ЗАСТОЛЬЯ
Хлебосольство русской души Гелия Владленовича Агапкинда было широко известно всем, благо Торчок представлял собою небольшой провинциальный город с пожарной колокольней, пристанью и троллейбусом. Весною город утопал в сирени, выныривая из нее к середине июня для того чтобы вновь утонуть в жасмине и шиповнике. Причем в жасмине и шиповнике Торчок утопал дважды, в августе и в ноябре. На эту тему жители Торчка сложили песню, где отметили сей природный феномен.
Гостей хлебосольный Гелий Владленович привечал не реже, чем пару раз в неделю, причем посреди недели праздновался обычно какой-нибудь простой праздник, к примеру, день разговения святого Мафусаила, а в конце недели праздновался непременно святой для хозяина праздник окончания недели, жена пекла халу и готовила множество вкусностей, из которых первое и почетное место занимал ее бесподобный форшмак. Отведать закусок и выпить собиралось людей много, одни почитали это своим родственным долгом, другие дружеским долгом, причем самым близким родственником Гелия Владленовича возомнил себя по праву двоюродный дядя тестя деверя знакомой сестры жены Гелия Владленовича, Дмитрий Марьянович Чужедворский. Обычно, придя в гости в очередной раз, он по-хозяйски внимательно осматривал стол, прикидывая мгновенно, ближе к каким закускам ему расположиться, и громогласным своим голосом, не терпящим никаких возражений, приказывал гостям рассаживаться, зычно провозглашая:
— Прошу всех к столу! —
и сам садился первым. К этому его хозяйскому тону давно все привыкли, слушались Дмитрия Марьяновича беспрекословно, хвалили стол, преданно глядя ему в глаза и испрашивали его о чем-нибудь, как испрашивали бы о том самого хозяина.
Самым же близким другом Гелия Владленовича считался молчаливый и упитанный Прохор Иосифович Лунев, дружба которого была преданной и крепкой, ибо Прохор Иосифович ни под каким предлогом, никогда не пропускал ни одного застолья гостеприимного Гелия Владленовича, кушал при этом много, охотно и заразительно, выпить мог под хорошую закуску хозяина хоть полведра, хоть ведро. Прочие же гости являли собой обычных, падких до застолий людей, коих множество всюду, а не только в достославном городе Торчке. Некоторые из гостей были умны и начитанны, особенно умом блистал Никита Асьевич Штейн, он единственный в городе выписывал все три городских газеты и был в курсе всех событий, происходящих в мире, правда толковал их все на свой, особенный лад. Этот свой особенный лад заключался в странном соединении событий и фактов с астрологическими прогнозами, кои непременнейше украшали все три городские газеты и были эти советы совершенно разными во всех трех газетах. Но при том каждая из газет считала свой прогноз самым достовернейшим из всех. Заметным событием для всех горожан Торчка явилась покупка жителем Англии, бывшим советским олигархом Дюймовичем, резиденции королевы Великобритании и лондонского Тауэра. Всех торчковцев страшно взволновало это событие, абсолютно рядовое для Дюймовича, но совершенно немыслимое для Никиты Асьевича Штейна. Потрясая газетой «Вести Торчка», Никита Асьевич бегал три дня по городу и никак не мог успокоиться. Но потрясен был он, не как прочие, масштабом покупки олигарха, а тем обстоятельством что свою сделку олигарх допустил именно в день противостояния Урана Юпитеру, а в этот день не могла быть совершена вообще никакая сделка, это же было очевидно для любого человека, хоть сколько-нибудь смыслящего в азах астрологии. На глазах бедного Штейна рушилась, терпела крах его вера, и никто, слышите, никто, не желал всерьез воспринимать это чудовищно нелогичное обстоятельство. В этот день у хлебосольного хозяина, Гелия Владленовича он почти не ел и не пил, а грустно смотрел на чавкающих и отрыгивающих сыто гостей, а из кармана его потертого пиджака одиноко и беспомощно торчала измятая, зачитанная «до дыр» газета…
Финансовые дела Гелия Владленовича Агапкинда шли неплохо, он являлся одним из учредителем и акционером имеющегося в Торчке банка, расположившегося в отремонтированном здании бывшей городской сберкассы. Посему застолья были ему, как говорится, не в тягость, а в радость. Как прекрасный финансист, он легко управлялся с делами банка, умел предвидеть перспективу и построить должным образом финансовую политику банка, работал увлеченно и самозабвенно, довольствуясь скромным небольшим кабинетом при здании банка. Как старожил города, Гелий Владленович знал многих в лицо, со всеми приветливо здоровался, слыл человеком обаятельным и серьезным. Застолья, которые он устраивал, приносили ему радость, ничуть не тяготили, и доставляли ему самому удовольствия больше, чем любому из его гостей.
Но однажды…
ТРУДНОЕ РЕШЕНИЕ
Но однажды Гелий Владленович, празднуя Рош Ходеш месяца Тамуз, не смотря на веселье и сытое довольство собравшихся многочисленных своих гостей, родственников и друзей, загрустил. Выпив чуть больше обычного, внезапно погрустневший Гелий Владленович, стал внимательно осматривать каждого из сидящих за своим столом. У него появилось такое чувство, будто он впервые увидел этих жующих и лоснящихся от удовольствия людей, будто впервые услышал их, лишенные малейшего намека на смысл, разговоры. На него как бы снизошло озарение свыше, понимание того, что сам он для этих людей как бы и не существует вовсе, да и друг другу никто из них неинтересен, что единственное, что им всем действительно интересно здесь, за этим щедрым столом хозяина, это жратва и выпивка. Конечно, открытие было не ахти каким откровением, он и раньше понимал это, даже радовался от того, что люди, собираясь у него, могли хорошо поесть и вдоволь выпить, но в душе щедрый хозяин все же надеялся на то, что люди приходят именно к нему, что испытывают при том благодарность к нему лично. Нет, он не ждал демонстрации этих чувств, и кавказские славословия ему вовсе не были нужны, ему просто вдруг, внезапно захотелось разглядеть в глазах собравшихся здесь людей хотя бы намек на светлое чувство благодарности. Но кроме тупых, лоснящихся и самодовольных рож, жующих, икающих и рыгающих, кроме щелок глаз, подернутых мутной дымкой опьянения, бессмысленных и холодных, как пенсне товарища Берии, Гелий Владленович не увидел больше ничего.
Провожая гостей, он уже не был прежним радушным хозяином, это был уже совсем другой, холодный и язвительный человек. На сей раз он уже не приглашал уходящих от него довольных гостей на субботний ужин, но гости, поглощенные своими гастрономическими переживаниями, этого даже не заметили, да и не могли заметить, ибо так свыклись с щедростью Гелия Владленовича, что считали его хлебосольство обязательным и должным элементом собственного благополучия. Даже, голодный на сей раз, интеллигентный Штейн был гораздо более озабочен несоответствием гороскопу сделки Дюймовича, чем душевным состоянием хозяина, и гордо удалялся в ночь, белея измятой газетой, торчащей из бокового кармана.
Гелий Владленович, убирая с женой за гостями, уже точно знал, что он сделает в ближайшую пятницу, вернее, что он точно не сделает… Он решил не накрывать более своего щедрого стола. Вначале эта робкая мысль вызвала в нем самом ужас и протест, и мучительный вопрос «А как же люди?» не давал ему покоя какое-то время. Потом он попытался подойти к вопросу более мягко, то есть оставить все как есть, накрывать стол по-прежнему, но гораздо реже, потом он отмел эту мысль и принял окончательное и твердое решение раз и навсегда покончить с этим, развращающим людей, хлебосольством.
Незаметно подошла пятница.
«ЗАСТОЛЬЕ»
Гелий Владленович шел домой с работы, уже твердо решив, как он проведет этот вечер. Домой он нес коробочку с несколькими пирожными и чувство непоколебимой решимости. Жена встретила его чуть встревоженно, но он, как мог, постарался успокоить ее и велел приготовить чай. Сам пошел в ванную и долго, с удовольствием, мылся под душем. Потом вместе с женой тихо пили чай с вишневым вареньем и с пирожными.
В восемь часов пришли первые гости. Шумная компания, во главе которой, как и обычно, громогласно шутил, уверенный в себе «родственничек», Дмитрий Марьянович Чужедворский, ввалилась, как и всегда, весело и беззаботно. Дмитрий Марьянович, с плотоядным блеском в глазах и, в предвкушении обильного стола, потирал руки, но войдя в гостевую залу, замер с удивленно разинутым ртом. Огромный дубовый стол был совершенно пуст, холодно блестел полировкой, а в дальнем углу стола сидели хозяева, перед которыми стояли два чайных блюдца с недоеденными пирожными и чашечки с остывающим чаем. Дмитрий Марьянович не поверил своим глазам и еще раз внимательно оглядел стол. Но картина не изменилась, тогда он ущипнул себя незаметно за бок, не веря происходящему и полагая все это сном. Дальнейшие действия компании Дмитрия Марьяновича было бы впору снимать на пленку, они суетились, подходили к столу, отходили от него, беспомощно смотрели на хозяев, которые продолжали пить чай и беседовать между собой, как ни в чем ни бывало, изредка лукаво и весело подмигивая друг дружке. Потом настала очередь вопросов, но все вопросы звучали как-то глупо и ответы на них получались односложные и неопределенные. Дмитрий Марьянович, еще, с надеждой глядя на Гелия Владленовича, вопрошал:
— А где же ужин? —
на что тот, невозмутимо отхлебывая чай, ответствовал:
— А какой ужин?
— Как какой? —
возмущенно вопрошал обескураженный Дмитрий Марьянович, хотя смутно начинал понимать уже, что и в самом деле, каким таким ужином обязан им всем этот, вмиг сделавшийся чужим, маленький и сухой человек, мирно пьющий в своем доме свой собственный чай со своей собственной супругой. Гости нервничали, суетливо двигали стульями, присаживались, вставали, что-то пытались сказать, но мысли миновали их растерянный разум. Чуть припозднившийся, Прохор Иосифович Лунев, стремительно пробив себе среди гостей дорогу к привычному и заветному столу своим необъятным животом, увидев удручающую картину отсутствия на столе всех блюд сразу, даже его любимого субботнего чойлента с кнедлах, так и застыл на месте, словно мощную его фигуру разбил внезапно паралич, а привычно прямой взгляд его вдруг стал бегающим и растерянным. Он мгновенно преобразился и стал очень похож на несправедливо обиженного большого и несчастного ребенка.
— Я понял, почему У Дюймовича эта сделка не сорвалась! —
начал с порога еще кричать Никита Асьевич Штейн. Радостное открытие уже целый день не давало ему покоя и он спешил поделиться своей радостью с толпившимися в растерянности гостями, совершенно не замечая ничего вокруг в запале своей радости.
— Козерог-то стоял в доме Рака, понимаете? —
радостно вещал он, возбужденно блестя очками и совершенно не замечая ни суетливой растерянности гостей, ни пустого стола, ни тревожной непривычности окружающей обстановки,
— А это-таки значит, что покупка могла состояться! —
в полном молчании досказал он свою гениальную мысль и вдруг осекся, почувствовав наконец в общей атмосфере непривычные флюиды нерешительности и смятения.
Гости расходились молча. Больше всего их всех удручало не то, что они вдруг ощутили чувство унижения, непривычное и, как им казалось сейчас, совершенно незаслуженное, а эта проклятая неприкаянность и совершеннейшая ненужность друг другу. Они вдруг начали понимать, что всех их объединял лишь гостеприимный стол Гелия Владленовича, и что без этого факта, без этого стола, они не испытывали друг к другу никаких чувств, им не о чем было говорить друг с другом, они были совершенно чужие друг другу.
Гелий Владленович же, напротив, был необыкновенно весел в тот вечер, много шутил, и ласково поглядывал на супругу, отчего та смущалась и краснела, изрядно поотвыкнув от такого его внимания. Начиналась суббота и тепло светилась свеча. Было уютно и хорошо.
2005.08.03.
