8кв. – гондон». Егор подошёл к двери квартиры номер восемь и, нарисовав на ней стрелочку влево, нажал на кнопку звонка. Заслышав шлёпанье ног, обутых в переделанные из кед тапки, Егор побежал вниз. Николай открыл дверь. Было слышно как подъезд, прогремев, выпустил кого-то наружу.
Егор сидел на лавочке. Переводя дыхание, он задумался о том, как бы сейчас хорошо было исчезнуть навсегда, «чтобы ни одна живая душа не вспоминала». Причём в этом «навсегда» Егор представлял себя в виде облачка, небольшого, кругленького, несколько обтянутого серенькой пеленой разложившейся тучи… и чтобы никто не знал, что это он. Егор воображал, что будет в таком виде бродить по земле, но никто этого не заметит. И, ведомый случайным маршрутом, отключит память и вообще уберёт всё, что вынуждает думать. Весьма ожидаемо мысль оборвал Николай. Он вышел из подъезда в кедах-тапочках, трико, тельняшке и, накинутой на плечи, ветровке. Воткнув фильтр сигареты в трещину между зубов, он подозрительно спросил Егора:
— Из подъезда никто не выбегал?
Егор, вычерчивая ногами какие-то фигуры, привстал и посмотрел вперед за кусты:
— Мальчишка какой-то, — ответил он.
Николаю этого ответа показалось мало:
— Какой. Приметы, — интересовался он с напорством полисмена.
— Ну что, я вижу что ли приметы в темноте, — отпирался Егор. – Рост небольшой… в шапке… ага, точно в шапке! Пробежал вперёд и за угол.
Николай подошёл к Егору и, поздоровавшись за руку, присел рядом.
— А ты никак пьяный, Егор? – принюхиваясь, спросил Коля. – Может это и не пацан совсем был, а кошка?
— Что я человека от зверя отличить не могу. В меня хоть литр влей.
Николай протянул сигарету:
— А полтора? – спросил он.
Помотав рукой в знак отказа от сигареты, Егор ответил:
— Да хоть полтора! Я в детстве бычка двухлетку кулаком с ног сшибал.
— Ну это тут причём? Ты бы хоть спросил у меня кого и зачем я тут ищу, — дружелюбно сказал Николай.
— Тебе надо ты и ищи, — резко ответил Егор, — а мне лишнего знать не надо и так голова разболелась.
— Ладно тебе, забудь. Ты, кстати, если выпить захочешь приходи ко мне. Я-то от своей ухожу.
— Куда?
— Напротив, в пятую. К Аньке Лапухиной.
— Ты что?! — очнулся Егор. –У неё муж-инвалид и в квартире только он прописан!
Застенчиво покусав нижнюю губу, Николай сорвался:
— А что поделать… не могу больше так. Я – моряк по жизни. Не могу я постоянно на одном и том же месте. Он обнажил грудь, на которой безжизненно застыла синяя наколка крейсера на фоне такого же синего заходящего солнца.
Осознав всю силу разъярённого человека, Егор настороженно спросил:
— А если у Аньки надоест? Куда пойдёшь?
Николай закрыл лицо руками и сквозь ладони проскулил:
— Повешусь я.
Егору стало холодно. Сквозило из подъезда, хотя ветра на улице не было. Первый раз за весь день он пожалел, что не надел кепку. Чувствовалось, что завтра с утра вдарит морозец, и тогда придётся утеплять не только ноги, но и голову. Егор поднял ворот куртки и, шмыгнув носом, засунул руки в карманы.
В действительности он мог спутать человека с животным и порой разговаривал с последним, жаловался по пустякам, учил жизни, напутствовал, но никогда не угощал лакомствами, объясняя тем, что зверь должен добывать пищу сам, без помощи человека. Напротив, его жена Юля очень любила всяческую домашнюю живность. Она держала карликового кота. Может быть, он не был карликовым, но на протяжении двух лет оставался в длину с две компьютерные мыши. Егор был категорически против, но уступил желанию жены.
Надеясь на то, что Юля ждёт его возвращения с работы, Егор тихонько, дабы не потревожить бессменную трагическую позу Николая, поднялся с лавочки. Сделав два шага, он был остановлен за рукав мощной хваткой соседа:
— Ну если ты надумаешь выпить, приходи в пятую, ладно.
— Загляну, — ответил Егор и, протрезвев за все время нахождения с Колей, вошёл в подъезд.
Как ожидалось Николай стёр все надписи, характеризующие его завистливо-сволочную натуру. И более того хотел намалевать что-то ещё, но видно, передумал, оставив на стене только белую закорючку.
Отперев квартиру, Егор услышал магнитофонный голос Боба Марли. «No woman, no cry» пел ямайский планокур, в то время как Егор наскоро сбрасывал с ног ботинки. Левый – воспарил вверх и, сделав рондат, упал на бок, а правый – отлетел в стену и окончательная его поза уже ни так много значила, потому что Егор буквально побежал к Юле, кинув куртку на кухонный пуфик.
Юля лежала на кровати кверху спиной.. Перелистывая молодёжный журнал, она болтала ногами, отчего желтые утята, изображенные на её носках мелькали повсюду. Тонкие бледные руки при свете бра выдавали прямые линии незатейливых малоинтересных вен. Подкрашенная чёрной краской и остриженная набок чёлка несколько прикрывала правый глаз, но это не мешало худенькой и стройной телом Юле рассматривать иллюстрации журнала.
Егор появился в поле её зрения внезапно. Она была ещё школьницей и ждала другого… парня с обложки или того, кто мог быть приближен к зазеркалью. Тогда Егор занимал должность ниже зам.директора, числился замом зама. А когда впервые встретил Юлю (это произошло апрельским вечером в очереди за хлебом), то сказал ей, что работает с телевизорами. На что Юля обрадовалась, а Егор влюбился. За ящик «Матрёшки» он выкупил её у родителей-пьяниц и у школы – не позволив девочке закончить одиннадцатый класс, о чём она, впрочем, не жалела. А когда, после свадьбы выяснилось, что «работа с телевизорами» на практике не соотносится с «работой на телевидении», то Юля закатила скандал. Хотя менять что-то было уже поздно. Опившаяся «Матрешки» мать умерла, захлебнувшись в рвотной массе, а отца направили в психиатрическую лечебницу куда-то под Тулу, как выяснилось позже – навсегда. Опекуном и мужем несовершеннолетней Юли стал Егор. Юля нигде не работала – образование и удар Егора кулаком по столу не позволили зарекомендовать себя в социуме. Впрочем, ей не было необходимости обременять себя трудом потусторонним от дома. Она, словно, отсиживаясь, накапливала силы для решающего броска.
И вот Егор снова, как в первый раз, появился перед Юлей, но уже разрезанный по вертикали секущимися нитями волос. Юля зачесала челку вверх и холодно поздоровалась. Егор промолчал. До этого он хотел бросится к ней на кровать, но её равнодушие и даже какая-то раздраженность остановили его. Мысли о счастливом детстве в который раз всплыли в его голове. Он увидел прикреплённую булавками к старым пожелтевшим обоям принципиальную схему своего первого цветного телевизора, который когда-то завоевал его мечты и определил нынешний статус в обществе. Егор развернулся и ушёл в зал. Залезши в шкаф, он вытащил старый чемоданчик со всеми документами на бытовую технику и, исследовав его содержимое, не обнаружил схемы, хотя инструкция оставалась на месте.

— Где она? – крикнул Егор.
Из спальни послышался недовольный голос Юли и быстрые шаги.
— Чего тебе? – спросила она, проходя в зал.
Егор начал спокойно:
— Я спрашиваю ещё раз, — и резко повысив голос, — где схема от старого телевизора?
Как будто бы безучастно Юля подошла к балкону и закурила сигарету.
— Я просил тебя не курить, — внушающе спокойно сказал Егор.
Ему не нравилось, когда женщины, имеющие с ним близкие отношения курили. Он считал, что рядом должно находиться бесстрастное к вредным привычкам существо, чтобы и сам он, отдавшись этому существу, не стал порочным. В шутку Соня как-то сказала, что остеохандроз может передаваться через рукопожатие, а цирроз печени от поцелуя с курящей женщиной. Егор не поверил, но с тех пор засомневался.
— Никогда больше не кури, хотя бы в моём присутствии, — повторял он Юле.
Юля стояла спиной к нему. Выдыхаемый ею дым отражался от оконного стекла и летел в комнату.
— Найди мне другое занятие, и я брошу, — резко повернувшись ответила она.
Егор промолчал. Он снова принялся перебирать бумажки в чемоданчике.
— Юля, ну куда же подевалась схема?
— Я перебирала все вещи. Приводила всё в порядок, может что и выкинула.
Егор вздрогнул и, швырнув чемоданчик в сторону, насторожился.
Юля продолжала:
— Я какие-то ненужные бумажки порвала в коробку.
Егор рванулся к коробке кота. Перемешанные друг с другом красные и белые бумажки лежали в ней. Егор увидел то, что было талисманом всей его жизни. Порванная на мелкие кусочки электрическая схема телевизора вперемежку с красными кусочками схемы печатных плат сырела, пропитанная мочой кота. Половинка селектора каналов валялась в стороне. На Егора смотрел неполный список резисторов и каскад вольтдобавки. Обреченно заскулив, он засунул руку в коробку и, доставая влажные бумажки, раскладывать их на полу. Несмотря на то, что мизинец оказался испачканным в дерьме, Егор, почти не задумываясь, складывал картинки точь-в-точь с тем, как они располагались в оригинале. Он судорожно напевал какую-то песенку и работу свою мог доделать до конца, если бы в коридоре не появилась Юля.
— Ну что, нашёл? – спросила она. Но затем, увидев чем занимается муж, добавила: — Как ты можешь? Не будь глупым.
Она подошла ближе и, взяв Егора за плечи, потянула на себя. Не удержавшись на ногах, он повалился на спину. Егору казалось, что Юля улыбается, глядя сейчас на то, как он пытается восстановить принадлежащее только ему.
— Не будь дураком, — сказала она и подала мужу руку.
Вмиг Юля резко вздохнула и, зажмурив от боли глаза, упала на колени. Удар последовал в живот. Егор поднял голову жены за волосы и посмотрел на её страдающее лицо. Не говоря ни слова, он повторно ударил Юлю. Она закрылась руками, но удар в живот был весьма ощутим и через них.
На протяжении последнего года Егор хотел ребёнка. Но попытки зачатия не приводили к желаемому результату. Егор подозревал Юлю в бесплодии, но молчал. А она как-то пару раз намекнула на его несостоятельность. Он никогда не бил её, и сейчас это свершалось впервые. Третий удар в живот был нанесён ногой.
Егор зашёл в кухню. Открыв холодильник, он достал банку сметаны и принялся жадно и неаккуратно поглощать её. Вокруг рта образовался белый овал, капли с которого скатывались к подбородку.
Юля лежала в коридоре и дико хрипела. Состояние гнева у Егора постепенно исчезало, и он с каждой секундой всё больше и больше осознавал, что натворил непоправимое. Чтобы как-то отвлечься на полную громкость он включил радио.
В приёмнике раздраженно дискутировали трое:
— Вы знаете, я догадывался о том, что «Община Третьего Тысячелетия» это подставная партия, поэтому очевидно, что созданная при поддержки властей, она каким-то образом пробилась в думу.
— Да, вполне очевидно, почему Терещенко, закончив первый тур на втором месте, с незначительным процентом уступив Баруздину, во втором, можно сказать, сдал выборы.
— Если вы заметили, то перед вторым туром он словно залёг на дно.
— Именно. Главной задачей для него было убрать Штербана и прочистить дорогу Баруздину.
— Обидно, что всё начинается с обмана.
— А когда было по – другому?
— Но сегодня я не об этом. Скажите, страна с новым президентом, бывшим министром обороны. Какую политику собирается проводить его кабинет?
Егор отключил радио. Подойдя к раковине, он вымыл пустую баночку из-под сметаны и поставил на стол донышком вверх. Тем временем Юля перебралась в зал и бесшумно, свернувшись в калач, лежала за дверью. Егор не сразу увидел её. А когда увидел, то ещё некоторое время всматривался до тех пор, пока она не пошевелилась. Пройдя в коридор, он обул ботинки и ушёл в квартиру номер пять.

Стих сдох

За три месяца до звонка Сони…

После того как Сонин прямой эфир закончился, выпускающий редактор вызвал её к себе.
«Ну, в этот раз что не так?», — внутренне возмутилась она. Соня остановила оператора, но он не знал, для чего она понадобилась редактору. Оператор ответил так:
— У меня нет претензий.
— Ты хоть внимательно смотрел?
— Ты знаешь, у меня вчера сын родился, я немного выпил.
Ответ оператора не принёс удовлетворения, и никто из расспрашиваемых не знал зачем и почему.

— А, Софья Ильинична! – воскликнул редактор, приглашая Соню присесть.
Соня села за стол как раз напротив него.
— Чёрт! – воскликнула она, пододвигая стул.
— Что случилось? – забеспокоился редактор и, перекинувшись телом через стол, почти положил голову на Сонины ноги. К счастью для себя, она успела прикрыть ладонью чуть выше колена.
— Что такое? – повторил редактор, осматривая ноги, а затем и остальную фигуру Сони.
— Ногу чуть придавила.
— Покажите! – воскликнул постаревший плейбой и раздвинул Сонины ноги.
— Не стоит.
— Как знаете, Софья, как знаете. Здоровье сотрудников превыше всего, -при этом он ткнул пальцем в сторону календаря, висевшего возле двери.
На календаре была изображена вьетнамка в оранжевом купальнике. «Всё ещё холодно?» — спрашивала пышногрудая представительница азиатской страны.
Редактор сел в своё законное вращающееся кресло и принял вид углубленного в работу человека. Лицо его было таким же озабоченным проблемами как у офицеров Советской армии, разрабатывающих стратегию защиты Сталинграда.
«Обиделся, — подумала Соня, не спроста спрятавшая ноги. Подходя к стулу, она задела угол стола и порвала колготки. И, похоже, порезала кожу. Верхом неприличия она считала показаться мужчине в порванных колготках. Таковым был её жизненный принцип.
— Так что вызывали? – спросила она.
Задумчивый редактор как бы невзначай поднял глаза
— Да вот, знаете, — официально начал он, — слышал, что вы неплохо ознакомлены с поэзией.
— Если вы об этом, то лучше поговорите с Вадимом. Он же ведёт передачу о литературе.
— Нет, нет, нет. Вадим уже привык к этому. У него как бы вам сказать, замыленный взгляд, то есть слух. А я хочу, чтобы вы сделали этот репортаж.
— Какой? – Соню больше волновала другая проблема: как выйти из-за стола без подозрений на порванные колготки.
— Обычный репортаж с поэтического вечера. Вечер состоится сегодня в 19 часов.
— А как же Вадим?
— Он тоже будет. Только он подготовит материал для своей программы, а вы для новостей. Небольшой, на минуту. Вы я вижу человек перспективный. Сколько вам можно на одном месте засиживаться? Так что попробуете себя в другом амплуа.
«Попробуй, откажись, — произнесла про себя Соня и чуть было не поднялась. –Что делать? Что делать?»
Соня осмотрелась – ничего не наводило на мысль за исключением той вьетнамки, поражающей не только большим бюстом и более европеизированной внешностью, но и необыкновенной белизной зубов. Вдруг Соня вспомнила, что в пиджачном кармане у неё лежит початая пачка «океанической свежести». Она мигом залезла в карман, извлекла из пачки одну подушечку и бросила её под стол. Жвачка звучно ударилась два раза об пол и бесшумно приземлилась. Редактор наклонился. В это время Соня резко встала. Ударившись о крышку стола тем же коленом, она повалила подставку для ручек и быстро пошла к двери.
— Да, я согласна, — говорила она на ходу. – Сегодня в 19 часов. А где? – она повернула голову.
Редактор демонстративно держал подушечку жвачки двумя пальцами.
— Можете выкинуть, я всё равно не буду её жевать… — она щёлкнула языком.
— В «Театральном уголке». Адрес знаете?
— Найду! – ответила Соня и, уходя, закрыла дверь.
Выйдя от редактора, она заметила, как к ней с громкими возгласами бежит Людмила, ведущая новостей в 12.00.
Оставаясь возле двери, Соня не растерялась и завела одну ногу за другую. Людмила несла в руках глянцевый журнал:
— Посмотри, Сонечка, — тараторила она. — Ты видела новую коллекцию Самбия Баруйя. Посмотри только какие манжеты.
— Не сейчас, Люда, я спешу.
— Ты подожди, смотри какие рукавчики.
— Мне и вправду некогда.
Внезапно дверь редакторской отворилась. На пороге стоял редактор и задумчиво жевал. Женщины обернулись. Челюсть редактора прекратила движение, лицо побагровело. Соня находилась внутри сжавших её в кольцо, двух сотрудников. Не найдя слов и другого способа как-то отреагировать, Соня побежала в сторону туалета.
— Что с ней? – спросила Люда.
— Истеричка!! – вскрикнул редактор и сильно хлопнул дверью, так, что у Люды выпал из рук журнал.
Увидев искомую желтую дверь, Соня открыла её. В уборной, умывальник которой был отгорожен от туалета, курили мужчины. Соня сделала решительный шаг вперёд:
— Извините, — и сказала она и выбежала вон.
Сопровождаемая зазывным гулом мужчин, она забежала в соседнюю дверь. Запершись в кабинке женского туалета, Соня сняла колготки и смыла их в унитазе. Плюнув на палец, она вытерла не полностью запёкшуюся полоску крови на бедре и, отдышавшись от гонки, как ни в чём не бывало, вышла из туалета в новом расположении духа.

«Театральный уголок» с улицы, а особенно зимой, напоминал клуб игровых автоматов и уходил корнями в подвал трёхэтажного дома, квартиры которого отличались высокими потолками и тем, что в них когда-то заселяли представителей хрущёвской элиты.
Соня села в первый ряд. На сцене всё было готово к началу выступления. Стол, обёрнутый зеленым сукном, зелёная зажженная лампа на этом столе и букет из трёх красных гвоздик, стоящий наискосок в хрустальной инвентарной вазе. Творческая интеллигенция перешёптывалась. Некоторые её представители не брезговали ненормативными словечками в оценке того или иного поэта. Какой-то мужчина с завязанным на шее шарфом, фальцетом попросил Соню пересесть на второй ряд: — Для субординации, — уточнил он, приглаживая жирные, лоснящиеся усы.
Говорили о каком-то Мише Звенировиче, который иногда выступает без трусов. О странных способностях Юры Богусевича, который декламирует вирши, набрав в рот воды. Соня повернулась назад, на голос публики, и увидела, как две дамы в велюровых шляпках и капроновых перчатках до локтя отмеряют возможности Миши Звенировича в интимно-прикладном плане. Потом одна из них спросила у другой:
— А правда, что любого из них можно взять на ночь?
— Не знаю, надо спросить у Полины Сергеевны. Говорят на них есть какой-то каталог.
Соня подозвала оператора:
— Сними этих двух и того старика, вон того, видишь, в жёлтых очках.
— Вадим пришёл, — показал оператор. — Вон в четвёртом ряду.
Соня увидела Вадима и помахала ему блокнотом. На что тот сделал удивлённые глаза и покачал головой.
— Скажет, что мы у него хлеб отбираем. Если что у тебя спросит, ответь, что я просто так, как почитательница особых видов словоформ.
— Каких видов?
— Особых.
На сцену вышел конферансье.
— По местам, — с усмешкой сказала оператору Соня. – Запомни, Миша Звенирович и Юра, — она посмотрела в блокнот, — И Юра Богусевич.

Кто-то из публики покашливал, кто-то один раз даже громко высморкался, чем вызвал реакцию негодования у женщин, которые подняли такой шум, что один из поэтов вынужден был вспомнить давно забытое: — Имейте, совесть, товарищи, я же читаю.
Если бы не этот конфликт с толпой, Соня уснула бы на плече человека среднего возраста в водолазке с расхлябанным горлом и черном пиджаке, беззвучно повторяющим за выступающими каждую строчку.
Позже выяснилось, что Миша Звенирович, воображаемый Соней, как пылкий юнец, оказался восьмидесятилетним стариком, на этот раз выступавшим в трусах и исключительно в них. А облысевший Юра Богусевич более походил на убойного бычка. К тому же, в рот он набрал неизвестно какой жидкости и, проглотив её ещё за сценой, вышел неуверенной походкой. Не успев ничего прочитать, он упал в зрительный зал. Соня отметила одно высказывание, доносящееся с задних рядов. Касалось оно стихов поэта Саши Зайцева. «Х.ерня!» — академически выразился бородатый тип и, приподняв борт пиджака отхлебнул из бутылки, не вынимая её из внутреннего кармана.
— А сейчас на сцену выйдет молодой поэт Сергей Красовский, — поставленным голосом выдал конферансье.
В зале создалась тишина. Соня записала фамилию поэта. Действительно, это был юноша. Невысокого роста, в профиль он был похож на Сильвестора Сталлоне, в анфас на жующего бульдога. Дородное телосложение могло пригодиться ему в другом поприще, более прибыльном, чем литература. Соня мысленно увидела его будущее в охране какого-нибудь медиамагната или, на худой конец, чиновника среднего ранга.
Взмахнув крылом, Красовский начал:

Я вас люблю, хоть вешайся.
Хоть это трудно и ужасно,
И я один такой несчастный,
У ваших ног я нежусь.

Он спрыгнул со сцены и продолжил читать между рядами.

Мне не к лицу вся чернота,
Пора, пора мне стать смелей,
Но знаю всем моя душа –
Болезнь любви в душе моей.
Без вас мне грустно – я скучаю,
При вас зеваю – и горю,
И нет уж сил сказать, рыдая,
Мой ангел, как я вас люблю!

Мадмуазель в парике протянула ему белую розу. Склонившись над ней, Красовский засунул цветок стеблем в брюки, чем вызвал глубокий вздох у всей женской аудитории.

Когда я вижу из бильярдной
Ваш легкий шаг иль платья сум,
И голос слышу, как приятно
Мне вдруг терять свой верный ум.

Кто-то незаметно положил ему в карман червонец.

Вы подмигнёте – мне отрадно,
Вы отвернётесь – мне печаль.
И день ушёл не безвозвратно,
И ночь пройдёт – её не жаль.

На последнем четверостишии он подошёл к Соне. Чуть наклонившись, Красовский глядел ей прямо в глаза. Соня не убирала взгляда, она почувствовала дурной запах. Запах разложения, тлена, чего-то старого и крайне омерзительного. Она втянула носом ещё раз и всё поняла – пахло изо рта поэта. Пахло крайне неприятно. «Возможно стоматит, — подумала Соня, забыв о самом стихе. – Или органы пищеварения».
Красовский и не думал отходить от начинающей журналистки и после последнего с трепетом произнесённого катрена, поцеловал ей ручку.

Но вы, о сжальтесь надо мной,
Не смею прекратить страданья.
Быть может я, а не другой
Достоин вашего признанья.

Зал взорвался аплодисментами: «Браво! Талант!!!» — сказал один с медалью героя России на груди и обнял его.
«Стих сдох, — подумала Соня. – Поэзия умерла. Четверостишия воняют». Она заглянула в блокнот, собираясь перечеркнуть все сделанные за вечер записи. На странице её же карандашом был выведен номер телефона и цифра «12» рядом с именем «Сергей».
«Ловко выживает», — Соня устремилась к выходу.
— Ты куда? – остановил её оператор.
— Я ухожу на свежий воздух.
— Тебе плохо? Может быть нашатырь?
— Не поможет, — на ходу отвечала Соня. – Здесь можно заразиться трупным ядом.
Дойдя до раздевалки, Соня разбудила гардеробщицу, взяла шубку и вышла на улицу. Свежий морозный воздух ударил в мозг. Всю дорогу до ближайшей остановки она напевала поп-песенку одной из девичьих групп и успела стрельнуть сигарету, которой так ни разу не затянулась.
На следующий день выпуск новостей осветил поэтический вечер комментариями Вадима Михайличенко. Даже показали пятисловное интервью с Сергеем Красовским.
— Я не могу, — оправдывалась перед редактором Соня. – Не сильна я в поэзии. Нет у меня этого незамыленного взгляда, то есть слуха.
Редактор слушал и, нахмуря брови, молча кивал. С этих пор Соню не отрывали от её непосредственной деятельности на подготовку всякого рода репортажей. И каждый рабочий день диктора всегда начинался с одних и тех же слов: «Доброе утро, с вами новости в 8.00…»

Добавить комментарий