А вы любили свой автомобиль
Нежнейшею и пламенной любовью,
Растянутой в года на сотни миль,
Замешанной в снегу песком и солью?
Тогда, поверьте, мы с ним, как одно,
Он чувствует нюансы настроенья
И взгляды страждущих сквозь тонкое стекло
Не пропускает, хотя есть сомненья.
В тоске, в разгуле, в пьяной кутерьме
Он не оставит, право, ему верю.
Дождется, сяду, совесть при ремне,
Но разозлится, если хлопну дверью.
Сквозь грусть и боль проносимся стрелой,
Сто двадцать, сто шестьдесят и где-то двести.
Слезами умываясь и водой, из грязных луж,
Опять же снова вместе.
В безумном поиске немыслимых дорог,
Мы за собою длинный шлейф оставим
Из вскинутых бровей мужских: «Ого!»,
И переключим ближний свет на дальний.
Пусть все твердят про женщину и руль,
Зачем-то приплетая обезьяну,
Любовь к машине – прихоть, а не дурь,
В ней, верьте, нет ни брака, ни изъяна.

А вы любили свой автомобиль
Нежнейшею и пламенной любовью,
Растянутой в года на сотни миль,
Замешанной в снегу песком и солью?

Тогда, поверьте, мы с ним, как одно,
Он чувствует нюансы настроенья
И взгляды страждущих сквозь тонкое стекло
Не пропускает, хотя есть сомненья.

В тоске, в разгуле, в пьяной кутерьме
Он не оставит, право, ему верю.
Дождется, сяду, совесть при ремне,
Но разозлится, если хлопну дверью.

Сквозь грусть и боль проносимся стрелой,
Сто двадцать, сто шестьдесят и где-то двести.
Слезами умываясь и водой, из грязных луж,
Опять же снова вместе.

В безумном поиске немыслимых дорог,
Мы за собою длинный шлейф оставим
Из вскинутых бровей мужских «ого»,
И переключим ближний свет на дальний.

Пусть все твердят про женщину и руль,
Зачем-то приплетая обезьяну,
Любовь к машине – прихоть, а не дурь,
С ней, знайте, нет ни брака, ни изъяна.